Владимир Набоков. Встреча

     У Льва был брат Серафим, Серафим был старше и толще его,--
впрочем весьма возможно, что за  эти  девять,  нет,  позвольте,
десять,  Боже  мой  -- десять с лишком лет, он похудел, кто его
знает,-- будет  известно  через  несколько  минут.  Лев  уехал,
Серафим остался,-- и то и Другое произошло совсем случайно,-- и
даже,  если  хотите, именно Лев был скорее левоват. Серафим же,
только что окончивший тогда Политехникум, ни о чем, кроме как о
своем  поприще,  не  думал,  боялся  политических   сквозняков,
странно,  странно,  странно,-- через несколько минут он войдет.
Обняться? Сколько лет,  сколько  зим?  Спец.  О,  эти  слова  с
отъеденными хвостами, точно рыбьи головизны... спец...

     Утром   был   телефонный   звонок,   чужой  женский  голос
по-немецки сообщил: приехал, хотел бы  сегодня  вечером  зайти,
завтра  уезжает. Неожиданность,-- хотя Лев уже знал, что брат в
Берлине. У Льва  был  знакомый,  у  которого  был  знакомый,  у
которого,   в   свою   очередь,   был   знакомый,  служивший  в
торгпредстве. Командировка, закупает что-нибудь. Он  в  партии?
Десять с лишком лет.
     Все эти годы они не сносились друг с другом, Серафим ровно
ничего  не  знал  о брате. Лев почти ничего не знал о Серафиме.
Раза два имя Серафима просквозило в серой, как дымовая  завеса,
советской  газете,  которую  Лев  просматривал в библиотеке. "А
поскольку   --   писал   Серафим,--    основной    предпосылкой
индустриализации является укрепление социалистических элементов
в  нашей экономической системе вообще, коренной сдвиг в деревне
выдвигается, как одна из особо  существенных  и  первоочередных
текущих задач".
     Лев,  с  простительным  запозданием доучившийся в пражском
университете (диссертация о славянофильских течениях в  русской
литературе),  теперь  искал  счастья  в  Берлине,  и все не мог
решить, в чем оно, это счастье,-- в торговле всякими пустяками,
как советовал Лещеев, или в типографской работе, как  предлагал
Фукс.  К  слову  сказать, Лещеев и Фукс с женами собирались его
навестить как раз в этот вечер, было русское Рождество, Лев  на
последние  деньги купил подержанную елочку, ростом в поларшина,
пяток малиновых свечек, фунт сухарей,  полфунта  конфет.  Гости
обещали  позаботиться  о  водке  и вине. Но, как только сделано
было ему конспиративное и невероятное сообщение о желании брата
повидаться с ним,-- Лев поспешил гостей отменить.  Лещеевых  не
оказалось  дома,--  он  передал  через прислугу: непредвиденное
дело. Конечно, беседа с братом, на юру, сглазу на  глаз,  будет
крайне  мучительной,  но еще хуже, если... "...Это мой брат, из
России".-- "Очень приятно. Ну, что,--  скоро  они  подохнут?"--
"То  есть  кто--  они?  Я  вас  не  понимаю".  Особенно горяч и
нетерпим был Лещеев... Нет, нет, отменить.
     Теперь, около восьми вечера, он похаживал по своей бедной,
но чистенькой комнате, стукаясь то о стол, то  о  белую  грядку
тощей  кровати,--  бедный,  но  чистенький  господин,  в черном
костюме с лоском,  в  отложном  воротничке,  слишком  для  него
широком.  У него было безбородое, курносое, простоватое лицо, с
маленькими, слегка безумными глазами.  Он  носил  гетры,  чтобы
скрыть  дырки  в  носках. Недавно он разошелся с женой, которая
совершенно неожиданно изменила ему,--  и  с  кем,  с  кем...  с
пошляком, с ничтожеством... Он теперь убрал ее портрет,-- иначе
пришлось  бы  отвечать на вопросы брата ("Кто это?" "Моя бывшая
жена". "То есть как-- бывшая?.."). Убрал он и елку,--  выставил
ее,  с  разрешения квартирной хозяйки, на хозяйский балкон,-- а
то,   кто   его   знает,   еще   посмеется   над   эмигрантской
чувствительностью.   Нечего  было  покупать.  Традиция.  Гости,
огоньки. Потушите свет,  чтобы  только  она  горела.  Зеркально
играющие глаза госпожи Лещеевой.
     О   чем   же   говорить  с  братом?  Рассказать  вскользь,
беззаботно, о приключениях на юге России,  в  пору  Гражданской
войны?   Шутливо   пожаловаться  на  сегодняшнюю  (нестерпимую,
задыхающуюся)  нищету?  Притвориться   человеком   с   широкими
взглядами,  стоящим  выше эмигрантской злобы, понимающим... что
понимающим? Что Серафим мог  предпочесть  моей  бедности,  моей
чистоте  --  деятельное  сотрудничество...  с  кем,  с кем! Или
напротив,-- нападать, стыдить, спорить, а не то-- едко острить:
Термин "пятилетка" напоминает мне чем-то конский завод.
     Он  вообразил  Серафима,  его  мясистые   пологие   плечи,
огромные  галоши,  лужи  в  саду перед дачей, смерть родителей,
начало революции... Никогда не были они особенно дружны,--  еще
в  гимназии у каждого были свои товарищи, свои учителя... Летом
семнадцатого года был у Серафима довольно  неказистый  роман  с
соседкой  по даче, женой присяжного поверенного. Истошные крики
присяжного  поверенного,  мордобой,   немолодая,   растрепанная
женщина  с кошачьим лицом, бегущая по аллее, и где-то на заднем
плане  скандальный  звон  разбитого  стекла.  Однажды  Серафим,
купаясь   в   реке,   чуть  не  утонул...  Вот  наиболее  яркие
воспоминания о нем,-- не Бог весть какие. Кажется, что  помнишь
человека  живо,  подробно, а подумаешь, и получается так глупо,
так скудно, так мелко,-- обманчивый  фасад,  дутые  предприятия
памяти.   А  как-никак,  родной  брат.  Он  много  ел.  Он  был
аккуратен. Что еще. Как-то раз вечером, за чайным столом...
     Пробило  восемь  часов.  Лев  нервно  посмотрел  в   окно.
Моросило,  расплывались в глазах фонари. Белели остатки мокрого
снега вдоль панели. Подогретое Рождество.  Напротив  с  балкона
свешивались,  вяло  трепеща  в темноте, бледные бумажные ленты,
оставшиеся  от  немецкого  Нового  Года.  Внезапный  звонок   с
парадной был как электрическая вспышка где-то под ложечкой.
     Еще  крупнее,  еще  толще,  чем  прежде. Он делал вид, что
страшно запыхался. Он взял Льва за руку. Оба молчали, одинаково
осклабясь.  Русское  ватное  пальто  с  небольшим   каракулевым
воротником, застегивающимся на крючок, серая заграничная шляпа.
     -- Вот сюда,-- сказал Лев.-- Снимай. Давай, я сюда положу.
Ты сразу нашел?
     -- Унтергрундом,--  сказал  Серафим,  пыхтя.--  Ну-ну, вот
значит как...
     С преувеличенным вздохом облегчения он сел в кресло.
     -- Сейчас сделаем чай,-- суетливо сказал  Лев,  возясь  со
спиртовкой на умывальнике.
     -- Погодка,--    сказал    Серафим,    потирая   руки.   В
действительности было на дворе не холодно.
     Спирт помещался в медном шаре; если повернуть винт,  спирт
просачивался  в  черный желобок. Надо было чуть-чуть выпустить,
завинтить опять .и поднести спичку. Загорался мягкий желтоватый
огонь, плавал в желобке, постепенно умирал, и  тогда  следовало
открыть  кран  вторично,  и  с  громким  стуком -- под чугунной
подставкой, где с видом жертвы стоял высокий жестяной чайник  с
родимым   пятном   на  боку,--  вспыхивал  уже  совсем  другой,
матово-голубой огонь, зубчатая голубая корона. Как и почему все
это происходило. Лев не знал, да этим и  не  интересовался.  Он
слепо  следовал наставлениям хозяйки. Серафим сперва смотрел на
возню со спиртовкой через плечо, поскольку  ему  это  позволяла
тучность,--  а  потом  встал,  подошел,  и  некоторое время они
говорили о машинке, Серафим  объяснил  ее  устройство  и  нежно
повертел винт,
     -- Ну,  как  живешь?  --  спросил  он,  снова погружаясь в
тесное кресло.
     -- Да вот -- как видишь,--  ответил  Лев.--  Сейчас  будет
чай. Если ты голоден, у меня есть колбаса.
     Серафим  отказался, обстоятельно высморкался и заговорил о
Берлине.
     -- Перещеголяли Америку,-- сказал он.-- Какое движение  на
улицах. Город изменился чрезвычайно. Я, знаешь, приезжал сюда в
двадцать четвертом году.
     -- Я тогда жил в Праге,-- сказал Лев.
     -- Вот как,-- сказал Серафим.
     Молчание.  Оба  смотрели  на  чайник, точно ожидая от него
чуда.
     -- Скоро  закипит,--  сказал  Лев.--  Возьми   пока   этих
карамелек.
     Серафим  взял,  у  него задвигалась левая щека. Лев все не
решался сесть:  сесть  значило  расположиться  к  беседе,--  он
предпочитал  стоять  или  слоняться между кроватью и столом. На
бесцветном ковре было рассыпано несколько  хвойных  игл.  Вдруг
легкое шипение прекратилось.
     -- Потух немец,-- сказал Серафим.
     -- Это мы сейчас,-- заторопился Лев,-- это мы сейчас.
     Но спирта в бутылке больше не оказалось. "Какая история...
Я, знаешь, попрошу у хозяйки".
     Он  вышел  в  коридор,  направляясь  в  сторону  хозяйских
апартаментов. Идиотство. Знал, что нужно купить...  Дали  бы  в
долг. И забыл. Он постучал в дверь. Никого. Ноль внимания, фунт
презрения.  Почему  она  вспомнилась,  эта  школьная прибаутка.
Постучал еще раз. Все темно. Ушла. Он пробрался к кухне.  Кухня
была предусмотрительно заперта.
     Лев  постоял в темном коридоре, думая не столько о спирте,
сколько о том, какое это облегчение побыть минуту одному и  как
мучительно возвращаться в напряженную комнату, где плотно сидит
чужой человек. О чем говорить? Статья о Фарадее в старом номере
немецкого журнала. Нет, не то. Когда он вернулся, Серафим стоял
у этажерки и разглядывал потрепанные, несчастные на вид книги.
     -- Вот история,-- сказал Лев.-- Прямо обидно. Ты ради Бога
прости. Может быть...
     (Может быть, вода была на краю кипения? Нет. Едва теплая.)
     -- Ерунда,--  сказал  Серафим.--  Я, признаться, небольшой
любитель чаю. Ты что, много читаешь?
     (Спуститься в кабак за пивом? Не хватит,  не  дадут.  Черт
знает что, на конфеты ухлопал, на елку.)
     -- Да,  читаю,-- сказал он вслух.-- Ах, как это неприятно,
как неприятно. Если бы хозяйка...
     -- Брось,--  сказал  Серафим.--  Обойдемся.  Вот,  значит,
какие  дела.  Да.  А  как  вообще?  Здоровье как? Здоров? Самое
главное -- здоровье. А я вот мало читаю,-- продолжал он, косясь
на этажерку.-- Все некогда. На днях в поезде мне  попалась  под
руку...
     Из коридора донесся телефонный звон.
     -- Прости,--   сказал   Лев.--   Ешь,--  вот  тут  сухари,
карамели. Я сейчас.-- Он поспешно вышел.
     -- Что это вы, синьор?-- сказал в телефон голос Лещеева.--
Что это, право? Что случилось? Больны? Что? Не  слышу.  Громче.
"Непредвиденное   дело,--   ответил  Лев.--  Я  же  передавал".
"Передавал, передавал. Ну что вы, действительно. Праздник, вино
куплено, жена вам  подарок  приготовила".  "Не  могу,--  сказал
Лев.-- Мне очень самому..." "Вот чудак! Послушайте, развяжитесь
там с вашим делом,-- и мы к вам. Фуксы тоже здесь, Или, знаете,
еще  лучше,  айда  к  нам.  А?  Оля,  молчи,  не  слышу. Что вы
говорите?" "Не могу, у меня... Одним словом, я  занят".  Лещеев
выругался.  "До  свидания",--  неловко сказал Лев в уже мертвую
трубку.
     Теперь Серафим разглядывал не книги, а картину на стене.
     -- По  делу.  Надоедливый,--  проговорил  морщась   Лев.--
Прости, пожалуйста.
     -- Много  у  тебя  дел?-- спросил Серафим, не сводя глаз с
олеографии, изображавшей женщину в красном и черного, как сажа,
пуделя.
     -- Да,    зарабатываю,    статьи,    всякая     всячина,--
неопределенно  ответил  Лев.--  А  ты,--  ты, значит, ненадолго
сюда?
     -- Завтра, вероятно, уеду. Я и сейчас  к  тебе  ненадолго.
Мне еще сегодня нужно...
     -- Садись,-- что же ты...
     Серафим сел. Помолчали. Обоим хотелось пить.
     -- Насчет книг,-- сказал Серафим.-- То да се. Нет времени.
Вот в  поезде...  случайно попалась... От нечего делать прочел.
Роман.   Ерунда,    конечно,    но    довольно    занятно,    о
кровосмесительстве. Ну-с...
     Он  обстоятельно  рассказал содержание. Лев кивал, смотрел
на его солидный серый костюм, на большие гладкие щеки,  смотрел
и думал: "Неужели надо было спустя десять лет опять встретиться
с  братом  только  для  того,  чтобы обсуждать пошлейшую книжку
Леонарда Франка?
     Ему вовсе не интересно об этом говорить, и  мне  вовсе  не
интересно  слушать. О чем я хотел заговорить? Какой мучительный
вечер".
     -- Помню, читал. Да, это теперь модная тема. Ешь  конфеты.
Мне  так совестно, что нет чаю. Ты, говоришь, нашел, что Берлин
очень изменился. (Не то. Об этом уже было.)
     -- Американизация,--    ответил    Серафим.--    Движение.
Замечательные дома.
     Пауза.
     -- Я хотел спросить тебя,-- судорожно сказал Лев.-- Это не
совсем  твоя  область,  но  вот -- здесь, в журнале... Я не все
понял. Вот это, например. Эти его опыты.
     Серафим  взял  журнал  и  стал  объяснять.  "Что  же   тут
непонятного?  До  образования магнитного поля,-- ты знаешь, что
такое магнитное поле? -- ну вот, до его образования  существует
так   называемое   поле   электрическое.   Его   силовые  линии
расположены в  плоскостях,  которые  проходят  через  вибратор.
Заметь,  что, по учению Фарадея, магнитная линия представляется
замкнутым  кольцом.  Между   тем   как   электрическая   всегда
разомкнута,--  дай  мне  карандаш,--  впрочем,  у  меня есть,--
спасибо, спасибо, у меня есть".
     Он долго объяснял, чертил что-то, и Лев смиренно кивал.  О
Юнге,  о  Максвелле,  о  Герце. Прямо доклад. Потом он попросил
стакан воды.
     -- А мне, знаешь, пора,-- сказал он, облизываясь  и  ставя
стакан  обратно на стол.-- Пора.-- Он вынул откуда-то из живота
толстые часы.-- Да, пора.
     -- Что ты,  посиди  еще,--  пробормотал  Лев,  но  Серафим
покачал  головой  и  встал,  оттягивая  книзу жилет. Его взгляд
снова уставился на  олеографию:  женщина  в  красном  и  черный
пудель.
     -- Ты  не  помнишь, как его звали?-- сказал он, впервые за
весь вечер непритворно улыбнувшись.
     -- Кого? -- спросил Лев.
     -- Помнишь,-- Тихотский приходил к нам на дачу с  пуделем.
Как звали пуделя?
     -- Позволь,--  сказал Лев.-- Позволь. Да, действительно...
Я сейчас вспомню.
     -- Черный такой,-- сказал Серафим.-- Очень похож. Куда  ты
мое пальто... Ах, вот. Уже.
     -- У  меня тоже выскочило из головы,-- проговорил Лев.-- В
самом деле, как его звали?
     -- Ну, черт с ним. Я пошел. Ну-с...  Очень  был  рад  тебя
повидать...--  Он  ловко,  несмотря  на  свою  грузность, надел
пальто.
     -- Провожу тебя,-- сказал Лев, доставая  свой  потасканный
макинтош.
     Оба  одновременно  кашлянули, это вышло глупо. Потом молча
спустились по лестнице, вышли на улицу. Моросило.
     -- Я на унтергрунд. Но как  все-таки  его  звали?  Черный,
помпоны на лапах. Вот удивительно... Память тоже.
     -- Буква  "т",--  отозвался  Лев,--  это я наверное помню.
Буква "т".
     Они перешли наискось на другую сторону улицы.
     -- Какая мокрядь,-- сказал Серафим.-- Ну-ну... Так неужели
мы не вспомним? На "т", говоришь?
     Свернули за угол. Фонарь. Лужа.  Темное  здание  почтамта.
Около марочного автомата стояла, как всегда, нищая старуха. Она
протянула  руку  с двумя коробками спичек. Луч фонаря скользнул
по ее впалой щеке, под ноздрей дрожала яркая капелька.
     -- Прямо обидно,-- воскликнул Серафим.-- Знаю, что сидит у
меня в мозговой ячейке, но невозможно добраться.
     -- Как  ее  звали,  как  ее  звали,--   подхватил   Лев.--
Действительно  это  нелепо, что мы не можем... Помнишь, она раз
потерялась, Тихотский целый час стоял в лесу и звал. Начинается
на "т", наверное.
     Дошли  до  сквера.  За  сквером  горела  на  синем  стекле
жемчужная   подкова  --  герб  унтергрунда.  Каменные  ступени,
ведущие в глубину.
     -- Ну,  ничего  не  поделаешь,--  сказал  Серафим.--  Будь
здоров. Как-нибудь опять встретимся.
     -- Что-то  вроде  Тушкана...  Тошка...  Ташка...--  сказал
Лев.-- Нет, не могу. Это безнадежно. И  ты  будь  здоров.  Всех
благ.
     Серафим  помахал  растопыренной  рукой,  его широкая спина
сгорбилась и скрылась в глубине. Лев медленно пошел  обратно,--
через сквер, мимо почтамта, мимо нищей... Вдруг он остановился.
В  памяти, в какой-то точке памяти, наметилось легкое движение,
будто что-то очень маленькое проснулось и  зашевелилось.  Слово
еще было незримо,-- но уже его тень протянулась -- как бы из-за
угла,--  и  хотелось  на  эту  тень наступить, не дать ей опять
втянуться. Увы, не успел. Все исчезло,-- но,  в  то  мгновение,
как  мозг  перестал  напрягаться,  снова  и  уже яснее дрогнуло
что-то, и, как мышь, выходящая из щели, когда в  комнате  тихо,
появилось,  легко,  беззвучно  и  таинственно,  живое словесное
тельце... "Дай лапу, Шутик". Шутик! Как просто. Шутик...
     Он  невольно  оглянулся,  подумал,  что  Серафим,  сидя  в
подземном вагоне, тоже, быть может, вспомнил. Жалкая встреча.
     Лев  вздохнул,  посмотрел  на  часы  и,  увидя  что еще не
поздно, решил направиться к дому, где жили Лещеевы,-- похлопать
в ладони, авось отопрут.


Last-modified: Tue, 11 Aug 1998 13:27:57 GMT










Проект Либмонстра, партнеры БЦБ - Украинская цифровая библиотека и Либмонстр Россия

https://database.library.by