На главную | Поиск
Вы находитесь в Хранилище файлов Белорусской цифровой библиотеки

Михаил Болотовский. Абдулов, гуляющий сам по себе


© Copyright Михаил Болотовский, 1985
В тихий час мы валялись на незастланных больничных койках. Не спали, травили байки. Что еще делать в шоферской больнице в тихий час, как не байки травить? - На ста сорока он на встречную выскочил... - Петрович, рассказывая, приподнимался на локте. - Ну, и в МАЗ, в лобешник. Там - сами понимаете... Лепешка. - В цинковом гробу хоронили? - спросил Славка. - В деревянном. Жгли. - Мертвецу без разницы, - сказал Федя Абдулов. Он лежал на кровати в торжественной позе, изучал рябой потолок. - Как это без разницы? - не согласился Славка. - Это тебе, татарину, без разницы, а мне с самой разницей. Федя не обиделся. - Татар бабы любят, - не меняя положения, ответил он. - А ты дурак. - Деньги они любят... - обреченно сказал Петрович. - Татары? - поинтересовался Славка. - Бабы. Все согласились, что бабы и впрямь любят деньги. Правда, Федя встрял: - А ты, Петрович, не любишь денег? - Дают - бери, - уклончиво ответил Петрович. До пенсии он работал в такси. - А как жгли? - вернул тему Славка. - Как жгут... В крематории. - Это ежу понятно, что в крематории. А у него зубы были золотые? - Я ему в рот не лазил. - А если золотые - тогда все, шандец... - сказал Федя. - Они эти зубы назад не дают. Петрович возмутился. - Как так не дают? Должны, понимаешь, назад давать. Федя спорить не стал. - Может, и дают, - согласился он. - Конечно, - обрадовался Петрович. - Зубы денег стоят. Сколько один зуб стоит? Никто не знал. Помолчали. - Интересно... - Славка сел в постели. - Они в газу жгут или электричеством? - А кто их ведает... - задумчиво отозвался Петрович. - Думаю так, что в газу. Дешевле. - В газу дешевле? - заспорил Славка. - Ну, ты дал! Вот ты за газ в месяц сколько платишь? - В месяц? Рупь двадцать шесть. - А за электричество? - Это... как нагорит. У меня сын, понимаешь, всю комнату обставил электричеством. Пятерка порой набегает. - Моя скотина тоже хотела патефон, - влез Федя. - Я ей сказал: купишь, скотина, патефон, из дому выгоню. - Вот ты опять, Федя, называешь дочку скотиной, - сказал я. - Нехорошо так. - Скотина и есть! - И искривленное тиком федино лицо свернулось в гневную гримасу, и правый глаз задергался. - Скотина! Не говори мне про нее. Я двадцать лет на овощах возил, я ее, гадину, одними ананасами кормил... арбузы там, дыни, овощи-хреновощи... а она сейчас задом воротит. - Да все они... - печально сказал Петрович. - Двадцать два года девке, - крикнул Федя. - Ну ты хоть посуду матери помой, тварь такая! Ведь любил я ее, как любил... А теперь ненавижу. Вот, ненавижу... скотина... - Гуляет? - спросил Славка. - Я ей погуляю! Гуляет! Еще чего, гуляет... Задом воротит! Курит! Все бы простил: говорю ей, брось курить, Махоркина. Я ее прозвал так - Махоркина. Петрович засмеялся. - Брось, говорю, Махоркина!.. так и говорю. Нет же, задом воротит. Провоняла вся куревом. - Пьет? - снова навел справку Слава. - Дурак! - еще громче закричал Федя, нервно ероша рыжие волосы. - Я ей дам пить! Убью ее тогда. Вот провалиться: убью. Я ей так и сказал: жалко, ты маленькая не сдохла. Так и сказал: жалко, что маленькая не сдохла. - Это уж ты... - сказал Петрович, - слишком того... - Нет, я такой, - не согласился Федя. - Или люблю, или ненавижу. Я пополам не делюсь. - Господи, Господи, - запричитал Петрович, - Злой ты, Федя. Злой, понимаешь. Татарин, прости, конечно... - Татарин, - охотно согласился Федя. - Обрезной. - Как еврей, - вставил Славка. - Ну, - подтвердил Федя. - Евреи что ж, не люди? - Люди... - Славка пожал плечами. - Только они нам в геологии вредят. - Где? - заинтересовался я. - В геологии. Там даже министр и еврей, вообще одни евреи. Они фальшивые месторождения открывают, государство туда хреначит ресурсы, а там - шиш с маком. - Господи, - опять засуесловил Петрович, - вредят? - Все равно нефти в мире до двухтысячного года, - скорбно отозвался Федя. - А нас начальник колонны был еврей. Ну, нормальный мужик... Мне раза арбузы налево предложили отвезти. Я ему, мол, Илья Саулыч... это так его звали, Илья Саулыч... можно я часика на три припоздаю? А он говорит: "Пожалуйста, я ничего не знаю, ты ничего не говорил". - Они бывают хорошие, - подтвердил Петрович. - Я, когда на ЗИМе работал, возил одного еврея. Хороший был еврей. В подробности Петрович вдаваться не стал. - Это от нации не зависит, - продолжал Федя. - Вот потом был начальник колонны Ахмет. Его все звали Александр Петрович, только какой он, елки-палки, Александр Петрович? Я его еще с Казани знаю, Ахметку... Ну свой вроде, да? Татарин. А выговор мне влепил, сукин сын. Пиши, говорит, бабай Фатих... это по-нашему дед Фатих, значит.... пиши, говорит, объяснительную. Гад. Убил бы его. Вот убил бы. Пусть мне врачи только скажут: осталось тебе жить месяц - убил бы его, и братьев двух. - Его братьев? - заинтересовался Петрович. - На кой мне его братья! - закричал Федя, и внезапно лицо его стало багроветь. - Его-то братья! Мои братья, не его! Они мне, гады, череп раскололи. Кирпичом, гады, сзади подкрались. - Вот оно как! - заволновался Петрович, даже сел. - А за что ж они тебя, Федя? - Добро одно они, гады, от меня имели, - говорил дальше Федя, то ли не расслышав вопроса, то ли как раз отвечая на него. - Одно добро. Он в пятьдесят седьмом в Москву приехал, жил у меня, ананасы жрал. Второй тоже приезжал, я последнюю рубаху снимал. А как чего не поделили - сразу кирпичом сзади, гады. Я в клинической смерти был. Поняли? Вот... - Бога видел? - спросил Славка. - Бога? - Федя улыбнулся как-то неловко, видимо, принял вопрос всерьез. - Не видел. А его нет! - И Аллаха нет? - не удержался я. - И Аллаха, - и Федя вовсе разулыбался. - Никого нет. Не верю я в них. Вот помру, а на том свете никто меня не примет. Бог не примет, Аллах не примет. И буду я сам по себе. Вот тут кошку в мультфильме показывали, так и называется: "Кошка, которая гуляла сама по себе". Вот и буду гулять. - Ты уж на земле погулял, - заметил Петрович. - Погулял! - и Федя даже засмеялся. - Ох, погулял. Меня любили бабы. Я мимо себя не пропускал. Не-ет... Помню, жены сестра... танцуем, а я ее за титьки незаметно... Баба - ох! Ты что, говорит, Федя? А то, отвечаю. Я уж ее потом... А один раз ко мне экспедиторшу посадили. Ну, зарулил к магазину, взял ноль-семь, машину в лесопарковую зону загнал... Ты спишь что ли, Петрович? - Ну тебя... - отозвался Петрович с лежбища. - Вон, молодым рассказывай. Сплю я. - А я курить ухожу, - заявил Славка. - Мне, Федя, твои половые похождения неинтересны. Примитивные они. И вышел. Федя не понял и обиделся. - А уж ты святой! - крикнул он вслед Славке. - Сам про шестнадцатилетнюю вчера что рассказывал? За дверью палаты, в холле, кто-то врубил телевизор. Заунывно загудел голос ведущего. - "В мире животных", - безошибочно определил Федя. - Пойду, посмотрю. И тоже вышел. - Теперь до вечера у телевизора проторчит... - вздохнул из-под подушки Петрович. - Меньше народу - больше кислороду. Второй день лежит, и все про баб, все про баб... И таблеток нам с вечера не давали... Господи, куда я попал... - Ты спи, Петрович, - посоветовал я. Под бубнежку телевизора мы заснули. И виделся мне странный сон. Не был я в том сне действующим лицом, а был зрителем. Виделась мне большая комната, и я точно знал, что это - комната, хотя стен не было, не было пола и потолка. А был в этом ограниченном пространстве легкий, весенний свет, были три кресла, и сидели в них Федя Абдулов, Бог и Аллах. - Сами по себе, любезный Фатих Исмаилович, - начал Аллах, - гуляют только кошки. - И я сам по себе гулял, - заспорил Федя. - Не упорствуй, Федор, - сказал Бог. - Аллах дело говорит. - Ну... - Федя соглашался слушать дальше. - К тому же, - продолжал Аллах, - что за скверная манера выставлять себя только в дурном свете? - Это типично восточная манера, - заметил Бог. - Один ваш султан, к слову будь помянут, приказывал доставлять ему каждую ночь пятилетних мальчиков. А сам, заметьте, давал им игрушек, сладостей, и ложился спать. Хотел распутником великим прослыть, а был человек добрейшей души... - Да, добрейшей, - засмеялся Аллах. - А потом, наутро, этим мальчикам головы рубили. Идиот. Идиот, - добавил Аллах, - и ханжа. - Я не знал про головы, - смутился Бог. - За что купил, за то и продаю. Но отчего же ханжа? Ханжа, допустим, есть фарисей, прикрывающийся добродетелью. Где же тут, помилуйте, добродетель? - Добродетель - норма исторического момента, - ответил Аллах. - Ибо критерии нравственного совершенства меняются. И жизнь Фатиха Исмаиловича мы судим, опираясь на критерии двадцатого века от рождества вашего сына, так сказать, вашей последней трети. - Вы не разумеете сути триединства, - сурово ответил Бог. - Но я в присутствии Федора спорить об этом не намерен. - И я не намерен, - весело откликнулся Аллах. - Тем более, что любезный Фатих Исмаилович не сможет нас рассудить. - Не ерзай в кресле, - указал Феде Бог. - Скажи лучше, зачем возводишь на себя напрасно? - А что напрасно? - забеспокоился Федя. - Я лишнего не говорю. Я, вон, три года у хозяина лес валил - не за добрые ж дела? - У какого еще хозяина? - не понял Бог. - В батраках? - Да в тюрьме он сидел, - разъяснил Аллах. - Семнадцати лет от роду сел Фатих Исмаилович в тюрьму. "У хозяина" - это сленг. А сел-то, заметьте, ни за что, за пустяк: за недонесение. - Недонесение есть проступок спорный, - сказал Бог. - О чем не донес? - Сосед у меня был, Колька Калачев, - заторопился рассказывать Федя. - Красивый такой парень, брунет. Из себя гвардеец весь. Девки, помню, как мухи на него, а он... - Ближе к делу, - посоветовал Аллах. - Воровал, - испуганно ответил Федя и искоса посмотрел на Аллаха, додумывая, достаточно ли короток был ответ. И добавил: - А я не донес. - У граждан крали или... хэ-э... у государства рабочих и крестьян? - спросил Бог. - У государства, - с готовностью пояснил Федя. - Простительно, - Аллах мотнул головой, улыбнулся. - Спорно, - возразил Бог. - У вас все спорно, - заметил Аллах. - Но, полагаю, хоть тот случай с маленькой девочкой, которую спас Фатих Исмаилович, мы оценим однозначно? - Да! - со спешностью подтвердил Бог и, оборотившись к Феде, попросил: - Федор! Расскажи об этом, ибо всегда радостно мне слышать такие истории. - Про Олю-то? - смутился Федя. - Да вы уж тоже: спас... Он сидел на самом краешке кресла. - Вечер уж был... При этих словах фединого зачина Бог устроился в кресле поудобнее, приготовился слушать. - Еду я. А темнеет. Помню, дочке еще игрушек накупил - ну, целую коробку. - Заметьте!.. дочке!.. игрушек!.. - вставил Аллах. - Ну да, - подтвердил Федя. - Она еще в садик ходила, дочка-то. Это когда еще было... при Никите. Еду, значит. А там проезд такой - от Каширки к автобусному парку... как его... Аллах его помнит. - Хлебозаводской проезд, - сказал Аллах. - Да, во-во! Еду, а темно. Фары включил. И тут - тень впереди какая-то. Дорога-то пустая была, я гнал... Маленькая такая тень. Ребенок. Я на тормоза! А куда ж тормозить - вот уж девочка! Осклизнулась, бедная, упала. Ну, я руль влево! - А там стена! - заметил Аллах. - И справа стена, - мечтательно добавил Бог. - И меня об стенку ка-ак... - Федя осекся, аккуратно подумал, и закончил: - Как ударило! И сам грудью об руль! - Два ребра, - резюмировал Аллах. - Помню Олю, как же, - не расслышав слов Аллаха, продолжал Федя. - Подобрал я ее, в больницу свез: перепугалась ведь, упала... вдруг, думаю, случай травматизма?.. Обошлось. Только меня в больницу положили, не ее. - Да... - протянул Бог, и внезапно спросил: - А лес-то, Федор, тяжело было валить? - У хозяина-то? Тяжело, - охотно подтвердил Федя. - Мороз под сорок, тайга, звери вокруг... - Двуногие, - в тон добавил Аллах. - Зачем? - не понял Федя. - Тигры! Киски полосатые по три метра. Сам видел, вот как вас вижу. Меня вертухай в тайгу погнал сучьев нарубить. Доверял, что не подорву. Малолеток ты, говорит, мужик ты. Тебе, мол, подрывать смыслу нету. Я ж на общих был... - Я запутался! - перебил Федю Бог. - Изволь говорить по-русски. - Могу перевести, - предложил Аллах, но Бог не согласился: - Пускай совершенствует речь. Без фени, ясно? - Меня... офицер... - с запинками заговорил Федя, с грохотом ломая привычные словесные конструкции, - конвоир в лес послал, за сучьями... Внезапно Федя замолк - испугался слова "сучья". - Это приличное слово, - успокоил Бог. - Ну, да, за сучьями... Ты, сказал, побега не устроишь, потому что срок маленький, и статья ерундовая... и вообще с общих работ бежать нету смыслу. Теперь про тигра, можно? - Можно, - кивнул Бог. - Ага, так. Иду. Мы рядом с просекой давно уж все сучья порубили. Залез в тайгу. Топорик ма-ахонький! Вдруг слышу: рычит кто. Я сразу понял, кто. Тигр! Слева, через полянку, кусты трещат, тигр скачет. Ну, на топорик надежды нет - и я бежать! Сначала побег обратно к просеке, а сообразил: там зэка без оружия, а верт... а конвоиры пока свои берданки снимут - тигр-то уж вот вон! И я в тайгу! - О чем тогда думал, Федя? Какие мысли были? - ласково спросил Бог. - Об том, что вроде как побег получается. Побег из-за тигра. Бегу, значит. А тигр за мной. - Тигрица, - уточнил Аллах. - Точно, тигрица... Все-то вы знаете! - удивился Федя. - Меня поражает, - обратился Бог к Аллаху, - ваша неуемная страсть к подробностям, вплоть до натурализма. Ну, помилуйте, так ли это важно: тигр или тигрица? - Важно, - ответил Аллах. - Из подробностей складывается истина. Мозаика. Мелочей не бывает. - Ну да! - возмутился Бог. - Как это там: "В деле качества нет мелочей"? Чем вы себе забиваете голову, простите уж великодушно! Сплошная поверхностность, никакого проникновения вглубь, одна - вот как вы сами выразились - мозаика! Тигрица, вертухаи, Хлебозаводской проезд... Я тоже, как вы знаете, всемогущ и всеведущ, и мне, представьте, не составляло труда узнать, что за Федором гналась именно тигрица. Да-с, я знал! Но важно ли это? Да-с, важно ли? Вся эта тяга к подробностям - от слабости, от бессилия, от нежелания или даже от неумения охватить явление, отделить суть. Совершенно неуместные подробности, лишние мелочи, сударь мой... - Вы все сказали? - осведомился Аллах. Бог махнул рукой, отвернулся. - Могу ли возразить? - продолжал Аллах. Бог молчал. - Именно так, - сказал Аллах, - всегда и заканчиваются споры с христианами и иудеями: "Не хочу слушать" - и все! Это не конструктивный подход. - У вас конструктивный... - проворчал Бог. - По поводу мелочей Магомет сегодня же представит вам меморандум, - холодно сказал Аллах. - Вы не ругайтесь, - попросил Федя робко. - Мы не ругаемся, - объяснил Аллах. - Мы дискутируем. Все трое немного помолчали. - Так стало быть ты, Федор, - прервал молчание Бог, - отвлек тигра... гм-м... тигрицу на себя? - Да, так, значит! - Федя обрадовался возвращению былого разговора. - Бежит такая дура за мной, а я, стало быть, от нее. Чую, догоняет, сейчас прыгнет. Развернулся - и топором! - а она тут прыгнула! - а я думаю, дай Аллах в лобешник ей засветить!.. И прорубил голову. Она свалила меня, да дохлая уже. Окарябала только сильно. В лазарете потом лежал. - Вот как вышло, Фатих Исмаилович, - заключил его рассказ Аллах. - Помянули меня в мгновение опасности, и я вас не оставил. - Но я... честно, конечно... все равно в вас не верил, - храбро пробормотал Федя, отводя глаза. - И в вас... - Не по вере воздаю я, Федор, а по жизни, - сказал Бог. - Сколько атеистов обрело царствие небесное!.. эхе-хе... сам удивляюсь. То ли беда, что ты не верил? Ну, не верил... - Вы уж простите, - на всякий случай попросил Федя. - Он простит, - заметил Аллах. - Всех прощает. Либерал. Впрочем, хорошего человека - отчего бы не простить? - Это я, в смысле... меня? - вовсе смутился Федя. - Да ну, какой я такой хороший человек? Плохой я человек. Чего с меня люди доброго видели? Жену вот взять... обижал я ее... - и, почему-то шепотом, добавил: - И бил... - Но ананасами кормил? - поинтересовался Аллах. - Причем тут ананасы? - возмутился Федя. - Разве в ананасах дело? Обижал! Изменял ей, как кот последний, с каждой встречной... - Но ведь в пятьдесят восьмом году ты ее не бросил? - обронил Аллах. - Из-за Альфии-то? - Федя заерзал снова, но в глазах его появился сердитый блеск. - Вы, товарищ Аллах, про Альфию... не надо. Я ее... Да что там, елки-то зеленые! Она, поди, померла давно! - Отнюдь, - возразил Аллах. - Живет в Ташкенте, Карасарайская улица, дом... - Не надо, - сказал Бог. - Теперь-то какой смысл? - Чтобы не выпендривался, - отрезал Аллах. - Чтобы полового разбойника из себя не корчил. И вообще, мне надоело выслушивать, как этот осел сам себя оговаривает. Вот про дочь, про дочь - что ты говорил? Фатих, шакал ты облупленный, ты же любишь дочку! - Махоркину? - закричал Федя, вставая. - Сядь, Федя, - тихо, но очень весомо сказал Бог. - Дочку любишь? - Люблю... - так же тихо ответил ему Федя, опускаясь обратно в кресло. - Курить бы ей не надо. Ведь маленькая легкими болела. Кашляла так: кх... кх... как чахоточная. Мы с женой ночами сидели, будили друг друга - а никак помрет во сне? Потом брат старший из Казани травок всяких привез - тогда мы ее травками поили. - Кстати, и братьев надо простить, - посоветовал Бог. - Спьяну они, по глупости. Сами себя казнят. - Да ну... не верю... казнят! - Казнят, - засвидетельствовал Аллах. - Прощать не призываю, но убивать их не следует. - Убивать вообще не следует, - сказал Бог. - В общем, конечно, - уклончиво ответил Аллах. - По крайней мере, не из-за литра водки. - Я не буду их убивать, - сурово пообещал Федя. - Но вот пить дурманящие напитки, - неожиданно зло добавил Аллах, - нельзя ни в коем случае! - Чего там... - махнул рукой Федя. - Мне жить осталось с гулькин нос. Рак мозга у меня. - Не знаю, сколько тебе жить, - возразил Бог, - то есть знаю, но это не важно... но никакого рака мозга у тебя, Федор, нет в помине. А что касается водки, то в этом вопросе Аллах совершенно прав. - И помолчав, Бог добавил: - Можно выпить на праздник. - И на праздник нельзя, - заспорил Аллах. - Погодите! Погодите! - крикнул Федя. - Вы тут опять поругаетесь, а я главного-то еще не спросил! Что же выходит по вашему, хорошую я жизнь прожил? Не зряшную совсем? А? Как оно выходит-то? Заскрипели кресла, Бог и Аллах встали. - На ужин, Федя, - сказал Бог голосом Петровича. - Как же выходит-то? - кричал Федя, но Бог отвечал одно: - На ужин... на ужин... - На ужин! - бубнил Петрович. - А то без нас, понимаешь, все столы займут. Пятнадцатая палата, подъем, вашу маму! - Я огурцов лучше поем, - сказал Федя. - И луку. - Как же без каши? - Петрович даже расстроился. - Без горячего жить нельзя. Справа от меня пронзительно скрипела пружинами кровать: вставал Славка. - Без горячего можно! - веселился он. - Это без горючего нельзя. И выскочил из палаты: побежал ложку мыть. - Один про баб, а другой про водку, - начал было Петрович, но замолк, глянул на меня, потом на Федю, и спросил: - Значит, кашу кушать не будете? Зря! И вышел, пошел кушать кашу. - Салат огурцовый уважаешь? - предложил мне Федя. - Уважаю, - ответил я. Мы поставили на тумбочку белую миску, порезали зеленый лук и огурцы, полили подсолнечным маслом, стали хрустеть. - Федя, а Федя! - прохрустел я. - А? - Тебе девочка под колеса бросалась? - Курва, - задумчиво сказал Федя. - На саночках каталась, ну и на дорогу. В темноте-то. А ведь задавишь - разбираться не станут, гады... И я в стенку - хрясь! А если бы разрешили, так я бы всех их давил, кто нарушает. Я и в больницу ее не повез - не будет под колеса лезть. - Врешь. Федя отложил ложку и посмотрел на меня недоуменно. - Я?! - Ты. - Да за такие слова... Почему это я вру? - Потому, - торжественно сказал я, - что ты - очень хороший человек. Федя внезапно засмеялся. - С ума ты навернулся, - сказал он беззлобно. - С дочкой помирись. - Нет! - рубанул Федя, жуя. - Я и жене сказал: пусть эта скотина не вздумает в больницу заявиться - с лестницы спущу под зад коленкой! Скотина. Вот убил бы ее. Я ей говорил: что такое сделаешь - убью. Она меня знает. - Пошел ты к черту, - посоветовал я, лег, отвернулся. - Нет, я такой, я пополам не делюсь, - с удовлетворением в голосе продолжал Федя. - Или люблю, или ненавижу. А если ненавижу - ты хучь режь меня! Я не откликался. - Тут интересного зверя показали из мира животных, - начал было Федя. Но продолжать не стал. Пошелестел газетой "Красная звезда". Доел салат. - А почему это я хороший человек? - спросил он наконец. - И про Олю эту... из-под колес... откуда знаешь? - Был у меня, Федя, сон, - отозвался я, лежа на боку, спиной к Феде. - Будто сидишь ты с Богом и с Аллахом, и они всю твою жизнь перебирают. И выясняется, что ты все-таки человек-то хороший. - А что они еще говорили там? - заносчиво спросил Федя. - Про тюрьму говорили. - А про тюрьму я сам вчера рассказывал! - почему-то обрадовался Федя. - Ты знаешь, как такие сны получаются? Ты послушал, а в мозгах у тебя подкорка, и записалось, как на магнитофон. Вот. Понимаешь ты? А Бог с Аллахом - это... хе!.. не верю я в них. - Ну, а тигр? - спросил я. - Какой такой тигр? - Гнался в тайге, на лесоповале, тигр за тобой? - Что за хреновина! - Федя возмутился. - Тебя послали конвоиры сучья рубить... - Ну, посылали, ясное дело, сколько раз... - А за тобой тигр погнался. Федя молчал, и становилось ясно, что с тигром вышла накладка: то ли Бог с Аллахом перепутали, то ли Федя сам забыл. - Дурак, - мрачно сказал Федя. - Плетешь незнамо что. И вышел, дверью хлопнул. Потом вернулись Петрович со Славкой, долго хвалили кашу, корили меня за то, что не пошел с ними. - А Абдул наш где? - спросил Славка. Петрович уже стоял у распахнутого окна, дышал. - Вон, - сообщил он. - Во дворе гуляет. Кругами ходит, как в клетке. Мы встали рядом с Петровичем. С малой высоты второго этажа различимо было сердитое лицо Феди. Он кружил по двору в хороводе синих пижам. - Абдул! - крикнул Славка. - Сам по себе гуляешь? Федя оборотился, поднял голову, увидел нас в окне. Постоял, махнул рукой, и пошел писать следующий круг. - Как так "сам по себе"? - пробормотал Петрович. - Люди же вокруг. С людьми и гуляет. Мы втроем стояли у окна, грелись на вечернем майском солнце, и смотрели, как четвертый из нас гуляет с людьми по двору. Октябрь 1985.

Last-modified: Sat, 09 Oct 1999 11:15:55 GMT
World LibraryРеклама в библиотекеБиблиотека не предназначена для детей! Проект Либмонстра, партнеры БЦБ - Украинская цифровая библиотека и Либмонстр Россия https://database.library.by