Михаил Веллер. Марина




1. ДЕВОЧКА ЛЕГКОГО ПОВЕДЕНИЯ

     Родом Марина была из Соснового  Бора,  а  это  не  так  чтобы  совсем
Ленинград, а вроде бы и сливающийся с ним городок сам по себе. И, как  все
небольшие городки-районы, скучноватый и известный  его  жителям  насквозь,
каждый как на стекле: кто пьет, кто гуляет, кто сколько зарабатывает.
     Тускло и занудно в таком месте красивой девочке, которая почуяла себе
цену и возмечтала такую цену от окружающей жизни получить. Либо правильный
двухсотрублевый муж с семейной  круговертью,  либо  разведенный  коньяк  и
дрянная группа в местном кабаке-стекляшке. Жизнь...
     Марина была девочка на так чтобы очень красивая, но при  всех  делах,
без изъянов и с известным шармом. В  общем,  на  крепкую  четверку:  ножки
стройные, личико овальное - милая блондиночка, и даже с мыслью в глазах.
     Мысль эта было о том, что жизнь дерьмо, и надо  как-то  устраиваться,
чтобы получить от нее удовольствие и чтоб не  было  мучительно  больно  за
бесцельно прожитые годы.
     В пятом классе ее начали на переменах  хватать  за  красиво  развитые
вторичные женские половые признаки, норовили и за  первичные,  к  седьмому
классу она прониклась своим женским предназначением, потому что  больше-то
проникаться ей было нечем, не считая комсомольской идеологии.
     С восьмого класса Марина стала гулять. Или трахаться, - какой  оборот
вам больше нравится. Ей нравилось и то, и другое: в  макияже,  в  попсовом
прикиде, канать по центру с видным, хорошо одетым мальчиком старше  ее,  и
чтоб он мог любому дать по морде и имел бабки красиво поужинать в кабаке.
     А еще в идеале чтобы - цветы, шампанское и  машина.  Это  кайф;  чего
еще-то.
     И хорошо покувыркаться  в  койке  для  нее  было  состоянием  желанно
естественным; и то сказать, развитая женщина в пятнадцать лет - чего ж тут
неестественного. Ей нравилось своей  красивое  тело,  и  красивое  мужское
тело, и наслаждение, и тот  прекрасный  и  волнующий  смысл,  который  оно
придавало - еще в перспективе - самым невинным словам и поступкам.
     Мать пару раз, вопя на весь двор: "Я тебя отучу блядовать!!", таскала
ее за волосы и лупила  по  щекам,  согласно  канонам  здорового  народного
воспитания, пока не смирилась с судьбой, вспомнив, вероятно, что  смирение
есть первейшая христианская добродетель, особенно когда все  равно  ничего
не получается изменить. Ей некогда было убиваться  поведением  дочери,  ей
работать надо было и дом держать. А отец как  пил,  так  и  продолжал,  и,
жутко матеря шлюху-дочь, про себя, естественно, мечтал отодрать ее подруг.
     - Ты думаешь, сука, как дальше жить будешь?!
     - Думаю.
     - И что же ты думаешь?!
     - Или на панель, или замуж. Прокормлюсь. За сто  рублей  работать  не
буду, не волнуйтесь.
     - Что ж это ты за сто-то не будешь?
     - Да на одну косметику и белье больше уходит.
     - Ах, вот как! А что ж ты умеешь делать-то, что сто рублей тебе уж  и
мало?!
     Марина ответила, что она умеет делать. И это она действительно умела,
все парни знали и друг другу рассказывали.
     И ее даже никак нельзя было считать порочной. Естественная, как  дитя
природы, цветок на городском асфальте. Даже милая.



2. ВЛИПЛА

     Разумеется, она довольно быстро залетела,  то  бишь  забеременела,  и
неделю  в  ужасе  прорыдала  по  ночам.  От  мальчиков  она  не  дождалась
сочувствия: "А я что у тебя, один был?..", а  от  родителей  уж  не  могла
рассчитывать дождаться понимания: "Ну что, нагуляла пузо, шлюха?!"
     Разумеется, в женской консультации она встретила внимания и такта  не
больше, чем встретит окурок в пылесосе, если  ему  понадобится  справка  о
простуде. "Уже третья школьница сегодня..." -  сказала  у  умывальника  за
занавеской врачиха  медсестре.  "Дорвались  до  сладкого.  Ничего,  теперь
узнает, что это такое", - ответила сестра.
     Марина узнала. В абортарии, будничном, как очередь за водкой, на  нее
цыкнули,  наорали,  без   всякого   наркоза   выпотрошили,   как   курицу:
"Следующая!" - равнодушно, как к животному, и брезгливо, как к падали.
     Плывя  от  смертной  тоскливой  боли,  она   доползла   до   туалета,
непереносимо  хотелось  курить,  затянулась  под  форточкой,  вспомнила  с
резанувшей жалостью  к  себе,  как  варилась  заживо  в  горячей  ванне  с
горчицей, пережигая нутро водкой, надеясь избавиться  так,  без  кошмарной
операции, и с дикой ненавистью, расчетливой  злобой  подумала  о  _н_и_х_,
которым кататься, не саночки возить.
     Но и саночки, как известно, бывают разные.
     Потому что вскоре она подцепила триппер, уж это как водится,  уж  без
этого тоже не бывает, и снова сполна прошла весь круг мучений и  унижений.
И "приведите сначала всех партнеров", и "сообщим в школу по месту  учебы",
и "вы несовершеннолетняя, придите с родителями".
     И  после  этого  с  циничным  мазохизмом  ощутила  у  себя   на   лбу
соответствующее клеймо.
     И тут-то ее и прихватил Карла, решив, что она уже вполне созрела  для
работы.



3. В БОРДЕЛЕ

     Карла содержал нормальный публичный дом.
     То есть дома как такового не было,  а  было  полтора  десятка  девок,
которых подкладывали в местной гостинице под командировочных  и  летчиков,
приезжающих из ближнего гарнизона на выходные попить с удобствами водки.
     Марина трепыхнулась,  но  ей  врезали  по  почкам,  показали  бритву,
изнасиловали втроем, и объяснили, что выбор ее - или быть изуродованной  и
носу из дому не показывать, или гулять сейчас спокойно в тридцать  восьмой
номер и спать с приятным нестарым парнем.
     - А деньги?
     - Тебе за удовольствие еще и деньги?
     - А деньги получаем мы, лапочка. Будешь хорошо себя  вести  -  будешь
всегда иметь на тряпки и такси.
     И полтора года, проклиная судьбу и все спокойнее  привыкая  к  ней  -
"_н_о_р_м_а_л_ь_н_о_", - Марина ишачила на Карлу, за червонец  с  ночи  да
иногда премии от щедрот. Из дому она давно ушла, снимала квартиру вдвоем с
подругой по работе.
     Через год план ее выкристаллизовался. Улучить  день,  вечер,  момент,
когда Карла будет нежно настроен и явно при деньгах, она, наведя  на  себя
полный марафет, нежно напрашивается и спит с ним, только с одним, убивает,
берет все деньги и резко срывается на юг, в Одессу. Ищи ветра в поле.
     Она купила длинную пилку для ногтей, с массивной ручкой под  слоновую
кость, наждачным бруском неторопливо заточила острие и  навела  лезвия,  и
для тренировки вонзала иногда ее в спину диванному валику, обняв его двумя
руками.
     Она даже повеселела и  вновь  стала  иногда  выглядеть  беззаботно  и
свежо, как в пятнадцать лет. Она научилась  терпеть,  а  момент  неизбежно
должен был наступить раньше или позже.



4. ИНОСТРАНЦЫ

     Но тут в жизни Соснового  бора  произошли  два  грандиозных  события,
надолго взбудораживших общественность и в корне изменивших судьбу Марины.
     Во-первых, Карла сгорел, и публичный дом распался. Как всегда бывает,
зацепили его на мелочи, он вовлек слишком несовершеннолетнюю дочку слишком
высокопоставленного  и  энергичного  папы,  который  плюнул  на  купленную
милицию и сумел подстегнуть к  делу  КГБ,  которое  всегда  радо  вставить
милиции шпилю в нежное место. Дело решили  не  раздувать,  и  так  хай  до
заграницы дошел, что в Ленинграде не просто проституция, а целые публичные
дома, и Марина осталась целой-невредимой и в полной свободе.
     Боже, что за счастье - эта свобода, пока не сообразишь, что  денег-то
все равно нет.
     Во-вторых же, в Сосновом Бору решили строить новый химкомбинат, да не
просто комбинат, а крупнейший в Европе комбинат  химического  волокна.  Об
этой новой победе советской промышленности министр окружающей среды Италии
высказался по телевидению так: "Сооружение  этого  комбината  будет  очень
способствовать сохранению окружающей среды Италии". Сюжет этот сдуру,  как
пример  нашего  удачного  международного  сотрудничества,   прокрутили   в
программе "Время", за что ее главный редактор и был уволен с работы.  Мол,
соображать же надо, нельзя же так, вслух, говорить,  что  этот  комбинатец
все кругом угробит.
     Строить его, конечно, решили прямо в городе, потому что  это  гораздо
экономичнее, чем вдали: магистрали тянуть на надо, транспорт туда пускать,
дома  для  рабочих  там  ставить,  и  так  далее.  Экономика  должна  быть
экономной.
     А для руководства строительством решили пригласить иностранцев вместе
с ихними иностранными проектами. Мол, вы нам строите комбинат,  а  мы  вам
потом поставляем его продукцию. Гениально  и  просто,  как  вся  советская
власть: в наваре имеем бульон от варки яиц.
     Для иностранцев выстроили прекрасную новую гостиницу, подразумевая ее
люксовой.
     Вообще с этими иностранцами интересно вышло.
     Строить  первую  очередь  выписали  англичан.   Англичане   приехали,
покрутили своими английскими носами,  сделали  какие-то  пробы  воздуха  и
воды, и сказали, что в гостинице они жить не будут, тем более что  она  не
соответствует договорным условиям, туристский класс, и вообще они в центре
жить не будут, слишком загазован, а пусть-ка им построят новую  гостиницу,
на окраине, в лесочке.
     И им, колонизаторам недорезанным, построили дивный небольшой отель  в
лесочке, и они поруководили стройкой и пустили первую очередь комбината.
     После чего в Министерстве посчитали убыли и  прибыли,  долго  вопили,
кто виноват в убытках, и строить вторую очередь пригласили фээргешников.
     Фээргешники  приехали,  нюхнули  заводского   газку,   заколдобились,
особенно один, который еще в войну с газком  дело  имел  в  лагерях,  этот
нюхнувший больше всех и выступал,  что  здесь  жить  нельзя,  этим  дышать
нельзя, и если хотят, чтобы они работали, то пусть создадут  им  жилье  не
менее чем в пяти километрах от комбината, а в этом бараке в  полукилометре
от трубы пусть живут приговоренные к смертной казни за преступления против
человечества.
     И им, конечно, построили два новых дома вдали, и возили на  автобусе,
потому что неустойка дороже бы встала, тем более они не требовали  ничего,
что не входило бы в нормальные технические условия для такого комбината.
     Немцы,  кстати,  были  безумно  обрадованы  черным  обменным   курсом
бундесмарки на рубли и невероятно низкими ценами на  спиртное  и  шоколад,
так что один из них даже умер, приняв русскую дозу вина "Красное крепкое",
хотя и закусывал его шоколадом, а может он от того шоколада и  умер,  черт
его знает, но только его советских собутыльников, вполне здоровых назавтра
после опохмела, уволили с работы, хотя другие немцы хотели  судить  их  за
предумышленное убийство, и  категорически  с  тех  пор  запретили  пить  с
немцами, бо они оплачены валютой, а  переморить  их  любой  дурак  сумеет,
нашим-то рационом.
     Строить третью очередь пригласили японцев, как самых технологичных, а
также скромных и неприхотливых в быту.
     Неприхотливые японцы еще в автобусе повытаскивали счетчики Гейгера  и
прочей  дряни,  счетчики  исправно  затрещали,  и  очень  громко,   японцы
завопили, что двери автобуса  скорей  однако  закрывать  надо  и  подальше
ехать, тут без спецодежды и масок нельзя находиться, и им необходимо  дать
жилье не менее чем в пятнадцати километрах; и этим самураям таки поставили
коттеджи в лесу в пятнадцати километрах от комбината, а  время  на  дорогу
они засчитывали в рабочее, причем это было по закону, что особенно  бесило
наше  начальство,  хотя  одновременно   и   вселяло   в   него   несколько
подобострастное уважение к японцам как к людям, уверенно  плюющим  тебе  в
протянутую мозолистую руку и ставящим себя на высоте.
     Но  вернемся,  однако,  к  англичанам,  этим   сынам   гордой   нации
первопроходцев и завоевателей,  авантюристам  длинного  фунта  стерлингов,
принявшим на себя первый удар сосновоборского местного колорита. До  этого
Сосновый Бор был закрыт для  иностранцев,  как  город  секретный,  имеющий
атомную электростанцию и истребительный аэродром.
     Первыми сделали стойку на англичан официанты и проститутки.  И  те  и
другие хотели заграничных вещей и валюты, причем  ради  этого  проститутки
были готовы мыть грязную посуду, а официанты - спать с клиентами.
     Англичане находили еду несъедобной, количество питья невообразимым, а
цены нереально низкими. И  их  чаевые  в  валюте  приводили  официантов  в
экстаз. При виде англичан своих посетителей просто  гнали  вон  за  двери,
унося со стола недокушанные блюда и суя им недопитые  бутылки  в  карманы:
дома допьешь, родимый, столик заказан.
     Проститутки же казались им чрезвычайно красивы  и  свежи,  бо  вообще
практические все англичанки, как прекрасно знаю все в Союзе, похожи не  на
лошадей даже, а скорее на лошадиные скелеты, иногда разве  что  украшенные
веснушками. Что же касается запрашиваемых ими цен, то, как выразился  один
техник из Глазго, "у нас за такие деньги  ты  можешь  переспать  только  с
кошкой, и то лишь при том условии, что у нее нет диплома о породе".
     Вот как дешево стоила в хрущевское время  советская  женщина.  Не  то
ныне,  когда  мы  поворачиваемся  к   свободному   миру   лицом,   пытаясь
одновременно прикрыть чем-нибудь противоположную часть тела,  и  огорчаясь
испугу при этом Запада.
     Но Марина,  несмотря  на  свои  доходы  советской  бедолаги,  дешевой
женщиной себя не считала. Ей просто нужен был хоть единственный шанс, -  а
там, уж она знала, она вцепится в него, как бульдог, который раньше умрет,
нежели расцепит челюсти.



5. БОЛТ

     Его звали Уолтер, сокращенно-дружески, стало быть,  Уолт,  или  Волт,
по-русски и так произносить можно, а Болтом его уже  потом,  по  созвучию,
прозвали Маринины знакомые.
     Он был рядовой инженер на этой стройке века  и  уже  болтал  немножко
по-русски. Марина подцепила его в кабаке  и  женским  безошибочным  чутьем
сразу ощутила некую добротную британскую порядочность.
     Англичанин был вполне еще в цветущем  мужском  возрасте,  не  слишком
виден собой, но и без изъянов. Любезен и не нахален. И когда она,  наделав
ему глазок и настроив авансов, сообщила, что он ее не за ту принял, у  них
в России так не полагается, она девушка порядочная и  к  нему  не  поедет,
пусть  он  не  обижается,  он  ей  нравится  -  англичанин  рассыпался   в
извинениях, велел готовному халдею вызвать тачку, и отвез ее домой, пьяным
нежным поцелуем чмокнув на прощание маленькую мягкую ручку.
     Ночь Марина провела в размышлениях и мечтах, и глаза ее  разгорались,
а утром устроилась воспитательницей в детский  сад.  Теперь  она  не  была
тунеядкой, а была педагогом по младшему возрасту, самому ответственному.
     На свидание англичанин прилетел  радостный  и  торжественный,  марину
неприятно задело, что он без цветов, и она сообщила,  что  у  них  принято
дарить девушкам цветы. Англичанин осекся, посмотрел на нее новыми глазами,
как на леди, у них в Англии цветы дарят  только  принцы  и  миллионеры,  и
купил роскошный букет, зауважав Марину еще больше.
     Она манежила его два месяца, вызубрив  книжку  о  манерах  поведения,
соглашаясь пить лишь полбокала шампанского и возвращаясь  домой  не  позже
девяти. Англичанин был в атасе от такой старомодной порядочности.
     Наконец, она с ним переспала, сама стыдливость и скромность, и  потом
не видела его неделю. Он умирал от тоски и неопределенности.  При  встрече
раскаялась, их отношения бесперспективны, она молит оставить ее в покое  и
не ломать жизнь, заплакала, поцеловала его и убежала.
     Англичанин впал в тихое помешательство. Марина  была  самой  милой  и
красивой девушкой из тех немногочисленных, с кем он спал за свою жизнь,  и
он совершенно забыл, что дома, в Англии, у него семья, жена и двое  детей,
старики-родители и вполне налаженная жизнь.
     Марина пришла к нему сама, сказала, что сил жить без него у нее  нет,
будь что будет, ей все равно, ты меня не выгонишь, милый? правда?.. и, как
бы отпустив все тормоза и опьянев, показал ему ночью небо в таких алмазах,
что только железная английская самодисциплина подняла его утром на работу.
     Он шатался, улыбался и ничего не понимал. Он был влюблен, как цуцик.
     Когда после работы он обнаружил  свой  номер-квартиру  вылизанным  до
блеска, рубашки выстиранными и отутюженными, а на столе горячий  обед,  он
впал в экстаз умиления.
     Менее всего он мог знать  ее  прошлое,  да  им  и  не  интересовался.
Взрослая и самостоятельная красивая женщина, пылкая,  хозяйственная  и  до
сантиментов порядочная.
     И они стали жить как муж с женой, душа в душу  и  еще  лучше.  Марина
просто в лепешку расшибалась.
     Проникнувшись доверием, он рассказал ей о своей семье; ну  наконец-то
решился. Она изобразила изумление и попыталась  уйти,  что  он  без  труда
пресек.
     Нет, жить в таком двусмысленном положении она не  может!  Ах,  ничего
она не знает, пусть он делает с ней все, что захочет.
     Англичанин   написал   домой   душераздирающее   письмо    настоящего
джентльмена, который на чужбине встретил свою  настоящую  большую  любовь,
среди туземных морозов, водки и дикости.
     Оскорбленная жена, тоже англичанка, написала в ответ, что  англичанин
может убираться ко всем чертям, надеюсь, он помнит, что закон  гарантирует
ей алименты, а вообще пора бы одуматься и вспомнить о детях.
     Родители же, старой закваски Великой Британской  Империи,  не  чающие
души во внуках, послали  ему  подлинное  проклятие  по  всей  проформе,  с
отречением от сына и лишением наследства.
     Ночью англичанин плакал, а Марина  его  утешала  и  усердно  пыталась
жертвовать собой, а днем он ничего  не  соображал  на  работе  и,  презрев
священную заповедь "Не стой под стрелой!", едва не был расплющен  бетонной
плитой.
     Интересно, кстати, на какой ответ он рассчитывал,  когда  писал  свое
романтическое письмо. Наверное, что ближние снимут с него тяжесть принятия
решения и возьмут всю ответственность не себя; мужчинам это свойственно.
     Так прошел год, и англичанину пришел срок ехать домой  в  отпуск.  Он
заблаговременно оформил Марине приглашение  по  всей  форме,  политический
климат стоял в это время сравнительно мягкий,  и  повез  невенчанную  жену
знакомиться с родителями. Уж без этого он не мог; не то мира требовала его
душа, не то наследства, не то Марина, стыдясь и сопротивляясь,  уж  больно
завораживающе щебетала насчет свадебного путешествия в великую Англию.
     Родители увидели Марину и прибалдели. Они  не  рассчитывали,  что  их
заурядному сыну может достаться такая милая, обаятельная и домовитая жена.
Они смирились, поняли, оценили,  растаяли  и  полюбили  будущую  невестку.
Марина расшибалась в лепешку, угождая  им  и  хлопоча  по  дому.  Это  был
собственный дом, с камином, о шести комнатах. Еще год - и она будет  леди!
англичанкой в Англии  и  хозяйкой  собственного  такого  дома!  Балдея  от
магазинов и машин, она в благодарности почти полюбила своего британца  как
кровную часть этого чудесного мира.
     Жена тоже увидела Марину и поняла, что проиграла бесповоротно.
     Они  вместе  поплакали,  посоревновались  в  благородстве,  что   так
нетрудно, когда результат все равно ясен, жена рассказала  Марине  об  его
хворобах и привычках и  просила  беречь,  а  Марина  клялась,  что  всегда
сделает для нее все. Они обнялись на прощание и с ненависть расстались.
     Англичанин быстро развелся, и они с Мариной поженились.
     Это была первая интернациональная  свадьба  в  Сосновом  бору,  кабак
сотрясался, родной комбинат приветствовал  в  понедельник  поздравительным
транспарантом над проходной и выделил молодоженам трехкомнатную квартиру в
новом доме для строителей.
     Марина уволилась с работы, теперь она была замужняя леди, грамотно  и
экономно купила мебель и стала считать  дни  до  окончания  контракта.  По
воскресеньям она ходила на рынок,  ее  там  знали  и  за  мелкие  презенты
оставляли деликатесы, которыми она потчевала своего англичанина. Он слегка
поправился, залоснился и расцвел.
     Он был счастлив. Его тут все  уважали.  Он  был  персоной  грата.  Он
прекрасно питался. Они на неделю слетали в Сочи - миллионерский курорт! Он
за бесценок купил "фиат" и ежемесячно откладывал приличную сумму.
     Марина же методично и тщательно обрывала старые связи.  Старая  жизнь
кончилась,  наступала  совершенно   другая,   сияющая,   богатая,   полная
неограниченных  возможностей:   она   штудировала   каталоги   европейских
универмагов и туристские проспекты!



6. ЛЕВЕР ПОНЧ

     Был  когда-то  в  профессиональном  боксе  такой  жаргонный   термин,
обозначавший  сокрушительный  вдребезги  неожиданный  удар;  в  буквальном
переводе это удар ломом.
     Итак, срок контракта англичан  подошел  к  концу,  и  наш  англичанин
заявил, что ему здесь так прекрасно, что  он  остается  жить  в  Советском
Союзе.
     Марина свалилась в обморок, а встав попросила повторить, а то  у  нее
что-то галлюцинации.
     -  Ты  не  понимаешь,  в  какой  прекрасной  стране  вы   живете,   -
проникновенно и отечески сказал англичанин.
     - Я-а-а не понимаю?! - изумилась Марина.
     - Ты еще девочка, ты ничего в жизни не видела, - ласково сказал муж.
     - О господи, - сказала Марина. - Что с тобой, Болтик? Может, мясо  на
ужин было несвежее?
     - У вас очень дешевая жизнь, - сказал англичанин.
     - Да уж ничего не стоит, - сказала Марина.
     - У вас очень доброжелательные, открытые, общительные люди.
     - Ну-ну. Пивка попить не хочешь в день получки?
     Англичанин не понял смысла этого предложения и продолжал:
     - Здесь я чувствую себя нужным, полезным.
     - Кому ты нужен, скажи?! Кому, кроме меня?! Ну какая,  какая  с  тебя
польза!
     - Я строю огромный современный комбинат, -  сказал  англичанин,  явно
переоценивая роль свой личности в истории.
     - А кому нужен твой комбинат?
     - Людям, - гордо ответствовал британец.
     - Все люди, как люди, а ты как х... на блюде, - неожиданно  для  себя
ляпнула Марина нервно.
     Англичанин  опять  не  понял  и  поинтересовался,  что  это   значит:
насколько он слышал, это неприличное слово, не  имеющее  ничего  общего  с
тарелками и подносами.
     - Да уж под нос... - непонятно отозвалась жена, соображая,  насколько
всерьез эта напасть и как укрепить поехавшую крышу этому идиоту, жертве ее
профессионального умения и советской пропаганды.
     Нашла коса на камень. Англичанин тоже решил начать новую  жизнь  -  в
новой стране, с новой женой. Поистине, родственные души нашли друг друга.
     Терпеливая, вытренированная  жизнью,  Марина  не  расцепляла  мертвой
хватки,  рассчитывая  укатать  его  мелкой  сапой.  Ничего,  осмотрится  -
одумается.
     А англичанин  увлекся  коммунистическими  идеалами  и  с  энтузиазмом
готовился внести лепту в построение светлого будущего.
     Его друзья пожимали плечами, а он звал из зимой в гости, охотиться  в
Сибири на  медведя.  Поистине,  российская  действительность  отрицательно
сказывается на  умственных  способностях  представителей  даже  трезвейших
наций.
     Он сообщил о своем решении руководству, они его радостно обнимали,  а
после его ухода крутили пальцами у виска, на кой  черт  он  им  сдался,  и
звонили в Москву за указаниями.
     В конце концов ему сказали, что раз срок контракта  с  фирмой  истек,
они не могут, по нашим законам, нанимать на работу иностранцев.
     - Почему? Разве вы не довольны моей работой?
     - Что вы, вполне довольны. Но тут масса сложностей с законом.
     - Что же мне делать?
     В конце концов оказалось, что проблема решается очень  просто:  нужно
иметь постоянную прописку, а для этого  нужен  советский  паспорт,  а  для
этого нужно советское гражданство.
     И этот идиот принял советское гражданство и сдал английский паспорт.
     С  Мариной  была  истерика.  Она  напилась  в  лоск,   набила   морду
англичанину,  переколотила  посуду,  которая  подешевле,   и   отправилась
ночевать к подруге.
     - Да плюнь ты на него, - утешила подруга. - Дурак -  он  и  в  Англии
дурак. Может, все еще утрясется.
     И все действительно утряслось, но не так, как хотелось  бы:  трясучка
была специально обученная, советская.
     Во-первых, вдвоем в трехкомнатной квартире их не прописали, а выперли
в комнату в  коммуналке:  откуда  ж,  знаете,  средства  каждому  рядовому
инженеру на двоих с молодой женой давать трехкомнатную-то.
     Совершенно сбитый с толку англичанин помогал Марине перевозить мебель
и втискивать ее в тринадцатиметровую комнату, пытаясь постичь,  что  такое
"соседи", когда это "соседи" готовят и обедают в твоей кухне, гадят в твой
унитаз и моются в твоей ванной, а тебе мешают  спать  своей  музыкой.  Ему
пытались объяснить, что на отдельные квартиры очередь, и когда он услышал,
что это очередь - на двенадцать лет, он пошел в управление доброжелательно
разобраться в этой  странной  ошибке  и  сообщить,  что  он  хочет  купить
квартиру сейчас, на собственные деньги.
     Оказалось, что очередь на покупку квартир, то бишь кооперативов, пять
лет, но раньше надо десять лет тут прожить, что получить право покупки,  а
кроме того, покупать-то ему не на что не только  квартиру,  но  и  собачью
будку.
     Потому что зарплата его оказалась равной ста сорока рублям,  согласно
тарифной сетки, как специалиста с  высшим  образованием  и  стажем  работы
меньше пяти лет.
     Два месяца дурной британец жил в своей комнатухе,  получал  свои  сто
сорок,  страдал  из-за  Марининых  скандалов  и  слез  и  питался   черной
магазинной картошкой и склизкими макаронами.
     Вечера он посвящал финансовым  расчетам,  делал  квадратные  глаза  и
пересчитывал.
     - Годдэм! - завопил он наконец на весь квартал. - Но  ведь  на  такие
деньги невозможно жить!!!
     - Дошло до идиота, - сказала Марина.
     - Но почему?
     - Потому что социализм, - кратко объяснила Марина.
     - В Швеции тоже социализм! - бушевал Болт.
     - Поздравь с этим шведскую королеву.
     - Раньше мне платили не столько!
     - Раньше ты был иностранец.
     - А теперь!
     - А теперь ты дерьмо.
     - Почему я, не иностранец, а гражданин этой страны, теперь дерьмо?!
     - Потому что вся эта страна - дерьмо.
     - Так уедем отсюда к черту!!! - заорал  вновь  испеченный  гражданин,
борясь с отрыжкой и газами в кишечнике.
     - Ну наконец-то, - облегченно поздравила Марина. - Теперь  ты  понял,
что я заботилась только о  тебе?  Я-то  и  здесь  могу  прожить,  я  здесь
родилась и привыкла, а ты же вымрешь, ты же цивилизованный, балда.
     Англичанин заплакал над разбитым идеалом и поклялся завтра же  начать
готовиться к отъезду.
     Вот тут-то обнаружился хрен ему в глотку, чтоб голова не болталась.
     Потому что  если  каждый  советский  гражданин  начнет  собираться  в
Англию, то кто останется здесь.
     - Простите, а на каком основании вы хотите эмигрировать в Англию?
     - Что значит на ком основании? Я хочу там жить!
     -  Одного  желания  мало.  Есть  закон,  есть   законные   основания.
Воссоединение семей, скажем. Ваша семья здесь, вы советский гражданин...
     Эта сказка про белого бычка крутилась еще несколько месяцев, пока  до
несчастного  не  дошло,  что  обратного  пути  в  Англию  ему,  советскому
гражданину, больше нет.
     Он стал рваться к английскому консулу, перехвачен милицией, отметелен
в пикете и строго предупрежден.
     Мышеловка захлопнулась крепко.
     Когда до несчастной Марины дошло, что  Англия  накрылась  по  милости
этого беспробудного обалдуя навсегда, она, надо отдать ей  справедливость,
сразу потеряла к нему всякий интерес. Она отобрала у него получку, продала
его золотые запонки, и знакомой дорогой  отправилась  в  кабак  -  отвести
душу.
     Со злым весельем предалась прежнему  ремеслу,  наставляя  англичанину
рогов куда больше, чем могло уместиться на его незадачливой голове.  Домой
она приходила отдыхать и переодеваться.
     Доведенный до помешательства англичанин поставил  ей  однажды  синяк,
какой она предъявила в парткоме и профкоме  комбината  вкупе  с  грамотной
телегой, и англичанина разобрали на профсоюзном  собрании  и  осудили  его
моральный  облик.  Он  был  на  грани  шизофрении,  не  в  силах  осознать
происходящее.
     - Посажу на два года, - холодно пригрозила Марина, - а сама  останусь
в этой комнате.
     Коллеги сжалились над бедным Болтом и как-то после работы  пригласили
его с собой выпить.
     Он  выпил,  и  ему  в  самом  деле  полегчало,  безысходные  проблемы
смягчились в сознании и отошли в туманец на  второй  план,  жить  все-таки
можно было:
     - Да что ты, нормально все, гляди: работа  есть?  есть.  Жилье  есть?
есть. Получка есть? есть. Жена гуляет?  так  откоммунизди  ее  так,  чтобы
следов не оставалось - по животу, по почкам, понял? хочешь, мужика  наймем
за бутылку, он ее так уделает, что закается гулять, сука!  Да  заделай  ей
ребенка, пусть сидит нянчит. Да ничо, Болтяга, держи морду огурцом, не ссы
- прорвемся!
     И англичанин, находя отрадное забвение единственно в этом  состоянии,
спился с ужасающей скоростью. Он попал в  вытрезвитель  раз,  другой,  его
уволили с комбината, пристроили из жалости вахтером, пил он и на вахте,  и
быстро научился у магазина сшибать двугривенные, упирая на свое английское
происхождение; он сделался достопримечательностью Соснового Бора, любимым,
как бывает в деревне любим добрые безвредный дурачок,  от  которого  жизнь
как-то интереснее.
     Марина продала мебель, оставив голые стены, и решила, что раз  Англия
не выгорела, надо покорять как минимум Ленинград.



7. ЕЕ УНИВЕРСИТЕТЫ

     Был такой анекдот:
     Профессор филологии посетил публичный дом. И вот после любви, отдыхая
с девицей в кровати, он заговорил с ней  об  единственно,  что  знал  -  о
литературе. И тут девица проявляет такую начитанность,  такую  эрудицию  и
полет мысли необыкновенный, что профессор в изумлении  восклицает:  "Боже,
девушка, что же вы  здесь  делаете?  да  вам  надо...  в  университет,  на
филфак!" На что девица, потупившись  от  смущения,  с  неловкой  укоризной
возражает: "Ах, ну что вы, профессор, меня мама сюда-то еле отпустила..."
     Анекдот этот, на филфаке же рожденный,  эдакое  саморекламно-циничное
удальство, имеет не большее  отношение  к  действительности,  чем  женское
общежитие лимитчиц -  к  публичному  дому:  то  есть  некоторое  отношение
все-таки имеет, но довольно преувеличенное.
     Как именно Марина поступила на филфак - история умалчивает. Экзамены,
говорят, это лотерея; почему ж обязательно лотерея, есть  и  другие  игры,
менее известные и более азартные  и  прибыльные.  Мало  ли  срезалось  при
поступлении светил-медалистов, и  мало  ли  поступило  удивительных  серых
дятлов, причем, что еще удивительнее - дятлов без  связей.  Экзамены-то  у
них  принимали  в  основном  такие  же  дятлы,   испытывавшие,   вероятно,
родственные симпатии к собратьям по интеллектуальному увечью.
     Филфак, как известно не обременяет студента начерталками,  анатомиями
и  прочими  сопроматами;  трепологический  факультет,  где  более  ценится
расплывчато-общая культура и умение изящно рассуждать на отвлеченные темы.
     Ценится  на  нем,  естественно,  как  и  везде,  женская  красота   -
"факультет невест", - но менее, чем на "мужских" факультетах, - по причине
именно недостатку мужчин и избытка барышень.  Да  и  мужчина  филфаковский
редко похож на мужчину: тощ, хил, очкаст, шандарахнут, либо же  -  будущий
загранпереводчик - прилизан, обтекаем и бескостен. Настоящий мужчина, боец
и пахарь, в том числе по женской части, среди филологов редкость.
     Утром Марина ездила на занятия, балдея  от  своего  статуса  и  своей
учености - студентка университета!!!  -  а  вечером  балдела  от  красивой
возвышенной бедности студенческого общежития: четыре койки впритык, чаек с
пряниками и мудрые хрестоматии.
     Зато суббота после стипендии гудела всеобщей выпивкой  и  танцами  до
середины ночи, все площадки и закоулки были  заняты  парочками,  и  каждое
после этого воскресное утро комендантша Марья Ивановна сволакивала вниз  с
площадки перед чердачной дверью неистребимый тюфяк,  скорбно  голося:  "Да
когда ж прекратится наконец это  блядство!.."  На  что  встречный  студент
постарше обязательно замечал: "Помилуйте, Марья Ивановна, имеет  же  право
студент на половую жизнь", чем  неизменно  приводил  ее  в  совершеннейшее
неистовство.
     Марина благополучно сдала первую сессию и с некоторым даже недоверием
убедилась, что не тупее многих других. А сдав,  несколько  расправилась  и
осмелела:  пора  было  предпринимать  конкретные  действия  по   покорению
Ленинграда. Пора было подниматься на следующий уровень, ибо жизнь коротка,
а молодость ведь еще короче.
     Удобнее всего знакомиться на филфаке в читалке,  это  всем  известно.
Можно и книгу спросить, и сигарету, и о преподавателе, и  все  это  крайне
пристойно - естественно.  В  читалке  Марина  и  зачалили  Витю  Захарова,
пятикурсника-англичанина  и  члена   партии,   которому   светила   вполне
заграничная карьера переводчика на приличном месте.  А  Вите  пора  пришла
жениться, а то  несемейного  за  границу  не  отправят.  Правда,  жениться
рекомендуется на ленинградской прописке, но - бывают варианты...
     Короче, Марина его профессионально захомутала, обаяла, поманежила,  и
в  вечер,  когда  сожительницы  отбыли  в  концерт,   культуры   питерской
набираться, он пришел к ней в комнату в гости. Сначала  они  поговорили  о
литературе, потом раскупорили винца, потом поставили музычку, потом зажгли
свечку и погасили лампу, потом поцеловались и Марина  оттолкнулась,  потом
она села на кровать, с ногами, а он пересел к ней, а потом они, как  пишут
в протоколах, вступили в половую связь.
     Именно  тут  раздался  стук  в  дверь,  дверь  распахнулась,  щелкнул
выключатель, яркий неуместный свет вытаращился на великое таинство  любви,
и так что протокол здесь упомянут совсем не в качестве изыска стиля. Потом
в комнату вдавилась в полном составе комиссия парткома  и  с  негодованием
уставилась на голый зад члена партии пятикурсника Захарова.
     Вот как возникает импотенция на базе психического расстройства.
     - Эт-то что такое?!  -  загремел  прокурор  -  председатель  комиссия
Шонька. Хавло Шоньки прямо как близнец походила на захаровский зад  -  как
формой объемом, так и степенью выраженного интеллекта, так что нацепить на
зад роговые очки, можно получить полное впечатление  о  внешности  доцента
Шонина.
     - И двери не закрыли, - со скрытой укоризной  сказал  Алик  Скуратов,
кандидат с внешностью молодого Робинзона Крузо.
     Налицо была та самая аморальность, с которой и была призвана бороться
парткомиссия в своих общежитских рейдах.
     - Вы нескромны, -  хладнокровно  возразила  Марина,  спихнув  с  себя
коммуниста Захарова и натянув простыню. - Мы совершеннолетние, и я у  себя
дома.
     Шонька  раздулся  до  размеров  стратостата  "СССР-1".  И   взмыл   в
предназначенную ему идеологическую стратосферу.
     - Иконы не стенах! - завопил он, тыча сосисочным пальцем.
     Скуратов покраснел. Иконой была огоньковская репродукция "Сикстинской
Мадонны".
     - Это Рафаэль, - высокомерно объяснила образованная студентка Марина.
     - А это, видимо, Рембрандт! - орал Шонька,  указывая  на  путающегося
ногами в рукавах рубашки Захарова. - Снять! - приказал он.
     Захаров посмотрел на него готовно и затравленно и снял рубашку с  ног
обратно.
     - Да не это! это надеть! со стенки снять!
     В коридоре перед дверью выросла небольшая интересующаяся толпа. Через
эту толпу тихо проталкивались сожительницы, вернувшиеся с концерта.
     - Тьфу, - сказала Марина. - Вот и вся демографическая ситуация.  Вас,
должно быть, папа с мамой  сделали  рубанком  из  полена.  Толстое  же  им
попалось полено, - не удержавшись, добавила она.
     Комиссия перехрюкнулась. Шонька посинел. Марина попросила всех  выйти
вон и дать ей одеться.
     - Произведения искусства не снимем, - заявили подруги.  -  Стыдно  не
знать, что это такое.
     - Все будете лишены общежития! - трясся Шонька мелким студнем.
     Когда стих шум великой битвы  и  комиссия  удалилась  готовить  кары,
подруги заварили чаек и  посочувствовали  Марине  с  некоторой  неприязнью
девушек порядочных к девушке непорядочной:
     - Как ты двери-то не закрыла?
     - О любви надо думать, а не о замках, - гордо сказала Марина.
     - А чего теперь-то вздыхаешь?
     - Кончить не дали, - пожаловалась она.
     Прелюбодеев выселили  из  общежития,  на  месяц  лишили  стипендии  и
"строго  предупредили"  за   поведение,   порочащее   звание   "советского
студента".
     - Готова дать подписку об отказе от женского образа жизни  вплоть  до
победы мировой революции, - на голубом глазу заявила Марина.
     Подпортивший свой "облико морале" Захаров был  потерян  безвозвратно.
Как незнаком с ней держался.



8. ДЖОРДЖИ

     Через месяц Марина стала самой  знаменитой  девушкой  на  филфаке.  В
отраженном блеске мировой знаменитости ослепительно вспыхнула  ее  грешная
звезда.
     Знаменитость пела сладко и пылко и звалась Джорджи Марьяновичем. Юные
ленинградки ломились на его концерты, теряя туфли и пуговицы, и  в  душных
огромных залах внимали чарам волшебника до оргазма.
     Марина пошла на бастион грудью. Она не метала свой  букет  на  сцену,
как противотанковую гранату, - он лично пробилась сквозь  строй  соперниц,
взошла наверх и преподнесла цветы со светским  поклоном.  Ловя  поцелуй  в
щечку, в последний миг  подставила  губы  и  наградила  вспотевшего  после
выступления Марьяновича таким засосом, что на минуту он забыл все ноты.
     - Как жаль, что у меня завтра рано лекции в  университете,  -  строго
сказала она и сделала движение уйти.
     - Вы шекспировский герой, - добавила  она,  разворачиваясь  грудью  в
наивыгоднейшем ракурсе.
     Марьянович примерно знал, кто такой Шекспир. Это было несколько  выше
уровня его интеллигентности.
     Его переводчицей была пятикурсница с филфака.  Марина  навела  с  ней
контакт и в благодарность сперла интуристовскую  бирку,  дающую  свободный
проход  в  гостиницы.  Направляясь  спать  в  свой  номер   "Европейский",
Марьянович наткнулся в коридоре на Марину, читающую толстенный том.
     - Меня интересует крайне высокий литературный уровень  текстов  ваших
песен, - сказала она.
     - Все эти поэты - идиоты, - сказал Марьянович.
     - Просто они не видят в своих стихах то, что  умеете  увидеть  вы,  -
возразила Марина.
     Потрясенный Марьянович попытался  осмыслить  услышанное  и  пригласил
Марину в номер.
     - Уже слишком поздно, - заметила она,  внимательно  следя,  чтобы  на
этот раз дверь защелкнулась.
     - Я не пью, - отказалась она и хлопнула полстакана коньяка.
     - Я влюблена только в литературу, -  предупредила  она,  нежно  гладя
Марьяновича по щеке.
     - Я никогда не буду  вашей,  -  поклялась  она,  помогая  Марьяновичу
раздевать ее.
     Потом  в  ванной  они  играли  в  "кораблики",  и  она  издевательски
наслаждалась разговором о литературе. Непривычный к подобному изыску певец
пучил глаза и выпевал дифирамбы русской душе и русской культуре.
     Назавтра Марьянович удостоился  в  антракте  вежливого  разговора  со
скромным музыковедом в штатском.
     - Я уважаю ее как человека! как культурную, образованную  женщину!  -
возмущенно заявил он.
     Марина  же  в  ответ   на   грозные   предупреждения   факультетского
кэгэбэшника оскорбленно отвечала:
     - Мы говорили о музыке Чайковского.
     Знакомые,  малознакомые  и  вовсе  незнакомые  жили  их   упоительным
романом. Она провожала его в  аэропорту;  она  уже  вошла  в  высокий  мир
искусства и зарубежный гастролей! щелкали фотокамеры;  Джорджи  артистично
промакивал глаза. И улетел восвояси, скотина такая, наобещав с три короба:
Париж, Греция, отели, машины и казино.
     Вслед  за  чем  Марину  без  треска   и   бесповоротно   вышибли   из
Университета.



9. ПОЖАР В ЕВРОПЕ

     Подобрали ее фарцовые мальчики легендарного Фимы Бляйшица. Подобрали,
обогрели и приставили к делу.
     А дело было такое: они  за  Выборгом  тормозили  автобусы  с  финнами
тряпки фарцевать, а Марина тем временем оказывала интуристам услуги  иного
рода,  женского:   комплексное   обслуживание.   Чего   же   зря   деньгам
залаживаться: плюс сотня  марок  с  головы,  исполнительнице  -  четверть,
организаторам - остальное. Вернее, конечно, не с головы, а... ну, ясно.
     Сдельная оплата стимулирует производительность труда.  Быстро  усвоив
эту  экономическую  истину,  Марина  освоила   прогрессивную   французскую
технологию. Без сомнений, она была талантливым работником. И легенда о ней
проникла  на  Невский  тогда,  когда  впервые   финский   автобус   достиг
Ленинграда, обслуженный поголовно.
     Это тяжелый труд, и вечерами восходящая звезда культурно  отдыхала  в
каком-нибудь ресторане на Невском...
     А на Невском в те времена, господа-товарищи, давали за десять финских
марок три рубля - советских, деревянненьких. Не то рупь был  здоровый,  не
то марка хилая, не то  менялы  глупые,  а  только  откуда  ж  взяться  при
таком-то обменном курсе разгулу и расцвету валютной  проституции.  И  секс
был нам чужд как буржуазная отрыжка. Правда, и отрыжка бывает  приятной  -
смотря чем угощался.
     С другой стороны, Салтыков-Щедрин Михаил Евграфович,  писатель  столь
исконно и глубоко российский, что временные  пертурбации  на  остроте  его
творчества никак не сказываются, еще сто  лет  назад  отметил:  "Финны  по
природе своей трезвенники, но попадая в  Петербург,  упиваются  обычно  до
совершенного освинения". Марина по филфаковской программе  до  Щедрина  не
дошла,  и  к  постижению  классической  мудрости  возвысилась  собственным
скромным опытом; что бесспорно делает ей честь, хотя и не ту, которой  она
лишалась, приобретая этот опыт.
     Турмалаи между прочим снимались  в  кабаке.  Дополнительная  прелесть
состояла в том, что  к  ответственному  моменту  они  походили  скорее  на
упомянутых хрюкающих непарнокопытных,  нежели  на  жеребцов,  и  были  уже
абсолютно  неспособны  к  тому,  за  что  однако   и   расплачивались   со
скандинавской честностью.
     Но тот длинный рыжий финн из "Европы"  был  просто  какой-то  ударник
капиталистического труда. С крестьянским упорством он вбивал в себя  рюмку
за рюмкой и только шире таращил  голубые  глаза,  в  которых  уже  мерцала
водка. Если огурец, по утверждениям ботаников, на девяносто семь процентов
состоит из воды, то финн, сравнявшись  цветом  с  вышеозначенным  огурцом,
состоял на девяносто семь процентов из водки. Иногда он  отрывал  руку  от
рюмки, чтобы проверить внимательно, на месте ли  Маринины  бедра,  достичь
обладания которыми и представлялось ему конечной целью  напивания.  Второй
рукой он держался за стол, как воздухоплаватель - за край гондолы.
     - Господи, и куда ты ее сливаешь? - не  выдержала  Марина,  посасывая
свое шампанское.
     - Сливаю? в деревянную ногу, - объяснил финн.
     Марина ошарашенно пощупала его ноги:
     - Тьфу! чуть не поверила. Ничего ноги не деревянные.
     - Да? А мне казалось, - удивился финн. - Тогда в деревянный...
     - Э. Нет у тебя ничего деревянного, - пренебрежительно убедилась она.
     - А это уже твоя забота, - на удивление трезво рассудил клиент.
     Очевидно, на последние три процента его организм  состоял  из  стали,
потому что после закрытия ресторана он отпустил стол и  твердо  взялся  за
круглую Маринину ягодицу, и в  такой  не  совсем  удобной,  но  однозначно
решительной позе был прибуксирован в свой номер. Одна рука у него, значит,
была опорная, а другая - питейно-курительная: рюмку он сменил  на  сигару,
которые стал высаживать одну за другой.
     И Марина отработала свою зарплату тяжелее,  чем  с  целым  автобусом,
тяжелее, чем ткачиха на двадцати четырех станках в последний день годового
плана. Отпрыск пахарей и лесорубов был жилист, как трос, и  неутомим,  как
мельница.
     -  Я  думал,  русские  женщина  горячие,  -  беспардонно  заявил  он,
придымливая шестую сигару.
     - Я те устрою небо в алмазах, - злобно пообещала Марина.
     Да есть ли на свете такая сила,  которая  превозможет  русскую  силу,
справедливо воскликнул другой гениальный русский  классик,  Гоголь.  И  он
был, конечно, прав. Потому что к пяти часам утра назойливый суомский ездок
являл собой бездыханное тело, лишенное  скелетного  остова.  Гавана  слала
дымок из сжатых челюстей. Алкогольная капля сползла из  глазницы.  Постель
напоминала белый флаг, выдранный из вальков прачечной линии.
     Дрожащими  пальцами  Марина  отсчитала  из  бумажника  свой  гонорар,
отдышалась под душем и, пошатываясь, ушла в предрассветный мороз.
     Что русскому здорово, то немцу смерть. Ну почему ж только  немцу,  не
соглашается  история.  И   наш   случай   -   лишнее   тому   историческое
подтверждение. Потому что спал  укатанный  финн  мертвецким  сном,  вкусив
сверх меры того, чего нет крепче, - русской водки и русской бабы; спал,  а
прославленного  качества  гаванская  сигара,  привет  пламенного   Фиделя,
продолжала исправно куриться, даже когда финн, захрапев, выпустил  ее  изо
рта и она скатилась на ковер. Да не бухарский был коврик, не персидский  -
синтетический. А не кури  при  синтетическом  ковре  престижную  гаванскую
регалию, не то чину. Черное пятнышко расползлось под багряной  боеголовкой
сигары,  расползлось  и  лопнуло,  и  края   ширящейся   дырки   вспыхнули
желто-синим вонючим огоньком. Плавно достиг  тот  огонек  края  нейлоновой
занавески, и угла нитролаком крытой тумбочки, и бумажных стенных обоев,  и
заполыхало все весело и могуче.
     Коридорная спала, дымок почти не пробивался за плотную дверь  номера,
улица была пуста в глухой час, и только ранние повара  на  кухне  "Крыши",
где кабак готовили к завтраку, поморщили носы  от  нестандартной  вони  из
вентиляции. Вонь приобрела  дымную  видимость  и  аварийную  концентрацию,
послышались вопли и топот,  зазвенели  разбитые  стекла,  и  когда  воющие
пожарные машины влетели в улицу Бродского (но не того, который нобелевский
лауреат, а  того,  который  Ленина  рисовал):  радужное  пламя  лупило  из
верхнего этажа, с муравьиной суетливостью выволакивали пожитки иностранцы,
а по крыше  гостиницы  бегали  три  друга-богатыря,  три  повара  в  белых
курточках и белых колпаках,  крыли  с  небес  матом  и  истошно  требовали
вертолет для спасения: дым синтетики вообще влияет на мозги.
     Пожарные зычно обматерили одуревших и вороватых поваров, потом  споро
перекачали на крышу гостиницы  сотню  тонн  воды  из  магистрали,  все  не
успевшее сгореть было хорошо затоплено, сосульки свесились  с  почерневших
лепных карнизов, и с тем притон тлетворного иностранного  влияния  надолго
вышел  из  строя,  встав  на  капитальный  ремонт.  Старожилы  помнят  это
замечательное утро.



10. КУРТИЗАНКА КГБ

     При  каждой  гостинице,  в  каждом  интуристовском   кабаке,   сидели
гэбэшники: по штату надзирали за контактами  иностранцев  с  совками.  Они
бесплатно пили и бесплатно закусывали. Фарцовщики дарили им джинсы и  часы
"Сейко", бармены снабжали американскими сигаретами, а проститутки делились
деньгами. Хорошо быть стукачом.
     Отстегивала им и Марина налог на государственную безопасность.
     И тут в баре "Октябрьской" стиснули ее под локоток и приказали, чтобы
спокойно и без шума. И  спокойно  и  без  шума  привезли  на  Литейный.  В
Большой, стало быть, Дом. В животе у Марины сделалось  худо.  А  кому  там
делалось хорошо. Не санаторий.
     - Что, красавица, грохнула турмаша? - осведомился  улыбчивый  молодой
комитетчик, откинувшись за столом.
     Марина прикинула, что ей шьют, завибрировала и взвилась.
     - Убийство и грабеж иностранного гражданина, - поцокал удовлетворенно
комитетчик. - А гостиница? Это ж на сколько миллионов ты сожгла  народного
достояния!..
     - Я его не трогала! - шепотом закричала Марина.
     - Уж не трогала. Облико морале, - вздохнул  комитетчик:  -  Тунеядка,
проститутка, валютчица. Бомж.
     Марина  пустила  беззащитную  слезу  социальной  жертвы.   Комитетчик
раскрыл папку и ознакомил Марину со славными вехами ее боевого пути. Слеза
высохла.
     - Да на кой черт мне его убивать!!!
     - А вот это ты сейчас и расскажешь.
     Через час  она  подписала  добровольное  сотрудничество  с  органами.
Вступать в контакт с указанными лицами. Собирать и  передавать  информацию
на поставленные темы. Строгое неразглашение. Агентурная кличка "Рябина".
     - Я знал, что вы все-таки советский человек.
     - А то какой же, - угрюмо подтвердила Марина.
     - Языком владеешь?
     Марина покраснела.
     - Английским, дура! Отправишься  на  курсы.  Я  из  тебя  переводчицу
сделаю, поняла? Возможности перед тобой откроются. Но - смотри!
     ...Первым объектом явился шведский инженерик. Когда в  "Астории"  его
пыталась снять конкурентка, приблизился неприметный мужичок и одной фразой
вымел ее за дверь.
     Шведик вел себя - прелесть.  Возил  на  "вольво",  дарил  парфюмерию,
знакомил с партнерами. Но  все  ее  попытки  заговаривать  об  его  работе
неукоснительно игнорировал.
     - Ну ничего ж по делу не сказал, дубина, -  пожаловалась  она,  когда
пришла пора сдавать отчет.
     Ее патрон хмуровато повертел пепельницу:
     - Что значит - ничего?.. Бери бумаги - пиши!
     - Чего писать?..
     - Говорил, что строительство в порту начнется... - и  продиктовал  ей
текст, за который немедленно  хотелось  дать  звание  майора  разведки.  -
Подпись. Число. Поняла?
     - Поняла... - похлопала ресницами Марина.
     - И не вздумай!..
     - Не вздумаю, - пообещала она.
     - Главное - работа, - завершил патрон. -  Чтоб  был  виден  результат
усилий. Это будет оценено. А то - "не-ечего..."
     И по следующему объекту, толстому шумному немцу, Марина выдала  такой
результат, что немца нужно было бы судить нюрнбергским  трибуналом.  Отчет
вернулся к ней, пестрея красной редактурой.
     - Охренела? Не зарывайся, сгоришь. Скромнее, девушка.
     Марина  поняла  службу  -  поперла  лафа.  Поднаторев  в  составлении
отчетов, она наслаждалась безнаказанность: шикуй, еще и спасибо скажут.
     Через  полгода  она  купила  двухкомнатную  кооперативную   квартиру.
Швейцары приветствовали ее зеленую "Волгу". Первой в Ленинграде обрела она
статус "дамы для сопровождения деловых людей". Такое  сопровождение  стоит
дорого, и деловые люди были недешевые.
     - Старуха, ты живешь на стольник в день, - предостерег ее при встрече
сам Фима Бляйшиц. В те времена  это  была  нормальная  месячная  зарплата,
баснословные деньги. Но она ждала своего часа.



11. ШЕЙХ В "МЕРСЕДЕСЕ"

     Шейх был девяносто шестой пробы и  выглядел  как  родной  брат  Ясира
Арафата. Он ослеплял белым бурнусом и накидкой с обручем  на  голове,  как
там  это  у  них  называется.  Шейх  занимал  четыре  люкс-апартамента   в
"Астории". Шейх имел гешефт с нефтью, как все порядочные шейхи (продавал),
и с оружием покупал, естественно).  И  где-то  там  у  себя  в  аравийских
пустынях имел  большой  вес.  Не  то  он  был  потомком  Магомета,  не  то
родственником самого Аллаха по боковой линии, не то  намеревался  сдать  в
своем шейхстве бархан под нашу военную базу, но только  облизывали  его  в
Ленинграде с ног до головы.
     Марина была грамотно подставлена под него на банкете в  горисполкоме.
Она оценила задачу,  вычислила  перспективы,  и  пустила  в  действие  всю
мегатонную  мощь  своего  отточенного  сексуального  обаяния.   Араб   был
повержен, повержен, повержен! Утром Марине  с  поклонами  подали  турецкий
кофе в постель его апартамента.
     Шейх,  небедный  человек  Востока,  познал  таки   в   долгой   жизни
разнообразных удовольствий, но бриллиант такой воды узрел впервые: у шейха
произошло легкое расходящееся  косоглазие.  Глаза  отказывались  сходиться
параллельно, и шейх отказывался расставаться с Мариной. Славянский шарм  и
интеллектуальные экскурсы вкупе с английским языком и постельными изысками
приводили его высочество в неистовство.  Усики  его  топорщились,  лысинка
потела, глаза горели в разные стороны, и  в  каждом  глазе  отражалось  по
Марине.
     В  арабском  мире,  как  утверждает   печать,   постоянно   случаются
разнообразнейшие скандальные происшествия. Среди прочей ахинеи имело в тот
год намерение шейха сделать Марину царицей своего сердца и своей  души,  а
равно и всего прочего имущества. Иначе она  не  соглашалась.  Титанические
терзания ее гордости компенсировались шейхом незамедлительно.
     Он одарил ее собольей шубейкой, купленной в "Березке", и  килограммом
золотых украшений, доставленных из дому. Она обязана озарить своим блеском
его шейхство. Старых жен он собирался выгнать, продать, подарить, утопить,
зарезать, послать учиться  в  Университет  дружбы  народов  имена  Патриса
Лумумбы.
     И вот тогда - и вот тогда! - Марина  вздохнула  полной  грудью.  Всей
своей полной красивой грудью. Она добилась своего.
     Много  лет,  сжав  зубы,  превозмогая  неудачи  и   преодолевая   все
препятствия, шла она, храбрый солдатик любви и удачи, к заветной цели. Еще
молода и красива, еще полна страстей и желаний, - она ее достигла.
     Олимп лежал у ее ног в теплом свечении золота и лазурных морей.
     "Мерседес" пожелала Марина.
     Хвостиком взмахнула золотая рыбка:
     - Завтра, любовь моя.
     В тот же час  отбыл  из  Хельсинки,  вдавливая  педаль  акселератора,
перегонщик в  люксовом  "мерседесе"  последней  модели,  и  утром  лимузин
красовался под окнами их апартамента, сверкая лаком и никелем.
     Свадебное путешествие в Париж заказала  Марина,  и  через  час  шейху
гарантировали к концу визита загранпаспорт для нее.
     И тогда исчезли  границы  ее  желаний,  и  величественное  равнодушие
небожительницы проступило в ней.
     В ту неделю и  всплыла  на  уста  млеющего  в  летнем  зное  Невского
изменчивая легенда ее жизни. В  серебристом  "мерседесе"  неслась  она  по
проспекту, и пассажиры троллейбусов пялили глаза в окна вниз: водительница
была одета в автомобильные перчатки и золотое колье, и ни  во  что  более.
Гаишники  останавливали  ее  пожрать   глазами   и   получить   милостивую
сторублевку: они тоже все знали.
     Запахнувшись в соболиную шубу, вплыла она в  "Восточные  сладости"  и
чеканно прозвенела через головы:
     - Продавец! У вас все сладости продаются?
     - Ну, - отреагировала продавщица. - А вам чего?
     -  Сколько  стоит  это?  -  бестрепетный  пальчик  указал  на   юного
красавчика-брюнета из очереди.
     -  Это?  рублей  тысячу,  -  ухмыльнулась  продавщица  с   плотоядным
пониманием.
     - Получите, - Марина пустила за стекло кассы  веер  бумажек  и  взяла
красавчика за руку: - Забираю покупку.
     Он побагровел и сияя последовал  за  владелицей.  Шуба  распахнулась.
Старухи охнули и  заголосили.  Мужики  застонали.  Прохожие  столбенели  и
крякали. Пыль взвилась за лимузином: царица совершила мимолетную покупку.
     Она сняла зал в "Неве"; официанты были куплены;  в  заключение  пира,
средь развороченных гор икры и ананасов, шестеро молодцев выволокли ванну,
ее наполнили шампанским, Марина  содрала  платье  от  Диора  и  нырнула  в
искристую пену.


     Наутро она исчезла.
     Шейх проснулся в царской постели один.
     Поиск был безуспешен.
     Ничто из его вещей не было  тронуто.  Все  покоилось  на  месте  и  в
квартире Марины. Растворились в небытие серебристый "мерседес",  соболиная
шуба, подаренные драгоценности и она сама.
     Шейх бился в международной истерике. Угрозыск падал с ног.
     Передавали,  что  она  рванула  через   финскую   границу,   подкупив
пограничников  и  таможню,  связанных  с  мафией   Фимы   Бляйшица.   Фима
категорически отрицал такой вариант.
     Без надежды искали "мерседес" на  Кавказе,  куда  его  могли  продать
возможные убийцы. И смутно подозревали в исчезновении интересы всемогущего
КГБ, но это версия выяснению не поддавалась.
     Марина, достигнув сияющей выси, растаяла в ней бесследно. Пристрастно
допрашивали среди прочих и мальчика из "Восточных сладостей", который  был
при ней в последний вечер. На вопрос, что она делала, когда они расстались
в последний раз, мальчик подумал, вздохнул и сказал:
     - Она плакала.
Last-modified: Wed, 19 Aug 1998 04:58:06 GMT










Проект Либмонстра, партнеры БЦБ - Украинская цифровая библиотека и Либмонстр Россия

https://database.library.by