Юлия Беляева, Евгений Бенилов. В Бирмингеме обещают дождь
© Copyright Юлия Беляева, Евгений Бенилов Email: Eugene.Benilov@ul.ie Оригинал этого файла расположен на домашней странице автора #www.ul.ie/~maths/benilov/rv3/index_koi.html
Я познакомился с Денисом Саломахой много лет назад, вскоре после того, как тот появился в НИИАНе. Близки мы однако не были, ибо работали в разных лабораториях, да и личных дел никогда не имели -- в основном потому, что был он комсольцем-активистом, а я -- наоборот: читал изподтишка Солженицына, ездил на дачу академика Сахарова пить водку с сахаровским сыном Димкой и, вообще, выражал свое неудовольствие всеми доступными мне полубезопасными способами. В качестве комсомольского работника Саломаха казался мне фигурой противоречивой: при вполне соответствующей внешности (высокий, мордастый, кровь с молоком детина) он имел несколько странные манеры. Большую часть времени он пребывал в угрюмом и нелюдимом состоянии, которое в редких случаях сменялось доходящей до крайности, назойливой общительностью. И что уж совсем нехарактерно для комсомольского вожака, он был довольно сильным ученым и вполне мог сделать карьеру, не прибегая к общественно-политическим трюкам -- я никогда не мог понять, зачем ему это понадобилось. Впрочем, наблюдал я его нечасто: в коридорах Института, несколько раз на почему-то непрогулянных комсомольских собраниях и один раз, в течение трех пропитанных алкоголем дней -- на "картошке". А когда наступила перестройка, и комсомольские собрания вместе с поездками на картошку стали достоянием истории, мои встречи с Саломахой стали и того реже. В предпоследний раз я встретил его на почти безлюдном митинге уже давно разрешенного и потому никому не нужного Демократического Союза, где он отчаянно спорил с каким-то недоделанным демократом о диктатуре пролетариата. Обуреваемый удивлением, я остановился послушать, однако, в чем заключался предмет их разногласий, не уловил: оба, вроде бы, утверждали, что диктатура -- это плохо. На меня они не обратили ни малейшего внимания -- из чего я сделал вывод, что Саломаха меня не узнал. В следующий -- последний -- раз мы встретились в Англии в 1996 году, где я к тому времени жил и куда он, получив грант Европейского Физического Общества, приехал на конференцию. Внешность он все еще имел импозантную, но выглядел несколько старше своих тридцати четырех лет -- что подчеркивалось его одеждой (особенную жалость вызывала поддетая по пиджак желтая душегрейка). Он подошел ко мне в первый же день конференции; к моему удивлению оказалось, что он помнит меня во всех подробностях -- за исключением, пожалуй, строгача, вынесенного им за мои систематические прогулы комсомольских собраний. О моих делах в Англии Саломаха тоже оказался осведомлен, так что мы, главным образом, говорили о нем. В отличии от большинства комсомольских боссов, в бизнес он почему-то не подался и продолжал заниматься наукой; а на досуге развивал новую социальную теорию, в которой (помимо рабочих, крестьян и буржуазии) фигируровал класс воров. Дабы смягчить его классовый антагонизм -- а также потому, что мне его стало жалко, -- я угостил его пивом; а уж после того, как я сочувственно выслушал полный набор его жалоб, отделаться от него стало положительно невозможно. Он таскался за мною по пятам, систематически не давая общаться с приехавшими из России старыми друзьями, влезал с дурацкими разговорами и, вообще, всячески отравлял мое существование. Периоды нелюдимости и общительности, между которыми он осциллировал в прежние времена, скрестились теперь в один уродливый гибрид: он говорил почти все время, но нес при этом не веселую беззаботную чушь, а нечто угрюмо-агрессивное, направленное в адрес Ельцина, Жириновского, демократов, коммунистов, мафии, Российской Академии Наук в целом и директора НИИАНа академика Шаврентьева в частности. Разговор, который я хочу описать, произошел вечером последнего дня конференции. Из Международного Центра Конвенций мы вышли около семи; перед нами шумела плотная, как театральный занавес, пелена дождя и позади нее -- славный город Бирмингем. Нас было пятеро: обосновавшийся, как и я, в Англии Леша Громов; вышеупомянутый Денис Саломаха; я; моя бывшая однокашница Юлечка Вторникова; а также Илья Левин -- светило мировой науки и главный моралист нашей бывшей компании (прозванный друзьями за кристальность души "Умом, Честью и Совестью Нашей Эпохи"). Мы были слегка "под шефе", что являлось результатом заключительного конференционного банкета, однако душа просила еще -- и мы решили заглянуть в расположенный неподалеку паб. Сгрудившись впятером под два имеющихся зонтика, мы прошли метров двести по вымощенной коричневым кирпичом дорожке вдоль Гранд Канала и через пять минут уже сидели, попивая пиво и поедая картофельные чипсы, на втором этаже уютного английского кабачка. Несмотря на проливной дождь, посетителей было много, но нам посчастливилось найти свободный столик у окна; кругом шумели разогретые алкоголем и отсутствием необходимости идти завтра на работу англичане. Как это часто бывает в разговоре когда-то близких, но давно не видевшихся, друзей, беседа прыгала с темы на тему, вращаясь, в основном, вокруг судеб наших коллег по НИИАНу: мы с Лешкой задавали вопросы, остальные отвечали. Некоторое время обсуждался бывший директор Коршунов, укравший у вверенного ему института триста тысяч долларов, -- более всех его ругал непримиримый в вопросах морали Илюша Левин. Постепенно тема была исчерпана; "Не-ет, друзья, -- подвел черту своей любимой присказкой Илюша, -- порядочный человек всегда остается порядочным и даже не колеблется!" -- А я не согласен. -- вдруг выпалил Саломаха. -- Не согласен с чем?... -- несколько брезгливо поинтересовался у него Левин. -- С тем, что не колеблется. -- Саломаха с мрачным хлюпаньем втянул в себя пиво, -- Колеблется. Я вот, к примеру ... -- он пожевал губами в поисках подходящего слова, -- в общем, как бы это сказать ... Наступила удивленная тишина. -- Ну, что ты, Денис! -- с приторной задушевностью и ангельским выражением на лице вмешалась Юлечка Вторникова, -- В каких-нибудь мелочах ты, может, и колебался, но уж в серьезных-то случаях, я уверена, поступал, как подсказывала тебе совесть. -- Я про серьезный случай и говорю. -- отвечал польщенный ее вниманием, но не оценивший ее сарказм, Саломаха, -- И насчет своей совести тоже заблуждаться можно ... -- он неопределенно махнул рукой и умолк. -- Трудности с женским полом, поди? -- предположила Юлечка. Под потолком паба клубился табачный дым; играющая в смежном зале ритмичная танцевальная музыка -- в отличие от занавесок на окнах -- оставляла впечатление стерильной. -- Ну да ... то есть, нет ... в общем, неохота ... -- Саломаха замолчал опять. -- Так, Денис, настоящие друзья не поступают! -- сделав искреннее лицо, потребовала Юля, -- Начал -- рассказывай! -- Ты, наверное, пьяный был. -- с фальшивым сочуствием предположил Леша Громов,-- Спьяну, конечно, иной раз такое выкинешь -- сам потом не веришь! -- Более всего они с Юлькой походили сейчас на лису Алису и кота Базилио. -- Да нет, трезвый, как стеклышко, -- Саломаха недоуменно задрал брови, словно чему-то удивляясь, -- То есть, началось-то оно спьяну, но потом ... Это, вообще-то, долго рассказывать ... -- А нам торопиться некуда. -- находчиво парировал Лешка. Я откинулся на стуле, приготовясь слушать. (Саломаху было немного жаль: парень шел в расставленную ему ловушку, задрав хобот и размахивая похожими на лопухи ушами.) На лице Левина было написано брезгливое осуждение безответственного поступка его друзей, из-за которого ему теперь придется слушать откровения этого идиота. -- Однажды я спьяну полез к одной ... даме. В нашей комнате сидела. -- Саломаха неуверенно огляделся по сторонам, -- Это было давно, еще до НИИАНа. -- он неопределенно махнул рукой куда-то за плечо. -- Короче, в здравом уме я бы к ней никогда ... -- Что, такая крутая? -- с животрепещущим интересом поинтересовалась Юлечка. -- Наоборот, -- простодушно отвечал Саломаха, -- невзрачная такая, домохозяйка ... не особо молодая, не особо красивая -- что называется, приличная женщина. -- он неприятно усмехнулся, -- И что мне вдруг вступило? Праздник, помнится, какой-то был ... на работе праздновали. Она к тому времени уходить собралась, пошла к нам в комнату пальто одевать -- а я за ней. Он окинул взглядом окружающих и опустил глаза в свой стакан с пивом. -- Пьян был ужасно -- и почему-то совершенно не сомневался, что она мне не откажет: ну, чем я не хорош для такой тетки? -- он неловко развел руками, -- Она, типа, увещевать меня пыталась, а я ничерта не понимал, лез внаглую ... Короче, пока она меня отпихивала -- я член достал и ей в руку сунул. Смотри, мол, как я тебя хочу!... Наступила первая за этот вечер (но как показало дальнейшее -- не последняя) кульминация. Закрываясь от Саломахи ладонью, Юлечка посылала умоляющие взгляды уже открывшему было рот негодующему Илюше Левину. -- И как она до него дотронулась, по ней -- как током ... -- Саломаха усмехнулся каким-то своим мыслям, -- Задрожала аж и выгнулась вся! -- А у тебя, Денис, член большой? -- умильно заглядывая ему в глаза, полюбопытствовала Юля. Левин поперхнулся пивом и стал мучительно откашливаться, Леша Громов безмятежно улыбался. -- Не маленький. -- угрюмо отвечал Саломаха. -- Тогда -- нормальная реакция. -- авторитетно вмешался Лешка, -- Дальше баба сразу в твои объятия должна падать. -- Было видно, что его разбирает смех, но он сдерживается. -- Ну вот она и упала, -- согласился Саломаха, -- правда, не в объятия. Пока я соображал, что к чему, она хлоп на колени и ... -- он покосился на Юлю, -- ... в общем, стала меня французским способом любить. Я только успел на стенку облокотиться. Левин достал носовой платок и громко высморкался. Мне показалось, что его терпение на пределе. -- Молодец домохозяйка! -- уважительно заметил Лешка. -- Короче, ахнуть я не успел, как ... э-э ... кончилось все. Тут она меня легонько отпихнула, в урну этак брезгливо сплюнула и говорит: "Пить надо меньше!" А пока я свои мысли собирал -- она хвать свое пальто и по коридору "цок-цок-цок" ... -- Действительно интересная история! -- одобрила Юлечка, -- И мораль какая оригинальная: "Пить надо меньше" ... кто бы подумал? -- она повернулась ко мне, -- А не выпить ли нам по этому поводу еще пивка -- а, Женечка! -- Это только начало истории. -- сказал Саломаха, не отрывая взгляда от своего, теперь уже пустого, стакана, -- Сразу-то тогда я и не подумал ничего, штаны застегнул и поплелся назад. Зато на другой день, когда проспался, думаю: "Мама родная! Как же я с ней дальше работать буду? Она, небось, на какие-то новые отношения теперь рассчитывает, а я ни сном, ни духом ..." Надо, думаю, с ней сразу как-то объясниться -- ну, типа, извиниться там ... -- Во дурак! -- неодобрительно покачал головой Лешка. -- Кто ж за такие вещи извиняется, если она тебе дала? Вот если б не дала, тогда и извиняться надо -- а так только женщину обидишь! -- Да уж какие там обиды ... -- Саломаха повертел в пальцах картонную подставку из-под своего стакана, -- Короче, прихожу я на работу -- а тетка эта на меня ноль реакции. Не то, чтобы в сторону смотрит или, там, не разговаривает -- а просто ведет себя, как обычно, словно и не было между нами ничего! Был бы я поумнее -- тоже бы спустил это дело на тормозах, а тут -- завелся: значит, я переживаю, а ей -- тьфу? И потом: кабы не боялся я, что она на меня всерьез глаз положит, то был бы вполне непрочь дело это повторить ... -- Богатый букет эмоций! -- похвалил Лешка. С серьезным видом, Саломаха кивнул. -- И вот когда народ из нашей комнаты на обед разбежался, а она еще какую-то работу заканчивала, подошел я к ней и начал что-то мычать. И ... это ж надо было видеть! Я стою -- она сидит, но при этом умудряется сверху вниз на меня посмотреть -- типа, строгая учительница на хулигана, -- и говорит: "Тем, что я вам вчера сказала, тема исчерпывается!" -- Что, прямо так, на вы? -- восхитился Лешка. -- На вы, железно, и по отчеству! Говорит: "Я, Денис Аркадьевич, вчера даже как-то растерялась -- не на помощь же звать! Вы были совершенно невменяемы!" Что ей на это возразишь?... я и отвалил. -- ... но эмоции стали еще богаче! -- услужливо подсказал Лешка. -- Ну, да!... Зло меня, понимаешь, разобрало: она, значит, мой член ... -- Саломаха поперхнулся и опять искоса посмотрел на Юлю, -- ... и я же хожу, как оплеванный! И главное, помню ведь, как она тогда задрожала, да выгнулась -- а теперь говорит, что просто от меня, пьяного придурка побыстрее отвязаться хотела! Ну, думаю, погоди, ты у меня еще сама попросишь!... -- Эт' правильно! -- компетентно поддержал Лешка, -- На место их надо ставить, зараз, чтоб знали!... -- Ну, ты нас заинтриговал, Денис! -- воскликнула Юлечка, -- А дальше-то что было? -- Поначалу ничего. Потому что держалась она так ... э-э ... официально, что никак не подъедешь. Смотрела на меня, как на пустое место, говорила только о работе, а комплимент скажешь -- презрительно улыбнется и все ... у меня только уши краснели. Одним словом, не подступиться. Время, понимаешь, идет, а толку -- ноль. Через неделю я только об одном думать и мог: как ее трахнуть ... и никакого просвета! -- Вот так ваш брат мужик в наши сети и попадает! -- констатировала Юля. -- Ага. -- не вдумываясь, согласился Саломаха (лицо его порозовело, на лбу выступила еле заметная испарина), -- Тут-то я и вспомнил, как она обмолвилась: "Не на помощь же звать ..." Думаю: если в тот раз не позвала, то и в другой не позовет -- главное, в угол ее загнать, заразу! Я посмотрел на остальных слушателей: по какой-то причине Юля с Лешкой уже не так походили на лису Алису и кота Базилио, как в начале разговора. Лицо Левина было красно, как мак, -- оставалось удивляться, как он до сих пор не взорвался. -- А тут, как на грех, у меня ключ от пустой квартиры оказался: родственница дальняя уехала на неделю и попросила ее канарейку ... в общем, неважно. Короче, был ключ. И разработал я план. Саломаха сделал драматическую паузу. -- В один прекрасный день я этой даме что-то такое наплел, о каких-то данных, которые у Федорова срочно из дома надо забрать ... а то он завтра в командировку едет ... ваша помощь, мол, нужна, сам быстро не разберусь ... -- в общем, целую легенду сочинил. Она, вроде, не заподозрила ничего: надо -- значит надо, пошли. День, помнится, был прекрасный: весна, солнышко, почки набухают ... часа три, примерно -- рабочее время. Подошли мы к этому дому, там подъезд еще занюханный такой, черная лестница ... Ну, я перед дверью целый спектакль разыграл -- звонил сначала, потом по лбу себя стукнул: мне ж Мишка ключ дал на тот случай, если опоздает ... Короче, вошли мы, я куртку снимаю -- мол, дело долгое, располагайтесь. Она спокойно вешает плащ, в комнату заходит -- а там даже стола рабочего нет ... только диван, телевизор и стулья. Тут я и говорю: "Извините, мадам, но только копировать мы ничего не будем, а будем продолжать то, что так успешно с вами однажды проделали!" -- и раздеваться начинаю. Я опять посмотрел на своих друзей: все трое подались вперед и внимательно слушали. Даже лицо Левина, хотя и было все еще красно, выражало теперь не раздражение, а брезгливый интерес. Шумевшие вокруг англичане тактично отошли на второй план, шумевший за окном дождь стал почти неслышен. -- Она аж глаза вытаращила, говорит: "И вы так в себе уверены?" А я, мол, конечно, дверь-то заперта -- я вас так просто не выпущу. И вот тут только я и осознал, что для меня теперь назад пути нет. Понимаете? Я ее и в самом деле не мог выпустить! Иначе я потом не то, что ей в глаза -- в зеркало не смог бы посмотреть! Получилось, что я не ее, а себя в угол загнал, и должен был теперь ее трахнуть, чего бы мне это ни стоило. Саломаха достал из карамана неожиданно чистый носовой платок, отер со лба пот и глубоко вздохнул. -- Я только на то надеялся, что в прошлый раз ей самой захотелось -- ну, думаю, в конце концов и сейчас захочется, если постараться. Главное, не сдаваться, добиваться любой ценой -- и тогда потом все будет нормально. Ну, она на секунду растерялась было, но тут же спохватилась, брови так презрительно подняла, и со своим видом учительским говорит: "Вот еще! Что за ерунда? Да я просто уйду и вас спрашивать не стану!" -- и к двери сразу, обойти меня пытается. Ну, а я ее, естественно, руками прихватываю -- а она мне, естественно, по морде. Я на это внимания не обращаю, прижимаю покрепче и давай блузку расстегивать ... А она -- прямо, как кошка дикая, я не ожидал даже. Заехала мне кулаком -- ну, это еще ничего: какие там у нее кулаки! -- а вот ногти были длинные и острые, так что пришлось руки заломить. Дальше -- больше: кусается, коленкой попыталась двинуть -- чуть не попала, в самом деле. И главное, все это -- молча, шипит только сквозь зубы чего-то и рвется, как дикий зверь ... В один момент чуть в коридор не прорвалась, стул мне под ноги опрокинула -- ну, я догнал, заволок обратно и на диван сразу завалил. Она -- когтями в глаза ... едва увернулся, по плечу проехала. И тут -- не знаю, как это получилось ... не сдержался, что ли -- в общем, я ее в ответ ударил -- раз, другой ... и так от этого завелся -- просто до темноты в глазах! Да еще эта установка моя -- любой, мол, ценой ... Я, понимаешь, ждал, что уже вот-вот, что еще немного -- и она сдастся, ослабеет, и я снова почувствую эту ее дрожь ... Но она никак не слабела -- а я, чем дальше заходил, тем больше понимал, что назад пути нет -- и тем больше злился! Вот ведь баба была: трепыхаться не перестала даже, когда ей и терять-то уже стало нечего -- я от этого совсем озверел! В глазах -- красный туман, об установках уже знать не знаю, ведать не ведаю, а добиться от нее одного хочу: чтобы сдалась, наконец, и закричала -- если не от наслаждения, так хотя бы от боли!... Саломаха на секунду остановился, не сводя расширенных зрачков со своих побелевших от напряжения пальцев, коротко вздохнул и тихо закончил: -- В конце концов она закричала. Мы молчали. Вновь стали слышны разговоры посетителей и шум дождя. Саломаха вдруг резко вскинул голову, но не встретил ни одного ответного взгляда. Он снова опустил глаза и, еще раз переведя дыхание, продолжал тихим сдавленным голосом: -- Потом очухался я, туман этот в глазах пропал ... Смотрю -- она без сознания. На ее руках, где я держал, синяки черные наливаются. Глаз подбит, юбка задрана, белье -- все в клочья, заляпано кровью ... Короче, картинка из протокола. Я тоже в виде соответствующем: расхристанный весь, на рубашке рукав оторван, следы от ногтей. Ну все, думаю, приплыли -- восемь лет. Это как минимум -- а ведь я ж ее сюда заманил предумышленно ... Семья, карьера -- все к черту! Мама не переживет ... сын без меня вырастет ... Пять минут кайфа -- и вся жизнь коту под хвост! -- А что, был кайф? -- странно глянув на Саломаху, спросила Юлька. -- Был. -- тот сжал зубы, и на побледневших щеках его перекатились жесткие неприятные желваки, -- Не столько от секса, сколько... Когда вот так барьеры опустишь, то опьянение -- от чувства абсолютной свободы -- обалденное ... Да только тут же мне и поплохело -- думаю: Господи, что ж теперь делать? Может, просто отвалить, и пусть потом доказывает? И сам же себе и отвечаю: докажет, в пять минут докажет! Доплетется в таком вот виде до ближайшего отделения, и вперед -- через полчаса в кутузке буду сидеть. Саломаха помолчал, снова машинально взявшись за свой пустой стакан. Потом еще тише, медленно выталкивая слова, продолжил: -- И тут у меня мысль мелькнула: сейчас, пока она в отключке, подушку на лицо -- и концы в воду ... Он сглотнул слюну, и заговорил быстрее: -- Думаю: если бросить ее потом в этом же подъезде, но на другом этаже, никто ее с этой квартирой не свяжет, а я приберусь -- и шито-крыто! Голова у меня прояснилась -- прямо, как компьютер: "щелк, щелк, щелк" ... Дальше: если душить -- я где-то читал, что мочевой пузырь слабеет, -- так надо ее на пол стащить, чтоб не на диване. Плащ не забыть -- забрать с собой ... Не оставить отпечатков пальцев на сумке и туфлях ... Это я сейчас рассказываю долго, а тогда все эти мысли вскачь, параллельно, за секунду какую-то. Там и подушка под рукой была, с дивана свалилась -- старомодная такая, вышитая. Я ее подобрал -- думаю, маловата ... но, если двумя руками прижать, то наверно, ничего ... Он опять умолк. Задрожавшими руками поставил на стол стакан. -- Думаю: стоп, еще раз, все хорошо продумать, чтоб не лопухнуться нигде. И так старательно представил все, что буду делать -- поэтапно. Душить, значит, затем тащить, подтирать -- ну, и так далее ... Потом -- в подъезд на разведку: если никого нет, то я тело вытащу и спокойно домой пойду. По яркой солнечной улице. Приду, буду вести себя как обычно, на всех смотреть, спокойно разговаривать -- с женой, сыном ... Саломаха поднял голову, медленно обвел нас всех взглядом и вдруг жалко улыбнулся пухлыми дрожащими губами. -- Понимаете, я вдруг так ярко почувствовал, каково мне будет... Какая там семья! Если милиция не найдет, то я сам ... не выдержу. И тут меня холодный пот прошиб: Господи, как же близко я был к тому, чтобы ... ну нет, думаю -- лучше тюрьма! Он помолчал, глядя перед собой остановившимися глазами, будто вновь видя ту далекую комнату. -- И что дальше? Это спросил Левин -- и так резко и неожиданно прозвучал его голос, что я вздрогнул. -- Ничего. -- Саломаха будто проснулся, глубоко вздохнул и пожал плечами. -- Сижу, жду, пока очнется. Решил: будь, что будет ... может, как-нибудь договорюсь с ней ... ну, там, прощенья попрошу ... Потом она пошевелилась, приоткрыла глаза, еще мутные такие -- я набрался духу и начал лепетать: не знаю, мол, как так получилось, я не хотел ... Он сделал паузу и вновь оглядел присутствующих, недоуменно задрав брови. -- А у нее глаза вдруг такие круглые стали, она и говорит: "Ты что, Денис, обалдел? Мы же играли! Я думала, ты тоже играешь!" Воцарилось длительное и неприятное молчание. По удивленному лицу Саломахи было видно, что такой реакции он не ожидал. -- И что потом? -- наконец спросил Лешка. -- А заревел я. -- хрипло отвечал Саломаха, -- Ей-Богу, сроду со мной такого не бывало, ни до, ни после -- прямо ревел, как младенец, сопли размазывал ... А она гладила меня по головке и прощения просила ... Представляете, она -- у меня! За то, что на изнасилование спровоцировала! -- Он снова оглядел присутствующих, задрав брови. -- Все говорила, да говорила: что, мол, у нее и в мыслях ничего такого не было, что она просто немножко поиграть захотела ... ну, разве что, увлеклась чуть-чуть, но ведь и я увлекся ... не могла ж она ни с того, ни с сего, отдаться по первому же требованию -- кем бы она тогда выглядела?... вот она и пыталась лицо сохранить, но ведь было же очевидно, что это -- только игра, раз она вообще сюда прийти согласилась ... а ведь все мои намерения были на мне крупными буквами написаны ... -- Саломаха говорил захлебывающейся скороговоркой, копируя суетливую женскую интонацию (что почему-то вызывало странное ощущение гадливости), -- ... и разве ж она в самом деле сопротивлялась?... да если б она всерьез сопротивлялась, она бы куда надо попала, а не мимо, она так старательно промахивалась, а я не оценил ... и разве ж это я всерьез ее бил?... всего-то в четверть силы, да так интеллигентно -- ясное дело, что понарошку ... -- И что с ней потом стало? -- спросил я. -- Ничего, жива. Что с ней сделается? -- отвечал Саломаха, -- Мы с ней потом еще два раза на ту квартиру ходили ... правда уже без этой дури с побоями. Он помолчал, а потом добавил: -- А вот ту секунду своего колебания -- запомнил я на всю жизнь ... Никогда нельзя быть уверенным, кто на что способен. Ну ладно, дамочку эту я не понял ... так чужая душа -- вообще потемки! Но ведь я и в себе черные дыры обнаружил -- вот что больше всего меня потрясло! Идешь себе, идешь -- и вдруг хлоп в такую дыру со всеми своими потрохами! Среди бела дня! На трезвую голову! -- он обвел всех взглядом и умолк. Рассказ его, очевидно, был закончен. Опять воцарилось молчание -- еще более длительное и более неприятное, чем раньше. -- По-моему, ты подонок, Саломаха! -- наконец, хрипло сказал Левин, -- А потому твои раглагольствования о морали столь же некомпетентны и безнравственны, сколь и рассуждения человека с неполным средним образованием о квантовой механике! -- Почему же, Илюша? -- притворно удивился Громов, -- Ведь он же не убил эту женщину ... мог, а не убил! В тюрьму готов был пойти, как Родион Раскольников! -- Не юродствуй, Лешка!! -- заорал Левин с такой яростью, что люди за соседними столиками оглянулись. -- Ты ведь все прекрасно понимаешь -- у порядочного человека и мысли такой возникнуть не должно -- лежащую без сознания женщину душить!... -- он побледнел и откинулся на спинку своего стула. Я вдруг вспомнил, что у него слабое сердце. -- Илюша! -- Юля наклонилась к Левину, -- Господи, да не волнуйся ты из-за этого подлеца ... ну, какое тебе до него дело?!... Хочешь, я воды принесу? Левин отрицательно покачал головой. Губы его дрожали -- ни то от боли в сердце, ни то от ненависти. -- А чего вы меня подонком, да подлецом обзываете? Странная интонация Саломахи не вязалась со смыслом его слов. Синхронно, с четырех точек пространства мы перевели взгляды на него -- он улыбался! -- А вы и поверили, да?... Ха-ха-ха!... -- по его лицу гуляла кривая и несколько жутковатая улыбка ; тело начинало трястись в приступе хохота, -- Поверили, да?! Ха-ха-ха-ха-ха!. .. -- Так ты чего, набрехал все? -- несвойственно тихо спросил его Лешка. На какое-то мгновение мне показалось, что он сейчас ударит Саломаху по лицу. -- А ты думал, я и впрямь насильник?... Ха-ха-ха-ха-ха!... -- зашелся Саломаха. -- Да ежели б я был, то неужто стал на всех углах об этом рассказывать?... -- Господи, какой негодяй! -- хрипло выговорил Левин. -- Это ж надо!... Какой абсолютный и окончательный негодяй! -- Он отодвинул свой стул и медленно поднялся на ноги. -- Жаль, что на такой неприятной ноте приходится прощаться ... но ничего не поделаешь. -- он кивнул мне и Юле, -- До свиданья, Жень, приятно было после всех этих лет с тобой увидеться; Юлечка -- до скорого. -- он посмотрел на Громова, -- Леш, ты меня подбросишь до гостиницы? Прозвучали прощания. Лешка с Юлей обнялись и поцеловались, я (единственный) пожал руку Саломахе. Из паба мы вышли все вместе, но сразу же разделились: Саломаха отправился пешком в свой бесплатный приют, Илья и Лешка пошли к лешкиной машине, мы с Юлей -- к моей (для экономии денег и более тесного общения Юлька остановилась у нас дома). Перед тем, как завернуть за угол, что-то подсказало мне обернуться -- и я увидал глядящего нам вслед Саломаху. Таким он и остался в моей памяти: несколько обрюзгшая, но в целом еще статная, фигура; куртка и пиджак расстегнуты ; в просвете виднеется желтая душегрейка. Я расстался с Саломахой с явственным, хотя и ни на чем не основанным, ощущением, что никогда более не увижу его -- а равно не услышу о рассказанной им странной истории. Вторая часть этого предчувствия, однако, не оправдалась. Большую часть дороги до моей машины мы с Юлей промолчали; пятнадцать лет нашей дружбы делало молчание необременительным. "Серега твой не жалеет, что науку бросил?" -- наконец, спросил я ; "Куда там!... -- отвечала Юля, -- Он, поди, и синус-то теперь не проинтегрирует!" Ливший весь день холодный дождь превратился в мельчайшую взвесь, равномерно заполнявшую все мировое пространство -- от мокрых коричневых кирпичей дорожки до невидимых в темноте туч, и оседал на наших лицах тонкой водяной пленкой. "Но зарабатывает-то хорошо?" -- "Еле-еле концы с концами сводим." (Я почувствовал укол совести за свое благополучие.) Мы пересекли Площадь Королевы Виктории и углубились в переулки. "Да что ж это у вас все время дождь идет!... -- пожаловалась Юля, -- С ума ведь можно сойти!"; "На завтра опять обещали." -- отозвался я. Через пять минут мы уже сидели в машине -- ехать нам было с полчаса (моя семья жила в городе Ковентри, отстоящем от Бирмингема миль на двадцать). Ветровое стекло запотело -- я включил обдув и поставил подогрев на максимум. -- А все-таки он подлец! -- неожиданно вырвалось у Юли. -- У меня такое ощущение, будто я со скорпионом беседовала ... бр-р! -- она передернулась. -- С каким скорпионом? -- переспросил я, осторожно выруливая из переулка на главную дорогу, -- А-а, с Саломахой ... Так он же все набрехал ... -- Ты чего, Жень, -- в юлькином голосе сквозило удивление, -- и впрямь его уверениям поверил?... -- Уверения здесь не при чем. -- отвечал я, глядя на дорогу, -- Из самой истории видно, что все это -- брехня. -- И каким же это образом? Мы остановились у светофора. По тротуару мимо нас прошла компания болельщиков "Астон Виллы", все -- в одинаковых красно-синих шарфах и шапочках. -- Мотивировка у него хромает -- и мужская ее часть, и женская. -- объяснил я, -- Скажем, все эти рассуждения о совести: при всем моем уважении к Денису Аркадьичу, трудно поверить, что ему в голову придет ... -- А вот тут я с тобой спорить не стану! -- перебила Юлька, -- Комсомольский вожак, пошляк, зануда беспросветный ... -- да такой троих убьет, включая собственную мать, лишь бы тюрьмы избежать! -- Я такого не утверждал. -- не согласился я. -- Я лишь сказал, что в такой ситуации он рассуждать о совести не будет. Но она, совесть, у него есть -- немного, но есть ... поверь, я его лучше знаю. Плюс в решающий момент еще капля должна была пробудиться ... это ж ведь совсем надо через свои инстинкты переступить, чтобы хладнокровно задушить лежащую без памяти женщину! И эта капля вполне могла бы удержать его от убийства ... то есть, конечно, если б эта история вообще правдой была ... -- Чушь! -- в юлькином голосе чувствовалась хорошо знакомая мне упрямая нотка, -- Он лишь потому не убил, что испугался ... испугался, что его милиция поймает, несмотря на его план замечательный! Справа и слева узкую улицу обступили ярко освещенные дома -- пабы, рестораны, кинотеатры, ночные клубы ... Тысячи огней преломлялись в мириадах дождевых капель и смешивались в одно многоцветное марево, оставлявшее во рту привкус вечера пятницы. -- Ну, не знаю, как тебя убедить ... -- сказал я, -- У него и с женской мотивировкой тоже не сходится ... Кстати: у меня по части изнасилования опыт небольшой, конечно, но откуда у нее кровь на нижнем белье? Я понимаю, если б он ей нос расквасил ... -- Я, слава Богу, тоже не эксперт ... тьфу-тьфу-тьфу ... -- Юлька суеверно сплюнула через левое плечо, -- Однако, говорят, что при определенной грубости бывает ... -- Ну, если так, Бог с ним. -- согласился я, -- Ты тогда вспомни, как он ее повреждения описывал: глаз подбит, вся в крови, лежит без сознания -- правильно? И при этом: всю дорогу думала, что они "играют", и только кайф ловила?!... В мои представления о мазохизме это не укладывается! -- Сознание она могла потерять не от побоев, а ... как бы это выразиться ... от восторга ... говорят, и такое бывает. -- парировала Юлька, -- Кстати, я могу тебе попроще объяснение предложить, без этих сексуальных извращений: очнулась она, значит, и видит, как Саломаха к ней с подушкой приближается -- он ведь, небось, подушку эту так с собой машинально и таскал, верно? Рожа у парня перекошена; "Ну, -- думает тетка, -- конец мне пришел!... Единственный шанс -- к шутке все свести!" И свела ... умная, видать, баба. Мы выехали на шоссе, я прибавил скорости. -- Не получается, Юль. -- сказал я, -- Если б она от страха все это наплела, то как вышли они потом на улицу -- она бы первому встречному менту его и сдала бы! -- А вот и не обязательно, что сдала бы! -- с жаром возразила Юлька, -- Ты здесь, на Западе забурел совсем и от родных корней оторвался: у нас женщине на изнасилование жаловаться -- себе дороже ... менты у нас, если хочешь знать ... -- Не горячись. -- перебил я ее, -- Сама посуди, если даже в ментовку она его не упекла, то неужели пощечину ему не дала и в рожу не плюнула?... -- А может, и плюнула! -- вскричала Юля, -- Он, может, просто рассказать не успел! -- Успел. -- отвечал я, -- Помнишь, что я у него в самом конце спросил? Наступило молчание. Дождь слегка усилился, и я внимательно смотрел на дорогу; справа и слева мелькали ярко-желтые, как во многих местах в Англии, фонари. Я бросил косой взгляд на Юльку -- та дулась. -- Юль, ты чего? -- удивился я, -- Из-за такой ерунды расстраиваешься?... Да что это на всех вас накатило? Она промолчала. Мокрая дорога блестела черно-желтыми бликами, машин было мало. Мы приближались к Ковентри. -- Ты, Жень, стараешься быть в равной степени добрым ко всем людям на Земле! -- вдруг сказала Юлька странно-злым голосом, -- А быть добрым ко всем -- это все равно, что быть равнодушным к каждому. Очень удобная позиция для сохранения собственной душевной чистоты и благополучия. Опять наступило молчание. Я включил радиоприемник ; "There’s no aphrodisiac like loneliness ..." -- мягко запел низкий женский голос. Размеренный стук дворников подчеркивал ритм песни, гудение хорошо отлаженного мотора создавало ровный уютный фон. -- Было ли хоть раз, чтоб ты попросила меня помочь, а я отказал? -- спросил я. -- Нет. -- после паузы ответила Юля. -- Бывало ли, что я помогал тебе без просьб? -- спросил я. -- Да. -- после паузы ответила Юля. В кабине машины было сухо и тепло; "... youth, truth and a picture review ..." -- выводил низкий женский голос. И тут что-то заставило меня повернуться к Юле ... она смотрела на меня одним из тех женских взглядов, от которых у мужчин, в каких бы они отношениях с этими женщинами ни находились, замирает сердце и перехватывает дыхание. -- Я на тебя не сержусь. -- сказал я. x x x Юля пробыла у нас еще неделю -- я и моя жена по очереди катали ее по окрестным замкам; пару раз ездили в Лондон. Рассказ Саломахи никак более не обсуждался, и мне было показалось, что Юля про него забыла. Однако, когда я подвозил ее к идущему в аэропорт автобусу, она сказала, что собирается по приезде в Москву проверить саломахину историю, как она выразилась, "на вшивость". "Каким образом?" -- поинтересовался я ... но тут подошел ее автобус, и ответа на свой вопрос я не получил. В следующий раз я встретил свою незабвенную подругу через год после описанных событий в Москве. Я пришел к ним с Серегой в гости -- и мы просидели до четырех ночи. Уже незадолго до ухода я вспомнил странную историю, рассказанную Саломахой, и юлино намерение проверить ее "на вшивость". "Ничего не получилось, -- отвечала Юля, -- Я и не видела-то его больше." Согласно ее объяснениям, вскоре после возвращения из Англии Саломаха спутался с какой-то странной религиозной сектой -- ни то буддистами, ни то мормонами -- и из Института исчез. А еще через несколько месяцев до Юли донесся слух, что несчастного экс-комсомольца нашли при невыясненных обстоятельствах с проломленным черепом в его же собственной квартире.
Last-modified: Tue, 20 Apr 1999 07:02:23 GMT
Проект Либмонстра, партнеры БЦБ - Украинская цифровая библиотека и Либмонстр Россия https://database.library.by
