Джек Керуак. Ангелы одиночества


   Jack Kerouac "Desolation Angels"
   © Copyright Jack Kerouac 1960, 1963
   © Copyright Миша Шараев (bum.shankar@newmail.net), перевод
   Email: bum.shankar@newmail.net
   WWW: #www.geocities.com/charaev/


     

     Часть первая - Пустынное Одиночество
     Часть вторая - Одиночество в Миру

     Д ж е к К е р у а к

     




 * ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ПУСТЫННОЕ ОДИНОЧЕСТВО * 

     



1


     О,  эти полуденные часы,  эти бездельные часы, которые я проводил  сидя
или лежа на  Пике Одиночества,  иногда прямо на альпийской траве, сотни миль
заснеженных скал вокруг,  на  севере неясно вырисовывается  гора Хозомин, на
юге громадный покрытый снегом Джек, завораживающий вид на озеро на западе со
снежным  горбом  Пекарской горы  позади  и  на  востоке  складки  гигантских
каменных волн образующих Каскадный Хребет, и однажды осознав внезапно что "Я
могу меняться, делать все что  хочу, приходить, уходить, взывать о жалости и
страдать, радоваться жизни и кричать, - я, но не Пустота", теперь каждый раз
думая о  пустоте я вглядывался в  гору Хозомин  (потому  что стул, кровать и
лужайка  были обращены  к северу), пока  не  понял что "Хозомин  это и  есть
Пустота - или кажется пустотой моим  глазам" - голые скалы, пики, выпирающие
из тысячефутовых бугров каменных мышц  выпирающих из  тысячефутовых выступов
густо поросших лесом плеч, и зеленая ощетинившаяся остроконечными елями змея
моего собственного (Голодного)  хребта подползающая к ней, к  ее чудовищному
своду  синеватого прокопченного камня, и "облака надежды" лениво  висящие за
хребтом  в Канаде,  с  их слоистыми комьями  и  усмешками,  подмигиваниями и
овечьей белизной их туманных  лиц,  дуновением их  дыхания и потрескивающими
вскриками  "Хой! Хой,  земля!"  - парящие  глумливости вершины чернокаменной
Хозомин  и лишь  когда приходит пора гроз  они  скрываются  от моего взгляда
чтобы потом возвратиться мазок за мазком превращая беспросветную угрюмость в
облачную дымку - Хозомин, которая не трещит как хижина скрипящая под напором
ветра и похожая если посмотреть  на нее вверх ногами (когда я стою на голове
во дворе) на болтающийся в безграничном океане пространства пузырь -
     Хозомин, Хозомин, прекраснейшая из гор,  иногда становящаяся  полосатой
как тигр  из-за извилистых линий омытых солнцем  ручьев и  теней выступающих
утесов  в  Сверкающем Свете Дня,  вертикальных  борозд и бугров  и Бабах!  -
трещин в  ледниках,  трах-тарарах,  великолепнейшая  Благоразумная  гора,  о
которой никто даже и слыхом не слыхивал,  и всего-то 8.000 футов высотой, но
какой ужас обуял меня когда я впервые  увидел эту  пустоту в мою первую ночь
на  Пике  Одиночества,  проснувшись  от  двадцатичасовых туманов  к  залитой
звездным  светом ночи и подавленный  Хозомин с ее  двумя острыми  вершинами,
прямо  в моем окне  чернеющая - Пустота, каждый раз думая о Пустоте, я видел
Хозомин и понимал - Более 70 дней должен я буду смотреть на нее.


2

     



     Да,  ведь   в  июне,   добираясь   автостопом  до   Долины   Скэджит  в
северо-западном  Вашингтоне к  месту  моей работы пожарного  наблюдателя,  я
думал, "Заберусь вот на самый Пик Одиночества и когда все  люди покинут меня
на своих мулах и останусь я совсем один то встречусь  лицом  к лицу  с Богом
или с  Татхагатой  и смогу раз и навсегда понять в чем смысл  существования,
страдания  и всех  этих бессмысленных метаний",  но вместо этого  я  остался
лицом  к  лицу  с  самим  собой,  без  выпивки, без  наркотиков, без  всякой
возможности увильнуть, но лицом к лицу с чертовым Мной - стариной Дулуозом и
бывали  времена, когда мне  казалось,  что  я умираю,  сдохну  со  скуки или
спрыгну  с вершины  горы,  но  проходили часы,  дни,  а  у меня все никак не
хватало духу для такого прыжка и я должен был ждать чтобы увидеть реальность
как она есть - и  это произошло однажды в полдень 8-го августа когда я  брел
по верхнему альпийскому дворику по  узенькой дорожке протоптанной мной за те
бесчисленные разы,  по нескольку за  ночь, что я  проходил здесь по пыли или
грязи со  своей масляной лампой подвешенной внутри  хижины  со смотрящими на
все четыре стороны света окнами, заостренной крышей-пагодой  и громоотводом,
тогда ко мне  пришло это  понимание, после  всех  слез, скрежета  зубовного,
убийства мыши и попытки убийства  еще одной, чего я в жизни своей прежней не
делал никогда (никогда не убивал животных, даже грызунов), оно пришло ко мне
в этих словах: "Пустоте  наплевать  на  все высоты  и  падения,  Господь мой
взгляни  на  Хозомин,  разве она  о  чем-нибудь  тревожится? разве ей бывает
страшно?  Склоняется ли она перед  приходом  грозы,  ворчит  ли  когда сияет
солнце или кричит во сне?  Разве она способна улыбаться?  Разве  не была она
порождена безумным коловращением дождя и огня, а теперь стала просто Хозомин
и ничем другим?  Почему я должен выбирать быть ли  мне жестоким или  нежным,
если Хозомин  это не волнует совсем? - Почему я не могу быть подобен Хозомин
и О  Пошлость О  почтенная буржуазная пошлость "принимай жизнь такой как она
есть" - как сказал этот алкаш-биограф У.Е. Вудворт "единственный смысл жизни
- прожить ее" - Но О Бог  мой, как  это скучно!  Но разве Хозомин скучает? И
мне осточертели все эти слова и объяснения. А Хозомин - устает?

     Аврора Бореалис[1]
     над Хозомин
     Пустота еще тише

     - даже Хозомин когда-нибудь расколется и распадется  на куски, ничто не
вечно, а есть  лишь промельк-в-том-что-суть-все, протекание-сквозь,  вот оно
что происходит, зачем же  задавать вопросы, рвать на себе волосы или рыдать,
неясно  бубнящий пышнословный Лир  севший  на  своего  горестного  конька он
просто истеричное старое  трепло с развевающимися  бакенбардами  одураченное
шутом - быть и не быть, вот настоящий  ответ - Есть ли Пустоте дело до жизни
и смерти?  бывают  ли  у  нее похороны? пироги на день рождения? почему я не
могу стать как Пустота, неистощимо плодородным, вне безмятежности, вне самой
радости, просто  Стариной Джеком (и даже менее того)  и начать свою  жизнь с
этого  мгновения  (хоть  ветра  и дуют  сквозь мое горло), Пустота  - это не
трудноуловимый образ внутри хрустального шара, это сам хрустальный шар и все
мои  горести не более чем глупая сетка  для волос как сказано в  Ланкаватара
Сутре "Смотрите,  почтенные, вот изумительная скорбная сетка для волос" - Не
раскисай, Джек, пройди сквозь это, ведь все - лишь один сон, одна видимость,
одна  вспышка, один грустный взгляд, одна  прозрачно хрустальная тайна, одно
слово - держись, дружище, верни себе  утерянную любовь к  жизни, спускайся с
этой горы и просто будь - будь - твой безграничный разум  может  безгранично
творить,  не   надо  объяснений,  жалоб,  сомнений,   суждений,   признаний,
изречений, искрящихся словесных бриллиантов, просто плыви, плыви, будь всем,
будь тем что есть, а есть только то что всегда есть -- слово Надежда подобно
снежному оползню -  Вот Великое Знание, вот Пробуждение,  вот Пустотность  -
Так что закрой рот  и живи, странствуй, рискуй, будь  благословен и ни о чем
не  сожалей  -  Сливы, сливы, ешь свои сливы  -  и ты был  всегда, ты будешь
всегда, и сколько бы ни стучал ты в  гневе ногой по ни  в чем  не  виноватым
дверцам шкафа это была лишь Пустота притворяющаяся человеком  притворяющимся
не знающим Пустоты -
     Я вернулся в дом другим человеком.
     Все, что мне  оставалось  сделать -  это прождать 30 длинных дней чтобы
спуститься вниз со скалы и увидеть вновь радостную жизнь - помня что  она ни
радостна ни печальна а просто жизнь, и поэтому -
     Поэтому длинными полуднями  я сижу на моем  легком (парусиновом)  стуле
лицом к  Пустоте Хозомин,  тишина висит  в моей  маленькой  хижине, очаг мой
замер, посуда моя  сверкает,  дрова мои (старые  отсыревшие палки и хворост,
чтобы быстро по-индейски разжечь огонек в очаге и на скорую руку приготовить
еды) мои  дрова лежат грудой в углу, мои консервы ждут когда их вскроют, мои
старые треснувшие ботинки хнычут, штаны свисают, посудные полотенца висят на
стене, все мое барахло неподвижно застыло повсюду в комнате, глаза мои болят
и  ветер бьется и стучится в окна и поднятые жалюзи, дневной свет постепенно
меркнет   и   подкрашивает  Хозомин  в   темно-синие  цвета  (высвечивая  ее
красноватую  полоску) и мне ничего не  остается делать  кроме как  ждать - и
дышать  (а  разреженным  горным  воздухом   дышится   нелегко,   особенно  с
приобретенной на  Западном побережье одышкой) - ждать, дышать, есть,  спать,
готовить еду,  мыться,  шагать,  наблюдать,  ни  одного  лесного пожара -  и
мечтать  "Чем  я  займусь, когда  попаду  во Фриско?  Ну,  для начала  сниму
комнатку  в Чайнатауне" -  но еще чаще  и страстнее я  мечтал  о  том, чем я
займусь в День Отъезда, однажды  одним благословенным днем раннего сентября,
- "Я  пойду  вниз по  тропе,  часа два, меня  будет ждать  Фил  в его лодке,
доберусь до Росс Флот,  заночую там, поболтаю о том о сем на кухне, и с утра
пораньше  поплыву  на  пароме  в  Диабло,  прямо  с  той  маленькой пристани
(попрощаюсь с Уолтом), автостопом доеду  до Мэрблмаунта, заберу заработанные
деньги, отдам долги, куплю бутылку вина,  в  полдень в  Скэджите  ее выпью и
утром следующего дня поеду в Сиэттл" - и так далее, сначала до Фриско, потом
Эл-Эй, потом  Ногалес,  потом Гвадалахара, потом Мексико-Сити - А  застывшая
Пустота никогда никуда не двинется -
     Но я сам буду Пустотой, движущейся не совершая движений.


3


     Ах, как вспоминаются  теперь эти  восхитительные  дни когда я жил дома,
дни, не оцененные  мной по-настоящему в  те времена --  полуденные часы, мне
15-16  лет, а  это значит крекеры  Братьев Риц, ореховое  масло и  молоко на
старом  круглом кухонном столе, мои шахматные задачки или изобретенные  мной
бейсбольные  игры,  когда оранжевое  солнце  лоуэллского Октября пробивалось
наискосок сквозь занавески веранды и кухни светящимися слоями ленивой пыли и
окутанная ими моя кошка вылизывала тигриным  язычком  коготки передней лапы,
ляп ляп, все это ушло и покрыто пылью, Господи -- и теперь я  бродяга одетый
в  грязную рвань здесь в Высоких  Каскадах и  даже кухня моя состоит лишь из
этого  идиотского  измызганного очага  с треснувшей  проржавевшей  трубой  -
замотанной, да-да,  у  потолка, старыми  тряпками чтобы  не было хода ночным
крысам - в  те далекие дни,  когда мне надо было всего лишь подняться наверх
чтобы поцеловать мать или отца и  сказать им "Я люблю вас, потому что придет
день когда я стану старым бродягой и буду сидеть один-одинешенек и мне будет
грустно и  тоскливо" -  О  Хозомин, скалы твои сверкают  в закатном  солнце,
парапеты твоей неприступной крепости величественны как Шекспир среди людей и
на многие мили  вокруг нет  никого, кому хоть что-то говорят имена  Шекспир,
Хозомин или мое собственное имя --
     Давным-давно  дома  ближе к  вечеру, и  даже  совсем недавно в Северной
Каролине, когда вспоминая детство я ел ритцевские крекеры и ореховое масло с
молоком  в  четыре  и  играл в  бейсбольные игры за своим столом  и голодные
школьники в  стоптанных ботинках  возвращались домой точь в точь как я (и  я
делал им особые Джековские Банановые Салаты[2] и  это было всего-то каких-то
шесть месяцев назад!)  - Но здесь, в Одиночестве, ветер  воет, поет одинокую
песню, сотрясая стропила  земли,  принося  ночь -  Облачные тени гигантскими
летучими мышами парят над горой.
     Быстро темнеет, тарелки вымыты, еда съедена, я жду Сентября, жду нового
нисхождения в Мир.

4

     А  пока  закаты бесятся во  тьме безумными оранжевыми шутами, где-то на
юге, откуда тянутся любящие  руки моих сеньорит,  снежно-розовые дома ждут у
подножья  мира  там,  в  сребролучистых  городах  -  твердая  синевато-серая
сковородка озера, чьи  туманные глубины  ждут когда  я проплыву над  ними на
лодке Фила -- Над ним все та же привычная картина -- облачко, примостившееся
под бровастой  выпуклостью высокомерной горы Джек, тысячи снежных футбольных
полей  которой  сливаются   и  розовеют,  невообразимый  ужасающий  снеговик
застывший оцепенело у края бездны -  Золотой Рог вдалеке все еще золотист на
фоне серого юго-востока - гигантский горб Старательской вглядывается в озеро
-  Угрюмые  облака наливаются  чернотой готовые  стать  углем для кузницы, в
которой куется ночь, безумные горы маршируют на  закат как пьяные мессинские
кавалеры в лучшие времена Урсулы, и я готов побиться о заклад, что и Хозомин
сдвинулась бы с места если б мы смогли уговорить ее, но она остается со мной
всю  ночь  и вскоре, когда  звезды прольются  дождем  по снежным  полям, она
станет  безгранично  горделива как никогда, черная  и - уау-у! устремится на
север, где (точно  над ее вершиной  каждую  ночь)  Полярная  Звезда вспыхнет
пастельно-оранжевым, пастельно-зеленым, ярко-оранжевым, ярко-синим, лазурным
пророческим  созвездием своего убранства там, наверху, принадлежащим  иному,
золотому миру --

     Ветер, ветер --

     И вот мой бедный старательный такой человеческий такой стол, за которым
я  частенько сиживаю  лицом  к  югу, бумаги,  карандаши и кофейная  чашка  с
ветками горной  ели  и причудливой высокогорной  орхидеей, вянущей за день -
мои  ореховая  жевательная  резинка,  табачный  кисет,  крошки, кипа  жалких
журнальчиков, которые мне придется читать, и вид на юг со всеми его снежными
великолепностями - Ожидание длится долго.

     На Голодном Хребте
     палочки
     Пытаются вырасти.

5

     За день до моего решения прожить жизнь в любви, я был унижен, оскорблен
и все из-за этого скорбного сна:
     "И не забудь купить  кусок вырезки  для бифштекса!" говорит  Ма,  давая
деньги  Дени  Бле, она посылает нас в  лавку прикупить провизии для плотного
ужина, она решила полагаться  теперь  в  основном на Дени Бле,  потому что в
последние года я  стал  каким-то  эфемерным  и  совершенно  безответственным
существом,  проклинающим  богов  сквозь  ночной  сон  и   в  серых  сумерках
шатающимся вокруг как дурачок с непокрытой головой - Это происходит в кухне,
все обговорено, я не говорю ни слова и мы отправляемся -  В передней спальне
у  самой  лестницы  умирает  Папа,  лежит  на  своем  смертном  ложе  и  уже
практически  мертвый,  и  вопреки  этому  Ма  хочет хороший  бифштекс, хочет
обрести в Дени  последнюю человеческую надежду, его деятельное сочувствие  -
Па тонкий и бледный, у его ложа белоснежные простыни  и мне кажется, что  он
уже покойник - В сумерках  мы спускаемся вниз  и как-то добираемся до  лавки
мясника  в Бруклине на одной из улиц где-то в Флэтбуше - Боб Донелли уже тут
и вся его  кодла тоже, все без шляп и с хулиганским видом -  Теперь в глазах
Дени появляется  искорка  - он уже  представляет  себе  возможность  сделать
хитрый финт и зажать  часть маминых денег,  в лавке  он покупает мясо, но  я
вижу  как  он  мухлюет  со сдачей  засовывает  деньги себе  в карман  и  уже
прикидывает как ему обмануть ее доверие, ее последнюю веру - Она надеется на
него, от меня больше нет толку  -- А потом мы где-то блуждаем, домой не идем
и забредаем на  Речной Флот, глазеем  на гонки  катеров,  а  потом почему-то
должны  проплыть  вниз  по течению по  холодным  бурным и опасным  водам  --
Достаточно "длинные" катера подныривают прямо под плоты, выныривают с другой
стороны и оказываются  у финиша,  но вот у одного гонщика (по имени Дарлинг)
катер коротковат и застревает под плотом так что не вытащить-- тут его судьи
и зацепили[3].
     Я оказываюсь служащим Речного Флота, в передних рядах, отдается команда
и мы плывем по реке, к ждущим нас мостам и городкам,. Вода холодна и течение
ужасно быстрое но я плыву и рвусь вперед. "Как же меня занесло  сюда?" думаю
я. "И как же мамин бифштекс? Что Дени Бле сделал с  деньгами? Где он сейчас?
О у  меня нет времени поразмыслить над  всем этим!"  Внезапно я  слышу как с
лужайки  около  стоящей  на берегу церкви Святого Людовика Французского дети
выкрикивают  послание для меня, "Эй, твоя мать в сумасшедшем доме! Твой отец
умер!"  и я  понимаю  что произошло но  ведь я служу  в Армии, я плыву и мне
никуда не  деться  от  противоборства с холодной  водой, и  остается  только
горевать,  горевать, в туманном скудном  ужасе этого утра, как же мучительно
ненавижу я себя, и все  же  уже слишком поздно и мне становится лучше, но  я
по-прежнему    чувствую    себя     эфемерным,    нереальным,    неспособным
сконцентрировать свои мысли  на  чем-нибудь,  даже неспособным по-настоящему
горевать,  да что  там,  я  чувствую себя  слишком по-дурацки чтобы мучиться
по-настоящему, короче я не понимаю что и зачем  я делаю, просто знаю что это
приказано мне Армией, и Дени Бле сыграл со мной дурную шутку в конце концов,
может чтобы  отомстить, но  скорее всего он просто  решил стать  законченным
вором и это был его шанс-
     ...  И хотя  шафрановая морозная мудрость  блистающих на солнце ледяных
шапок этого мира так  близка, О какими одержимыми дураками можем мы быть,  я
добавляю приписку к большому полному  любви письму, которое уже много недель
пишу матери:

     Не отчаивайся, Ма, я  буду  заботиться о  тебе  всегда,  когда тебе это
понадобиться - ты только крикни... Я здесь, я плыву по реке тягот, но я умею
плавать - Никогда даже на минуту не думай, что ты осталась в одиночестве.

     За 3.000 миль отсюда она прислуживает больной родне.
     Одиночество, одиночество, как отплатить тебе?

6

     Это  сводило меня с ума  -  О везденесущая  самайя  но шатун  ты можешь
следом  пытить  трескучий  шумник, лошаденок, опустошенной  распустошенности
побеглец,  выпустоши  себе  дорожку  - Песня всего  изжираемого  меня  часть
рельсования тащи свои рогалики -  ты тоже можешь немного зеленеть и летать -
бросыпаясь  в  луннохреновой  соли  в  потоке приход-ночи,  свингуя  на краю
лужайки,  катя валун-Будду через  изломанную  гримасу  западно-тихоокеанских
туманов   -  О   ничтожная  ничтожная  ничтожная   человеческая  надежда,  О
заплесневелое твое треснутое твое  зеркало  дрожи  па  к  а ваталака- и  еще
осталось -
     Дзиньк.[4]

7

     Каждый  вечер   в  восемь  часов   смотрители  со  всех  горных  вершин
Национального Парка Маунт-Бэйкер начинают болтать о том - о сем по радио - У
меня тоже есть свой приемник - Пакмастер, я включаю его и слушаю.
     В одиночестве это уже большое событие -
     "Он спросил, идешь ли ты спать, Чак"
     "Знаешь, что  он делает, этот Чак, выходя  на дежурство? - находит себе
удобное местечко в тени и заваливается там спать".
     "Ты сказал Луиза?"
     " - Нуу, не знаааю"
     " - Ну, теперь мне всего-то осталось ждать три недели- ".
     " - прямо на 99-ю - "
     "Слышь, Тэд?"
     "А?"
     "А как ты умудряешься выпекать в печке эти, э-э-э, сдобы?"
     "Подбрасывай дровишек почаще да пеки".
     "У них одна дорога и она ээ опоясывает все мироздание - "
     "Ага надеюсь да - все равно буду ждать".
     Бззззззззз бзкххх - долгое задумчивое молчание молодых смотрителей.
     "Чего правда твой кореш собирается сюда за тобой залезть?"
     "Эй, Дик - эй, Студебекер - "
     "Просто подкидывай дров, она и не остынет - "
     "Ты что, собираешься платить ему те же бабки, что до смены?"
     "Да но три четыре ходки за три часа?"
     Жизнь моя - безумная бесконечная сказка длящаяся без начала и без конца
как Пустота - как Самсара - Тысячи воспоминаний приходят волнами целый день,
приводя в смятение мой бессонный разум почти  мускульными спазмами ясности и
сожаления  -  Напеваю с  нарочитым  английским  акцентом "Лох  Ломонд", пока
вскипает  мой  вечерний  кофе  в  холодных розоватых сумерках,  и мне  сразу
вспоминается Новая Скотия, 1942 год, когда наш потрепанный  корабль пришел в
порт из Гренландии и все получили по увольнительной на  ночь, Закат,  сосны,
холодный полумрак, потом  восходящее солнце, дрожащий радиоголос Дины Шор из
воюющей Америки, и  как  мы надрались,  как скользили и падали, как  радость
била ключом в моем сердце и взрывалась  дымя  в ночи, ведь  я почти  дома, в
возлюбленной Америке моей - холодный собачий рассвет-
     И почти одновременно  из-за того что переодеваю  штаны, вернее поддеваю
еще  одни  на  время  завывающей  ночи, я вспоминаю удивительную эротическую
фантазию, пришедшую мне в голову  ранее этим днем, читая ковбойскую книжку о
разбойнике, похитившем девушку и  трахающем  ее наедине  в поезде (не считая
одной  старушки) который (эта старуха теперь в моих мечтах спит на  сиденье,
пока  я - старый  тертый  мексиканский мужик,  заталкиваю  блондинку стволом
ружья в  мужское отделение и она не может  ничего поделать  кроме как  (ясно
дело)  царапаться (она  любит  благородного убийцу и я старый Эрдуэй Мольер,
кровожадный  ехидный  техасец  разрубавший  в  Эль-Пасо  быков  напополам  и
отвлекавшийся только на то, чтоб еще подстрелить и парочку людей вдобавок) -
Я запихиваю ее  на сиденье, становлюсь на колени и так ее обрабатываю, прямо
как на  французских открытках, что она  закатывает глаза и приоткрывает  рот
что  она  не  выдерживает  и  любит этого нежного  бродягу до  того  что  по
собственному  добровольному  безумному  порыву   становится   на  колени   и
принимается работать надо мной, и потом когда  я уже кончил поднимает голову
а  старая  леди спит  и  поезд стучит и стучит - "Превосходно, милочка моя",
сказал я  сам себе  на Пике Одиночества, как будто  Быку Хаббарду, используя
его манеру говорить, будто шутки ради, будто он здесь, и я слышу  голос Быка
в ответ "Не веди  себя так по-бабьи, Джек",  как на полном серьезе заявил он
мне в 1953  году  когда  я  стал подшучивать над  ним в  его же женоподобной
манере "Тебе это не идет, Джек" и тут же  мне хочется оказаться сегодня же в
Лондоне с Быком -
     И новая бурая луна быстро тонет во тьме за Пекарской рекой.
     Жизнь  моя  - бесконечная  запутанная  эпопея  с  тысячью, с  миллионом
действующих лиц - и все они появятся, до тех пор пока мы крутимся на восток,
пока земля крутится на восток.

8

     Для самокруток у меня  есть бумага Военно-воздушных Сил, бодрый сержант
провел с нами беседу о важности Корпуса Наземного Наблюдения и выдал каждому
по журналу для записей,  достаточно  толстому для того чтобы  уместить  туда
эскадрильи   вражеских   бомбардировщиков   пригрезившиеся   параноидальному
Конелраду[5] у него в голове - Он был из  Нью-Йорка, еврей, говорил быстро и
вызвал  у  меня приступ  тоски  по дому - "Оперативные данные о передвижении
авиации",  с   разграфленными  пронумерованными  страницами,  я   беру  свои
маленькие  алюминиевые  ножницы вырезаю  квадратик  сворачиваю  самокрутку и
когда над головой пролетает самолет знай себе попыхиваю,  хотя  он (Сержант)
говорил "если увидите летающую тарелку, то так  и пишите - летающая тарелка"
- На бланке написано "Количество воздушных объектов, один, два, три, четыре,
много, неизв." и это напоминает  мне  мой сон  о том, как мы стоим с  У.  Х.
Оденом возле  бара  у  Миссисипи  и  отпускаем  изысканные шуточки  о  "моче
женщины"  - "Тип  воздушного объекта", и  далее  следует,  "единичный-, би-,
мульти-,  реактивный,  неизв."  --  Конечно  же  мне  страшно  нравится  это
"неизв.", здесь на  Пике у  меня  много времени  для подобных  развлечений -
"Высота воздушного объекта" (врубитесь-ка) "Очень  низкая, низкая,  высокая,
очень высокая, неизв." -  и  потом "ОСОБЫЕ  ПРИМЕЧАНИЯ: ПРИМЕРЫ:  Враждебный
воздушный объект, дирижабль  (ух  ты!), вертолет,  воздушный шар,  воздушный
объект,  ведущий  боевые действия  или терпящий  бедствие,  и т.д." (или кит
морской) - О незнакомый страждущий гордый самолет, приди ко мне!
     Печальна моя бумага для самокруток.
     "Когда же  приедут Энди с Фредом!" кричу я, когда же  они поднимутся по
этой тропе на мулах и лошадях и у меня будет настоящая  сигаретная  бумага и
благословенная почта от миллионов моих действующих лиц -
     В  этом-то и беда Одиночества,  что  действующие  лица  исчезают  и  ты
один-одинешенек, но одинока ли Хозомин?

9

     Глаза руки моей сливаются в сияние сливаются в звучание.

10

     Чтобы  убить  время, я раскладываю  бейсбольный  пасьянс, который мы  с
Лайонелом придумали в том 1942 году, когда он приезжал ко мне в Лоуэлл и  на
Рождество перемерзли все трубы --  играют  питтсбургские Плимутс (моя первая
команда, сейчас она едва-едва держится  во  главе 2-й  лиги) и  нью-йоркские
Шеввис, ставшие в  прошлом году чемпионами мира, а сейчас позорно пытающиеся
выбраться из  самого  конца  списка  -  Я  тасую  колоду,  рисую  таблицу  и
раскладываю команды - На сотни миль вокруг, в кромешной ночи, горят лишь мои
огни на Пике  Одиночества, и  все ради  этого детского развлечения, но  ведь
Пустота тоже ребенок -- в общем вот как идет игра: - что происходит: - кто и
как ее выигрывает: -
     Подает, у Шеввис, Джо МакКанн,  ветеран с двадцатилетним стажем в лиге,
начинавший еще в те  времена когда я в тринадцать лет впервые врезал  штырем
по железному подшипнику среди  яблонь, цветущих на  заднем дворе у Сары, как
грустно - Джо МакКанн, его показатели 1-2 (это четырнадцатая игра сезона для
обеих клубов)  и заслуженный средний  балл  4.86, так  что  у Шеввис большое
преимущество, тем более что при  всех  классных показателях МакКанна, Гэйвин
по моему официальному  рейтингу довольно  посредственный подающий -  поэтому
Шеввис явный  фаворит,  они поднимаются  и уже сделали первую игру со счетом
11-5...
     Шеввис  сразу  выходят  вперед  в своей  половине  первой подачи, когда
капитан команды Фрэнк Келли проводит затяжной удар в  центр,  чтобы выманить
Стэна  Орсовски  к  "дому"  от  второй  базы,  и   тот   короткой  пробежкой
перебирается поближе  к Даффи - шу-шу-шу, слышно  (в  моем воображении), как
Шеввис обсуждают текущий момент игры, а потом свистом и хлопками сообщают  о
продолжении  -  Бедные зелено-фуфаечные  Плимутс  выходят  на свою  половину
первой подачи, все как в  реальной жизни, настоящий бейсбол,  я уже теряю ту
грань,  где  он  заканчивается  и  начинаются  воющий  ветер  и  сотни  миль
Арктических Скал без всяких -
     Но Томми Тернер на хорошей скорости посылает мяч за пределы поля и Симу
Келли туда никак  не дотянуться, это уже шестой хоумран Томми, правильно его
называют "великолепным" -  это его 15-й удачный  удар а был он всего в шести
играх из-за травмы, настоящий Микки Мэнтл -
     Немедленно от черной  биты старины Пая Тиббса  проходит удар  за правую
перегородку и Плимы выходят вперед 2-1... ух-ты...
     (болельщики безумствуют  на горе,  я  слышу  рев  небесных грохоталок в
ледниковых расщелинах)
     - Затем Лью Бэдгарст посылает мяч вправо и тут уж Джо МакКанн ничего не
может  поделать  (со всеми своими легендарными показателями попаданий) (ага,
уже смахивает на настоящую игру)
     Фактически, МакКанна почти  выжали  за  пределы  площадки  и  он теряет
надежду добраться  до Тода Гэйвина, когда Старый Верный Генри Прэй завершает
подачу отбив мяч у самой  земли в инфилд к  Франку Келли на третьей базе - а
там уже целая толпа защитников.
     И  вдруг  начинается  блестящая  дуэль подающих, но  счет  не меняется,
потому  что никто из них не может  пробиться к  цели, только  один одиночный
удар  во второй подаче (взятый подающим Недом Гейвином)  и продолжается этот
великолепный обмен  ударами до  самой восьмой,  когда Зэгг  Паркер из Шеввис
ломает  лед своим правым одиночным, который  не встречает никакой зашиты (он
взял  отличную скорость)  и  удар  превращается  в  двойной  (бросок был уже
сделан,  но мяч проскользнул до цели) - и уже кажется, что  в игре наметился
новый поворот, но нет! - Нед Гэйвин вышибает Клайда Кэстлмана в центр, потом
спокойно  сминает  Стэна  Орсовски и сходит с бросовой площадки, невозмутимо
жуя свой табак, совершенно бесстрастный - Его команда вела со счетом 2-1
     МакКанн проводит одиночный громадному  верзиле Лью Бэдгарсту  (взявшему
его левой рукой - он левша) в  своей половине восьмого, и одна база уводится
у  него  из под носа  запасным  раннером  Алленом Уэйном,  но это нестрашно,
потому что он сумел перехватить Тода Гэйвина -
     Начинается последняя подача, счет все тот же и та же ситуация на поле.
     Неду  Гэйвину  нужно  всего  лишь  продержать  Шеввис  3  долгих  аута.
Болельщики  захлебываются  и неистовствуют. Он должен  устоять против  Бирда
Даффи  (заколотившего за эту игру  .346), Франка Келли и запасного подающего
Тикса Дэвидсона -
     Он  поднимает биту, кивает, смотрит на  круглощекого Даффи и машет ею -
Слишком низко, первый мяч.
     Второй мяч, аутсайд.
     Затяжной бросок в центр, но заканчивающийся в руках у Томми Тернера.
     Осталось всего две попытки.
     "Давай, Недди!", орет капитан Си Локке с третьей базы, Си Локке, бывший
величайшим  перехватчиком всех времен в свое время и  в  мое время  цветения
яблок, когда Па был молод, смеялся летними вечерами на кухне с пивом в руке,
Шэмми и пиноклем -
     Встает  Фрэнк  Келли,  опаснейший, беспощаднейший,  настоящий  капитан,
жадный до денег и призов, надсмотрщик, подстрекатель -
     Недди завершает: бросок: в зоне.
     Первый мяч.
     Бросок.
     Келли бьет направо, за флажки, Тод  Гэйвин  кидается вперед, это четкий
двойной, ничья на второй базе, толпа вне себя. Свист, свист, свист -
     Шустряга Силман Пива выходит на поле помочь Келли.
     Тикс Дэвидсон - здоровенный ветеран, все время чавкающий своей резинкой
старый участник  давно отгремевших боев, вечерами  он пьянствует, ему все по
барабану - Он бросается вперед раскручивая большущую колотушку пустой биты.
     Нед посылает ему тройной  резаный. Фрэнк Келли чертыхается со  скамейки
запасных, Пива, ничья и опять на второй. Остался один!
     Ловит: Сэм  Дэйн, защитник  Шеввис, старый ветеран,  один  в один  Тикс
Дэвидсон, такой же вечно жующий любитель крепко выпить, единственная разница
в том, что Сэм ловит левой - того же роста, тощий, старый, безразличный -
     Нед делает выверенный бросок наискосок -
     И тут начинается: ошеломительный хоумран через центральный барьер, Пива
бежит  к  "дому", Сэм, жуя свой табак, лениво бежит по  кругу, все с  тем же
наплевательским видом, у "дома" на него налетает толпа безумцев и Келли -
     Конец  9-го,  Джо МакКанн должен всего  лишь сдержать  Плимутсов - Прэй
ошибается,  Гаква делает одиночный, они задерживаются  на  второй  и первой,
вперед выходит малыш  Недди Гейвин,  лупит  двойной в "дом", ничья, и  потом
меткий удар  на третей  базе, подающий на  подающего - виртуозная подача Лео
Сейера,  похоже,  что  МакКанн  может достойно  ответить,  но  Томми  Тернер
запросто перехватывает его  жертвенный низкий бросок  и выигрывает  еще один
удар,  Джейк Гаква тихонечко отправляет одиночный и все Плимутс вываливаются
на поле и вносят Неда Гейвина в раздевалку на своих плечах.
     Посмейте  только  сказать после  этого,  что мы  с  Лайонелом придумали
никудышную игру!

11

     Утро, великолепный день, и он совершил еще одно убийство, на самом деле
это  все то же,  одно и то  же  убийство, только  на  этот раз жертва  сидит
беспечно на стуле моего отца где-то в районе Сара-авеню  а я ничего не знаю,
сижу у себя за столом,  пишу, и услышав об очередном убийстве продолжаю себе
писать спокойно (не исключено  что именно  о нем, хе-хе)  - Дамы отправились
прогуляться в парк, но какой ужас, что они скажут вернувшись  и почувствовав
в  этой  комнате запах убийства, ах, что  скажет Ма, но он разрубил  тело на
куски и спустил его в унитаз - Темное нахмуренное лицо склонилось над нами в
кошмарном сне.
     С утра я  просыпаюсь  в  семь  и  моя  половая  тряпка все  еще  сохнет
оставленная  на  камне, как женский  парик, как  горестная  Гекуба, и  озеро
лежащее в миле внизу похоже на туманное зеркало, из которого скоро восстанут
в ярости озерные русалки, почти всю эту ночь я провел без сна (слышен слабый
гром  в   барабанных  перепонках),  потому  что  мышь,  крыса  и  два  оленя
колобродили всю ночь вокруг моей хижины, олени казались нереальными, слишком
тощими и слишком странными для обычных оленей, новый вид таинственных горных
существ  - Они  тщательно вылизали  тарелку  с  холодной вареной  картошкой,
которую  я выставил для  них - Мой спальный мешок пустеет еще на один день -
Стоя у плиты, я напеваю: "Эй, кофе, как здорово, когда ты кипишь" -

     "Эй, эй, девушка, как здорово, когда ты любишь".

     (я слышал, как в Гренландии девушки Полярного Снега пели это)

12

     Уборной мне  служит  маленький  острокрыший  деревянный домик  на  краю
великолепной  Дзенской  пропасти  с  валунами, каменной  черепицей и старыми
шишковатыми    просветленными    деревьями,   остатками   деревьев,   пнями,
вывороченными, искореженными, висящими, готовыми упасть, бесчувственными, Та
Та Та  - из  двери,  которую я  привалил чтоб не закрывалась  камнем,  видна
громадная треугольная скалистая  стена  горы на восточной  стороне Грозового
Ущелья, в  8.30 утра  туманная  дымка  томная и чистая - и сонная - Грозовой
Ручей грохочет все громче и громче - потом вступает Три Дурня, на помощь ему
приходят  Шалл  и Коричный, а еще Тревожный Ручей вдали, а потом за  ним, из
иных  лесов, иной дикости, иных изломанных  скал, дальше на восток до  самой
Монтаны - В туманные дни вид с сиденья моего туалета напоминает  черно-белые
китайские Дзенские рисунки тушью по шелкам серых пустот и мне кажется сейчас
запросто  могут появится  парочка  хихикающих  бродяг  Дхармы,  или  один  в
лохмотьях  стоящий  возле козлорогого  пня и  с  метлой в руке, а  другой  с
гусиным пером,  сочиняющий  стихи  о Братьях Линь, Посмеивающихся в Тумане -
примерно такие, "Хань-Шань, в чем смысл пустоты?"
     "Ши-Те, вымыл ли ты утром пол в своей кухне?"
     "Хань-Шань, в чем смысл пустоты?"
     "Ши-Те, вымыл ли ты - Ши-Те, вымыл ли ты?"
     "Хе хе хе хе".
     "Почему ты смеешься, Ши-Те?"
     "Потому что мой пол вымыт".
     "В чем же тогда смысл пустоты?"
     Ши-Те хватает свою метлу и начинает мести пустоту, однажды я  видел как
Ирвин Гарден делал  это -  и они  бредут прочь, хохоча,  в тумане,  и уже не
видно больше ничего,  кроме нескольких  ближайших скал и валунов и  над всем
этим Пустота  изливается в  Облако Великой Правды верхних  слоев тумана и не
черной лентой, а будто  нарисованное  вздымающееся нечто,  показавшись  двум
маленьких мастерам и затем бесконечно воспарив над их головами - "Хань-Шань,
а где же твоя половая тряпка?"
     "Сохнет на камне".
     Тысячу лет  назад Хань-Шань писал на камнях такие вот стихи, в такие же
вот туманные  дни, и Ши-Те  мел  пол  монастырской кухни своей  метлой и они
хохотали вместе, и  люди Императора приходили издалека чтобы разыскать их, и
они спасались,  прячась  в  расщелинах  и  пещерах  -  Внезапно  я вижу  как
Хань-Шань появляется  перед моим Окном указывая на Восток, я смотрю  туда но
вижу  только  Ручей  Трех  Дурней  в  утренней  дымке,  оборачиваюсь  назад,
Хань-Шань исчез, я опять оборачиваюсь в указанном направлении, и вижу только
Ручей Трех Дурней в утренней дымке.
     Что еще скажешь?

13

     Потом приходили долгие дневные мечтания о том, чем я займусь вырвавшись
отсюда, из этой ловушки на вершине  горы.  Буду ехать не спеша по этой  99-й
дороге,  почти  без  еды,  разве  что  вечерком  зажарю себе кусочек вырезки
где-нибудь  на  пересохшем  дне  реки,  с  хорошим  винцом,  и  утром  --  в
Сакраменто, Беркли, поднимусь в домик Бена Фэгана и начну с такого хайку:

     Проехал стопом тысячу
     миль, принес
     Тебе вина

     - и может переночую у  него  во  дворе на травке, а потом хотя  бы одну
ночку в каком-нибудь чайнатаунском отеле, одна  долгая  прогулка по  Фриско,
один  хороший  обед,  нет,  два  хороших  обеда  в  китайском  ресторанчике,
встречусь с  Коди, встречусь с Мэлом, гляну на Боба Донелли и всех остальных
-  то-се, парочку  подарков для Ма -  зачем  планировать заранее?  Я  просто
отправлюсь  вниз по  дороге в  поисках неожиданностей  и  не  остановлюсь до
самого Мехико-Сити

14

     Я  меня  есть  здесь  книга,  воспоминания бывших  коммунистов, которые
отказались от  своих убеждений  поняв звериную  сущность  тоталитаризма, она
называется "Рухнувший  идол" (включая  один идиотский О невыносимо идиотский
отчет Андре  Жида старая  посмертная нудятина) -  это единственное доступное
мне чтиво -  и мысль об этом мире вгоняет  меня в депрессию (О что же это за
мир, мир в котором дружбы сменяются самой черной ненавистью, люди борются за
то  чтобы было  за что бороться,  и так везде, везде...) мир всех этих ГПУ и
шпионов и диктаторов и чисток и полуночных убийств, марихуановых вооруженных
революций и вооруженных отрядов в пустыне -- внезапно слушая трепотню других
ребят по смотрительскому радио  здесь в Америке и услышав футбольные новости
и  разговорчики  типа  "Бо  Пеллегрини!  Вот  настоящий  боксер!!!   Никакие
мерилэндцы ему и в  подметки не годятся!" - и разные там прибаутки и обрывки
фраз,  я почувствовал, что "Америка свободна как  этот дикий  ветер снаружи,
все еще свободна,  свободна, как в те времена, когда у этой границы  еще  не
было  имени Канада и вечерами по  пятницам которыми  сейчас Канадские Рыбаки
наезжают  из-за горного  озера по старой дороге  на своих старых машинах" (я
вижу их даже здесь, маленькими огоньками  в пятницу  вечером  и мне в голову
сразу приходят  их шляпы,  одежда,  машины  и морщины) "пятничными  вечерами
приходил  безымянный  Индеец, Скэджит,  в горах стояло несколько бревенчатых
фортов, снизу проходило несколько дорог, и ветра веяли между ногами и рогами
свободных зверей,  и  они  веют до  сих  пор, на волнах свободного  эфира, в
молодой  безумной радио болтовне, парни из  колледжа,  бесстрашные свободные
парни, до Сибири миллионы миль и Америка все еще та  же добрая старая страна
- "
     И унылые мрачные размышления о всех Россиях и планах убийства душ целых
народов моментально испарились,  стоило  мне только услышать "Бог мой,  счет
уже 26-0 - им уже не  выкарабкаться" -  "Прямо как  "Ол Старз"  - "Эй Эд,  а
тебе--то долго  еще тут сидеть осталось?" - "Он поедет без остановок,  хочет
отправиться прямо домой" - "Мы могли бы взглянуть на Ледниковый Национальный
Парк"  - "А мы  поедем  домой  через  Бэдлендс в Северной Дакоте" -  "Хочешь
сказать через  Черные Холмы?"  - "Плевать я хотел на вас  сиракузцев" - "Эй,
знает кто-нибудь хорошую байку на сон грядущий?" - "Эй, уже восемь тридцать,
нам лучше отрубиться  -  Эйч 33 десять-семь  до завтрашнего утра.  Спокойной
ночи"  - "Эу! Эйч  32 десять-семь до завтрашнего утра - Спи сладко, детка" -
"Так  говоришь на твоем радио можно Гонконг  ловить?" - "Ну да,  слушай сам,
сянь-cянь-cянь" - "Похоже. Спокойной ночи" -
     И  я  знал,  что в  Америке  слишком  много людей, слишком много, чтобы
когда-нибудь скатиться до уровня нации рабов  и когда я отправлюсь стопом по
этой дороге вниз и дальше на все оставшиеся  мне года,  то  если не  брать в
расчет пьяные драки затеваемые в барах алкашами, ни один волос с моей головы
(хотя стрижка была бы мне кстати!) не упадет по чужой Тоталитарной воле -
     Так сказал Индейский скальп, и так гласит пророчество:
     "С этих  скал  раздастся  во  всем  мире  смех и  придаст  он  мужества
согбенному в трудах рабу древности."




15

     И я  верю Будде,  который говорил, что все сказанное им не  является ни
истиной ни ложью, и лучше и вернее не сказал никто и никогда, и для меня это
звучит  как гром из облака, как  удар мощного надмирного гонга  - Он говорил
"Твой  путь  был долог,  беспределен,  и ты  пришел к  этой  дождевой  капле
называющейся твоей жизнью, и назвал ее своей - и было предназначено чтобы ты
взмолился  о  пробуждении  -  и  даже  если  в  миллионе  перевоплощений  ты
пренебрежешь этим Высшим Предназначением, то речь идет лишь о дождевой капле
в море и кого это обеспокоит и что  значит время  - ? Множество рыб бороздит
Сияющий Океан Беспредельности, они проплывают подобно искрам в этом озере, в
сознании  твоем, но  нырни  же теперь  в прямоугольную белую  вспышку  такой
мысли:  тебе  было  предопределено  пробудиться,   в  этом  и  есть  золотая
бесконечность чье познание не принесет  тебе  земного блага, потому что не в
земном суть, оно  лишь  хрустальный миф -  смотри в лицо  реальности атомной
бомбы, пробуждающей дабы не попался ты в ловушку тепла или  холода, комфорта
или неприкаянности, будь внимателен, будь мотыльком, мысли о вечности - будь
любящим, сельским парнем, важным  господином, кем бы то ни было - будь одним
из  нас, Великих Знатоков Без Знания, Великих  Любовников Вне  Любви,  целым
сонмом и бесчисленными ангелами, их телами и  страстями, сверхъестественными
потоками тепла  - мы  пылаем,  чтобы пробудить  тебя  - раскинь свои руки  и
обними  мир,  сделай это и мы ворвемся в тебя,  мы встретим тебя возложением
серебряного  бремени  золотых  рук  наших  на  твои  млечноосененные  брови,
властно, дабы навеки заставить тебя застыть в любви -  Верь! и да  проживешь
ты вечность - Верь что ты уже живешь вечность  - стань сильнее всех темниц и
епитимий мрачного  мирка земного  страдания, в жизни есть  нечто большее чем
страдание, вот же он, Свет Повсюду, взгляни - "
     Такие  странные  слова  слышу я  каждую  ночь,  и  еще  многие  другие,
причудливое переплетение словесных нитей льется из всеведающего изобилия -
     Поверьте мне, из  всего этого что-то да выйдет, и у этого чего-то будет
лик сладостной пустоты, колышущегося листа -
     И  бычьи цвета  пурпурного золота  шеи могучих  носильщиков  в шелковых
кафтанах перенесут нас не сдвигая с места, не-пересекая пересеченные пустоты
непресеченья к свету улума, где прикрытый золотой глаз Раджамиты откроется и
воззрит недвижно  - Мышь проносится, шурша в горной ночи маленькими  лапками
изо льда и алмазов но еще не пришло (герой смертен) мое время знать то что я
знаю я знаю, значит, входи же

     Слова...
     Звезды - это слова...
     Кто победил? Кто проиграл?

16

     Охейя, и когда
     Я доберусь до Третьей и до
     Таунсенда,
     Я перехвачу
     Полуночный Призрак-
     И мы покатимся дальше
     В Сан-Хосе
     С быстротою похвальбы
     Э-гей, Полночный,
     полуночный призрак,
     Старина Зиппер катящийся
     дальше по трассе -
     Эгей, Полуночный,
     полуночный призрак
     Катя-
     щийся
     по
     трассе
     Приедем мы, огня,
     В Уотсон-вилль
     И громыхнем
     по
     трассе -
     Сэлинас-Волли
     в средине ночи
     И дальше в Эпалайн
     Уау-у, Уау-у,
     Уау-ууууу!
     Полуночный Призрак
     Толчок - Клер т'Обиспо
     - Прицепи тягач
     взберись на гору
     и спустись в городишко,
     Мы проедем насквозь
     в Серф и в Танжер
     и дальше вдоль моря -
     И луна сияет на
     полуночном море
     двигаясь дальше по трассе -
     Гавиоти, Гавиоти,
     О Гави-оти,
     Горланя и распивая вино -
     Камарилла, Камарилла, -
     Где Чарли Паркер
     сошел с ума
     Мы вкатимся в Эл-Эй
     - О Полночный
     полночный,
     полуночный призрак,
     Святая Тереза
     Святая Тереза, не беспокойся,
     Мы поспеем во время,
     дальше по этой полуночной
     трассе

     Вот так я и думал добраться  за 12 часов от  Сан-Франциско до Эл-Эй, на
Полуночном   Призраке,  я  залезу   под  грузовик,  стоящий   на  платформе,
Первоклассный Зипперовский  товарняк, чух-чучух, вперед и  вперед,  спальный
мешок и вино - мечта, спетая песней.

17

     Устав рассматривать окрестности своего  поста, например, разглядывать с
утра свой спальный мешок, помня что вечером его придется  расстегнуть опять,
или свою печку жарко разогретую  днем, чтобы  приготовить  ужин,  помня  что
ночью  мышь  будет  скрестись в  ее холодном нутре, я обращаю  свои  мысли к
Фриско  и передо мной как в кино проходят картинки того что случится когда я
туда     доберусь,    я     вижу     самого     себя     в     моей    новой
(Которую-Я-Собираюсь-Купить-в-Сиэттле)  большой  черной  кожаной куртке ниже
пояса (может даже болтающейся на рукавах), в новых  серых брезентовых штанах
и    новой    шерстяной     спортивной    рубахе    (желто-оранжево-синей!),
свежеподстриженный,  иду  я  с декабрьско-отсутствующим выражением  лица  по
ступеням моего второразрядного чайнатаунского отеля, или может я на квартире
Саймона  Дарловского  на  Тернер  Тиррейс  в  районе  безумной  негритянской
застройки  на  углу  Третьей  и  22-й,  где  видны гигантские  как  вечность
бензиновые цистерны и  вид  на  дымный индустриальный Фриско, включая залив,
железнодорожные пути и заводы - И я  вижу самого  себя, с рюкзаком на  одном
плече, входящим через всегда незапертую дверь в спальню  Лазаруса (Лазарус -
это 15-1/2  летний мистический  брат  Саймона,  который  никогда  ничего  не
говорит  кроме "Ты  сны видел?")(прошлой ночью?)(хочет он сказать), я вхожу,
внутрь, сейчас октябрь,  все на учебе,  я выхожу и покупаю мороженое,  пиво,
консервированные персики, мясо, молоко, запихиваю  все это  в холодильник, и
когда  вечером они  возвращаются домой  и  во дворе дети  начинают вопить  в
Осенне-Сумеречной  Радости,  я уже  успел просидеть целый  день  за кухонным
столом , попивая вино и почитывая газеты, Саймон со  своим костистым орлиным
носом и  безумно поблескивающими зелеными глазами в  очках смотрит на меня и
гнусавит  сквозь свои вечно покрытые свищами  ноздри "Джек! Ты! Когда это ты
приехал, хныф!" это  он так  фыркает (ужасно  это мучительное фырканье, я  и
сейчас его слышу , не знаю уж как он так дышать умудряется) - "Прямо сегодня
- смотри,  в холодильнике  полно  жратвы  -  Не  против,  если я поживу  тут
несколько дней?" - "Места полно" - Лазарус стоит позади него, одетый в  свой
новый   костюм  и   тщательно   причесанный,   чтобы   сразить   красоток  с
подготовительных  курсов колледжа наповал,  он молча  кивает  и улыбается, а
потом  у нас  большая пьянка и в  конце концов  Лазарус говорит "Ты где спал
прошлой ночью?" и я говорю "В Беркли, в депо"  тогда он говорит "Сны видел?"
- И  я  рассказываю ему  длинный  сон.  И заполночь,  когда  мы  с  Саймоном
выбираемся прогуляться по Третьей улице, попить винца,  поболтать о девушках
и  перекинуться парой слов  с черномазыми шлюхами,  стоящими  напротив отеля
Камео, мы решаем сходить  на Норт Бич поискать Коди со  всей нашей командой,
Лазарус остается  один на кухне  и жарит  себе три бифштекса, ему  заполночь
приспичило  перекусить,  он здоровенный, симпатичный и безумный парень, один
из  множества  братьев Дарловских, большинство из них сейчас в психушке,  по
тем или иным причинам, и Саймон проехал стопом всю трассу до Нью-Йорка чтобы
вызволить Лаза и  привезти  его сюда, чтобы жить вместе, чтобы  помочь, двое
русских  братьев,  в городе, в пустыне,  протеже Ирвина,  писатель-кафкианец
Саймон -- и мистик  Лазарус,  часами пялящийся на рисунки монстров во всяких
чудных  журнальчиках  и  шатающийся  как  зомби  по   городу,  а  когда  ему
исполнилось  пятнадцать  он заявил, что к  концу  года  будет весить  триста
фунтов, а также назначил  себе крайним сроком чтобы заработать миллион Новый
Год --  на эту безумную квартирку часто заходит  после работы  Коди в  своей
истрепанной синей спецовке тормозного кондуктора  и  присаживается  прямо на
кухонный стол а  потом вдруг вскакивает  и  прыгает в  машину с воплем "Нету
времени!" и мчится  на  Норт  Бич в поисках остальных, или  на  работу чтобы
успеть к своему поезду, и девушки повсюду на улицах и в наших  барах, и весь
Фриско как декорация к одному  сумасшедшему фильму  -  и я вижу появление  в
этой  декорации самого себя, я  пересекаю  экран  и  оглядываюсь по сторонам
пропитанный моим одиночеством - Белые мачты кораблей у подножия улиц.
     Я вижу себя шатающимся по оптовым  рынкам - за бывшим зданием Профсоюза
Торгового  Флота где я так долго, годами, пытался  устроиться на корабль - И
вот я иду, жуя жвачку Мистера Кудбара -
     Я брожу около  универмага  Гампи  и заглядываю в магазин картинных рам,
где работает Сайке, одетая как всегда в джинсы и свитер с высоким воротом из
которого выглядывает краешек белого воротничка и как хотелось бы мне стащить
с  нее  эти  штаны, оставив  только  свитер и  воротничок,  и  все остальное
достается  мне и оно слишком для меня желанно -- я стою  на улице  пялясь на
нее  --  потом  я  несколько  раз  прохожу мимо  нашего  бара  (Местечко)  и
заглядываю внутрь -

18

     Я просыпаюсь, вновь на  Пике Одиночества  и пихты  недвижны этим  синим
утром - Две бабочки переплетаются на фоне декораций горных миров - Мои  часы
тиканьем  отсчитывают начало  неторопливого дня  - Пока я  спал и  всю  ночь
путешествовал в снах,  горы даже с места не  двинулись и сомневаюсь чтобы им
снились какие-нибудь сны -
     Я  выбираюсь  наружу  принести  ведро  снега чтобы растопить его в моем
старом  оловянном  умывальном  тазу похожем  на таз моего  деда  в  Нэшуа  и
обнаруживаю что моя  лопата  унесена  снежным  оползнем,  я  смотрю  вниз  и
прикидываю  что карабкаться за ней  и  обратно наверх придется не  близко, к
тому отсюда мне ее вообще  не  видать  - И тут  я ее  замечаю, аж у подножия
снегов,  на  глиняном уступе, я спускаюсь  вниз очень осторожно, скользя  по
глине,  забавы  ради выковыриваю из глины булыжник и  пинаю его  вниз, он  с
грохотом катится, врезается в камень, расщепляется напополам и грохочет 1500
футов вниз где  я вижу как последний осколок его катится по  долгим  снежным
полям и успокаивается ударившись о  валуны  с шумом, который слышен мне лишь
две секунды спустя - Безмолвие, великолепное ущелье не обнаруживает ни следа
звериной жизни, лишь пихты, горный вереск и скалы, снег вокруг меня  блестит
ослепляя  как  солнце, я  облегчаюсь  у  лазурно-серого пропитанного скорбью
озера,  небольшие  розовые  или  почти  коричневые   облачка  дрожат  в  его
зеркальных  водах,   я  поднимаю  глаза  и   там   высоко  в   небе  высятся
красно-коричневые  пики  могучей  Хозомин  - Я  подбираю лопату и  осторожно
поднимаюсь вверх по  глине, скользя - наполнив ведро свежим снегом, присыпаю
свой  запас моркови и  капусты в новой  глубокой  снежной  ямке, возвращаюсь
назад, навалив снежных комьев в оловянный таз и разбрызгиваю воду повсюду по
пыльному полу - Затем я беру  старое ведро и как японская старушка спускаюсь
вниз по великолепным вересковым  лугам и собираю  хворост для  своего очага.
Повсюду в мире настает субботний день.

19

     "Если  бы я был  сейчас в Фриско", размышлял я сидя в  кресле во  время
моих  вечерних  одиночеств,  "То купил бы четвертушку портвейна Христианские
Братья или какой-нибудь другой превосходной особой марки,  пошел бы к себе в
чайнатаунскую комнату и там перелил бы полбутылки во флягу, запихнул бы ее в
карман и  пошел бродить по маленьким улочкам Чайнатауна наблюдать за детьми,
маленькими совершенно счастливыми китайчатами, чьи маленькие ручонки тонут в
ладонях  родителей,  я смотрел бы  на  мясные лавки  и видел  как отрешенные
дзенские  мясники рубят  куриные шеи, я вглядывался бы  как  вода  в витрине
пузырится  на  глазурных боках  великолепных  копченых  гусей,  я бродил  бы
повсюду,  постоял  бы на  углу Итальянского Бродвея  чтобы  ощутить  течение
здешней жизни, синее небо и белые облака проплывали бы у меня над головой, я
вернулся бы назад и зашел бы с флягой в кармане на китайский фильм, сидел бы
и пил из  нее  (а начал  бы с этого  времени, с 17.00) три часа  наблюдал бы
причудливые сцены, неслыханные диалоги  и развитие сюжета и может кто-нибудь
из китайцев увидел бы меня потягивающего из фляги и подумал бы, "Ага, пьяный
белый человек в китайском кино" и в 8  вечера я вышел бы в синие  сумерки со
сверкающими  огнями Сан-Франциско  и  всеми  этими волшебными горами вокруг,
теперь я долил бы доверху свою флягу в номере отеля и  тогда вышел бы уже на
настоящую большую прогулку по городу, чтобы нагулять аппетит для полуночного
празднества   в   одном   из   отсеков   изумительного   старого   ресторана
Сан-Хьонг-Ханг - я рванул бы через  гору, через Телеграфную, и прямиком вниз
к железнодорожным  путям,  где я знаю  одно местечко в узком переулочке, там
можно  сидеть, пить и созерцать большой  черный утес, у него самые настоящие
магические  вибрации,  отсылающие в ночь сонмы посланий священного света,  я
знаю, я уже пробовал это - и потом, отхлебывая, потягивая и вновь завинчивая
флягу,  я  иду в  одиночестве  по  Эмбаркадеро  через Рыбачью Пристань,  где
ресторанчики на  каждом шагу  и  где  тюлени  разбивают  мне  сердце  своими
кашляющими  любовными  криками, я иду  мимо лотков  с  креветками  и  выхожу
отсюда, минуя последние корабельные мачты в доках, потом вверх по  Ван-Нэсс,
потом опять вниз в  Тендерлойн[6]  -  мигающие козырьки над входами и бары с
вишневыми коктейлями, всевозможные  помятые  личности,  старые расслабленные
блондинки-алкоголички спотыкаясь ковыляют к винным лавкам -- потом иду (вино
почти  закончилось,   а  я  пьян  и  счастлив)  вниз  по  большой  и  шумной
Маркет-стрит  с  ее кабацкой  мешаниной  моряков,  киношек  и  фонтанчиков с
содовой, пересекаю аллею и попадаю в Скид Роу[7] (приканчивая мое вино здесь
среди   похабных  старых   подъездов,  пахнущих   мочой,   разрисованных   и
раздолбанных сотнями  тысяч  горестных душ,  одетых  в  поношенную одежду из
магазинов Доброй Воли) (теми  же постаревшими мальчишками, что скитаются  на
товарняках и бережно хранят листочки  бумаги, на которых всегда какая-нибудь
молитва или философская  премудрость) -  Вино закончилось, я  начинаю петь и
негромко похлопывать в  ладоши в такт  своим шагам всю дорогу вдоль по Кирни
домой в Чайнатаун, уже почти  полночь  и  я  сижу в  чайнатаунском  парке на
темной  скамейке, дышу  воздухом  и  пью  глядя  на  соблазнительно  манящие
неоновые огни моего ресторана мерцающие на маленькой улице, время от времени
безумные  алкаши проходят  в темноте в поисках стоящих  на земле полувыпитых
бутылок, или окурков, и  напротив через  Кирни  видны  полицейские  в синем,
входящие  и выходящие из  большого коричневого здания тюрьмы - Затем я иду в
свой ресторан, делаю заказ из китайского меню, и  сразу  же они приносят мне
копченую  рыбу,  приправленных карри цыплят, бесподобные пироги с гусятиной,
невероятно  тонкие и изящные  серебряные  тарелки  (с  рукоятками) в которых
дымятся настоящие шедевры, можно поднять крышку, увидеть и оценить аромат  -
с чайником, чашкой, ах, я ем - и ем - до полуночи -- и может потом за чашкой
чая сижу и  пишу письмо своей любимой Ма, говоря ей - затем, закончив, я иду
либо  спать либо  в наш бар, "Местечко", найти всю нашу  команду и надраться
вместе с ними...

20

     Теплым августовским вечером  я спускаюсь  вниз по склону  горы и нахожу
обрывистое  место, где  можно  усесться скрестив ноги среди  пихт  и  старых
поваленных стволов, лицом к луне, желтому полумесяцу, утопающему в горах  на
юго-западе  - На небе теплая розоватость,  на западе -  Время около  8:30  -
Ветер от лежащего в полумиле внизу озера душист и напоминает о заколдованных
озерах, такими  я  их себе и представлял  - я молюсь  и прошу Авалокитешвару
Пробуждающего  возложить свою алмазную  руку на  мои брови  и  даровать  мне
негаснущее понимание - Он Слушатель и Отвечающий на мою молитву и я знаю что
вся эта  заморочка самогипноз и бредятина,  но  в конце концов  именно  сами
пробуждающие  (Будды) сказали нам, что  они не существуют -  И секунд  через
двадцать в мои разум и сердце приходит понимание: "Когда дитя рождается, оно
засыпает  и видит сны о своей жизни, а когда человек умирает и его хоронят в
могиле, он пробуждается опять к Вечному Блаженству" - "А стало  быть все уже
сказанное и сделанное становится неважным" -
     Ага, Авалокитешвара возложил-таки свою алмазную руку...
     И  приходит вопрос  -- зачем  же, зачем, ведь это  только  Сила,  некая
духовная природа, сочащаяся своими бесчисленными возможностями -- И какое же
это  странное  чувство читать  о том, как на улицах Вены в феврале 1922 года
(за месяц до моего рождения) происходило то-то и  то-то, но какая может быть
Вена, или хотя бы представление о Вене еще до моего рождения! -- ведь это же
просто движение духовной природы и  в этом  нет  ничего  общего  с какими-то
людьми что появляются  и уходят, несут ее в себе, питаются  ею и питают ее -
Поэтому 2500 лет назад жил  Гаутама  Будда, который додумался до  величайшей
мысли в истории Человечества, что  все  эти  года  есть  лишь капля  в бадье
Духовной Природы,  которая есть  Универсальный Разум -- И я  понимаю в своей
горной  благости   что  Сила  проявляется  и  ликует  и  в  невежестве  и  в
просветленной  мудрости,  иначе не  существовало  бы  невежественного  бытия
наряду с просветленным небытием, разве должна Сила ограничивать себя тем или
иным  --  формой страдания или неосязаемыми эфемерностями  бесформенности  и
безболезненности, какая между ними разница? - И я вижу как желтая луна тонет
в  горах по мере того как  Земля поворачивается от нее в сторону. Я наклоняю
голову чтобы  увидеть все верх ногами, и горы земные  становятся всего  лишь
болтающимися  в безграничном небесном море пузырями - О если бы  было другое
зрение,  без помощи  глаз, какие  атомные уровни увидели бы мы?  - но нашему
обычному  зрению  доступны лишь  луны, горы,  озера,  деревья  и чувствующие
существа - Сила наслаждается всем этим -  Она напоминает самой  себе что она
есмь Сила,  и вот  поэтому,  именно из за того что  Сила на самом  деле суть
экстаз,   сон   своих   собственных   проявлений,   возникает   ее   Золотая
Бесконечность, полная спокойствия, и наш туманный  сон о существовании  есть
лишь  туман в своем  - мне не хватает  слов - Теплая  розоватость  на западе
становится  пастельно-гаснущей  сероватостью  горной  долины,  мягкий  вечер
вздыхает, маленькие зверюшки копошатся в кустах вереска и в норах, и я меняю
положение своей сведенной от долгого сидения ноги, луна наливается зрелостью
желтеет  и в конце  концов  касается  самого  высокого  утеса и  как  обычно
какой-нибудь пень  или  коряга  своим  силуэтом в  ее  магическом очаровании
напоминают легендарного Койотля, Индейского Бога, готового воззвать к Силе -
     О, какое спокойствие и довольство я чувствую, возвращаясь в свою хижину
с пониманием  что мир этот  лишь  сон младенца, что  все мы  возвращаемся  к
экстазу золотой бесконечности, к сущности  Силы - и Первобытного Восторга, и
все мы это  знаем  - я  лежу  на  спине  в темноте, сцепив руки,  радостный,
северные  огни сияют  как на  голливудской премьере и я  опять смотрю на них
вверх ногами  и вижу, что это просто большие куски льда  на земле отражающие
далекий солнечный свет с  другой  стороны и к тому  же так  видно как  земля
выгибается в другую сторону - Северные огни, достаточно яркие чтобы ледяными
лунами освещать мою комнату.
     И какое облегчение знать что когда все сказано  и сделано ничто  уже не
имеет значения -  Горести?  жалость которую я чувствую думая  о матери? - но
ведь чтобы их почувствовать, их надо лелеять в себе и помнить о них, они  не
возникают сами по себе и это происходит потому что духовная природа свободна
от иллюзий и вообще  свободна от  всего -- Так вот все эти  дымящие трубками
философы-деисты,  говорящие "О заметь  же  чудесные творения рук  Господних,
луну, звезды  и  т.д., разве  согласился бы  ты променять  их  на что-нибудь
другое?", они  не понимают  что говорят все это из-за отголосков первобытной
памяти о том как  понятия когда,  где и  что были ничем  - "Существует  лишь
сейчас," понял я, глядя на  мир,  этот современный цикл творения,  созданный
Силой в радости и чтобы напомнить своей безличной личности что она есмь Сила
- и по сути  своей роящееся ласковое  таинство которое  можно увидеть закрыв
глаза и  позволив  извечной тишине  заполнить свои уши -  этому блаженству и
благословению нужно верить, дорогие мои -
     Пробуждающие,  если  захотят, перерождаются детьми  -  Это  мое  первое
пробуждение -- И нет ни пробуждающих ни пробуждения.
     Так лежу  я в своей хижине, вспоминая фиалки росшие на задворках нашего
дома на Феб  Авеню  когда мне  было одиннадцать, июньскими ночами,  туманные
мечты о  них, призрачных, бестелесных, давно  исчезнувших, гибнущих опять, и
опять, до самой последней погибели.

21

     В середине ночи я просыпаюсь и вспоминаю  Мэгги  Кэссиди и как я мог бы
жениться на ней и стать старым Финнеганом для нее -- для Ирландской Девчушки
Пларабэлл, мог  бы стать  хозяином коттеджа, маленького  ветхого ирландского
розового  коттеджа  стоящего среди тростника и  старых деревьев  на  берегах
Конкорда и работал бы  угрюмым тормозным кондуктором в жилетке, рукавицах  и
бейсбольной кепке, холодными ночами  Новой Англии я работал бы ради нее с ее
ирландскими   бедрами  цвета   слоновой  кости,  ее  конфетными  губами,  ее
ирландским акцентом, "Господней Зеленой Страной" и двумя дочерьми -  И ночью
я положил бы ее наискосок на кровать всю мою и прилежную и искал бы лоно ее,
этот  источник  ее, эту изумрудно темную  героическую  вещь  ее, что так мне
желанна  - вспоминаю  ее шелковые  бедра  в обтягивающих  джинсах, ее манеру
опираться  на бедра руками раздвигая их  и  подмигивать  мне когда мы  сидим
вместе  и смотрим телевизор  -  в гостиной ее  матери  в  1954  году когда я
одержимый  прикатил в  октябрьский  Лоуэлл -  Ах,  розовый виноград,  речная
глина, ее походка, ее глаза - Женщина для старины Дулуоза? Здесь в полночь у
печки  в одиночестве, невозможно  представить что это  было  на самом деле -
Мэгги Приключение -
     Лапы  черных деревьев в  залитых  лунным светом розоватых сумерках тоже
хранят  в себе море  любви, и я всегда  могу  покинуть  их  и  отправиться в
скитания -  но когда я стану стар и  сяду у моего последнего очага, и  птица
будет долдонить на своей пыльной ветке в  О Лоуэлле, о чем же буду думать я,
ива? - сейчас  ветра вьются в  спальном мешке холодя обнаженную спину мою  и
склонившись иду я к похвальным трудам моим по дерну земли моей, но кто споет
песню  любви  для старого  пердуна  согбенного  раздолбанного придурковатого
Джека  О  - ?  - и современные поэты не преподнесут мне лавровый венок будто
мед  к моему  молоку, насмешки  --  лучше  уж насмешки  любящих  женщин, так
кажется мне  - я сваливаюсь  с мостков, бабах,  и  река моет  мое исподнее -
болтовня  в  очередях  в  прачечной  -  прогулки  на   свежем   воздухе   по
понедельникам  - фантазмы всех домохозяйкиных Африк  -- Учите меня, дочери -
верти мной, безжалостная  - но  это могло  бы стать  лучше того чем кажется,
нецелованные губы одинокого Дулуоза угрюмящиеся с могильной плиты

22

     Ранними  воскресными   утрами   я   всегда  вспоминаю   Мамин   дом  на
Лонг-Айленде,  как  это  было в последние  года, когда она читала воскресные
газеты, а я  вставал, принимал  душ, выпивал  стакан  вина, читал спортивный
раздел  и  потом ел очаровательный маленький завтрак, приготовленный ею  для
меня, стоит мне лишь попросить и она поджарит бекон так, что он похрустывает
а  зажаренные  ею  яйца  похожи  на маленькие  солнышки - Телевизор выключен
потому  что  воскресными утрами не передают  ничего  интересного -  мне  так
горько думать что ее волосы поседели и ей 62 и будет 70 когда мне исполнится
мои совиные 40 - вскорости она уже станет "моей старушкой" - Лежа на кровати
я пытаюсь думать о том как буду заботиться о ней -
     Потом,  когда  дни  удлиняются,  воскресенья  растягиваются,   а   горы
становятся похожи  на скучновато-набожного Саббатини, я часто начинаю думать
о  прежних  лоуэлльских  денечках,  когда  около  четырех  часов  дня  возле
краснокирпичных мельниц у реки собиралась толпа народу, детишки возвращались
из воскресного  кино, но  О  печальная  красокирпичность, повсюду  в Америке
видишь ты ее, в лучах подкрашивающего солнца, на фоне облаков, и люди одетые
в  свое самое лучшее на фоне  этой  декорации  -- Мы  все  стоим  отбрасывая
длинные тени на этой печальной земле и дыхание наше стеснено плотью.
     И даже в воскресном  шебаршении мыши на чердаке моей хижины было что-то
по воскресному  сакральное, связанное  с хождением в церковь,  церковностью,
молитвенностью -- Что ж, попробуем...
     В основном по  воскресеньям  я маюсь  от  скуки. И все мои воспоминания
полны тоски. И  солнце слишком  уж  сияющее  и золотое.  Я думаю чем  заняты
сейчас люди Северной Каролины и содрогаюсь в ужасе. В Мехико-Сити они бродят
повсюду  поедая  здоровенные  порции  печеной  свинины   в   парках  и  даже
воскресенье  их  суть Уныние  - должно быть, Саббат  был  придуман для того,
чтобы приглушить радость.
     Для обычных крестьян воскресенье это улыбка, но для нас мрачных поэтов,
ах - мне кажется что воскресенье это подзорная труба Господа.
     Сравните церковь вечером в пятницу с кафедрами воскресного утра -
     В Баварии одетые в шорты мужчины прогуливаются, заложив руки за спину -
Мухи спят за кружевными занавесками в Кале и  в окнах видны парусные корабли
- в  воскресенье Селин  зевает  и умирает  Женэ - В Москве  все как обычно -
Только  в Бенаресе по воскресеньям голосят  продавцы с лотков  и заклинатели
змеи открывают свои  корзины, наигрывая  на флейте  - На Пике Одиночества  в
Высоких Каскадах, по воскресеньям, ах -
     В   частности,   я   думаю  о   краснокирпичной   стене   принадлежащей
Шеффилдовской   Молочной  Компании,  возле  главных  путей   Лонг-Айлендской
Железной Дороги в  Ричмонд-Хилле,  подле нее  колея в  глине  накатанная  за
неделю   автомобилями   рабочих,   одна-две   одинокие   машины   воскресных
сверхурочников стоят  там и сейчас, облака проплывают отражаясь в коричневых
лужах, на свалке валяются  деревяшки, консервные  банки  и тряпье, проезжает
местная электричка с бледными пустыми лицами Воскресных Путешественников - в
предчувствии призрачного дня,  когда индустриальная Америка будет покинута и
оставлена ржаветь на один долгий Воскресный День забвения.

23

     Зеленая горная гусеница с множеством уродливых маленьких  ножек живет в
своем вересковом мирке, голова ее как бледная прозрачная капля, толстое тело
изгибается  пытаясь  заползти вверх, вися  вниз головой как южноамериканский
муравьед бессмысленно болтаясь крутясь и шаря вокруг себя в поисках чего-то,
затем  стремительно кидается  наверх как прыгающий на ветку мальчик  вытянув
тело  среди вересковых ветвей и начинает  беситься и  бросаться на ни  в чем
неповинную зелень -- она  и сама-то часть этой зелени, двигающийся ее сок --
она  изгибается, выпрямляется  и сует свою башку куда ни попадя  - она среди
пятнисто  тенистых  джунглей  серых  прошлогодних  вересковых  игл -  иногда
застывает  как  удав  боа  на  фотографии безмолвно  устремившись  ракетою в
небеса, змееголово засыпает, потом поворачивается как  паста из тюбика когда
я  дую   на   нее,   готовая  быстро  вывернуться,   молниеносно   скрыться,
беспрекословно повиноваться приказу  таинственных небес  лежать тихо, что бы
не грозило с них - Сейчас она очень огорчена тем что я на нее дую, втягивает
горестно голову  в  плечи и я  отпускаю  ее бродить незаметно,  притворяться
мертвой  раз  уж ей так угодно -  она  идет исчезая зигзагами в джунглях,  и
теперь  когда мои глаза находятся на уровне  ее зрения я вижу, что и над ней
тоже возвышаются свои громадины -  плоды вереска  и бесконечность  над ними,
она так  же висит вверх ногами  и  так же цепляется за  свою сферу  - мы оба
безумны.
     Я остаюсь сидеть размышляя не станут ли  мои путешествия по Побережью в
Фриско и Мексику столь же печальными и безумными - но господи-ты-боже-мой, я
лучше буду бродить по этому камешку -

24

     Некоторые  из этих  моих  дней в  горах, несмотря  на жару,  проникнуты
чистой   и   холодной  красотой  предвещающей  октябрь  и  мою  свободу   на
мексиканском Индейском Плато, где будет еще чище и холодней - О старые мечты
мои о горах мексиканского плато, где небеса  полнятся  облаками  похожими на
бороды патриархов и чем сам я не Патриарх стоящий в развевающихся одеждах на
зеленом холме чистого золота - Лето в Каскадах может  припекать в августе но
уже  чувствуется что Осень близка,  особенно  в полдень на  восточном склоне
моей горы, вне палящего солнца, где горный воздух резок и деревья уже начали
вянуть  в  ожидании конца - Теперь  я начинаю  думать  о  Первенстве Мира, о
шествии  футбола через  всю Америку  (резкие  вскрики  голоса  откуда-то  со
Среднего Запада по потрескивающему радио) - я думаю о винных полках в лавках
вдоль Калифорнийской железной дороги, думаю о гальке лежащей на земле Запада
под  просторными  Осенне-гудящими  небесами,  думаю  об обширных горизонтах,
равнинах  и  завершающей  их  пустыне поросшей  кактусами и сухими мескитами
тянущимися вдаль по красному плоскогорью туда где  вечно бродят  старые  мои
бродяжьи  грезы  и  откуда доносятся лишь отклики  пустоты, протяжной  мечте
автостопщика  и  бродяги Западных  пространств,  сезонных  сборщиков  урожая
спящих  в мешках  для хлопка  и неприхотливо покоящихся  под посверкивающими
звездами  - Ночью Осень намекает о себе сквозь Лето-в-Каскадах,  над хребтом
горы встает красная Венера и ты думаешь "Кто же станет госпожой моею?" - Все
они, туманное мерцание  и звенящие насекомые, будут стерты с школьной  доски
лета и отброшены на восток напористым западным морским ветром и вот тогда-то
я разлохмаченный им в последний раз протопаю вниз  по  тропе,  с рюкзаком  и
прочими  делами, распевая  снегам и елям, en route  к новым  приключениям, к
новой тоске по приключениям - и тогда все это останется у меня за плечами (и
ты)  океан слез, бывший жизнью на этой земле, столь древней, что разглядывая
свои  фотопанорамы  окрестностей  Пика Одиночества, старых  мулов и  крепких
чалых лошадок 1935 года  (на фотографии) за изгородью загона которого больше
нет, я изумляюсь что горы в 1935-м выглядели так же (очертания снежных полей
Старого  Джека остались точь-в-точь  такими  же, до мельчайших подробностей)
как и в 1956-м, так что древность земли поражает  меня и я  понимаю  что они
(горы) такие изначально, они выглядели так и в 584 году до нашей эры - как и
все  остальное,  за исключением  брызг  волн  морских --  Жизнь наша движима
стремлением, так  и я  стану  стремиться куда-то и падать  вниз  с этой горы
полнейшего  безупречного   знания   или  полнейшего   безупречного  незнания
восхищенно и невежественно разглядывая метущиеся повсюду проблески сияния -
     Позже  поднимается   западный  ветер,  дующий  с  неулыбчивого  запада,
невидимый, и шлет мне ясные  знаки сквозь все щели и перегородки - Давай же,
давай, пусть пихты осыпятся скорее, я хочу увидеть юг изумленный белизной --




25

     Ноумен[8] - это то что видишь закрыв глаза, это нематериальный  золотой
прах, Золотой Ангел  Та -  Феномен[9] же видишь глаза  открыв, в моем случае
это осколки представлений о жизни оставшиеся после тысячи часов, проведенных
в горной хижине - Тут,  сверху на поленнице, валяется  книжонка-вестерн, уф,
она ужасна, полна сантиментов и пространных рассуждений, дебильных диалогов,
шестнадцать героев с  двустволками на  одного  бедолагу злодея, который  мне
пожалуй даже симпатичен  своей забулдыжностью  и  тяжелыми ботинками --  это
единственная  книга  которую  я  выкинул  -  Над  ней  в  углу   подоконника
примостилась банка из-под  МакМиллановского  Рафинированного Масла,  в ней я
держу  керосин  для  разжигания   огня,  для  чародейского  вызывания  огня,
бесчисленных привычных взрывов в  моей печке, заставляющих  кофе вскипеть  -
Моя сковородка  висит на гвозде  над второй (чугунной)  сковородой,  слишком
большой для готовки, но капли жира стекающие после стряпни с моей сковородки
на ее оборотную  часть напоминают подтеки спермы, я соскребаю их  и смахиваю
на дрова,  плевать, какая разница - Затем  старая плита с  ведром  для воды,
неизменный кофейник с длинной рукояткой, почти никогда неиспользуемый чайник
-  Затем  на  маленьком  столике  великолепнейший засаленный  посудный  бак,
обложенный  различными  штуковинами  для   мытья:   металлическим  скребком,
посудными   тряпками,   тряпками-хваталками,  посудным   ершиком,   страшный
кавардак, под  всем этим  постоянно  скапливается лужа  темной  грязной воды
которую я вытираю раз в неделю - Затем полка с постепенно исчезающим запасом
консервов  и прочей провизией,  а  также коробка  с  мылом Тайд,  на которой
нарисована  хорошенькая  домохозяйка  с упаковкой Тайда  в  руке  и надписью
"Созданы друг для  друга"  - Коробка Бисквика,  оставленная здесь предыдущим
смотрителем и так и не открытая мной, банка сиропа который я терпеть не могу
- и  отдаю муравьиной колонии  во  дворе  -  старая  банка  орехового  масла
оставленная  каким-то  смотрителем  видимо  еще когда президентом был Трумэн
судя по  тому  какое оно засохшее  и протухшее -  банка  в  которой  я держу
маринованные  луковицы,  начавшая вонять  как  старый  лимонад постоявший на
жарком  полуденном  солнце и  закисший в вино  -  маленькая бутылочка мясной
подливки  Кухонный Букет, приходящаяся очень кстати к  жареному мясу, но вот
отмывать  от  нее руки так  себе удовольствие - Коробка спагетти Шеф-Боярди,
вот  ведь изумительное имя, мне сразу представляется как с пришвартовавшейся
"Куин Мэри"  спускаются  навстречу  блистающим  огням  Нью-Йорка французские
Шеф-повара чтобы  поразить  город своими  маленькими  беретами, или вот еще:
какой-нибудь бутафорский усатый Шеф  распевает на кухне итальянские  арии  в
телевизионном  кулинарном шоу - Стопка  пакетиков  супа  из зеленого гороха,
очень вкусного и с беконом, прямо как в "Уолдорф Астории", это Джерри Вагнер
научил меня как-то на ночевке, когда мы с ним ходили в горы и разбили лагерь
на Потреро Мидоуз,  он вывалил скворчащий бекон прямо в кастрюлю  супа и суп
получился густым  и ароматным  в  дымном  ночном воздухе у ручья - Потом пол
целлофанового  пакета черного гороха  и  мешочек  ржаной муки для  оладьев и
лепешек -  Затем банка чего-то соленого оставшаяся с 1952  года и промерзшая
за  зиму  так  что соленье это  превратились в  какие-то ошметки  в рассоле,
напоминающие   мексиканские  зеленые  перцы  -  моя  коробка  с  кукурузными
хлопьями,   нераспечатанная   упаковка   искусственных  дрожжей   Калумэ   с
нарисованной головой повара - Новая нераспечатанная  банка черного перца  --
Куски Липтоновского мыла оставленные Стариной Эдом последним из сидевших тут
до   меня  разъебаев-одиночек  -  Потом   моя  банка   маринованной  свеклы,
темно-рубиновой  и красной с редкими  белеющими  из под стекла  вкраплениями
лука -  Затем  мед  в полупустой  стекляшке  чтобы пить его холодными ночами
когда болеешь или чувствуешь себя плохо - Закрытая банка кофе Максвелл-Хаус,
последняя оставшаяся - Совершенно ненужная бутылка с винным уксусом, как мне
хотелось  бы  чтобы  это   было  вино,   он  даже  выглядит  похоже   такого
темно-красного  цвета  - Позади  нее стоит новая жестянка с сиропом-патокой,
иногда я  пью его  прямо из банки  чувствуя  привкус железа во рту - Коробка
Рай-Крисп  то есть сухого тоскливого  концентрата хлеба  для сухих тоскливых
гор   -  И  целая  шеренга  консервов   многолетней   давности,   промерзшая
обезвоженная спаржа  выглядящая  столь эфемерной что  невозможно представить
что  это можно есть, будто  жуешь воду, такая она бледная - Консервированные
вареные картофелины похожи на усохшие  головы и бесполезны  -  (только олени
способны  есть такое) - две последние банки  аргентинской  тушенки, всего их
было  пятнадцать,  отличные,  приехав на  пост  тем холодным дождливым  днем
вместе  с  Энди  и  Марти  на  лошадях  я  обнаружил  долларов  на  тридцать
консервированного мяса  и тунца, все отличного качества, такого что при моей
бедности мне и в голову не пришло бы купить - Сироп Лесоруба, большая банка,
тоже  оставленный  кем-то подарок, к  моим восхитительным оладьям  - Шпинат,
который, хоть  и окаменел как железо за все  эти бесчисленные проведенные на
полке зимы, но так и не потерял аромата - Моя коробка с картошкой и луком, О
свершись чудо! Как хочется мне содового мороженого и филейной поджарки!
     La  Vie Parisienne, я представляю  это себе, ресторан в Мехико-Сити,  и
как  я  вхожу  и  сажусь за  убранный  роскошной  скатертью стол,  заказываю
отличное  белое  Бордо и  филе-миньон,  на десерт пирожные, крепкий  кофе  и
сигару,  Ах,  и  прогуливаюсь  вниз по бульвару Реформы  в  интересную  тьму
французского  фильма   с   испанскими   субтитрами  и  внезапно   грохочущей
мексиканской кинохроникой
     Хозомин, скала, она никогда не ест, не делает запасов, не ждет чуда, не
мечтает о  далеких городах,  не ждет Осени,  не лжет,  разве что  быть может
умирает - Ба.
     Каждую  ночь  я опять  и  опять спрашиваю Господа "Почему?" но так и не
слышу достойного ответа

26

     Вспоминая,  вспоминая  этот  сладостный   мир  с  его  таким  горестным
привкусом - время,  когда  я  наигрывал "Старого  Отца"  Сары Воэн  на  моем
маленьком пианино  в  Скалистых Горах и  цветная прислуга Лола  заплакала на
кухне  так, что я подарил пианино ей и потом воскресными утрами, из  старого
обшарпанного дома с маленьким крылечком в котором она жила со своим дружком,
по  лугам  и  сосновым  лесам  Северной  Каролины   разносились  строчки  из
Божественной Сары "Вам, Царство, Власть и Слава, на  веки  вечныя, аминь" --
вздрагивал  колокольчиком  ее голос  на  "а"  в  "Аминь", точно так  как ему
подобает, голосу  -  Горестным?  да  потому  что  даже  насекомые  бьются  в
смертельной агонии на столе, а  вы что думаете, это бессмертное дурачье, что
восстает, отходит и перерождается, как и мы, "человееечество" - так крылатые
муравьи-самцы гонимые  самками уходят  умирать, как же  невероятно тщетны их
усилия когда они карабкаются  по  оконным стеклам и  бессильно опадают  вниз
добравшись доверху, и пытаются вновь и вновь, пока не умирают от истощения -
И тот муравей которого я однажды увидел на полу моей хибары, о как он  бился
и корчился  в грязной  пыли в какой-то  фатальной безнадежной судороге - ах,
так и все мы, все мы, понимаем мы это сейчас  или нет - Сладостный?  Конечно
же сладостный, особенно когда мой обед булькает в кастрюле и рот наполняется
слюной,  восхитительная  кастрюля  зеленой  репы,  морковки, мяса,  лапши  и
приправ,  однажды  вечером  я сварил все это и  ел потом, сидя  полуголый на
утесе, из маленькой чаши, палочками, сидя  скрестив ноги, распевая - И потом
теплые залитые лунным светом ночи с  еле  тлеющей краснотой на западе - тоже
куда  как  сладостно, ветер,  песни,  густая сосновая  древесность  внизу  в
ущельях долин - Чашечка кофе и  сигарета, ох и не дзена ж себе! а где-то там
люди сражаются с ужасающими карабинами в руках, грудные клетки их пересечены
крест-накрест  патронташами, ремни их оттянуты  книзу  гранатами, их терзают
жажда,  усталость,  голод,  страх,  безумие  -  Должно  быть  когда  Господь
задумывал  этот мир,  он  запланировал  заранее меня  с  моей  печальной  до
изнеможения душевной болью, А Т  А К Ж Е Быка Хаббарда, катающегося по  полу
от смеха над дуростью человеческой -
     Вечерами сидя  за  столом у себя  в  сторожке я вижу  в  черном  стекле
собственное  отражение, груболицего  человека  в грязной замызганной рубахе,
небритого,   насупленного,  губастого,   глазастого,  волосатого,  носатого,
ушастого, рукастого, шеястого,  адамовояблокастого, бровастого, отражение за
которым 7000000000000000 световых лет пустоты, бесконечной тьмы, испещренной
тусклыми световыми намеками, а  в глазах моих блеск  и я  ору буйные песни о
луне на дублинских улицах, водке хей-хей, а  потом печальные мексиканские, о
закате над горами,  amor,  corazon и  tequila - Мой стол  завален  бумагами,
очень  красиво если смотреть прищурив  глаза,  туманно молочный  беспорядок,
груды  бумажных  листов,  будто  в  забытом  сне  с  картинками  на  бумаге,
вырисованными как в комиксах, как  реалистическая сценка из старого русского
фильма, масляная лампа  отбрасывает полутени -  И вглядываясь  в свое лицо в
оловянном  зеркале я  вижу  синие  глаза, загоревшее на солнце лицо, красные
губы,  недельной  давности небритость и думаю: "Сколько же  мужества  нужно,
чтобы    жить    перед    лицом    этой    невыносимой    безысходности    -
"идиот-ты-же-умрешь"?  Не-ет,  все  сказанное   и  сделанное   действительно
становится неважным" - Так  должно быть, так оно есть, Золотая Бесконечность
развлекается движущимися картинками - Мучает меня в тюряге, во что тогда мне
верить?  -  Мечом  сечет конечности  и что  ж  мне делать  тогда, ненавидеть
Калингу до и после горестной смерти моей?  - Пра есть сознание.  "Покойся  в
Священном Мире" -

27

     И  вот  однажды  мне  вдруг приходит в голову  включить радио послушать
общую  трепотню  и  я слышу всеобщие  восторги по  поводу  молнии,  Рэйнджер
попросил Пата с Кратерной передать чтобы я немедленно с ним  связался, что я
и делаю, и он говорит "Как у тебя там  с молнией?" - Я говорю "Здесь наверху
ясная  лунная  ночь,  северный  ветер"  - "Ага",  говорит  он чуть нервно  и
встревожено. "Кажется ты в порядке" - Тогда только  я вижу вспышку на юге  -
Он  хочет,  чтобы я вызвал полевую группу с  Большого Бобрового, я  пытаюсь,
никто  не  отвечает - Внезапно  ночь  и  радио взрываются  воплями восторга,
вспышки на  горизонте сверкают  подобно  предпоследней строфе Алмазной Сутры
(Алмазный  Резец  Обета Мудрости),  вереск  издает зловещие  звуки, ветер  в
стропилах  сторожки полнеет  подозрительнейшими дуновениями и кажется  будто
шесть недель пустынного тоскливого  уединения на  Пике Одиночества подошли к
концу и я  опять внизу, и  все  это из-за дальней молнии, дальних  голосов и
доносящегося  иногда  дальнего  бурчания  грома  -  Луна  продолжает  сиять,
затягивается тучами гора Джек, но не Пик  Одиночества, могу себе представить
как старина Джек-Снежные-Поля хмурится в их мраке - гигантское крыло летучей
мыши размером миль 30 на 60 медленно наползает, грозя вскоре погасить  луну,
которая печально в туманной дымке гибнет у себя в колыбели - Я меряю  шагами
ветреный двор и чувствую себя странно и радостно  - молния желто выплясывает
над вершинами  хребта, два  пожара  уже начались в  Пасайтеновском Лесу  как
сообщил захлебывающийся и  восторженный Пат  с Кратерной,  он говорит "Я тут
отмечаю  места, куда молния ударяет, веселые  дела"  что он вовсе  делать не
обязан это не его район и не мой тоже более 30 миль отсюда - Прогуливаясь, я
думаю   о   Джерри  Вагнере  и  Бене   Фэгане,   которые  во   время  своего
смотрительского уединения писали стихи (на Старательской и Кратерной)  и мне
хочется  их повидать  и  еще чтобы  не уходило странное чувство будто я  уже
спустился  с горы и вся эта  тоскливая хреновина  позади  - Почему-то, может
из-за  всей  этой  суматохи,  меня  невероятно  затащило  от  открывания   и
закрывания двери  в хижину, она  теперь  кажется населенной, об этом пишутся
стихи,  ванная,  вечер перед  выходными и  люди  этого мира,  нечто, и можно
чем-то заняться или кем-то быть - И сегодня уже не просто Четверг Вечером 14
Августа  в Одиночестве но Ночь  Мира  и Вспышек Молнии и  в ней вышагиваю  я
повторяя про себя строчки  из  Алмазной Сутры (ведь может же внезапно  пасть
молния  и поразить  меня  прямо  в спальном  мешке  моем  страхом Божиим или
сердечным приступом и гром грянет тогда прямо в  мой громоотвод) -  : "Когда
последователь  учения  вынужден сохранять  любое,  пусть  даже  ограниченное
суждение  о реальности ощущения собственной отдельности, реальности ощущения
отдельности  других  людей,  реальности ощущения отдельности  живых существ,
реальности ощущения  отдельности всеобщей сущности, тогда  он  хранит  нечто
несуществующее"  (в  моем  пересказе) и этой ночью  более чем когда-либо мне
видна  истинность  этих  слов -  Для  всех  этих  феноменов, то  есть  вещей
кажущихся, и  всех  ноуменов,  то есть  вещей как  они  есть,  утеря Царства
Небесного  (и не только) суть - "Сон, фантазм, пузырь на воде, тень, вспышка
молнии..."
     "Я  выясню и  сообщу тебе  --  оба-на,  еще  одна -- в общем,  выясню и
сообщу, ух-ты,  сообщу  обстановку" говорит Пат по радио  стоя  возле своего
пожароискателя  и отмечая  крестиками  места  куда  как ему кажется  ударила
молния. Он говорит  "оба-на!" каждые 4 секунды, по-моему со своими "оба-на!"
он  ужасно забавен  прямо как придуманный нами с  Ирвином  "Капитан Оба-на",
Капитан Корабля  Дураков  по  сходням  которого пробираются тайком  на  борт
всевозможные  вампиры,  зомби,  таинственные  странники и клоуны-арлекины  и
когда  корабль en route sur le voyage  доплывает до края земли и  собирается
перевалиться через край вниз, Капитан говорит "Оба-на!"

     Пузырек, тень -
     оба-на -
     Вспышка молнии

     "Оба-на", говоришь  пролив суп  на  стол  -- Конечно мало приятного, но
скользящий-сквозь-мир    должен   радоваться   всему   происходящему,   быть
беззаботным пышущим радостью засранцем - (пышущим бедствием) -  так что если
удар  молнии  разнесет  Джека  Дулуоза в  его Одиночестве на куски,  Старина
Татхагата насладится этим как оргазмом, вот и все

28

     Пссст, пссст,  говорит  ветер,  несущий грозу и  пыль ко  мне  -  Клик,
говорит громоотвод,  получая разряд  электричества от молнии ударившей в пик
Скэджит,  могучая  сила неслышно  и  бережно проскальзывает по моей защитной
мачте,  проводам  и  растворяется в земле  одиночества -  Никакого  грохота,
чистая  смерть  -  Пссст,  клик,  и  лежа  в  своей  кровати  я  ощущаю  как
содрогнулась  земля - Кажется большой пожар бушует в пятнадцати милях к  югу
восточнее Рубиновой горы и где-то возле ручья Пантеры, здоровенное оранжевое
пятно, в 10  часов электричество  тянущееся к огню бьет в этот место опять и
пожар  разгорается до катастрофических размеров, далекое  бедствие  и  я  не
удерживаюсь от "Ох-о-ох" -- Кто-то там выжигает себе глаза рыданиями?

     Гроза в горах -
     металл
     Маминой любви

     И  в  насыщенном  электричеством  воздухе  что-то вдруг  напомнило  мне
Лэйквью Авеню около Лапин-Роуд где я  родился одной  грозовой  летней  ночью
1922 года, ночью песка  на мокром  тротуаре,  наэлектризованных и  блестящих
трамвайных  рельсов,  промокших  лесов  на  заднем  плане,  апокалипсическая
паратоманоитическая[10]   детская  коляска  гугукает  на  блюзовой  веранде,
влажная, под грушевым глобусиком лампочки, и все  это  слышится мне в песнях
Татхагаты,  песнях горизонтящихся  молний и грома  барабахающего из утробных
глубин, Храм в ночи -
     Где-то около полуночи от непрерывного глядения во тьму за окном мне уже
везде мерещатся пожары,  даже  у себя под носом  у самого Грозового  ручья я
вижу три светящиеся ярко-оранжевые огненные вытянутости призрачного пламени,
которые вспыхивают и гаснут в моих напряженных и наэлектризованных зрачках -
Гроза  то  затихнет  ненадолго  то  крутанувшись   где-то   в   пространстве
обрушивается  на мою гору опять и  в конце концов я  засыпаю  - Просыпаюсь в
дождевую морось,  серость, на небе  к югу от меня обнадеживающие серебристые
просветы - на 177o 11'' где вчера был большой пожар я вижу теперь
странную  коричневую  заплатку на  заснеженной  горе  отметившую  где  огонь
бушевал  шипя  под  ночным  дождем,  возле  Грозового  и  Коричного  никаких
признаков  ночных  призрачных пожаров  - Сочится туман, моросит дождь, такой
весь трепещущий и восхитительный день и в полдень я чувствую  первозданность
Северной  зимы  принесенной  ветром  с  Хозомин,  ощущение Снега в  воздухе,
железная сероватость и стальная синева скал - "Эгегей, ну и дела!" ору я моя
свою посуду после  вкусного превосходнейшего  завтрака с  блинами  и  черным
кофе.

     Дни проходят-
     им не остановиться
     И мне не понять

     приходит мне в голову когда я обвожу кружочком 15 августа в календаре и
смотрю на часы, уже 11.30 и значит полдня уже прошло - Выйдя во двор влажной
тряпкой  я   оттираю  от   летней  пыли   свои   полуразвалившиеся  ботинки,
прогуливаюсь и  размышляю - Петли  двери в  прихожую разболтались, из печной
трубы  вывалился камень, настоящую ванну я смогу принять не раньше чем через
месяц  и мне  на это  наплевать  - Дождь опять  начинается, теперь  уж точно
зальет любой пожар -  Во сне мне приснилось  что я поругался с Эвелин, женой
Коди, что-то такое  насчет их дочки,  дело происходит в солнечном домике  на
барже  в  солнечном  Фриско,  и  она угощает  меня  самым  злобным  из  всех
ненавидящих  взглядов   за  всю   историю  человеческой  ненависти  и   бьет
электрическим разрядом, от которого меня  всего корежит до самых кишок, но я
почему-то не  должен  подавать  вида  что боюсь  ее  и продолжаю невозмутимо
разглагольствовать сидя в  своем кресле - На той самой  барже где в одном из
моих старых снов мать развлекала адмиралов - Бедная Эвелин, она слышит как я
соглашаюсь с Коди что  с ее  стороны было  глупо отдать  единственный в доме
торшер  Епископу  и  ее  сердце  колотится над ее тарелками - Бедные  сердца
человеческие, повсюду-то они колотятся.

29

     В этот  дождливый день  чтобы  сдержать  обещание  данное  себе  в  тот
апрельский день когда Джерри приготовил для нас в своем  домике в Милл-Волли
восхитительнейшее китайское  блюдо из риса я делаю на жаркой печи обалденный
китайский  кисло-сладкий соус  состоящий из  зеленой  репы,  кислой капусты,
меда, черной патоки, красного  винного  уксуса,  свекольного рассола  (очень
темного  и горького) и пока все это булькает на плите и крышка на кастрюльке
с рисом начинает приплясывать,  я выхожу во двор  и говорю "  Китайска обеда
всегда осень-осень холесая!" и  вдруг вспоминаю отца и "Чин Ли" в Лоуэлле, я
вижу краснокирпичную стену за стеклом ресторанной кабинки и дождь, пахучий и
краснокирпичный дождь, дождь китайских обедов  в Сан-Франциско, через унылые
равнины и горы я  вспоминаю плащи и обнаженные в улыбке зубы, это необъятное
неотвязное  видение  подернуто  скудными  обрывками  -  тумана  -  тротуаров
городов,  дыма  сигар и  звяканья монет  за прилавком, и  того как китайские
повара загребают круглым черпаком из  котла  рис, подносят к  нему маленькую
китайскую  чашу,  переворотом  черпака  перекидывают  в  нее  круглый  комок
дымящегося  риса  и  приносят  в   кабинку  со   всеми  этими   сумасшедшими
ароматнейшими соусами - "Китайска обеда всегда  осень-осень  холесая!" - и я
вижу поколения дождей, поколения дымящегося  риса, поколения краснокирпичных
стен  со старомодными красно неоновыми рекламами сверкающими на них  теплыми
огнями  кирпичной  пыли, ах милый  неописуемо зеленый рай  светлых попугаев,
тявкающих дворняжек,  старых Дзенских  Безумцев с  их  приколами и китайских
фламинго, которые изображены на восхитительных вазах династии Минь и  других
менее славных династий - Дымящийся рис, его аромат такой густой и  древесный
и он чистый как облака,  несущиеся над  озерной долиной  в  сегодняшний день
"китайской  обеды",  когда  ветер  подталкивает  их  молочно-струящихся  над
порослью молодых пихт к первозданным мокрым скалам

30

     Мне снятся женщины, женщины в трусиках, женщины в комбинациях,  одна из
них сидит возле меня стыдливо отодвигая мою расслабленную руку от места  где
ее тело мягко закругляется но хоть я не делаю никаких усилий к этому так или
иначе но моя рука остается там,  другие женщины и даже тетушки  наблюдают за
мной - И  в  определенный момент  эта  мерзкая высокомерная  стерва, которая
оказывается  моей женой, встает и  выходит в туалет, фыркнув и сказав что-то
пренебрежительное,  я смотрю  на  ее  узкую  задницу -  я  последний  дурак,
домашний  узник,  приговоренный  вожделеть к ненавидящим  меня женщинам, они
призывно возлагают свою плоть по всем диванам, комната превращается в  котел
забитый  мясом  женских  тел  - сплошное  безумие,  я  должен  освободиться,
пережевать их  всех,  рвануть на товарняке  вон отсюда[11] - Я  просыпаюсь и
радуюсь что надежно  защищен  дикостью гор - И ради этой грушевидной  пухлой
плоти с влажной дыркой я  готов был просидеть  ужасающие тысячелетия в серых
комнатах освещенных серым солнцем, окруженный полисменами и алиментщиками, у
дверей и  в  ожидании  тюрьмы?  Это  кровоточащая комедия. - Великие Ступени
Мудрости  горестного  понимания  свойственного Величайшей Религии  оставляют
меня при виде гарема -- Эх, да что там гарем, все мы на небесах - благослови
же  их всех их  мычащие сердца - Некоторые  агнцы женского пола, у некоторых
ангелов женские крылья и все это приходит к материнству так что простите мне
мою язвительность - извините мою похоть.
     (Хрю хрю хрю)

31

     22 августа для меня это очень важный день, именно 22-е число (много лет
подряд)  было  для меня  днем важнейшим (по  некоторым причинам) днем Первых
Скачек моего лоуэлльского детства,  прыгают мраморные камушки детки играют в
зашибалку - Это произошло в  конце  лета  той прохладной августовской порой,
когда звездными ночами деревья особенно  густо темнеют за  окном, прибрежный
песок  становится  прохладным  и  в   нем  поблескивают  маленькие  раковины
моллюсков  а через  Лунный  лик  проносится  тень  Доктора  Сакса  -  Скачки
Могиканской   Весны   были   захолустными   скачками   туманного   Западного
Массачусетса,  с  нищенскими  призами,  потрепанной  публикой,  изможденными
лошадьми и грумами из Восточного Техаса, Вайоминга и старого Арканзаса - Они
проходили   весной   и   в   них   обычно   участвовали   только   никчемные
коняги-трехлетки,  но  вот  Большой  Августовский  Кубок  был  популярнейшим
событием на него стекались сливки общества Бостона и Нью-Йорка и это было Ах
теперь  когда лето  кончилось,  у  результатов скачек,  у  имени  победителя
появляется осенний  аромат  словно  аромат яблок  собранных уже в корзины  в
Долине, аромат  сидра и  трагической  конечности, и последней  теплой  ночью
солнце заходит за старыми  конюшнями Могиканской  и печальноликая луна сияет
сквозь  первые железногустые  облака  Осени и скоро будет уже холодно  и все
застынет -
     Детские сны и мечтания, и весь  мир этот  есть ни что иное как  большой
сон, сделанный  из  просыпающейся (почти проснувшейся!) материи -  Что может
быть прекраснее -
     Чтобы завершить,  увенчать и драматизировать мое 22  августа  - в  этот
самый  день  в 1944-м был  освобожден  Париж и в  этот  жаркий  нью-йоркский
полдень  я был на  10 часов  выпущен из тюрьмы чтобы жениться на моей первой
жене, где-то в районе Чэмберс-стрит,  в сопровождении детектива с пистолетом
в кобуре - какая же пропасть лежит между меланхолично-печальным Ти-Пуссе[12]
с  его  прыгающими  камешками,  с  его  старательно  вычерченными  таблицами
результатов  Могиканских Скачек и пышущей невинностью комнатой, и коренастым
моряком со  злодейской  рожей женящимся под  полицейским  конвоем в кабинете
судьи   (потому  что  районный  прокурор  думал  что  невеста  беременна)  -
гигантская пропасть, я тогда  так  ужасно опустился, в том августе, что  мой
отец не  захотел  бы даже разговаривать со мной,  не  говоря уж  о том чтобы
попытаться  вытащить меня из тюрьмы  - И вот августовская луна сияет  сквозь
лохмотья    набежавших    облаков    уже    не   прохладно-августовских    а
холодно-августовских  и  Осень присматривается к  пихтам чьи силуэты видны в
послесумеречье  на фоне далекого  озера, небо  снежно-серебряных  и  ледяных
цветов дышащее  морозным туманом  и скоро все  будет кончено -  Осень Долины
Скэджит, но мне никогда не позабыть еще более безумную Осень Долины Мерримак
когда серебряная стонущая луна сочилась брызгами холодного тумана и запахами
фруктовых садов и дегтярно-чернильные ночные скаты крыш густо пахли ладаном,
дымом горящих дров, дымом сжигаемых листьев,  речным  дождем, прихватывающим
сквозь   штаны   холодом,   запахом   открывающихся   дверей,   двери   Лета
приоткрываются чтобы впустить ненадолго улыбающуюся яблочно  ликующую осень,
за ней ковыляет искрящаяся старушка-зима - Таинственная магия первых осенних
дней  которая  вопреки многолетним молитвам местных  сестер-монашек живет  в
лоуэлльских переулочках - индейские духи в дуплах деревьев,  в  их корнях, в
самой  земле, в глине, индейцы во  всем  -  Что-то (но  не  птица) стремглав
проносится мимо -- Шлепки весел каноэ, озеро в лунном свете, силуэт волка на
гребне горы, цветок,  утрата - Штабель  дров, сарай,  лошадь, ограда, забор,
мальчик,  земля  -  Масляная  лампа,  кухня, ферма,  яблоки, груши,  дома  с
привидениями, ели, ветер, полночь, старые одеяла, чердак, пыль  -  Изгородь,
трава,  бревно,  тропинка,  старые   увядшие  цветы,  шелуха  от  кукурузных
початков, луна, разноцветные лохмотья облаков, огни, магазины, дороги, ноги,
ботинки, голоса, витрины, двери открывающиеся,  двери закрывающиеся, одежда,
тепло, конфеты, холод, страх, тайна -

32

     Насколько я  знаю из  всего моего нынешнего  опыта,  эта так называемая
Лесная  Служба  не  более чем  прикрытие, с  одной  стороны  замаскированная
попытка  правительства ввести тоталитарное ограничение доступа людей в леса,
когда  вам  говорят,  не смейте  ставить  здесь  палатки,  не  смейте  здесь
мочиться,  делать  то-то  и  то-то незаконно а  вот то-то  и  то-то вы  себе
позволить можете,  здесь  в  Даосской  Первобытной Глуши,  в Золотом Веке  и
Тысячелетнем  Прошлом  Рода  Человеческого, а с другой стороны  форма защиты
интересов  лесопромышленников  в  результате  чего  леса  год   за  годом  в
"сотрудничестве" с  Лесной  Службой  вырубаются  всякими там компаниями типа
Бумажных Салфеток Скотта а  Лесная Служба тем временем гордо оповещает о том
сколько во  всем Лесу кубических футов древесины (как будто это означает что
у вас  лично появится хотя бы  кубический дюйм  чтобы поставить туда палатку
или  помочиться) и,  как  результат, люди всего мира подтирают себе  задницы
прекрасными деревьями -  А  что касается молний и пожаров, то  что теряет от
лесного пожара  отдельно взятый американец? и как Природа справлялась с этим
на протяжении миллионов лет?  - Размышляя об этом я лежу на животе на скамье
в лунной ночи и ощущаю бездонный ужас этого мира, во всех его самых паршивых
местах  вроде  перекрестков  ричмонд-хиллских  улиц  за  Ямайка-Авеню  и   к
северо-западу от Ричмонд-Хилл-Центра, кажется именно туда я шел одной жаркой
летней  ночью  когда  Ма  (в  1953-м)  была  на юге в гостях  у  Нин,  там я
прогуливался и  вдруг из-за того видимо что был в  глубокой депрессии, вроде
той что мучила меня  однажды зимней ночью  когда я так же вот бродил за день
до  смерти  отца  где-то  в  этом  районе и позвонил  Маделайн Уотсон, чтобы
назначить  ей  свидание и  узнать  выйдет ли она за  меня  замуж,  внезапный
приступ безумия  которым  подвержен я,  "сумасшедший бродяга  и ангел"  -- я
вдруг осознал что  нет  на всей земле такого места где этот  бездонный  ужас
рассеивался бы (Маделайн была  удивлена, перепугана и сказала что у  нее уже
есть  постоянный  парень,  наверное  до сих  пор  через  много  лет все  еще
недоумевает зачем  я ей  звонил  и  какая муха  меня укусила) (а может тайно
любит меня) (у меня только что было видение ее лица на кровати  возле  меня,
эти   прекрасно-трагические   черты  смуглого  итальянского   лица,   такого
исчерченного дорожками  слез, такого  целуемого,  округлого,  милого,  такие
всегда нравились мне) -- и подумал что даже живи я  в Нью-Йорке, поджидал бы
там меня  бездонный ужас бледных ноздреватых  лиц  телевизионных  актеров  в
узких серебристых галстуках на светских  приемах и  безысходная  унылость их
риверсдэйл-драйвских   квартир   со   сквозящими   плачущими   ветрами    на
Восьмидесятых улицах или холодный восход на Пятой Авеню с ее пустыми пивными
банками аккуратно выставленными  во дворах возле мусоросжигателей, холодная,
безнадежная  и очень  зловещая  розоватость неба  над  когтистыми  деревьями
Центрального  Парка,  нигде  ни  отдохнуть ни  согреться  потому что  ты  не
миллионер а даже если бы ты им был то всем на это наплевать - Бездонный ужас
сияющей  над озером  Росс  луны,  пихты  бессильные  помочь - Бездонный ужас
Мехико-Сити гнездящийся в госпитальных садах и изнуренные  работой индейские
дети за  рыночными  лотками чудовищно  поздним субботним вечером - Бездонный
ужас   Лоуэлла  с   цыганами   в  пустынных  лавках  на  Миддлсекс  Стрит  и
безнадежность тянущаяся над ними вдоль главной ветки  железной  дороги "B&M"
пересекаемой  Принстонским  Бульваром где деревья которым все  равно  растут
около  безразличной  реки  - Бездонный ужас Фриско,  улицы Норт-Бич туманным
утром  в понедельник и отрешенные итальянцы, покупающие  на углу сигары  или
просто глазеющие на  старых параноидальных  негров болезненно  подозревающих
весь  мир  в  пренебрежении к  себе  или даже  кретины-интеллектуалы которым
повсюду  мерещатся  агенты  ФБР  и  поэтому они  подчеркнуто  избегают  тебя
оставляя стоять  на  отвратительном ветру -  белые дома  с большими  пустыми
окнами, лицемерные телефоны -  Бездонный  ужас Северной Каролины,  маленькие
улочки среди краснокирпичных  домов по  которым зимним вечером возвращаешься
домой  из  кино - маленькие городки Юга в январе --  Ооо, в июне  - Джун[13]
Иванс мертва, прожив жизнь в  иронии, все в порядке,  все хорошо, говорит ее
заброшенная  могила подозрительно косясь  на  меня  в  лунном  свете, все  в
порядке, все  полностью в порядке, все  бесповоротно в  порядке -  Бездонный
ужас  Чайнатауна  на  заре  когда  гуляки  дубасят по  мусорным бакам  а  ты
проходишь  пьяный  и тебе  стыдно  и  мерзко  -  Бездонный  ужас повсюду,  я
прямо-таки   вижу  Париж,  Экзистенциалисты  мочатся   с   набережной[14]  -
Сострадание  - суть печальное понимание -  Я освобождаю себя от попыток быть
счастливым - Что бы ты ни делал это  лишь принижение одного за счет другого,
ты ценишь то-то и отрицаешь то-то, вверх-вниз, но если ты подобен пустоте то
тебе надо лишь созерцать пространство и хотя  в этом  пространстве ты видишь
упрямых людей  в  излюбленных ими хвастливых  личинах  и защитных скорлупках
пренебрежительно фыркающих  и  самодовольных  пассажиров  одного  парома  на
другой берег ты  все так же будешь  созерцать это пространство чья  форма --
пустота,  а пустота -  форма - О  золотая  бесконечность, эти бедолаги  лишь
часть твоей сущностной игры, прими же их и покори  своей истиной  что всегда
истинна  всегда - простите меня недотепы-мои-люди  - Я думаю следовательно я
умираю  - Я думаю следовательно я рождаюсь - Позвольте мне  быть пустотой  -
Когда мальчик замерший и  оглушенный внезапным видением не слышит как дружок
его окликает тот толкает его он не шевелится;  в конце концов дружок смотрит
на него  в  изумлении видя как  чист и истинен его транс -  никогда тебе  не
стать  снова  таким  же  чистым и  не  вернуться  после такого вот прозрения
радостно светясь светом любви, ангелом из сна

33

     Короткая   утренняя   перекличка  по   смотрительскому  радио,  смех  и
воспоминания -  7  утра,  ясное солнечное утро, и я  слышу:  "Это  30 десять
восемь  сегодня.  Сейчас  30  чисто"  Что  означает  станция   30  вышла  на
сегодняшнюю связь. Потом: "Это 32 тоже  десять восемь сегодня"  сразу после.
Потом: "Это  34,  десять восемь". Потом: "Это 33, десять семь на  10  минут"
(Отключается на 10 минут). "До полудня, ребята"
     Звучат сквозь  помехи ясным ранним утром  голоса парней из колледжа и я
вижу  как сентябрьскими утрами в кампусе они в своих  новеньких  кашемировых
свитерах с  новенькими книжками  подмышкой идут по влажным от  росы газонам,
перебрасываясь  такими  же  шуточками, их жемчужные  лица,  идеальные зубы и
приглаженные волосы,  кажется,  что  молодость  может  быть только  такой  и
невозможно  себе  представить что где-то далеко  неряшливые  бородатые  юнцы
громыхают утварью в своих бревенчатых хижинах и сквернословя таскают ведрами
воду - нет,  существуют лишь свежие милые молодые люди с отцами - дантистами
или знаменитыми профессорами  на пенсии, легко и радостно ступающие длинными
шагами по первозданным лужайкам к занимательным коричневым полкам библиотеки
колледжа - а черт, да что за ерунда, когда сам я был мальчиком из колледжа я
дрых до трех дня  и  установил  новый  рекорд  Колумбийского университета по
прогулам и до сих пор мне часто снится это что я позабыл где какие занятия и
какие преподаватели  их  ведут  и брожу  потерянно  как турист в  развалинах
Колизея или Лунной Пирамиды  среди громадных заброшенных  призрачных зданий,
слишком изысканных и призрачных чтобы там могли проводиться занятия - Что ж,
маленькие горные пихты в 7 часов утра безразличны к подобным вещам, они лишь
благоухают свежестью.

34

     Октябрь всегда  был для  меня прекрасным  времечком (стучу  по  дереву)
поэтому я столько говорю о нем - Октябрь 1954 был особо спокойным, помню как
я  тогда  начал  курить трубку  сделанную  из кукурузной кочерыжки (живя  на
Ричмонд-Хилл с мамой) сидя ночами  и сочиняя одну из моих  тщательных книжек
(осторожных книжек) попыток описать Лоуэлл как он есть в его цельности, варя
себе  по ночам cafe-au-lait  из горячего молока и Nescаfe, и  в конце концов
сев на автобус на Лоуэлл, и когда я прошелся по населенным призраками улицам
моего  детства попыхивая  своей  ароматной трубкой,  грызя  крепкие  красные
макинтошевские  яблоки, в своей японской  байковой  рубашке серобурмалиновой
смеси цветов под светло-голубой курткой, в белых ботинках с креповым ободком
(и  черной  каучуковой подошвой),  то  все по-сибирски  бесцветные обитатели
Сентровилля пялились  на  меня давая  понять что  являющийся нормальным  для
Нью-Йорка вид был шокирующим и  даже как бы женственным в Лоуэлле,  хотя мои
коричневые вельветовые штаны были ничем не примечательным старым барахлом  -
Да, коричневый вельвет  и красные яблоки  и моя кукурузная трубка и  большая
пачка  табака в  кармане,  и поэтому попыхивая трубкой но не  затягиваясь, я
ходил и пинал старые скопившиеся в водостоках листья как в те старые времена
когда  мне  было   четыре  года,  таким  же  лоуэлльским   октябрем,  и  эти
великолепные ночи в комнате местного дешевого отеля ("Станция Чэмберс" возле
старого  станционного  здания) когда  ко  мне приходило полное буддистское и
просветленное принятие этого мира как сна - прекрасный октябрь закончившийся
возвращением  в   Нью-Йорк  через  осыпанные  листьями  городки   с   белыми
колокольнями, старой  коричневой иссохшей землей  Новой Англии и кокетливыми
молоденькими  студентками  у  дверей автобуса, прибывающего в  Манхэттен  на
сверкающий Бродвей в 10 вечера, и я покупаю пинту дешевого вина  (портвейна)
и брожу и  пью и пою (продираясь сквозь двери и раскопанную 52-ю улицу) пока
на Третьей Авеню не встречаю и не кого  нибудь а Эстеллу мою старую любовь с
толпой  людей  среди  которых  ее  новый  муж  Харви Маркер  (автор  Нагих и
обреченных), поэтому я не показываю вида что заметил ее а просто поворачиваю
в ту же сторону, любопытные  взгляды, и  я  врубаюсь  как  необузданны улицы
Нью-Йорка,  думая: "Старый пасмурный Лоуэлл такой же как всегда, взгляни как
люди  Нью-Йорка  живут  в вечном карнавале,  празднике и  кутежах Субботнего
Вечера -  а чем еще заниматься в этом  безнадежном одиночестве?" И  я рву  в
Гринвич-Вилледж  в богемный  кабак  "Монмартр" уже  сильно поднабравшийся  и
заказываю пиво  в  тусклом  свете  среди  интеллектуалов-негров,  хипстеров,
торчков  и  музыкантов  (Аллена  Игера) и  около меня  сидит парнишка-негр в
берете, говорящий мне "А чем ты вообще занимаешься?"
     "Я величайший писатель Америки"
     "А я  величайший джаз-пианист в Америке", говорит он и мы пожимаем друг
другу руки, пьем за это  и  он отбарабанивает мне на  пианино странные новые
аккорды, безумные атональные новые аккорды, в старых джазовых композициях  -
Бармен малыш Эл заявляет что  это круто - Снаружи  манхэттенская октябрьская
ночь  и  на  прибрежных оптовых  рынках горят костры  в  бочках  оставленных
портовыми  грузчиками  и я  останавливаюсь у них погреть руки и делаю глоток
два  глотка из бутылки и слышу бвуумм кораблей в канале,  я поднимаю глаза а
там, те же  самые звезды  что и над Лоуэллом, октябрь, старый  меланхоличный
октябрь,  нежный, любящий  и  грустный, и я  знаю что рано  или  поздно и он
увяжется в совершенный букет любви, так мне кажется, и я поднесу его Господу
моему Татхагате,  Богу, говоря  "Господи,  Ты возликовал  - и буду я славить
тебя за то что ты научил меня этому - Господи, теперь я готов к большему - И
на  этот раз я не стану хныкать -  На  этот раз я сохраню сознание в чистоте
перед лицом того что оно есть Пустота Твоих Форм"
     ... Мир этот, осязаемая мысль Бога ...

35

     За  всю грозу так и не пролилось ни капли дождя, молнии ударяли в сухую
древесину и  пожары начали  вспыхивать  везде  по всей  необъятной  глуши, и
только потом начался ливень прибивший огонь  ненадолго - От одного  из  этих
пожаров разгоревшегося на Пекарской реке вниз по Малому Бобровому прямо подо
мной ползет большое облако мутного дыма из-за  которого я ошибочно решаю что
там тоже начался пожар но они прикидывают в каком направлении лежат долины и
в какую сторону относит дым - Еще во  время грозы я вижу красное  зарево над
Пиком Скэджит, позже исчезнувшее, через четыре дня с самолета там обнаружили
выжженный  акр  земли но это в основном сухостой  из-за  него-то и  дымит  в
районе Трех Дурней  - Но  вот начинается большой пожар у Громового Ручья и я
вижу его дым вздымающийся в 22 милях к  югу  от меня  на Рубиновом  хребте -
Сильный  юго-западный  ветер  раздувает  его  с  двух  акров  в  3  часа  до
восемнадцати в 5, радио беснуется, лесничий моего  округа добряк Джин О`Хара
вздыхает  по  радио  над  каждым  новым  сигналом  -  В  Беллингхэме  восемь
пожарников-парашютистов готовы  к  десанту в труднодоступные места  - А наши
собственные скэджитские  подразделения перебрасываются с  Большого Бобрового
на лодках по озеру и дальше  и дальше длинная горная тропа к большому пожару
- Сегодня солнечный день с сильным ветром и самой низкой за год влажностью -
Впечатлительный  Пат Гартон  с Кратерной  решает вначале  что  большой пожар
находится  ближе к  нему чем на самом деле  около  Ухающей Совы  но  ехидный
иезуит  Нед  Гауди со Старательской подтверждает вместе  с самолетом  точное
место  и  это оказывается  "его"  пожар  -  все  эти ребята ведут  себя  как
смотрители-карьеристы так  ревниво они  относятся к этим вещам - "твой"  или
"мой" пожар, как будто -  "Джин, ты там?" спрашивает Говард с Дозорной Горы,
он передает слова бригадира скэджитской команды стоящего с портативным радио
у  пожара   и   пожарных  стоящих   под  недоступной   отвесной   скалой   и
рассматривающих  полыхающий  на  ней  пожар  - "почти  перпендикулярно -  Эй
вызывает 4, он говорит что наверно можно спуститься с вершины, скорее  всего
понадобятся  веревки  и  нельзя  ли  взять  с  собой снаряжение"  -  "Окей",
подтверждает О`Хара "скажи ему чтобы  был наготове -- Четвертый вызывает 33"
-  "33" - "Маккарти уже  добрался  из аэропорта?" (Маккарти вместе с большой
шишкой  из  Лесной  Службы  летают  над  пожаром),  33  должен  связаться  с
аэропортом и выяснить что к чему "Первый вызывает  33"  - повторяется четыре
раза - "Ответ на запрос четвертого,  никак не могу соединиться с аэропортом"
- " Окей, спасибо" - Но выясняется  что Маккарти либо в беллингхэмском офисе
либо  дома, судя по всему все это  его мало заботит ведь это не его  пожар -
О`Хара откликается, добродушнейший человек, ни одного  грубого слова от него
не  слышал (не то  что  начальственный зверем глядящий Герке)  и я думаю что
если  уж суждено  мне  заметить  в сей решающий час какой-нибудь пожар  надо
будет предварить свое сообщение словами "Как ни ненавистна мне мысль о  том,
чтобы обрушить на вас груз  бед сих - " - А тем  временем природа безмятежно
пылает, природа сжигает природу - А я - я сижу и обедаю лапшей с крафтовским
сыром, пью крепкий черный  кофе, наблюдаю как в 22 милях от меня валит дым и
слушаю  радио - Осталось всего три недели и скоро я отправлюсь в Мексику - В
шесть  вечера  когда  солнце  еще  припекает  но  ветер  сильный, надо  мной
появляется самолет, "Скидываем тебе новые батареи", сообщает радио, я выхожу
и  машу им рукой,  они  машут в ответ  как Линдберг[15]  со своего аэроплана
поворачивают   и  описывают  круг  над  моим  хребтом   скидывая   с   небес
чудодейственный  тюк  который  выстреливает  из себя  парусиновый  парашют и
плывет  далеко в сторону от цели (сильный ветер)  и пока  я затаив  волнение
наблюдаю за  ним его начинает  нести прямо  за  кромку хребта в 1500-футовое
Грозовое  Ущелье но  милосердные  маленькие  пихты цепляются  за  парашют  и
тяжелый  тюк свисает со  скалы  -  домыв посуду я беру свой  пустой рюкзак и
спускаюсь вниз, нахожу посылку, тяжеленную, засовываю ее  в рюкзак и отрезав
парашют  с  постромками  потея  и  поскальзываясь  на  гальке  со  свернутым
парашютом  подмышкой мрачно карабкаюсь  вверх на вершину к моей милой старой
сторожке - за пару минут  пот высыхает и дело  сделано - Я  гляжу на далекие
огни в далеких горах и вижу маленькие воображаемые соцветия иллюзий зрения о
которых  говорится  в  Сурангама-Сутре  и  поэтому я  знаю что все  это лишь
эфемерный чувственный сон -- Какая практическая польза от этого знания? -- А
разве в чем-то есть практическая польза?

36

     Именно это-то и подразумевается под Майей, то что нас дурачат заставляя
поверить в реальность ощущения  видимости вещей - Майя на санскрите означает
обманчивость - И  почему все же мы продолжаем позволять себя обманывать даже
когда знаем  об этом?  -  Благодаря  силе привычки,  и  мы  передаем  ее  от
хромосомы к хромосоме нашим детям, но даже  когда последнее живущее на земле
существо слижет свою последнюю каплю воды с  подножия экваториальных ледяных
полей, сила привычки Майи будет неизменной, воплощенной в камнях и в горести
- Каких камнях? Какой горести? Их нет  здесь, нет сейчас, их не было никогда
-  Простейшая  в  этом  мире  истина недоступна нашему  пониманию  из-за  ее
безграничной  простоты,  т.е.  чистой  пустотности  -  Нет  ни  пробуждающих
учителей ни  истин - И  если 400 обнаженных Нагов[16], торжественным миражом
явятся  сюда через хребет и скажут "Нам было сказано  что Будда будет найден
на вершине  этой горы - и  мы  шли много лет, прошли много  стран, и вот  мы
здесь - есть ли здесь еще кто-нибудь кроме тебя?" - "Нет"  - "Тогда Будда  -
это ты" и все 400 распрострутся поклоняясь мне а я буду сидеть в совершенной
алмазной тишине - даже тогда, хоть я и не удивлюсь (к чему удивление?), даже
тогда я буду знать что Будд нет, нет пробуждающих, нет Истины, нет Дхармы, и
все лишь обманчивость Майи

37

     Утро  в Грозовом  Ущелье -  чудесная  мечта  - фьюти-фьюти-фьють  птиц,
длинные сине-бурые  тени  первозданной  туманной  росы,  солнце благоразумно
прячется за пихтами, постоянное бормотание ручья, опухшие  лентяи  деревья с
затуманенными верхушками  сгрудились вокруг озерца куда  вереницами идущих в
церковь  прихожан  капают   капли   росы,  и   вся  эта  золотисто-оранжевая
фантасмагория, все эти  эфемерности небесных светящихся цветов возникающие в
моем глазном яблоке по воле Обманчивости, барабанные перепонки моих ушей что
плавно трепещут превращая  услышанное в  звуки и  даже  сам дотошный комарик
моего  разума, различающего  и досаждающего, старое сухое дерьмо  животных в
сарае, бзиньк-бзиньк утренних  мух, несколько  облачных барашков, безмолвный
Восток Амиды[17], мощный  толчок материи оставивший после себя бугры холмов,
все  это  один  причудливый  плавный сон  запечатленный  (запечатленный?)  в
окончаниях моих нервов, и более  того, Боже мой зачем  мы  живем чтобы  быть
одураченными?  - Зачем мы дурачим себя чтобы жить - дыры в древесном шалаше,
сочащаяся с небес вода терзает печень, древесина от горной долины до бумажки
никчемной,  грязь от  сухости  до дождящего  напора,  мокни,  внутрь, вверх,
круговерть, зеленые листья червями продираются наружу в непрерывном усилии -
попииискивающий  маленький  жучок  раскачисто  медлит  похныкивает  напевает
утренняя пустотность наполненная loi[18]  - Хватит,  я уже все  сказал и нет
даже  Пустынного Одиночества  и даже этой страницы и даже слов  а есть  лишь
омертвелые представления  о  вещах  возросшие на  силе  твоей привычки  -  О
Невежественные братья, О Невежественные сестры, О  я Невежественный! об этом
ничего нельзя написать, потому что все и есть ничто, и поэтому об этом можно
писать  бесконечно!  - Время!  Время!  Вещи!  Вещи!  Почему? Почему? Глупцы!
Глупцы!  Три  Дурня Двенадцать  Дурней  Восемь и Шестьдесят  Пять  Миллионов
Циклов Бесчисленных Циклов Глупцов!  Четеващеотменянадо, а? - И это было так
для  наших  пращуров,  давно уже умерших,  давно уже превратившихся в грязь,
одураченных, одураченных, и нет  никакой такой Великой  Премудрости, которую
мы  получаем  вместе с  их хромосомными палочками - И  так  будет  для наших
прапраправнуков,  которые долго  еще  не родятся,  долго  еще будут тела  их
пространством,  грязь  и  пространство,  грязь  ли,  пространство ли,  какая
разница? - вставайте, давайте же, детки,  просыпайтесь,  - вставайте, пришло
время,  просыпайтесь  --  вглядитесь  получше,  вас  дурачили  -  посмотрите
поближе, вы спите, - давайте же, смотрите, вставайте, теперь  - быть или  не
быть, какая разница?  - Гордость,  злоба,  страх, презрение,  пренебрежение,
индивидуальность, подозрительность, дурные предчувствия, гроза, смерть, горы
-  КТО СКАЗАЛ ВАМ ЧТО  РАДАМАНТ БЫЛ ЗДЕСЬ? КТО ПИШЕТ ЧУШЬ О КТО ЗАЧЕМ ПОЧЕМУ
ЧТО  ПОДОЖДИ О ВЕЩЬ И И И И И И И И И И И И И И МОДХГРАГА НА ПА  РА ТО МА НИ
КО СА ПА РИ МА ТО МА НА ПА ШУУУУ БИЦА РИИИИ - - -  - - - И О О О О - М М М -
ВОТ - ВОТ - ВОТ - - ВОТ - ВОТ - ВОТ  -- ВОТ - ВОТ  - ВОТ - ВОТ - ВОТ - ВОТ -
ВОТ - ВОТ - ВОТ - ВОТ - ВОТ - ВОТ -

     

     КТО ЧТО ЗАЧЕМ КОГДА ИЛИАТО РAT

     

     После никогда не случилось Вот все что есть в том чего нет - Бумм
     Вверху в долине
     и внизу у горы
     Птица  -  Про-снись!   Про-снись!  Про-снись!  Про-  Проснись  проснись
проснись ПРОСНУЛАСЬ
     ПРОСНУЛАСЬ ПРОСНУЛАСЬ
     ПРОСНУЛАСЬ
     СЕЙЧАС
     Вот мудрость
     тысячелетней крысы
     - Отличного экземпляра, прекрасной териоморфной[19]
     Крысы
     тьма тьма тьма тьма взмах взмах взмах взмах тьма тьма тьма тьма
     взмах взмах взмах взмах
     тьма тьма тьма тьма
     взмах взмах взмах

38

     Меч  и  т.п.,  плоскость весла или  бедствия,  порывистый юноша  пахнет
насильем,  плавный ветра  порыв; взорванный  листьев  поток, воздуха,  звука
трубы  или  горна,  упреком заслуженный Взрыв что порох ружейный, обвиненье,
Упадка  вина  очевидна;  порицание  и  Осужденье  Биения  гама   крикливого,
Горячечно  бредьте  бессвязно,  горите  преступным  пламенем,   отбрасывайте
отблески  пламени,  и  стихните,  безупречно  невинные,  светочем,  факелом,
безупречны,  струенье  огня  безупречного,  что  рвется  наружу  рвущийся  к
действию,   упрека  достоинство,   укоряющий  пламень,  Очерти  им  деревья,
дотронься коры, очерти, обесцветь, обели, и так  ты наметишь тропу или путь,
кали  их,  кали  и  очисть,  орехи  от скорлупы,  обведи  же кору  белизной,
деревьям,  белопятная  их  лик  белизны,  лошадь,  корова,   и  тоже   белы,
blancmange[20],  и подобны  гербу, их миру яви  ты Медузой,  морским древним
мхом,  объяви  громогласно,  значеньем  гербов,  накрахмаль  кукурузным  или
крахмалом  иным,  гербом  разукрась, утончи, насыться  искусством нарисовано
рисовым  абрисом  ласковых,  мягких,  бальзамом  умащенных  рук  утонченных,
геральдиста искусство изящество в очерчивании иль описании поверхностей, рук
ластящихся, абриса рук,  талант  воплощения гордости,  расплыв артистической
бледности, умеренность, белая ласка, грациозная милая,  бледная маска, лести
бесцветность,  беззащитная  мира  чистотность,  белая  последняя  бледность,
безрадостна  холодная  точеность, не вырисована не напечатана и не, отметины
бесцветна оголенность, пустынная,  пустая, полая,  бледна, туманной мутности
бесхитростно полна, от нее слабеет взгляд, бумага мягчеет и полнится влагой,
в ней  селятся туман  и облака,  форма прозрачна и  пуста, жаркая  и влажная
игра, никчемна темна и смутна,  сияет незаполненная пустота, пустотность ума
размытость  пятна,  белесый  звук   овечьего  блеянья,   одеяльно-шерстяного
овечьего  блеянья,  на  все  стойло   блеянье,   покрывалом   над  лошадиным
кровоистечением   кровотечение  течение   течение  крови  течение,   большим
покрывалом или одеялом нарисована кровь как она вытекала...

     И чьей-то кровию темнеет покрывало
     Постыдный рев прогоркл как деготь
     Так горн вопиет позорящим гласом
     Корежит  лесть землю вкрадчивым треском И медленна речь та что  льстиво
загладит
     пятна вины
     так говорится
     В Ирландском Замке Льстецов

     Взрывайся, мольбою разразись или прославь
     Ту часть узды, что в верности[21]
     Пребудет
     Россказней болтуна

     Пустая похвальба -
     борьба, удар в лицо иль, хм, бравада

     Собери на застолье побольше господ благородных
     и к мясу подливку погуще подай,
     Чтобы неторопливо торговые сделки
     потом удавались,
     Неплохо прожарено мясо

     Теперь понимаешь?

39

     Луна -  луна  выглядывает  из-за  горы подглядывая  за  миром  большими
печальными  глазами, затем оглядывается  по сторонам показав свое  безносие,
океанические  щеки и  пятнистый подбородок, и О  этот круглый  скорбный  лик
старины Луны, ОО,  и эта кривая улыбочка печального  понимания обращенная ко
мне, к тебе - она такая замученная как женщина которая целый день занималась
уборкой  и не успела отмыть себе лицо -  она смеется -  и  говорит "И стоило
ради этого сюда  вылезать?" - Она говорит "ОО  ла  ла" и в уголках  глаз  ее
возникают морщинки и она глядит  поверх  горных  хребтов,  желтая как слепой
лимон, и О она печальна  - Она позволила Старику Солнцу пройти первым потому
что целый месяц до этого он преследовал ее, и вот она выходит поиграть с ним
в кошки-мышки, опаздывая -  У  нее румяный размазанный рот  как  у маленьких
девочек не умеющих пользоваться помадой - На лбу шишка огненного камня - Она
лопается по швам от лунной дородности и лунного жира и золотого лунного огня
и над ее Вечными Золотыми ангелами сыпется дождь эфемерных цветов - Она есмь
Господь   и  Его   Величество  Лесбийский  Король  пурпурно-синих  просторов
чернильного королевства - И хотя солнце оставило свой разрушительный отблеск
она выглядит невозмутимой и уверенной что через минуту его огонь в очередной
раз уступит  и  тогда  она посеребрит ночь  и взойдет выше,  она торжествует
катящимся на восток  коленопреклонением земли --  На ее крупном рябом лице я
вижу свадебные розы (и планетарные кольца) - Мешанина морей метит ее гладкую
кожу,  нрав ее  подобен  сухой пыли и  мохнатым камням -  Соломенные  комары
улыбающиеся  с  луны  зудят  бззз  -  Она  носит   легкую  лавандовую  вуаль
приглушающую  сверкание  огней, изящнейшую  шляпку  с вплетенными  розами  и
гирляндами и одетую  набекрень, она сверкает и вот сейчас спадет  как волосы
чистейшего  огня и  станет вскорости  вуаль  ее тускла скрыв круглую тяжелую
кручину - хрясь  ух ты  ну  дела  и  черепом  кругла изогнута костяная тоска
таится  в  мутно-серебристой пряже сочленений лунных - что схожи с насекомой
лапкой -- И буйным черным пурпуром вуаль туманит запад, лик затмит, завесой,
тайной, шшш -  Скоро  скоро затмит она лик  свой темной вуалью --  и  вместо
выразительной печали  воцарится  тайна  --  А  сейчас  ровной  ухмылкой луна
выражает свое округлое почтение нам лунатикам -- Что ж, я не против - Сейчас
это всего лишь старый степенный шар дородно вплывающий  в поле зрения потому
что все мы вращаемся вверх нелепыми  тормашками в планетарном вращении и все
придет на круги своя, так к чему тогда все  эти позы и красивости? - В конце
она  сбрасывает свою вуаль ради  более  чистых пастбищ,  она  уходит  в иные
сферы,  ее  вуаль опадает  маленькими  полосками  шелка  мягкими  как  глаза
младенца и  мягче его  снов  об агнцах  и феях  -- Увальни облаков рябят  ее
подбородок  - Ее круглые усики  подкручены  вверх  и топорщатся как  у Чарли
Чаплина  -  Ни одно  дуновение ветерка не  сопровождает  ее восход  и  запад
остается  недвижно-угольным  - и  юг розовато-лилов и  героически-величав  -
Север: белые полосы  и  лавандовые  шелка  льда  и  арктических  неколебимых
пустошей --

     Луна - это часть меня

     

40

     Однажды утром  я обнаружил медвежьи  испражнения  и следы там  где  это
незамеченное чудище вытащило консервные банки замерзшей сгущенки, сдавило их
в  своих апокалиптических когтях и прокусило  безумно  острым  зубом пытаясь
высосать прокисшую массу - Никогда  такого не видывал, и в туманных сумерках
я  сижу и смотрю вниз с таинственного Голодного Хребта покрытого затерянными
в  тумане  пихтами и  невидимо горбящимися  пиками,  туманный ветер  несется
морочной  метелью,  и где-то  в  этом  Дзенском Таинственном  Тумане  бродит
Медведь,  Первобытный  Медведь -- и  все это принадлежит ему, его  дом,  его
двор, его владения, Царь-Медведь который может размозжить мою голову когтями
и сломать  мне позвоночник как  веточку  - Царь-Медведь оставивший громадные
загадочные груды  черного кала  возле моей мусорной ямы - Какой-нибудь Чарли
сидит у себя на ранчо почитывая журнальчик, а я пою среди тумана, но Медведь
может придти и взять нас  обоих -- Как же  велика его  мощь - Он благородный
бесшумный  с  любопытством  разглядывая   меня  крадется   сквозь   туманные
неизвестности Грозового  Ручья -  Знак Медведя в сером ветре Осени - Медведь
отнесет меня в колыбель - Он отмечен печатью крови  и  пробужденности  - Его
лапы перепончаты и мощны - говорят  его можно  почуять за сотню ярдов против
ветра -  Его глаза сверкают в  лунном свете - Они  с матерым оленем избегают
друг друга  - И он не явит себя в таинстве беззвучных туманных теней, хотя я
жду  весь  день, будто он -  Медведь непостижимый и  видеть  его не надлежит
никому -  Он хозяин  всего Северо-Запада,  всех Снегов  и  владыка гор -  Он
бродит  среди   неизведанных  озер  и  ранним  утром  алмазный  чистый  свет
оттеняющий горные склоны пихт  заставит  его уважительно  моргнуть  - За его
спиной тысячелетия  блужданий  -  Он  видел  как пришли  индейцы  и  Красные
Мундиры[22] и как  они ушли и он увидит это  опять  - Он  постоянно, если не
выходит к ручьям, слышит  успокаивающе-восторженный шелест тишины, он всегда
чувствует  как непрочен  материал из которого сделан этот мир,  и никогда не
рассуждает, не кивает понимающе, не вздыхает, но грызет и роет, грузно бредя
среди  коряг и пней не обращая внимания ни на вещи безжизненные  ни  на вещи
живые - Его  большая  пасть чавкает чем-то  в ночи, мне слышно  это с другой
стороны гор в свете звезд - Скоро он выйдет из  тумана,  громадный, придет и
станет   смотреть  в  мое  окно  большими  горящими  глазами  -  Он  Медведь
Авалокитешвара

     Я ожидаю его

41

     Посередине моего  полуночного сна  внезапно начинается  сезон  дождей и
дождь   тяжело  хлещет  по   лесу,  по   выгоревшим  подпалинам   пожаров  у
Мак-Аллистеровского и Грозового Ручьев, и пока где-то в лесах люди ежатся от
холода я  лежу  в своем теплом  как  печка  спальнике, сплю и вижу  сны, мне
снится что  я  плаваю в холодном сером бассейне  который кажется принадлежит
Коди с Эвелин, во  сне над моей головой льет такой же дождь, я гордо вылезаю
из  бассейна и  отправляюсь выудить  что-нибудь  из холодильника, два "сына"
Коди (на самом деле Томми и Брюси Палмер) играют  в кровати, они видят как я
вытаскиваю  масло  -  "Слушай  --  а   сейчас  слышишь?"  (это  про  меня  и
холодильник)(будто крысиное шебуршание) -  я  не  обращаю внимания, сажусь и
начинаю поедать тосты с изюмом  и  маслом  и Эвелин  возвращается домой, она
видит  меня  и  я  гордо сообщаю  о том  как плавал -  Мне  кажется что  она
разглядывает мои тосты неодобрительно, но она говорит "Ты чего, не  мог себе
чего-нибудь получше раздобыть?" - Протекая сквозь зовущееся  всем, что  твой
Татхагата, я  опять  воплощаюсь в Фриско идущим  в  сторону Скид Роу  Стрит,
которая  смахивает  на  Ховард-Стрит  но  вовсе  не она  а что-то вроде 17-й
Западной в  старом Канзасе полная захудалых баров  с крутящимися  дверьми, я
иду и  вижу полки уставленные бутылками дешевого вина  в Дилби, большом баре
на углу где собирается местная  публика и  бродяги, и в тот же момент мне на
глаза попадается газетная история о крутых ребятах из  колонии для малолеток
в  Вашингтоне   (рыжих,   свирепо  выглядящих  брюнетах,   угонщиках  машин,
закоренелых и юных), они сидят  на парковой скамейке прямо перед Капитолием,
только что  из тюряги, в газете  крупным планом напечатано  фото  брюнетки в
джинсах  посасывающей  Кока-колу из бутылки и  в  статье  говорится что  она
известная соблазнительница и отправила в колонию дюжину парней за попытку ее
трахнуть, хотя и (как  видно на фотографии) нарочно выставляется перед ними,
видно как  ребята  развалившись  на  скамье глазеют  на  нее, улыбающуюся  в
фотокамеру, и во сне я страшно зол на нее за то что она такая сука, но когда
просыпаюсь я понимаю  что  все это лишь  выдуманные ею  трогательные попытки
заставить одного из этих парней обрюхатить ее, чтобы она смогла стать мягкой
и  любящей матерью с малышом у груди, Мадонной  Неожиданной - Я  вижу эту же
самую банду подростков  входящей  в Дилби и думаю что мне не стоит идти туда
сейчас -  Вверх  по  Бродвею  и Чайнатауну я брожу повсюду  ища чем  бы себя
занять но этот  Фриско-Из-Сна бесцветен,  полон деревянных домов, деревянных
баров, подвальных  кафе и каморок, все это  похоже  на Фриско 1849-го  года,
только вот унылые бары горят неоном как в Сиэттле, и дождь - Я просыпаюсь из
этого сна  и слышу как холодный нагоняющий дождь северный ветер оповещает  о
конце пожароопасного сезона - Пытаясь воскресить  в памяти  все  подробности
сна  я  вспоминаю  слова Татхагаты,  сказанные  Махамати: "Как  думаешь  ты,
Махамати,  можно  ли   считать  такого   человека   (пытающегося   вспомнить
подробности сна, хоть это всего лишь сон) мудрым или глупцом?" - О Господи я
все понимаю --

     Туман вскипая стекает
     с хребта - горы Чисты

     Туман под вершиной
     - сон Продолжается

42

     Никогда в жизни я  не  видел более основательного человека  чем старина
Блэки Блэйк с которым я встретился  в школе пожарников где все мы проторчали
неделю  разгуливая в медных касках и учась окапывать огонь  противопожарными
траншеями так чтобы он задохнулся (и проводить рукой над холодными угольками
чтобы  в  этом  убедиться),  как  пользоваться   азимутом,  засечь  пожар  и
откладывать  вертикальные  углы  на  пожарном  определителе -  Блэки  Блейк,
рэйнджер округа Гласьер, отрекомендованный мне как величайший старожил  этих
мест Джерри Вагнером - Джерри был уволен с работы в государственном пожарном
ведомстве  из-за  обвинения  в  прокоммунистических  настроениях  (наверное,
сиживал на левацких собраниях в Рид-колледже и трепался в своем анархистском
стиле)  выдвинутого ФБР-овскими любителями совать нос не  в свое  дело  (вот
ведь ерунда, как будто он мог был подкуплен Москвой чтобы бегать по ночам то
в  лес разжигать пожары то  опять  назад на смотрительский пост,  или чтоб с
маниакальным  блеском  в  глазах  стучать  по клавише  передатчика  создавая
радиопомехи) - старый Блэки  сказал "Вот ведь хреновина, настоящая  дурь что
его вышибли отсюда - малыш был охренительным пожарным, хорошим смотрителем и
хорошим парнем - Кажись в  нынешние времена никто уж и вякнуть не моги чтобы
ФБР не  начало его тормошить - Я вот че думаю, хочется мне чего сказать, так
я  это и  говорю - А такие  штучки у  меня во  где  сидят - взяли да выперли
такого парня  как Джерри"  (так вот  Блэки  и разговаривал) -  Старый Блэки,
годами  не вылезавший  из леса,  лесоруб-старожил живший в  этих  местах  во
времена  первой  мировой,  Индустриальных Рабочих Мира[23]  и эвереттовского
расстрела[24], описанного у Дос Пассоса[25] и  в левацких анналах  - Что мне
нравилось   в   Блэки  так  это  его  искренность,  и  более  того  какая-то
Бетховенская Печаль, у  него были  большие грустные черные  глаза, ему  было
шестьдесят,  крупный,  сильный,  мужественный,  с  сильными  руками,  прямой
осанкой - все его любили - "Думаю чем бы Джерри ни стал заниматься он всегда
найдет  как  поразвлечься  -  знаешь  у  него  была девчонка-китаянка там  в
Сиэттле, О он  умел  поразвлечься  -" Блэки  видел  в Джерри  молодого себя,
Джерри  ведь  тоже  вырос  на  Северо-Западе,  на  ферме в  дикой  глухомани
восточного Орегона,  и  провел  все  детство лазая  по этим скалам,  ночуя в
недоступных ущельях и молясь Татхагате на  горных вершинах, залезая  даже на
такие громадины  как  гора  Олимпус  или  Пекарская  -  я  вижу  как  Джерри
карабкается горным козлом на Хозомин - "И какую же уйму книжек он прочитал",
говорит Блэки "Про Будду и все эти  дела, вот уж точно парень с головой этот
Джерри" - В будущем  году Блэки пойдет на пенсию,  вообразить не могу чем он
станет заниматься,  но мне представляется  одна картина как он в одиночестве
уходит на далекую рыбалку и я вижу как он сидит себе у ручья свесив удочку и
уставясь в землю у ног, печальный, огромный как Бетховен,  размышляя кто  же
он Блэки  Блейк есть в конце концов  и что такое  этот  лес, и  сидя так без
шляпы один в лесу он  наверняка протечет сквозь до того величайшего  полного
знания - В первый  день  сезона  дождей  я слышу как Блэки говорит  по радио
смотрителю своего округа Гласьер "Слышь, вот че мне от тебя надо: сделай там
у себя наверху инвентаризацию всего барахла и притащи список сюда на станцию
-" Он говорит: "Посидишь тут  за меня у радио, здесь где-то на тропе  лошадь
затерялась схожу-ка я  ее  разыщу", но я-то понимаю что  Блэки  просто хочет
пройтись по горной тропе, на воле, подальше от радио, среди лошадей, лес для
него  --  это как  отче наш -  И  вот  он  старина Блэки, здоровенный Блэки,
отправляется  за лошадью в мокрые  горные  леса, а  в  8000 миль от него  на
вершине  храмоподобной  японской  горы,   молодой  его  почитатель,  отчасти
последователь в познании  и полнейший последователь в лесу, Джерри,  сидит в
медитации  около  чайного  домика стоящего среди сосен  повторяя, с  обритой
головой  и сложив руки, "Наму Амида Бутсу" - И  туманы Японии неотличимы  от
туманов штата Вашингтон и чувствующее существо[26] то же самое и Будда также
древен  и истинен как и в любом другом  месте  -  Солнце так же  безрадостно
садится  в Бомбее и  Гонконге  как  и в Челмсфорде  штата  Массачусетс - И в
тумане я взываю к Хань-Шаню -- и не слышу ответа --

     Звучанье тишины лишь
     тебе станет Наставленьем

     - И после разговора который был у нас с Блэки от его искренности у меня
щемит сердце - вот такие вот дела,  мужчины есть мужчины  - И  разве Блэки в
меньшей степени мужчина лишь из-за того только что не был никогда женат и не
прислушался к  зову  природы  размножаться и  плодить  подобия  себя самого?
Однажды будущей зимой в дождливую ночь он будет раздраженно копошится у огня
опустив кроткие глаза и с задумчивым выражением на  хмуром  лице,  и приидут
алмазные и  лотосовые  руки и  обовьют розою чело его (чтоб мне провалиться)
(ошибиться в своей догадке) -

     Одиночество, Одиночество,
     чем заслужило Ты имя свое?

43

     По воскресеньям, просто из-за  самого факта что сегодня воскресенье,  я
начинаю вспоминать, или  еще  можно сказать  так,  заведующую  памятью часть
моего мозга сдавливает какой-то спазм (О щербатая луна!), воскресенья в доме
тетушки Жанны,  в  Линне, кажется дядя Кристоф еще жив,  а я сижу  и попиваю
ароматный  и обжигающий черный кофе только что отлично  пообедав спагетти  с
густейшим  соусом (берешь 3 банки  томатной  пасты, 12  чесночных долек, пол
чайной ложки майорана, ложку базиликовой пасты и добавляешь лук)  и десертом
из  трех  восхитительных кусочков арахисового масла  смешанного  с изюмом  и
сушеными  сливами  (вот ведь  гурманский десерт)  кажется  я  вспоминаю  дом
тетушки Жанны  именно из-за этого послеобеденного довольства когда все сидят
закатав рукава рубашек,  курят, потягивают кофе и разговаривают - И опять же
из-за  воскресного дня мне вспоминаются вьюжные воскресенья когда мы с папой
и Билли Арто играли в футбольном матче имени Джима Гамильтона организованном
Паркеровской Компанией, а потом  опять папа закатывал рукава и  дымил  своей
сигарой  о простое человеческое счастье таких моментов - и еще конечно из-за
моих прогулок (в зимнем туманном холоде) для аппетита пока варятся спагетти,
мозговой  спазм  неотвязный  как  тик  приходит  опять,  теперь  это  долгие
воскресные предобеденные прогулки  под падающим снегом, мой разум задыхается
от затопляющих его воспоминаний вызывающих загадочный  тик, спазм, он рвется
наружу  и я думаю о том как сладостно чисто  все человеческое  - вот стебель
моего  цветка  сердце мое болит о человеческом - воскресенье - воскресенья у
Пруста  и  эх  о  воскресеньях  пишет  (и  прячет  написанное)  Нил Кэссиди,
воскресенья в сердцах наших,  воскресенья давно умерших Мексиканских Грандов
помнивших Оризаба Плазу и церковные колокола полнящие воздух как цветы

44

     Чему же я  научился на Гваддаввакаламаваке? Я понял  что ненавижу  себя
потому что сам  по себе я это я и не более и как это однообразно быть одно -
образ -- потряс - атас -  вас - нас - фраз - Я научился непочтению к вещам и
Хань-Шань всучил мне тряпку в руки[27] а я не - я научился учиться учился не
учился  ничему - И Э У - В один из этих дней я чуть не довел себя до безумия
потому  что в моей  голове вертелись такие вот выкрутасы, прошла  всего лишь
неделя  и я  уже  не знаю куда мне  деваться, пять безликих  дней проливного
дождя и холода, я хочу спуститься вниз ПРЯМО СЕЙЧАС потому что запах лука от
моих рук  которыми я  подношу  ко  рту собранную  на  горном  склоне чернику
внезапно напоминает мне запах гамбургера, сырого лука, кофе и  посудомоечной
машины  которым пропахли все забегаловки Мира куда  мне внезапно так хочется
вернуться, посидеть на  круглом  стуле с  гамбургером, прикурить  сигарету к
чашечке кофе и пусть  дождь течет себе по  краснокирпичным стенам, ведь  мне
есть куда идти, и есть  чем заняться, писать стихи о сердцах  человеческих а
не о камнях  - мое Одинокое Приключение нашло меня найти  мной найдет во мне
такое полнейшее ничто  что его  не назвать даже отсутствием  иллюзий  -  мое
сознание в лохмотьях -

45

     И вот приходит последний  день моего Одиночества  - "На крыльях быстрых
как  медитация"  мир  щелчком  встает  на  место  стоит мне  проснуться (или
"быстрых как мысли любви") - Старые ошметки бекона все еще валяются во дворе
и  бурундуки  пощипывают  и  раздергивают  их  целую неделю  показывая  свои
маленькие умилительные белые животики и  иногда застывая неподвижно в трансе
- Причудливые рыскающие повсюду птички  и голуби подчистили всю мою  чернику
прямо с  кустиков  -- птички  небесные питающиеся порождениями земными,  так
было сказано -- ха, моя черника, это их черника -- и каждый мой кусочек  для
них громаден как  арбуз - я похитил у них  двенадцать грузовых составов пищи
--  мой последний  день на  Пике Одиночества, теперь  никто  не помешает  им
трещать и  трещать - Теперь  я отправляюсь на Пик Мерзости к  шлюхам вопящим
требуя  горячей воды - Вся эта история, моя жизнь в  горах, смогла произойти
благодаря Джерри  Вагнеру научившему  меня лазить  по горам (Маттерхорн  той
безумной осенью 1955-го, когда все Северное Побережье сходило с ума на почве
сильнейшего религиозного  битничества и исступления  зловеще  завершившегося
самоубийством Розмари,  история уже поведанная в соответствующей Легенде)  -
Джерри,  как я  уже  говорил, помог мне  подобрать  рюкзак,  пончо,  пуховый
спальник, туристический  примус  и отправиться в горы с походным рационом из
изюма и арахиса в рюкзаке - моем прорезиненном рюкзаке, так что каждой ночью
вплоть до  самой последней  ночи на Одиночестве стоило мне вытащить  из него
пару пригоршней изюма на закуску, резиновый привкус арахиса с изюмом вызывал
во мне поток воспоминаний о том какое море различных причин принесло меня на
Пик Одиночества и в эти Горы, о теории которую мы разработали во время наших
долгих вылазок, про "рюкзачную революцию" и миллионы "бродяг Дхармы" по всей
Америке  забирающихся в горы  для медитаций и отвергающих общество О Эге-гей
дайте  мне  общество, дайте  мне  прекрасноликих  шлюх  с  полными  плечами,
выступающими  буграми  мускулов  и толстыми жемчужными щеками,  засовывающих
руки себе под платье обхватывая голые ноги (ах эти впадинки на коленях и ээх
на  лодыжках)  кричащих  мадам  "Agua  Caliente[28]", бретельки  их  платьев
приспущены  до  локтей  так что  сдавленные  груди  почти вываливаются, удар
могучей природы, виден  маленький  кусочек бедра  там, где  оно переходит  в
заколенную выемку и темноту  уходящую под - И не то чтобы Джерри отрицал все
это, но  хватит! хватит скал, деревьев  и мельтешащих  птах! Хочу  туда, где
фонари, телефоны и смятые постели с женщинами, где под пальцами ног  толстые
мохнатые ковры, где страсти затмевают безмыслие потому что в конце концов не
все ли равно Тому-Кто-Протекает-Сквозь-Все? - И как же мне быть со снегом? Я
говорю о настоящем снеге  который становится  в  сентябре как  лед так что я
больше не могу уминать его  в ведре - Я лучше займусь бретельками на платьях
рыжих  красоток  Боже милостивый  и лучше буду бродить вдоль краснокирпичных
стен вероломной самсары  чем по  этой грандиозной  складчатой  гряде  полной
всякой дребедени уязвляющей своей гармонией и загадочным громыханием земли -
Ах  это было вовсе неплохо вздремнуть днем в траве, в Тишине, вслушиваясь  в
таинственные радио звуки - и неплохи эти последние закаты когда наконец-то я
точно знаю что они последние, опускающиеся в прекраснейшие  багровые  океаны
за зубчатыми скалами - Нет, Мексико-Сити субботним  вечером, ага, в комнатке
где  есть  шоколадные конфеты в коробке,  босуэлловская биография Джонсона и
настольная лампа возле кровати,  или Париж осенним днем наблюдая за детьми и
их няньками  в ветреном  парке с железной изгородью  и старой скульптурой на
постаменте  -  ага,  могила  Бальзака  -  В  Одиночестве, теперь  я научился
Одиночеству, а там за всем неистовством мира одиночества  не существует, там
все незаметно совершенно -

46

     Серые  птицы  радостно  подлетают   к   каменистому   двору  и,  быстро
сориентировавшись, начинают клевать  всякую мелочь  - маленький бурундучонок
беззаботно  бегает  среди  них  -  Птицы шустро мотают головками  косясь  на
порхающую над ними  желтую  бабочку  -  Меня  подмывает выбежать  за двери и
закричать  "Эге-гей" но это было бы слишком пугающим  испытанием для их

     

маленьких бьющихся  сердец  -  Я закрываю  все  свои
ставни  по  всем четырем  сторонам света и  сижу  в темном доме, только одна
дверь  остается открытой, и я замечаю  как ярок  и тепел  солнечный  свет  и
воздух, и мне кажется, что тьма выдавливает меня сквозь последнее ведущее  в
мир  отверстие -  Это  мой последний  полдень,  я  сижу  и  думаю  об  этом,
интересно, что  чувствуют заключенные в последний день  20-летнего срока - Я
могу лишь сидеть и пытаться вобрать в себя все это - Шест анемометра сложен,
все уложено, мне осталось только забросать  мусорную яму,  вымыть кастрюли и
до-свидания,  оставив  радио завернутым в ткань, засунув  под дом антенну  и
присыпав известкой туалет -  Каким печальным выглядит мое дочерна загоревшее
лицо в затемненном  закрытыми ставнями окне, очертания его напоминают  мне о
том что полжизни прожито, это уже почти зрелый возраст, разложение и страсти
готовы  привести  меня к сладкой победе  золотой бесконечности  -  Полнейшая
тишина,  безветренный полдень, маленькие  пихты  высохли и покоричневели, их
летнее рождество окончено и  теперь уж скоро  бури покроют инеем и  завьюжат
всю  округу  - И не станут тикать  ни одни часы, не станет тосковать ни один
человек  и пребудут  молчаливыми  снег и погребенные им камни, а Хозомин как
всегда будет  неясно вырисовываться  и грустить беспечально  -  Прощай,  Пик
Одиночества, ибо  познал ты  меня как есмь - Да  парят ангелы неродившиеся и
ангелы  погибшие над  тобою подобны  облаку и  окропляют  тебя  подношениями
золотых  вечных цветов - Текущее  сквозь все протекло теперь и через меня  и
через  этот мой карандаш и больше  нечего добавить  -  Маленькие пихты скоро
станут большими - Я бросаю последнюю консервную банку вниз по крутому склону
и слышу  как она грохочет весь путь  в 1500 футов и это опять напоминает мне
(из-за  большой  свалки  консервных  банок накопившихся  от  смотрителей  за
пятнадцать  лет)  о великой  лоуэлловской  свалке  на  которой мы играли  по
субботам  среди  ржавых автомобильных  останков  и  куч  смердящего мусора и
считали  это  великолепным,  все  это  включая   старые  горделивые  авто  с
изуродованными    проржавевшими    сцеплениями    валяющиеся    под    боком
суперсовременной  с иголочки автострады проложенной от самого центра  вокруг
бульвара  и  до Лоуренса  -  последнее одинокое позвякивание  моих консервов
Одиночества   в   безлюдной   долине,   которому,   обнаженный,   внемлю   с
удовлетворением --  В  таком  далеком  далеком  отсюда  начале  времен  было
смерчеподобное  пророчество  гласившее что  все мы  плача  будем  сметены  и
унесены  как  щепки  -  Люди  с  усталыми  глазами уже понимают  это  и ждут
наступления  бесформенности и распада - и все же  может быть сила любви в их
сердцах не ослабла и осталась той же, просто  я не знаю больше  что означает
это слово - все что мне нужно сейчас это порция мороженого

47

     За  63 дня я оставил после  себя горку дерьма размером с новорожденного
младенца - вот в чем женщины превосходят мужчин - Хозомин даже не шевельнула
бровью - Венера  кроваво встает  на востоке, это последняя ночь  и мне тепло
несмотря на холод  Осенних ночей пронизанных таинством синих камней и синего
пространства - Через  24 часа  я уже буду у Скэджит-ривер и усядусь скрестив
ноги  с бутылкой  вина  на  опилочном  круге  оставшемся  от  пня  -  Звезды
приветствуют меня -- Теперь я знаю тайну горного струения -
     Окей, хватит с меня -
     Текущее  сквозь  все  протекло  и  через  кусочки  изоляции  валяющиеся
выброшенными нет не просто  выброшенными во дворе,  это те самые кусочки что
были когда-то частью большой нужной людям  изоляции, но теперь  они не более
того  чем являются,  текущее  сквозь  все столь ликующе что я подбираю их  и
кричу про себя всем  сердцем  своим Хо-Хо я кидаю их на запад в сгустившееся
сумеречное молчание и они  проплывают в воздухе маленькие черные штуковины и
шлепаются  на  землю,  вот  так-то вот  - Это  блестящие коричневые  кусочки
пластика, и  когда я говорю так что это были  блестящие  коричневые  кусочки
пластика  неужели  же  я  действительно  считаю  что   это  были  "блестящие
коричневые кусочки пластика"? -
     Это истинно для кусочков изоляции, для меня и для тебя -
     Завернув все эти  открывшиеся безмерности самопознания  в один саван, я
начинаю свое скольжение  "победной поступью Тарквиниуса"[29]  вниз  во  мрак
мира обусловленного,  видение  вечной  свободы вспыхивает в моем  мозгу  как
лампочка - просветление - пробуждение --  неведомые приключения  чья природа
свет бессвязно вырисовываются передо мною и я прозреваю сквозь них  все, ур,
арг, оих, элло -
     Дождись меня, Чарли,  я спущусь с человеком  дождя -- И  ты увидишь что
ничего никогда не было  -  Звонит новый черный  фраон -  Да фа ла  бара, гии
меэрия  - слышишь?  -- Да  что  за  хуйня,  мне осточертело тужиться  что-то
сказать; все равно  в этом нет никакого  смысла - Eh maudit Christ de bateme
que s`am`fend![30] - Да разве может что-нибудь закончиться?

     

     Перевод: Миша Шараев, bum.shankar@newmail.net


ПРИМЕЧАНИЯ


     -------------------------

     * На самом-то деле Desolation Angels это больше Ангелы Опустошения, чем
Ангелы Одиночества (Desolation - хитрое  словцо), просто по другим  делам не
срослось  (хотя  Опустошение  в  миру и  Опустошение в одиночестве  мне тоже
нравится,  потому  что   "пустота"  есть),  а  Ангелы   Опустошения  это  из
Апокалипсиса,  ангелы  которые  появятся  в  Судный  День,  в   начале  всех
последующих событий.


      
     [1] Северное Сияние

      
     [2] Banana-splits -- на самом  деле это скорее такое  особое мороженое,
когда  в  расщепленный банан  кладется  мороженое, фрукты  и прочие  вкусные
штуковины

      
     [3]  Любопытная история,  но  я  вот  спросил одного  американа,  и  он
подтвердил, что перевод правильный, и катера действительно ныряют под плоты,
на которых стоит публика. Вот так вот.

      
     [4] Ну, что-то вроде этого... J

      
     [5]  Конелрад -  система гражданской обороны  (оповещение  о  воздушной
тревоге)

      
     [6]  Тендерлойн  -  нарицательное  имя для  района где много  кабаков и
прочих развлекательных заведений.

      
     [7] Skid Row -- район дешевых гостиниц, трущобы

      
     [8] Ноумен - вещь как она есть, очень философское понятие

      
     [9] Феномен - вещь какой она кажется, из этой же серии

      
     [10] Ну,  если  вы  действительно хотите это знать, я получил вот такую
справку от одного грека -- парато по гречески значит отрицать, отказываться,
мана  это  мать,  а  мано  значит  материнский,  ноит-  могло  произойти  от
греческого  ноизис  что  значит  понимание  или  сознание,  так  что  вместе
получается  что-то вроде "отрицания материнского  сознания",  можно  конечно
было бы  найти какое-нибудь русское  соответствующее словцо,  но  раз Керуак
писал греческую белиберду, значит и мне можно. К тому  же Керуак маму любил,
известный факт, так что все это вообще ничего не значит.

      
     [11]  Здесь  смысл вообще двойной  -- hitting the rail значит на сленге
бродяг "заныкаться на товарняке", а на наркоманском "вмазаться по вене". Мне
больше первый вариант понравился.

      
     [12] Ти Пуссе  --  искаженное французское  "маленький  цыпленок", семья
Керуака  была  франкоговорящей (родом из  Квебека) и его первым  языком  был
французский.

      
     [13] Игра слов, Джун -- июнь по-английски

      
     [14]  В  оригинале   было  Пуджистов,  тех  кто  читает  пуджи  значит,
буддистские молитвы, но не нравится мне вот это слово и  все,  так что я его
изменил на экзистенциалистов, простите уж за обман!

      
     [15] Линдберг  --  американский  летчик, совершил первый  беспосадочный
перелет из Нью-Йорка в Париж

      
     [16]  Наги - (Хинди) Водяные  духи,  полулюди-полузмеи, обычно  несущие
благополучие и мир

      
     [17] Амида -- Будда Амитабха, Будда Безграничного Света

      
     [18] loi -- по французски "закон"

      
     [19]  Териоморфной  --  что-то  вроде  звероподобной,  а   слово  такое
вставлено Керуаком для умности.

      
     [20] Бламанже -- французское слово, и в нем тоже есть белый (blanc)

      
     [21] В оригинале fidence -- похоже на искаженное fidelity - верность

      
     [22] Красные Мундиры -- так индейцы называли англичан

      
     [23] ИРМ - Индустриальные Рабочие Мира - мощный рабочий профсоюз

      
     [24]   Эвереттский   расстрел   --  известный   расстрел   демонстрации
американских рабочих полицией.

      
     [25] Дос  Пассос  -- американский писатель-коммунист 20-х годов,  писал
довольно навороченно.

      
     [26] Буддисты  не  проводят  разделения  между животными  и  людьми  по
признаку  "наличия  души", все  молитвы  направлены  на  просветление  "всех
чувствующих существ",  и тут  под  "чувствующим существом"  имеется  в  виду
Джерри.

      
     [27] В оригинале классная игра слов  han shan man mad  me mop  -- можно
понять как made me mop (заставил меня мыть (пол в кухне) -- вспомните диалог
двух дзенских монахов) но mad (вместо made) значит "безумный".

      
     [28] Горячей Воды! (исп.)

      
     [29] Тарквиниус - римский император

      
     [30] На  очень странном  французском (видимо,  канадском диалекте)  это
значит примерно  "Ядреный корень, в бога-душу-мать!" или что-то вроде этого,
большая свобода для творчества


 * ЧАСТЬ ВТОРАЯ. ОДИНОЧЕСТВО В МИРУ * 

     



48

     Но вот и время истории, время исповеди...
     Все чему я научился за проведенное на пустынной горе лето, мои  Видения
Пика Одиночества, я попытался принести их в лежащий внизу мир и разделить со
своими друзьями в Сан-Франциско, но они,  имевшие дело с давлением времени и
жизненной суматохи, а не с вечностью и одиночеством заснеженных горных скал,
сами  могли бы  преподать  мне урок -  К  тому же,  видение  свободы посреди
бесконечности  которое  открылось  мне так  же как  открывалось  ранее  всем
пустынствующим в первозданности святым, мало подходит для городов  и  нашего
полного противоречий общества  -- И  что же это  за мир в котором  не только
дружба  отменяет  вражду,  но и  вражда  дружбу, а могила и  урна  с  прахом
отменяют все - Самое время умереть в неведении, но раз уж мы живем, чему нам
радоваться и что можем мы  сказать? И что сделать? Мы, плоть сгрудившаяся[1]
в Бруклине и других подобных местах, больные желудки, подозрительные сердца,
жестокие  улицы, борьба идей, все человеческое в огне ненависти и ах-ой -- И
первое что я заметил приехав  в С.Ф. со своим рюкзаком  и  миссией  сообщить
людям  что  они  валяют  дурака  -  тратят  понапрасну  время  -  потому что
несерьезны - нелепы своим соперничеством  - робки  перед лицом Господа  -  и
даже ангелы затянуты в борьбу -- я  понял вот что: каждый в мире этом ангел,
мы  с  Чарли  Чаплином  видели  их  крылья,   ангелу   не  обязательно  быть
серафимоподобной  маленькой девочкой с  задумчивой  печальной улыбкой, можно
быть Гулякой-Батчем  в полосатом  пиджаке  скалящимся из своего подвала,  из
этой  клоаки  своей, можно  чудовищным  чесоточным  Вэллейсом  Пивохлебом  в
грязной  майке,  можно  сумасшедшей индеанкой валяющейся в  сточной  канаве,
можно  даже  блистательным  лощеным  и  шустрым  Американским Чиновником  со
смышлеными глазами, или даже желчным интеллектуалом европейских столиц, но я
вижу большие горестные невидимые крылья за всеми этими плечами и  как же мне
жаль что они невидимы и бесполезны на этой земле и никогда не были полезны и
все чем мы заняты это бесконечная борьба до самой смерти -
     Почему?
     И в  самом деле из-за  чего же борюсь я сам? Позвольте же мне начать  с
признания в моем первом убийстве и продолжить свой рассказ, и тогда все  вы,
с крыльями и всем прочим,  решайте  сами -  Это Инферно[2]  - здесь  я  сижу
болтаясь вниз головой с поверхности планеты Земля, удерживаемый гравитацией,
выводя каракули своей  повести и знаю что  в повести этой никакой нужды нет,
но  все же я знаю и то  что в молчании тоже нет нужды  -  но это мучительная
тайна -
     Зачем же  еще нам тогда жить как не (хотя бы)  попытаться рассказать об
ужасе и  кошмаре этой жизни,  Боже мой как же мы  старимся, некоторые из нас
сходят с ума и все меняется так порочно - и эти порочные перемены ранят нас,
как только что-нибудь становится законченным прекрасным обалденным оно сразу
же начинает разваливаться и сгорать -
     Простите меня  за все это - но  сколько я  не извиняйся  это не поможет
вам, не поможет и мне -
     В горной хижине я убил мышь которая - ах - ее маленькие глазки смотрели
на меня умоляюще, она уже была непоправимо изувечена тычком моей  палки в ее
убежище  среди пачек липтоновского горохового  супа, вся в зеленом  порошке,
трясущаяся,  я направил луч  фонарика  прямо на нее,  разгреб пачки,  и  она
посмотрела на меня "человеческими" испуганными глазами  ("Все живые существа
содрогаются в  страхе наказания"), маленькие ангельские крылышки и прочее, и
я сделал это тогда, прямо в голову, резкий  убивший ее удар , глаза внезапно
угасли засыпанные  зеленой пылью  - Убивая  ее, я почти  всхлипнул  рыданием
"Бедная  малышка!" как будто это сделал не я  сам? - Потом  вышел  наружу  и
опорожнил  чан со склона, отобрав сперва  неразорвавшиеся от удара  упаковки
супа, съеденного потом мною с удовольствием супа - выбросив, поставил чан  с
посудой (в котором складывал портящуюся еду и вешал потом под потолок, и все
же хитрая  мышь  как-то умудрилась запрыгнуть туда) поставил чан с посудой в
снег залив внутрь ведро воды и когда  я  посмотрел в него на  следующее утро
там в  воде плавала мертвая мышь  -  Я  подошел  к  обрыву, поискал и  нашел
мышиный  трупик  --  И я  подумал  "Ее  спутник  совершил  самоубийство в ее
смертном  чане, с  горя!"  -  Происходило  что-то  зловещее. Я  был наказуем
маленькими смиренными мучениками  - И тогда я понял что это была та же самая
мышь, она прилипла ко дну чана (кровью?) когда я  опрокидывал его в темноте,
а мертвая мышь в овраге была старая утонувшая в хитроумной водяной мышеловке
придуманной  моим предшественником  и которую я скрепя  сердце тоже  зарядил
(банка  надетая  на  ось, с приманкой на крышке,  мышь  встает на нее  чтобы
откусить кусочек  и банка  переворачивается  скидывая мышь, я сидел  и читал
днем  когда услышал  с чердака прямо  над  моей  кроватью роковой  маленький
всплеск и несколько первоначальных бьющихся попыток плыть,  чтобы не слышать
эти звуки мне пришлось выйти во двор, почти плача, и когда я вернулся назад,
тишина) (и на следующий  день, утонувшая  мышь  вытянувшая как привидение  к
миру  свою костлявую шею  к смерти, волоски шерсти  на хвосте  колышутся  по
воде) - Ах,  убийство  двух мышей и  попытка убить  третью, которая, когда в
конце концов я поймал ее  за полкой с кружками, встала  на маленькие  задние
лапки глядя в ужасе вперед, и эта ее  маленькая белая шейка, и я сказал себе
"Хватит", пошел спать и предоставил ей свободу жить и шебаршиться по комнате
сколько влезет  - все  равно позже она  была убита крысой - Комочек  мяса  и
костей  и ненавидящий бубонный хвост, и я уготовил себе временное пристанище
в аду убийц  и  все из-за ужаса перед  крысами - я думал  о кротком Будде не
испугавшемся бы крошечной крысы,  и об Иисусе,  и даже о  Джоне Бэрриморе[3]
кормившем в детстве  мышей в своей комнатке в  Филадельфии - Выражения  типа
"Ты мужчина или  мышь?", "мудрость  мышиная и мудрость  человечья[4]" или "и
мыши не обидит " начали ранить  меня и "он  и мыши  испугается"  тоже -- И я
просил прощения, пытался раскаянно молиться, но меня не покидало чувство что
раз  я отрекся  от  своего  зарока  быть святым ангелом с  небес  никогда не
убивающим, весь мир  может  теперь  сгореть  дотла - Так казалось  мне  -  В
детстве я воевал с шайками мучителей белок, несмотря на риск для самого себя
-  А  теперь  я сам - И я понял  что все  мы убийцы и мучители  потому что в
прошлых  жизнях убивали  и должны  были  возвращаться  чтобы  отбывать  свое
наказание,  смертный  приговор  которым  является  жизнь сама,  и  поэтому в
нынешней жизни мы должны перестать убивать иначе мы  будем  вынуждены всегда
возвращаться  из-за присущей нам Божественной природы  и той магической силы
что делает очевидными наши истинные стремления - Я вспомнил как был опечален
мой отец утопив одним давешним утром мышонка, и как моя мать сказала "Бедные
малыши" -  Но теперь  я сам присоединился к шеренгам  убийц и больше не имел
права быть таким праведным и самодовольным, ведь на какое-то время здесь (до
истории с мышью)  я начал считать себя кем-то  божественным и непогрешимым -
Теперь же я просто обычный человек-убийца как и все остальные и не найти мне
больше убежища на небесах и вот он я, мои ангельские крылья запятнаны кровью
жертв, малых и иных, и я пытаюсь говорить о том что нужно нам делать, но сам
знаю об этом не более вас -
     Не смейтесь - у мыши есть маленькое  бьющееся  сердечко, и та маленькая
мышь  которой  я  позволил  жить  за  полкой  с кружками  была по-настоящему
"по-человечески"  испугана,  она  была  загнана  в  угол большим чудовищем с
палкой и  она не знала за что ей выпала участь умереть - она смотрела вверх,
вокруг, по сторонам, с поднятыми маленькими  коготками, на крошечных ножках,
тяжело дыша - затравленно -
     Когда  большой  с корову олень  пасшийся в  моем  залитом лунным светом
дворе застыл неподвижно я посмотрел на его бок  как сквозь ружейный прицел -
и хотя я никогда не стал бы убивать  оленя умирающего большой смертью -- все
же  его бок для  меня означал  пулю,  означал вонзающуюся стрелу,  в  сердце
человека всегда царит убийство - Святой Франциск должно быть знал об этом  -
И  представьте себе как кто-нибудь  пришел  бы в  пещеру Святого Франциска и
рассказал бы ему  кое-что  из того,  что  говорится  о нем  сегодня злобными
интеллектуалами,   коммунистами   и   экзистенциалистами   по  всему   миру,
представьте:  "Франциск,  ты  просто-напросто  испуганный   глупый   болван,
прячущийся  от  трудностей  жизни  в   миру,  оттягивающийся  на  природе  и
притворяющийся ужасно святым и любящим животных, и ты прячешься от реального
мира проявляя  тем самым  формальные херувимо-серафимские  тенденции,  в  то
время как люди страдают и рыдающие старухи сидят на улицах и Ящерица Времени
вечно скорбит  на  горячем  камне, ты,  ты,  считаешь себя  таким  святошей,
попердываешь  тайком в  своей пещерке, воняешь не менее других людей, ты что
хочешь сказать что  ты лучше других?"  Франциск мог  бы  его просто-напросто
убить  - Кто знает? - Я люблю  Франциска Ассизского  не менее любого другого
человека  в мире  но откуда мне  знать что  он сделал бы? -  мог бы и  убить
своего мучителя - Загвоздка в том что, убьешь ты или нет, для сводящих с ума
пустоты и одиночества это  не имеет никакого значения - Все что нам известно
наверняка  - это  то что все окружающее  нас живо, а  иначе его и не было бы
здесь - Все остальное лишь предположения, суждения ума о реальности  чувства
добра или зла, так или иначе, но никто не знает всей святой истинной правды,
потому что она незрима -
     Все святые  отправлялись  в  могилу  с той же гримасой  что и  убийца и
злодей,  пыль  не  знает  различий, она  поглотит  любые  губы что бы те  не
произносили и все это потому что ничто  не имеет значения и все  мы знаем об
этом -
     Скоро  возникнет новый  вид  убийцы, который станет убивать  без всякой
причины, просто чтобы доказать что это не имеет значения и это  его творение
будет не более и не менее ценным чем последние квартеты Бетховена  и Реквием
Бойто  -  Церкви  падут,  монгольские  орды   помочатся   на  карту  Запада,
короли-дегенераты будут рыгать на  костях и всем будет наплевать когда земля
сама превратится в атомную  пыль (которой  она и была изначально)  и пустота
так  и останется пустотой ей будет все  равно, пустота  будет длиться с этой
доводящей  до  безумия усмешкой которая  видится  мне  во  всем, я  гляжу на
дерево, камень, дом, улицу и я вижу  усмешку - Это "тайная ухмылка Бога", но
что это за  Бог который не смог додуматься до справедливости? -- Так что они
станут жечь свечи, произносить речи и ангелы впадут в исступление. Ах но  "Я
не знаю, мне наплевать и это не важно" станет последней молитвой человека -
     А в это время во  всех направлениях вселенной, внутрь  и наружу, наружу
ко   всем  бесконечным  планетам  бесконечного   пространства  (бесчисленнее
песчинок в  океане) и внутрь в беспредельные пространства собственного  тела
которое тоже  бесконечный космос  и  "планеты"  (атомы) (весь  этот безумный
электромагнетический   порядок  скучающей  вечной   силы),   все  это  время
происходят убийства и бесполезная деятельность, и так они происходили всегда
с самого начала безначальных времен,  и будут происходить бесконечно,  и все
что мы способны познать, мы, с нашими  склонными искать оправдания сердцами,
это что вещи есть лишь то чем являются и не более и не имеют названия и суть
чудовищная сила -
     Для тех же  кто  верит  в  личного Бога заботящегося о добре  и  зле  и
обманывает  себя за  гранью  сомнения,  хоть Господь  и благословляет их, на
самом деле он просто впустую благословляет пустоту -
     И   это  не  что  иное   как  Бесконечность,  бесконечно   разнообразно
развлекающаяся прокручивая себе кино, пустота и материя одновременно, она не
ограничивает себя тем или другим, необъятность включает в себя все сразу -
     Но я думал там на горе, "Что ж" (и проходил мимо маленького холмика где
похоронил мышь когда шел для своих ежедневных  смрадных  испражнений) "пусть
наши умы станут  безучастны, пусть мы станем  пустотой" - но как только  мне
наскучило  на горе и я спустился вниз,  я так и не смог  в  жизни своей быть
чем-то  иным, чем гневным, потерянным, пристрастным, циничным, запутавшимся,
испуганным, глупым, гордым, насмешливым, дерьмо дерьмо дерьмо --

     Свеча горит
     И когда она сгорает
     Воск застывает красивыми наплывами
     вот и все, что мне известно


49

     И вот я  начал утомительный спуск по горной тропе с набитым рюкзаком за
плечами и постоянный хрум-хрум моих подошв по камням и  земле напомнил мне о
том  что самое  в  мире важное  для  меня сейчас  - это ноги -  мои ступни -
которыми я так горжусь, и они начали сдавать уже через три минуты после того
как я бросил прощальный взгляд на свою затворенную сторожку (прощай чудачка)
и  даже  ненадолго преклонил перед ней колена (так преклоняют  колена  перед
памятниками  ангелам  мертвецов  и  ангелам нерожденных,  перед сторожкой  в
которой грозовыми ночами в моих Видениях мне  было заповедано все)  (и тогда
мне было страшно оторваться от земли, склонив голову, держась за нее руками,
потому что казалось мне что  Хозомин  обернется медведем или  в ином мерзком
образе и  обрушится на  меня, склоненного) (в тумане) - К  темноте начинаешь
как-то привыкать и понимаешь  что все духи дружественны - (Хань-Шань говорил
"Холодная Гора  таит множество  скрытых  чудес  и люди взбирающиеся  на  нее
ужасаются") - ко всему этому привыкаешь,  учишься тому что  все мифы истинны
но пустотны, мифоподобны[5] и не здесь, но существуют многие вещи  ужаснее и
страшнее на (перевернутой вверх ногами)  поверхности  земли чем тьма и слезы
--  Таковы люди, стоит  твоим  ногам  начать  сдавать, и  вот  твои  карманы
вывернуты грабителями,  и вот  ты в агонии и умираешь  - Нет на это времени,
нету  и  смысла, и ты слишком счастлив чтобы думать об этом когда  наступает
Осень и  ты тяжелой  поступью  спускаешься  с  горы к  изумительным  городам
бурлящим вдалеке -
     Забавно что теперь, когда подошло (в безвременности) время покинуть эту
опостылевшую  скалистую  вершину-ловушку,  я  не  испытываю  никаких чувств,
вместо того чтобы воздать смиренную молитву своему святилищу оставляя его за
поворотом  и за нагруженной спиной моей, я говорю  лишь "Пум-бум - че-пу-ха"
(и знаю  что гора, пустота, поймет) но где же  радость? -- радость которую я
так  ждал,  радость  сияющих  скал  и свежих  снегов, непривычных  священных
деревьев  и милых  укромных цветов возле уводящей  вниз  О радостной  тропы?
Вместо всего  этого  я погружаюсь  в размышления озабоченно  пожевывая, и  в
конце Голодного  хребта,  всего  лишь чуть-чуть  отойдя от сторожки,  я  уже
присаживаюсь отдохнуть и перекурить потому что мои лодыжки устали - Что ж, я
смотрю вперед и вижу Озеро ничуть не приблизившееся и выглядящее почти точно
таким же,  но  О, мое сердце  рвется разглядеть  что-нибудь - Господь создал
тонкую  лазурную дымку заволокшую  завесой безымянных  песчинок бугроватости
розовеющего  на  севере позднеутреннего облака  которое  отражается в  синей
поверхности озера, чуть розоватое, это  отражение столь эфемерно что почти и
говорить-то  не  о  чем,  и  все  же  мимолетность  эта  будто  бы  призвана
подтолкнуть меня  в самое сердце и навести на мысль "Но ведь Господь  создал
это маленькое таинство  красоты чтобы  я мог ее увидеть"  (потому что вокруг
больше  нет  никого кто  мог  бы  увидеть  ее  так)  --  И  на  самом  деле,
душераздирающее таинство это заставило меня понять его как игру Господа (для
меня) и увидеть  крутящееся кино реальности  как растворение  зрения в озере
жидкого понимания, и я  уже готов был к вскрику  осознания "Я люблю Господа"
-- это наша с Ним возникшая на Горе связь - я полюбил Господа -- И что бы ни
случилось со мной на этой ведущей в мир тропе я принимаю это  потому что я и
есть Господь и все это делаю я, а кто же еще?

     В медитации
     Я Будда - А кто же еще?

50

     Все  это время  я сижу на высокогорном альпийском  лугу вытянувшись  не
вылезая из лямок и облокотившись на поставленный на травяной пригорок рюкзак
- Цветы повсюду - Гора Джек все там  же, и Золотой Рог -  Хозомин  не видна,
спряталась за Пиком Одиночества -  И вдалеке, там  где озеро начинается, нет
никаких признаков Фреда с лодкой, они должны будут  появиться в виде жучиных
кругов на округлой водяной пустоте озера - "Пора  вниз" - Нужно спешить - За
два часа я должен пройти вниз пять миль - В  ботинках истерлись подметки и я
смастерил толстые картонные подошвы, но камни  уже изорвали и их,  и вот уже
картон начал скользить по камням, и вот уже я ступаю по камням (с 70 фунтами
за плечами)  ничем незащищенными ногами в  носках - Ну разве это не  смешно,
крутой  певец гор  и Король Пика Одиночества  не может спуститься  со своего
собственного пика  -  Я с усилием поднимаюсь, уф, весь  вспотевший и начинаю
опять, вниз, вниз по  пыльной каменистой  тропе с крутыми как в  аттракционе
"русские  горки" спусками, съезжаю по  некоторым из них скользя по склону на
ногах как на лыжах до следующего витка - набиваю себе ботинки камушками -
     Но что за радость, мир! Я иду! - Но израненные ноги не могут радоваться
и праздновать это движение - Утомленные  бедра дрожат и им больше не хочется
ничего нести на себе, но приходится, шаг за шагом -
     Теперь я вижу след лодки появившийся на воде в 7 милях отсюда, это Фред
плывет   встретить  меня  у  подножия  тропы,  там  где  два   месяца  назад
тяжелогруженые мулы перебирались, оскальзываясь под дождем, с баржи на тропу
- "Я доберусь точняк вровень с ним"  -  "встречу лодку" - смеясь -  Но тропа
становится все хуже, с высокогорных лугов русскими горками она спускается до
уровня зарослей подталкивающих  мой рюкзак,  и булыжники на тропе смерть для
моих зажатых  сдавленных  ног - Иногда тропа  зарастает травой по  колено, и
становится полной невидимых колючек - Я подсовываю пальцы под лямки  рюкзака
чтобы поддернуть их  повыше -  Это куда труднее  чем  я думал -  Я  вижу как
ребята хохочут  надо мной. "Старина Джек думал  что пройдет тропу под  своим
рюкзаком за два часа! Он и полпути  не сделал! Фред  ждал его с лодкой битый
час, потом пошел искать и прождал потом  всю  ночь, пока он  не заявился при
свете луны хныча  "О мамочка за что ж ты меня так?" -  Я вдруг понял величие
труда  пожарных  на большом  пожаре у  Грозового -  Ведь им пришлось  так же
ковылять и  потеть под рюкзаками  с пожарным оборудованием,  чтобы добраться
потом  до  обжигающего  пламени и  работать  еще сильней и жарче, и  никакой
надежды  вокруг  среди этих камней  и  скал  - А я-то,  со своей  "китайской
обедой" в 22 милях от них, эх - Я продолжал спускаться вниз

51

     Лучший способ  спуститься с  горы вниз это  бежать  размахивая руками и
позволив своему телу свободно падать  вниз,  ноги сами  понесут вас - но О я
был безног потому что у меня не было обуви (как говорится в поговорке[6]), я
был  "бос",  и  мне вряд ли удалось бы  легко  протанцевать вниз  громадными
поющими-тропу  прыжками  выгрохатывая тра-ля-тра-ля, ведь  я c трудом семеня
переставлял подошвы такие тонкие, и  камешки такие неожиданные, некоторые из
них награждали  меня предательскими ушибами --  Такое  вот джон-баньяновское
утро[7] подумал  я стараясь отвлечь  свои  мысли  на что-нибудь другое  -  Я
пытался петь,  размышлять, грезить, делать все то что я проделывал у  своего
одинокого  очага  --  Но  тропа  эта  Карма предназначена  тебе --  Никак не
избежать мне было этого утра истертых измученных ног, пылающей боли в бедрах
(и жалящих иголок мозолей), удушающего пота, укусов насекомых, и спастись от
всего  этого дано  мне  и  дано  тебе  лишь в непрестанной  попытке осознать
пустотность формы (включая  пустотность формы своего стенающего тела)  --  Я
должен был справиться, я не мог остановиться, и  у меня оставалась лишь одна
цель, добраться до лодки, или даже упустить лодку, О как бы мне спалось этой
ночью на этой тропе, под светом полной луны, но полная луна сияет и в долине
-  и там можно слышать льющуюся над  водой музыку, вдыхать запах сигаретного
дыма, слушать радио - Здесь же у  меня  были  лишь полуиссохшие сентябрьские
ручейки шириной с ладонь, бьющие струйками воды, которую я  зачерпывал и пил
и рвался идти дальше - Боже - Как прекрасна жизнь? Прекрасна

     как холодная
     вода в роднике
     на пыльной изнурительной тропе

     - на бурой  изнурительной тропе - в июне, весь заляпанный грязью из под
копыт мулов  которых я  тыкая прутом  заставлял  перепрыгивать через лежащее
бревно, слишком большое чтобы по нему  ступать, и  Боже  мой, я  должен  был
провести  сквозь кучку испуганных мулов  кобылу наверх, и  Энди ругался  "Не
могу же я один делать  все, что  за хрень, тащи эту кобылу сюда!" и будто во
сне  из  моих прошлых  жизней в которых я знал  толк  в лошадях, я  залез на
бревно ведя  ее  за  собой, и Энди  перехватил  поводья и рывком потащил ее,
бедолагу, наверх, в то время  как Марти всадил  ей палку в зад, глубоко -- и
потом подвел испуганного мула - и тоже  ткнул его палкой -  и дождь и снег -
сейчас все следы этого неистовства исчезли, высохли в сентябрьской пыли, а я
сижу на этом месте и  попыхиваю сигареткой --  Много разных съедобных травок
вокруг - Человек смог бы  прожить  здесь,  спрятаться  среди этих холмов,  и
варить себе травы,  просто надо взять с собой немного  жира, варить травы на
маленьких индейских костерках, и так  прожить всю жизнь -  "Счастливец тот у
кого под головой  вместо подушки камень,  а небо и земля пусть себе меняются
сколько хотят" пел старый китайский поэт Хань-Шань - Никаких карт, рюкзаков,
определителей  пожаров,  батарей,  аэропланов,   радиопредупреждений,   одни
слаженно жужжащие комары и журчание ручейка -  Но  нет, Господь сотворил это
кино  в сознании своем и я его часть (та часть которая называется - я) и мне
предназначено этот мир понять и пройти по нему  молясь Алмазной Незыблемости
которая говорит: "Ты здесь и тебя нет,  одновременно, и потому, что" -- "это
струение  Извечной  Силы"  - Поэтому я рывком поднимаюсь  с  земли вместе  с
рюкзаком, сую большие пальцы под лямки, морщусь от  боли в  лодыжках, и  вот
уже тропа крутится быстрее  и быстрее под  моими семенящими ногами и скоро я
уже  бегу, склонившись, как китайская женщина под  вязанкой хвороста на шее,
кхрумм  кхрумм  волоча и проталкивая одеревеневшие  колени сквозь каменистый
подлесок  и обертывая  ими повороты  тропы, иногда  меня заносит за  пределы
тропы и  тогда я  запрыгиваю как-то  назад, но не теряюсь,  с этого  пути не
собьешься  - У подножия  горы я встречу тощего паренька  в самом начале  его
пути  вверх, я со своим  гигантским рюкзаком  настоящий громадина,  я еду  в
города чтобы пьянствовать с мясниками,  и в Пустоте  царит Весна - Иногда  я
падаю,  колени  не выдерживают, я  соскальзываю  вниз,  рюкзак защищает  мне
спину, я падаю стучу скачу  дальше, какими словами  описать  хрямппп кхруммп
вниз  по мчащейся тропе,  парамтарампарам  -  Свист, пот - Каждый раз ударяя
свой  покалеченный на футбольном поле палец я вскрикиваю "Ну щас!" но еще ни
разу не ударил так чтобы вконец охрометь - Палец, изувеченный в потасовке на
матче Колумбийского колледжа, под фонарями в гарлемских сумерках здоровенный
детина из Сандаски наступил на него ногой в острой шиповке и изо всей  своей
дурацкой  силы  - Палец с тех  пор  так  и не пришел в  норму -- он сломан и
чувствителен  сверху  и  снизу, и когда он  натыкается на камень моя лодыжка
сама судорожно поджимается защищая - да,  этот  поворот лодыжки  не что иное
как павловский fait accompli[8], сам Арапетьянц не смог бы объяснить мне как
лучше  ее  повернуть и какие мышцы напрячь  -  это танец, танец с  камня  на
камень, с боли на боль,  прорыдай гору сверху донизу, вот она поэзия - И мир
ждущий меня внизу!

52

     Туманные  Сиэттлы,  комические  спектакли,  сигары и  вина и  газеты  в
гостинице, туманы, паромы, яичница с ветчиной и тостами по утрам - милые мои
города внизу.
     Ниже, там  где начинается пояс густых лесов, желтизна громадных сосен и
бурая  мешанина других деревьев, великолепный  воздух ударяет мне в  голову,
зеленый Северо-Запад,  синие сосновые иглы, свежесть, лодка нарезает клин на
поверхности ближайшего  озера, она  опередит меня, но  это неважно, двигайся
свингуй Маркус Мэгги - Это не первая твоя такая осень и Джойс придумал слово
длиной в строчку чтобы описать ее - брабаракотавакоманаштопатаратавакоманак!
     Дойдя мы зажжем три свечи трем нашим душам.
     Тропа, последние  полмили, она  теперь хуже даже  чем у вершины, камни,
большие, маленькие, изогнутые расщелины,  ловушки для ног  - И мне  уже себя
жаль, и конечно же я ругаюсь - "Никогда не кончится!" чаще всего повторяю я,
а ведь раньше стоя у своего порога я думал так "Разве что-нибудь в этом мире
может     закончиться?"     Но      ведь     это     же     просто     тропа
Самсары-Мира-Полного-Страданий, подвластная  времени и пространству,  значит
она  должна закончиться,  но Боже мой конца ей все нет  и  нет!"  - и я бегу
тяжело  не в  силах  больше  подпрыгивать  --  И  впервые я  падаю полностью
изнуренный не думая ни о чем.
     И лодка плывет прямо на меня.
     "Не смогу"
     Я сижу  так долго, унылый и уничтоженный.  - Не буду даже пытаться - Но
лодка  приблизилась еще,  это как  ход часов цивилизации,  успеть на  работу
вовремя, это как на  железной дороге, делаешь через "не могу" - Это ковалось
в кузницах железной  вулканической мощи Посейдоном и  его героями, Дзенскими
Святыми с  их оточенным оружием  разума, Господом Богом  Франков - Я  рывком
поднимаюсь и пытаюсь двигаться вперед - Ни один шаг мне не дается, ничего не
выйдет, сообщают мне бедра - ээх -
     В конце концов я  начинаю громоздить шаги  перед собой, будто закидывая
тяжелейшие  мешки  на вытянутых  руках  вверх на  стоящую платформу,  то  же
невыносимое напряжение  -  но  босых  ног  (теперь  уже  искромсанных,  кожа
ободрана,  мозоли и кровь) которыми я  могу двигать лишь  чуть приподнимая и
сталкивая их вниз с горы, как падающий пьяница который всегда падает (почти)
но никогда совсем не упадет, а если я упаду то будет ли мне больнее чем моим
ногам сейчас? - не-а -- надо приподнять  и подтянуть колено вверх, а  теперь
вниз,  набитую   колючками  ногу   на  острые   кромки  ножниц  Блэйковского
Вероломства с копошащимися червями и проклятиями - пыль - я падаю на колени.
     Стоя на них немного отдыхаю и вперед.
     "Ах  черт,  Eh  maudit",  плачу  я  последние  100 ярдов  -  вот  лодка
причаливает и Фред резко свистит, негромко, а по-индейски Фиээу! и я отвечаю
ему своим свистом, двумя пальцами  - Он  присаживается,  и пока я заканчиваю
путь читает ковбойскую книжку -  Теперь я  уже  не хочу чтобы  он слышал мои
стенания, но он  слышит он  должен слышать медленные  больные шажки -  плуп,
плуп - тимбл тинк  камешков сыпящихся с обрыва  от  моих шагов, горные цветы
больше меня не занимают -
     За  время спуска "Не могу" было единственной мыслью у  меня в голове, и
эта мысль была сверкающим негативом другой впечатанной красноватым мерцанием
в пленку моего мозга мысли "Должен" --

     Одиночество, Одиночество
     как же нелегко
     Спуститься с тебя

53

     Но теперь все  в  порядке, вода  была уже у меня под  носом и назойливо
плескалась  по сухим  деревяшкам-плавунам, когда  я проходил последние метры
последней  прямой ведущей к  лодке тропинки -  Проковыляв по ней и  махнув с
улыбкой рукой,  я высвободил из  плена  свои ноги, мозоль из левого  ботинка
которую я считал острым впившимся в кожу камешком -
     В охватившем  меня  ликовании  я пока  еще  не осознаю  что  наконец-то
вернулся в мир -
     И  трудно себе  представить  приятней  человека чем встречающий  меня у
подножия этого мира.
     Фред старожил лесов и местный рейнджер  и его любят все от  молодежи до
стариков - В  ночлежках лесорубов он  печально обращает к тебе свое грустное
почти разочарованное лицо  обращенное куда-то в пустоту, иногда  он не хочет
отвечать  на вопросы  и,  погруженный в  свой транс  оставляет  тебя пить  в
одиночестве - Поглядев в его глаза устремленные куда-то вдаль, понимаешь что
дальше  уже  не  заглянуть  -   Великий  молчаливый  человечий  Боддхисатва,
Боддхисатва жителей леса - Старый Блэки Блэйк любит его, Энди любит его, его
сын  Ховард  любит  его  --  Сегодня  он заменяет  старину Фила, у  которого
выходной, и встречает меня в лодке, козырек его сумасшедшей кепки невероятно
широк,  это кепка для гольфа которой он прикрывает голову от солнца хозяйски
бороздя озеро на своей лодке  - "Вот и пожарный начальник", говорят рыбаки в
кепках с пуговицами из  Беллингхема и Отея  - из Скуохомиша и  Скуоналмиша и
Ванкувера  и усаженных соснами городков и  пригородов Сиэттла - Они скользят
туда-сюда  по  озеру,   закидывая  свои  лески  чтобы  поймать  таинственных
радостных  рыб  бывших некогда птицами но павших -- И  они, рыбаки эти, тоже
были ангелами, и пали, ведь отсутствие крыльев означает потребность в пище -
Но на самом деле они хотят  выудить  радость радостных мертвых рыб - Я видел
это  - И я  понимаю о чем  кричит разинутый  рот  рыбы на  крючке  - "Раз уж
попался в  когти льву,  не рыпайся... в  такой храбрости  толку нет"  - Рыба
покорна,

     рыбак сидит
     И закидывает леску.

     Старый  Фред  должен приглядывать чтобы  рыбаки  не оставляли  за собой
костров опасных для леса -- У него  большой бинокль и он осматривает далекие
берега  -  Незаконные  разжигатели  костров - Пикники  любителей  выпить  на
маленьких островках, со  спальными мешками и банками бобов - Иногда женщины,
некоторые  из  них красивые  -  Великие  плавучие гаремы на  моторках, ноги,
ляжки, эти ужасные женщины Самсары-Мира-Полного-Страданий, показывающие свои
ляжки чтобы ты крутанул свое колесо[9]

     Что заставляет Землю
     крутиться?
     То что между ног

     Фред видит меня  и  заводит мотор и причаливает поближе, чтобы мне было
легче запрыгнуть, он издалека видит как я замотался -- Первым делом  он меня
о  чем-то  спрашивает, я  не слышу и переспрашиваю  "А?" и он удивляется, но
ведь мы  призраки  проведшие  лето в  одиночестве и  дикости, мы теряем свои
очертания, становимся эфемерными и  как  бы не  отсюда - Спустившийся с горы
смотритель напоминает утонувшего мальчика  явившегося в облике привидения, я
знаю - Но он всего-навсего спросил "Ну как там наверху погодка, жарко?"
     "Нет, сильный западный ветер, с Моря, не жарко, это внизу только"
     "Давай рюкзак"
     "Он тяжелый"
     Но он все равно перегибается через борт и затаскивает его, и все это на
вытянутых  руках,  одним  мощным  усилием,  и  кладет  его  на  дно, тогда я
забираюсь и показываю на свои ботинки "Смотри, ботинки накрылись" -
     Мотор заводится,  мы  отплываем и я  накладываю бинты  промыв ступни  в
струе у  правого борта - Ого, вода поднимается и захлестывает мне  ноги, так
что я обмываю их  целиком,  до  самого колена,  замачиваю  свои  истерзанные
шерстяные носки, выжимаю их и кладу сушиться на корму - ууууу -
     И  так  тарахтя  мотором мы  движемся назад в мир,  ярким  солнечным  и
прекрасным утром, я сижу на передней скамье и  курю  новые Лаки-Страйк-Кэмел
привезенные им мне, и мы разговариваем - Мы орем - мотор грохочет -
     Мы орем как  принято  в мире  Не-Одиночества  (?), люди кричат в  своих
гостиных, или шепчут, шум их разговоров  сливается в одну безбрежно безликую
составляющую священной шипящей тишины которую со  временем начинаешь слышать
постоянно научившись этому (и научившись помнить как это делается) - Ну  так
почему бы нет? давай же кричи, делай что хочешь -
     И мы разговариваем об оленях -

54

     Счастье переполняет меня, счастье, бензиновая дымка стелется по воде --
и я счастлив, у Фреда есть ковбойская книжонка и я начинаю ее перелистывать,
первую  небрежно  сляпанную главу  с насмешливыми  hombre в  пыльных  шляпах
замышляющими убийства собравшись в расщелинах каньона - ненависть окрашивает
их лица в синевато-стальной цвет - горестные, изможденные, мрачные старые их
лошади  в  буйных зарослях чапараля[10]  - И я думаю "О уффф это же все сон,
так не все ли равно? Ну же, текущее сквозь все, давай, протеки и сквозь это,
и  я с тобой"  -  "Протеки сквозь старину  Фреда,  дай  и  ему  ощутить твое
блаженство, Господи" - "Протеки сквозь все" - И что такое вся Вселенная наша
как не Лоно? А Лоно Господа или Лоно Татхагаты, это  два разных  языка но не
два разных  Бога - И  все же истина  относительна, и  мир относителен  - Все
относительно - Огонь есть огонь  и  не есть огонь -  "Не  разбуди  спящего в
блаженстве своем  Эйнштейна" - "А раз это  лишь сон, то  заткнись  и радуйся
жизни - озеру сознания" -
     Изредка Фред  все же разговаривает, особенно  со старым болтуном  Энди,
свежевателем  мулов из  Вайоминга,  но разговорчивость  его  не  идет дальше
заполнения пауз - Впрочем сегодня пока  я сижу  и курю свою первую фабричную
сигарету, он  говорит  со  мной,  думая что  мне это нужно  после 63  дней в
одиночестве  - и разговор  с человеком для  меня подобен полету  в небесах с
ангелами.
     "Олени,  два оленя - они -  однажды ночью двое  оленят  паслись в  моем
дворе"  - (я  пытаюсь перекричать  мотор)  -- "Медведь,  медвежьи  следы  --
черника - " "Странные птицы" продолжаю я мысленно, и бурундуки с  маленькими
зернышками овса из кормушки в изгороди  старого  корраля  в лапках -  Пони и
лошади 1935 года

     где
     Они теперь?
     "Стали койотами на Кратерной!"

55

     Одинокое приключение - со скоростью три мили  в час мы не спеша  плывем
по озеру,  я устраиваюсь на  задней скамье и  просто  отдыхаю подставив лицо
солнцу, кричать уже не нужно - какой в этом прок - И вскоре он уже промахнул
все озеро,  обогнул  Старательскую  справа, миновал  Кошачий  остров и устье
Большого  Бобрового,  и  мы  поворачиваем  на  маленький  белый  флаг-тряпку
трепыхающуюся на  шестах (жердях), проплываем  сквозь них  -  но  попадаем в
затор других жердей, плавучих, которые величественно и неторопливо проделали
путь за август месяц с горного  озерка  у Хозомин - и  вот  они здесь и  нам
приходится маневрировать и расталкивая их проскальзывать между  - после чего
Фред   погрузился  на  целый  час  в   рассматривание  формуляров  страховки
снабженных  картинками-комиксами  повествующими  о  заботливых  американских
героях пекущихся  о  ближних своих -  неплохо  - и снова вперед, по  плоской
поверхности  озера, дома  и баржи курорта  Росс-Лэйк-Ризорт -  для  меня это
Эфес, мать всех городов - мы направляемся прямиком туда.
     А  вот  и набережная,  на которой  я  провел  целый  день  ковыряясь  в
каменистой почве,  копая  Мусорную  Яму Лесных Рейнджеров  и  разговаривая с
Зилом, на четверть индейцем, который уволился сбежав вниз по тропе ведущей с
плотины  и никто потом его не  видел,  они еще  с  братом за отдельную плату
разрубали кедровые стволы - "Неохота мне  работать  на  правительство,  ну к
черту, уезжаю в  Эл-Эй" - и тут же был берег озера куда я, закончив со своей
ямой и заскочив по дорожке петляющей по кустарникам в вырытую Зилом уборную,
спускался и начинал пулять камешками по плавучим консервным банкам-кораблям,
и Адмирал  Нельсон  я  отгонял их  и они  плыли  и  растворялись  в  Золотой
Бесконечности  -  потом  дело   доходило  до  звучных   плюхов   корягами  и
здоровенными булыжниками чтобы брызгами залить банки но они никак не тонули,
Ах,  Доблестные -  И  длинные-предлинные  ряды буев, я думал что мне удастся
допрыгать по  ним  до баржи  Рэйнджеровской  Станции без лодки, но  когда  я
доскакал  до  среднего  буя  и  мне пришлось  перепрыгнуть  через  три  фута
неспокойной  воды  на полузатонувшую корягу,  я  почувствовал что  промок  и
сдался и вернулся назад - все это было здесь, в июне, а сейчас сентябрь и  я
собираюсь проехать четыре тысячи миль к городам на самом краю Америки -
     "Перекусим на барже а потом мне надо будет сплавать за Патом"
     Пат сегодня утром начал пятнадцатимильный спуск с Поста на Кратерной, в
три часа ночи, и мы должны будем ждать его в два часа дня у  устья Громового
ручья -
     "Окей - но пока ты займешься этим, я слегка всхрапну", говорю я -
     У матросов нет вопросов -
     Мы пристаем  к барже  и я выскакиваю зачалить лодку  а он выгружает мой
рюкзак, теперь  я босиком и чувствую  себя великолепно - И О  большая  белая
кухня полная жратвы и с радио на полке, и письма ждущие меня - Но в общем-то
мы не особо голодны, немного кофе, и я  включаю радио а он  отправляется  за
Патом - двухчасовое путешествие, и вот я  остаюсь вдруг один  с радио, кофе,
сигаретами  и  чудной карманной книжонкой о героическом продавце подержанных
автомобилей в  Сан-Диего который видит  сидящую в  кафешке  девушку и думает
"Ловкая у нее  задница" -- Ух  ты, добро  пожаловать в  Америку - И вдруг по
радио Вик Дэмон напевает мелодию которую я позабыл и никогда не пел в горах,
старая классика, и не то чтобы совсем забыл, просто не вспоминал давно, а он
выдает ее тут с целым оркестром (О гений Американской Музыки), "В Этом Мире,
     Обычных людей,
     Не-о-обычных людей
     Здорово что ты здесь",

     - на "здесь"  с придыханием, "В  этом  мире бесчисленных удовольствий и
малочисленных  сокровищ", гм, "здорово,  что ты  здесь"  -  а  ведь в 1947-м
именно я попросил Полин Коул передать Саре Воэн, что неплохо бы ей это спеть
- О чудесная американская музыка, теперь она всего лишь на том берегу  озера
от меня, и вот, после нескольких милых забавных словечек ведущего в Сиэттле,
Ой, Вик поет

     Прикосновение твоей руки
     К моим бровям",

     в среднем темпе, и вступает  величественная труба, "Кларк Терри!" узнаю
я его  играющего так прекрасно,  и  старая баржа постанывает на своих  буях,
яркий  полдень  - Та  самая старая баржа которая ветреными ночами хлюмпает и
гудит и брызги воющей воды сияют в лунном  свете, О туманная печаль Крайнего
Северо-Запада, и больше нет границ которые я мог бы пересечь и - и мир, там,
впереди, лишь кусок сыра, и я это часть кино и  эта прелестная песня-западня
-

56

     Чтоб  мне  провалиться если  это не они,  старые  друзья -  горы  четко
выделяющиеся над лежащим  лоном лапис-лазурного озера, с весенним еще снегом
на  вершинах,  и  эти скорбные  всеохватывающие летние облака подцвечивающие
розовым Эмили Дикинсоновский[11] полдень мира и  ах бабочек - Издевательское
стрекотание жучков  в кустах - На барже жучков нет, только лиловое лоно воды
под днищами буйков и непрерывное журчание кухонного крана, всегда открытого,
из  него  льет  бесконечным  горным  потоком  чтобы  вода   не  нагревалась,
захотелось попить  - протяни стакан и готово, слейся  с этой песней - Солнце
сияет - жаркое солнце  сушащее  мои  носки на горячей рассохшейся палубе - и
Фред  уже отдал мне новую старую пару  ботинок на  первое  время, по крайней
мере чтобы  добраться в  них до  лавки в Конкрите  и  купить себе  новые - я
загнул головки торчащих гвоздей при помощи инструментов Лесной Службы взятых
из большого сарая со  снаряжением, и  теперь в них будет  удобно если надеть
толстые носки - В горах и на войне высушить носки или иметь запасную пару  -
большое дело

     Ангелы в Одиночестве --
     Видения Ангелов
     Видения Одиночества

     А н г е л ы О д и н о ч е с т в а

     Все ближе  и ближе старый Фред со своей  лодкой, и я вижу на расстоянии
мили  маленькую  кукольную  фигурку  около  него, Пат  Гэртон, смотритель  с
Кратерной,  вернувшийся, задыхающийся, счастливый, такой же как я - Парнишка
из Портленда (Орегон)  и  все  лето напролет  мы обменивались  утешениями по
радио - "Не волнуйся, скоро все закончится" и вот уже почти октябрь  - "Ага,
но  когда этот день придет, я собираюсь просто  слететь с этой горы!" кричал
Пат -  Но  к несчастью его рюкзак был  слишком тяжелым, почти вдвое  тяжелей
моего,  и он чуть  не опоздал  но какой-то лесоруб (добрая  душа) поднес ему
рюкзак последнюю милю до устья ручья -
     Они затаскивают лодку  и привязывают веревочный чал, я люблю это делать
сам потому что в море  привык иметь дело с толстенными конопляными  канатами
завязывая  их на столбы  размером с меня, в  размашистом  ритме завязываемой
петли, на маленьких столбах это тоже приятно делать - К тому же мне хотелось
выглядеть  полезным,  ведь сегодняшний  день  мне  тоже  оплачивался  -  Они
выбрались из  лодки  и я взглянул на Пата чей голос я  слышал все лето  и он
выглядел вполне обыкновенно - Более того, как  только  мы зашли в кухню и он
шел бок о  бок со мной меня охватило ужасное чувство что его  здесь нет, и я
начал  пристально  вглядываться чтобы проверить  - На мгновение  этот  ангел
исчез  -  Два месяца  в  одиночестве сделают  с вами еще и не то,  как бы ни
называлась ваша гора - Он был на Кратерной, которую мне было видно, прямо на
кромке  воронки явно  вулканического  происхождения,  на границе  снегов,  и
продуваемой со всех сторон света ветрами и бурями дующими снизу вдоль желоба
Рубиновой и Старательской, и с востока, и с моего севера, у него было больше
снега  чем у меня -  И койоты выли по ночам,  сказал он -  И  ночью  страшно
выходить из  сторожки - И если когда-нибудь в своем портлендском пригородном
мальчишестве  ему приходилось пугаться зеленой рожи в окне, то несколько раз
там, наверху, в его ночных  осторожных зрачках отражались вкрадчивые морды -
Особенно  туманными  ночами  когда  легко  представить  себя  в  блэйковской
Завывающей  Пустыне  или  просто  в  старомодном аэроплане  тридцатых  годов
затерявшемся в видимость-ноль тумане - "Ты здесь, Пат?" спрашиваю я  в шутку
-
     "Я бы сказал что здесь и готов идти - а ты?"
     "В порядке -  нас ждет  еще одна длинная  дорога  с плотины, черт бы ее
подрал -"
     "Я  не  уверен,  что  с  ней  справлюсь",  честно  говорит  он,  совсем
охромевший.  "Пятнадцать  миль  с восхода до восхода  - у меня  ноги  совсем
отваливаются"
     Я приподнимаю его рюкзак и он весит сто фунтов - Он даже не позаботился
о  том,  чтобы  избавиться  от  пяти  фунтов  литературы  Лесной  Службы,  с
картинками и рекламой, все это было понапихано в рюкзак, и сверх  того еще и
спальный мешок под лямками - Слава Богу у  его  ботинок хоть подошвы были на
месте.
     Мы едим праздничный обед из разогретых старых свиных отбивных, вопим от
восторга  при  виде масла, джема и всего  того чего нам так не хватало, пьем
кружка за кружкой приготовленный мной крепкий  кофе  и Фред  рассказывает об
МакАллистеровском  Пожаре  -  Похоже, что несколько сотен  тонн оборудования
было  сброшено  с самолета, и все это  теперь поразбросано по склону  горы -
"Надо бы сказать индейцам,  чтоб подобрали что им нужно"  хочу сказать я, но
где они эти индейцы?
     "Никогда больше не пойду в  смотрители", заявляет Пат, и я повторяю это
-- так кажется мне тогда - перед  отправкой Пат постригся ежиком а теперь за
лето оброс и я удивляюсь  какой он  молодой, 19 или что-то вроде, и  я такой
старый, 34 - это меня не тревожит а  скорее приятно - В конце концов старому
Фреду 50 и ему наплевать,  и нам довелось встретиться всем вместе, так же мы
и  расстанемся - Чтобы вернуться  опять в  какой-нибудь другой  форме, всего
лишь форме, потому  что  сущность наших  3  существ не есть 3  их формы, они
просто протекают  сквозь них - Так что Бог  во  всем,  мы  ангелы разума,  и
поэтому возрадуйтесь и сядьте на свои места -
     "Парень", говорю  я "вечером я раздобуду  парочку  пива"  - или бутылку
вина - "и сяду у реки" -- На самом деле я не говорю этого - Пат не пьет и не
курит  -  Фред  постоянно  прикладывается  к  бутылке,  два  месяца  назад в
грузовике по дороге  наверх  старый  Энди откупорил свою кварту купленного в
Мэрблмаунте двенадцатиградусного черничного  вина и мы  выхлебали его еще до
Нью-Халема  - Тогда я пообещал  Энди что в  ответ куплю ему  большую  кварту
виски,  но  сейчас  я вижу  что  его тут нет,  видать ушел взяв свой  рюкзак
куда-то в верховья Большого  Бобрового, и  у  меня  шевельнулась  подленькая
мыслишка  что мне  удастся  улизнуть  не купив  Энди  этой четырехдолларовой
бутылки - После долгого застольного разговора мы собираем  наши вещи -- и на
фредовой лодке заплываем за  баржи  Ризорта (бензозаправки, лодки, сдающиеся
комнаты, снасти  и  такелаж) до большой белый стены Плотины Росс - "Я понесу
твой рюкзак, Пат", предлагаю я, думая что я достаточно силен чтобы сдюжить и
пытаюсь  удержаться от самодовольства,  потому как сказано в  Алмазном Резце
Обета  Мудрости (моя библия  Ваджра-чедика-праджня-парамита  Сутра  которая,
говорят, была продиктована  вслух - а как  же еще? - самим Сакъямуни) "Твори
благо но не  думай о благотворительности,  ибо благотворительность это всего
лишь  слово",  вот почему - Пат полон  благодарности, рывком закидывает  мой
рюкзак, а я беру его необъятный тяжелейший тюк, надеваю, пытаюсь встать и не
могу,  для  этого мне пришлось бы  столкнуть с места  самого  Атланта - Фред
улыбается  из  лодки, на  самом деле ему жаль что мы  уходим -  "До встречи,
Фред"
     "Теперь вам немного осталось "
     Мы отправляемся в путь но сразу же обнаруживается что мне в ногу впился
гвоздь, так  что мы  останавливаемся  на  дороге, я нахожу маленький кусочек
рыбацкой сигаретной пачки, делаю себе прокладку в  ботинок и мы идем опять -
Меня  трясет,  мне это  не по  силам,  мои бедра снова дрожат от  слабости -
Крутая дорога  вниз  огибает утес у плотины - В  одном месте  она опять идет
наверх  -  Облегчение бедрам,  и  я  наклоняюсь  и устремляюсь  вверх  -  Но
несколько  раз  мы  останавливаемся,  вымотанные  - "Никогда  не  доберемся"
продолжаю повторять  я бормоча это  на разный  манер - "Ты ведь научился  на
этой горе чистым вещам, правда?  - ты  не чувствуешь что ценишь теперь жизнь
больше?"
     "Это уж точно", говорит Пат, "и я буду рад когда мы отсюда выберемся".
     "Эх, выспимся ночью в вагончике и завтра поедем домой -  "  Он мог бы в
пять вечера подвезти меня до  Маунт Вернон по 99 Дороге, но я лучше не стану
ждать, а поеду стопом с утра -- "Буду в Портленде раньше тебя", говорю.
     В конце концов тропа спускается до уровня  воды и мы топаем  потея мимо
группы сидящих рабочих  Городской  Гидроэлектростанции -  как  сквозь  строй
-"Где тут лодочная станция?"
     Его спальник под моими лямками соскользнул и размотался но мне плевать,
я так  его  и  несу  -  Мы  доходим до  лодочного причала  и  там  маленький
деревянный  настил, скрипим прямо по нему, сидящие  женщины и  собаки должны
подвинуться, мы  не можем остановиться, бабахаем поклажу на доски и presto я
падаю на спину,  рюкзак под голову  и закуриваю сигарету - Готово. Кончилась
дорога. Паром довезет нас до Диабло, короткий переход, гигантский переезд до
Питтсбурга и Чарли уже ждет нас внизу со своим грузовиком -

57

     Потом вдруг  на тропе, спуск  по которой  облившись  десятью  потами мы
только  что  закончили, показываются  двое  бегущих чтобы  успеть  на  паром
обезумевших рыбаков,  с поклажей  и  здоровенным  навесным  лодочным мотором
подвешенным на катящуюся и подпрыгивающую на камнях двухколесную конструкцию
- они успевают как  раз вовремя, паром отчаливает, все  уже погрузились  - я
вытягиваюсь  на  скамье  и  начинаю медитировать и  отдыхать  -  Пат  позади
рассказывает  туристам как он провел лето - Паром плывет, вспенивая  воду  в
узком месте озера между каменистыми утесами - А я просто  лежу сложив руками
и закрыв глаза и медитирую на эту сцену издали - Я знаю что в ней есть нечто
большее доступного глазу, так же как глаз  больше доступного ему - И вы тоже
это знаете -  Путь занимает 20 минут и вскоре я чувствую как паром замедляет
ход и глухо ударяется о причал - Вверх, с рюкзаками, я  все еще тащу большой
рюкзак Пата, великодушие до самого конца? -  Даже сейчас у  нас еще четверть
мили пыльной мучительной дороги  впереди,  поворот  за  валуном и хо! вот  и
большая  платформа-лифт готовая  спустить  нас  на тысячу футов к  маленьким
опрятным  домикам с лужайками и тысячью кранов и  проводов идущих от Плотины
Электростанции, Плотины  Диабло, Дьявольской  Плотины -  дьявольски  скучное
место для жизни,  всего  с  одной лавкой и в ней нет пива - Жители  поливают
свои  лужайки-тюрьмы,  дети с собаками,  средняя  Индустриальная  Америка  в
полдень  - Робкая девчушка  в мамином платье,  беседующие мужчины,  все  уже
собрались  на площадке лифта, и  вскоре  он  начинает поскрипывать вниз и мы
медленно спускаемся  в земную долину  - Я все еще подсчитываю: "Движемся  со
скоростью  миля в час к Мехико-Сити  и его высокогорному Плато, осталось еще
четыре  тысячи миль" -- и  прищелкиваю пальцами, кому  какое  дело?  - Вверх
движется  большой  груз нескрепленного железа, ненадежный  противовес нашему
спуску, величественные тонны и тонны черной тяжести, Пат показывает мне  это
(с  комментариями)(он  собирается  стать инженером)  - У  Пата легкий дефект
речи, такое легкое заикание, возбуждение, подмямливание и иногда удушье, его
губы  чуть цепенеют, но разум  у  него острый - и есть мужская гордость  - Я
помню  как летом по радио  он иногда срывался на очень смешные оговорки, все
эти  его "ух-ты"  и восторги,  но трудно себе представить  что-нибудь  более
безумное по этому радио чем серьезный евангелист и студент-иезуит Нед Гауди,
разразившийся,  когда его навестила компания  наших альпинистов  и пожарных,
сумасшедшим прихихикивающим смехом,  ничего более  дикого в жизни не слышал,
охрипшим голосом, и все  из-за того что внезапно стал говорить  с нежданными
посетителями - Что касается меня, то  вся моя  радио  болтовня  сводилась  к
поэтичному "Лагерь Хозомин, сорок второй на связи"  чтобы перекинуться парой
слов   со  Старым  Скотти,  так,  ни  о  чем,  нескольким  коротким  обменам
приветствиями с Патом, нескольким приятным  беседам с Гауди, ну и пару раз в
самом начале я поддался и  вступил в общий треп о том, какую  еду я готовлю,
как  себя  чувствую  и  почему - Пат смешил  меня  больше  всех  - Частенько
упоминался  некто  "Джон  Ногастик",  и  во  время  пожара  Пат  сделал  два
объявления "Джон  Ногастик  Скуп прибудет  со следующим  грузом, Джон  Твист
вывалился  из первого самолета"  -  честное слово, так и сказал - совершенно
безумный парень -
     У  подножья лифта нет  никаких признаков  нашего  грузовика,  мы сидим,
ждем, пьем  воду и  разговариваем с  маленьким мальчиком,  прогуливающимся в
этот превосходный полдень со своей прекрасной большой Лесси - собакой колли.
     В  конце концов приезжает грузовик,  его ведет старый  Чарли, клерк  из
Мэрблмаунта, шестидесяти  лет,  живет  там  в маленьком  домике-автоприцепе,
стряпает,   улыбается,   печатает  на  машинке,  подсчитывает  заготовленную
древесину - читает у себя в вагончике - сын у него в Германии - моет за всех
посуду в большой кухне - Очки - седые волосы -  однажды в выходные, когда  я
спустился  вниз  за выпивкой, он собирался  на прогулку в лес  со  счетчиком
Гейгера и удочкой "Чарли", сказал  я, "точно тебе говорю,  в пустынных горах
Чихуахуа полным-полно урана"
     "А где это?"
     "На  юге  Нью-Мексико  и   Техаса,  дедуля  -  видел  небось  Сокровища
Сьерра-Мадре, ну  это кино о  старом  плешивом старателе,  Уолтере Хьюстоне,
который  перешагал других парней  и нашел золото, прыткий  прям  как  горный
козел, они там еще в начале встретили его в бомжовой ночлежке, в пижаме?"
     Но я особо много не разговаривал видя что Чарли как-то смущается, и мне
кажется  они  мало  чего  понимают  в   моей  манере  говорить  с  примесями
канадско-французского, нью-йоркского, бостонского и  оклахомского говоров, и
даже  с примесью  испанского, и даже  из  "Поминок по Финнегану"[12]  -  Они
останавливаются ненадолго поболтать с  рейнджером, я ложусь на траве и  вижу
как  дети глазеют на  лошадей у  изгороди  под деревом,  подхожу  -  Что  за
прекрасные минутки в Унылом городке Диабло!  - Пат валяющийся на  травке (по
моему совету)(мы старые алкаши знаем тайну травы), Чарли болтающий со старым
приятелем из Лесной Службы, и этот прекрасный жеребец трущийся своим золотым
носом о подушечки моих пальцев, сопя, и маленькая кобылка около него -  Дети
хихикают   над  нашими  маленькими  лошадиными  нежностями  -  Один  из  них
трехлетний мальчик, никак не может дотянуться -
     Они машут мне и мы  отправляемся, с рюкзаками на  спинах, в Мэрблмаунт,
где будем  ночевать  в  вагончике - Беседуя - И  горести не-горного мира уже
навалились на нас, громадные задевающие стенки каньона  грузовики  с  камнем
громыхают в удушливой  пыли, нам приходится остановиться на обочине чтобы их
пропустить - А  пока  справа от  нас течет то что  осталось от Скэджит-Ривер
после  всех  этих плотин  и впадений в Озеро (моего  Господа -  любви)  Росс
(серо-голубого) - мутнобурлящий бешеный старый поток, широкий, моющий золото
в ночи, стремящийся впасть в Скуохоулвиш Куакиютл Пасифик в нескольких милях
к западу - Любимая моя чистая речушка Северо-Запада, у которой  я сиживал, с
вином,  на  присыпанных  опилками  пнях,  потягивая  вино  под испепеляющими
звездами и наблюдая  как живая гора испускает и гонит  от себя  эти снега  -
Прозрачная,  зеленоватая  вода, хлюпающая  на  бревнах-топляках,  и Ах  реки
Америки которые видел  я и  которые видели вы -  струение без конца, видение
Томаса  Вулфа, Америка  истекающая кровью  в ночи своими  реками  бегущими к
бездонным морям, но восстающая водоворотами и новыми рождениями, громоносным
было устье Миссисипи в ту ночь когда мы повернули в него и я спал в койке на
палубе,   всплески,   дождь,  вспышки,   молнии,  запах   дельты  в  которой
Мексиканский  Залив  теребит  свои  звезды  и  явит  покров  вод  своевольно
разделяющих недоступные горные массивы, где одинокие американцы живут  среди
маленьких огней  -- и именно розы всегда  выплывают брошенные заблудившимися
но  бесстрашными  влюбленными с  волшебных  мостов розы чтобы  кровоистечь в
море,  иссушенные   солнцем  они  впитывают  влагу  чтобы  вернуться  опять,
вернуться опять - Реки Америки, и все деревья всех этих берегов и все листья
на всех этих деревьях и все зеленые миры во всех этих листьях и все атомы во
всех этих молекулах, и все бесконечные вселенные  во всех этих атомах, и все
наши сердца и все наши платки и все наши мысли и все клетки наших  мозгов  и
все молекулы и атомы  в каждой клетке,  и все бесконечные вселенные в каждой
мысли - пузыри и шары - и свет всех  звезд танцующий на волнах  всех рек без
конца и повсюду  во всем  мире, не только в Америке, ваши  Оби и Амазонки, и
даже  Тигры  с Евфратами  (верится  мне),  и  Озера Нильской Дамбы чернейшей
Конголезской  Африки,  и  Дравидийские[13] Ганги,  и  Янг-Цзе, и Ориноко,  и
Платы, и Валоны и Мерримаки и Скэджиты

     Майонез
     Банки майонеза плывут
     Вниз по реке

58

     Мы  едем вниз  по  ущелью  в  сгущающихся  сумерках,  около  15 миль, и
добираемся до  правого  поворота, после  которого  покрытая черным  гудроном
дорога  тянется  милю  не сворачивая среди  деревьев  и затаившихся  ферм  и
кончается тупиком  у  Рейнджерской  Станции,  такая  вполне  подходящая  для
быстрой  езды дорога что водитель последней машины моего  автостопного  пути
сюда два месяца  назад,  слегка  перебравши  пива,  подлетел  к Рейнджерской
Станции  на скорости 90 миль в час,  на скорости 50  крутанулся на усыпанном
гравием развороте, поднял облако пыли и до свидания, взревел и умчался прочь
так, что Марти - помощник рейнджера встретив меня, протянув руку  и  спросив
"Ты Джон Дулуоз?" добавил потом: "Это че, друг твой?"
     "Нет"
     "Я   бы   разъяснил   ему   кое-что  насчет   превышения  скорости   на
государственной  дороге" - Теперь  мы опять подъезжаем сюда, но на этот  раз
медленно.  Старый  Чарли крепко сжимает руль  в  руках и наша  летняя работа
закончена -
     Вагончик стоящий под большими деревьями (с небрежно намалеванной на нем
цифрой 6) пуст, мы  скидываем наше  барахло на  скамейки, повсюду разбросаны
книжки с девочками и  полотенца оставленные большими пожарными командами  во
время  макаллистеровского  пожара  -  Оловянные  шлемы  на  гвоздях,  старое
неработающее радио - Я начинаю с разведения большого огня в печке в душевой,
для  горячего душа - и принимаюсь  возиться со спичками и  щепками. Подходит
Чарли и говорит  "Разведи огонь посильней", поднимает топор  (он  затачивает
его  сам) и я прямо  обалдеваю от того как  несколькими  резкими  внезапными
ударами топора  (в полутьме)  он раскалывает поленья  напополам и стряхивает
половинки  вниз,  ему  шестьдесят  лет  а я  не могу так легко коцать дрова,
нечего и пытаться -  "Бог мой, Чарли,  я  и  не знал  что  ты так здорово  с
топором обращаешься!"
     "Угу"
     Мне казалось что он попивает втихую, из-за  его красноватого носа -- но
нет - когда он начинал пить так уж пил вовсю, но не на  работе - В это время
Пат  на кухне разогревает  оставшуюся  тушеную  говядину  - Какое  мягкое  и
восхитительное  чувство быть  опять в  долине, тепло, безветренно, несколько
осенних желтых листьев на траве, теплые огоньки домов (дом рейнджера О`Хара,
с тремя детьми, и еще Герке) -  И  впервые я  осознаю  что уже действительно
Осень, и еще один год прошел - И эта смутная безболезненная ностальгия Осени
висит как дымка  в вечернем воздухе  и ты  понимаешь "О Да, О Да, О Да" - На
кухне я подкрепляюсь шоколадным пудингом, молоком и целой банкой абрикосов в
сгущенке,  потом  еще  догоняюсь  громадной  тарелкой мороженого - В  списке
обедов записываю свое имя, чтобы потом с меня вычли 60 центов
     "Так ты что, уже наелся что ли - а говядина?"
     "Нет, мне хотелось как раз этого - теперь я сыт"
     Чарли тоже ест  - Мои чеки на несколько сотен долларов лежат в запертой
на  ночь  конторе, Чарли предлагает  открыть ее для меня - "Не-а, а то точно
просажу три  доллара на пиво в баре"  - я  проведу тихий вечерок, приму душ,
высплюсь -
     Мы  идем чуток посидеть у Чарли, в его  трейлере, похоже на посиделки с
родственниками  на кухне какой-нибудь  фермы  Среднего Запада, мне надоедает
эта скукотища и я иду принять душ -
     Пат  сразу  начинает  похрапывать  но  я не  могу  заснуть -  выхожу  и
присаживаюсь на бревнышке  в ночи  Индейского Лета,  курю  - Думаю о мире  -
Чарли спит в своем трейлере - С миром все в порядке -
     Впереди  меня  ждут  приключения с  куда более  безумными  ангелами,  и
опасностями, и хотя и  не могу их предвидеть, я решаю оставаться безучастным
"Буду просто протекать сквозь все это так, как это делает текущее сквозь все
- "
     И завтра будет пятница.
     В конце концов я  иду спать, полурасстегнув свой  спальник из-за жары в
этой удушливой низине -
     Утром  я бреюсь, пропускаю завтрак ради обильного обеда и иду в контору
за своими чеками.

     Яркое утро за утренними столами
     Где нас встречает тихая музыка

59

     Босс уже на месте,  вежливый здоровяк  О`Хара с сияющим лицом,  любезно
кивающий, с приятной манерой говорить, Чарли как всегда за столом, одуревший
от  бумаг, и тут  подходит  помощник  рейнджера Герке,  одетый в  комбинезон
лесоруба  со  всеми  полагающимися  висюльками  (он начал так  одеваться  со
времени  пожара,  где испытал прилив  воодушевления),  в  синей  выстиранной
рубашке, с сигаретой  во рту, пришедший на утреннюю конторскую работу только
что от молодой жены и стола с завтраком, его аккуратные очки сияют  чистотой
-  Говорит: "Что  ж, вроде  вам  это  не повредило"  -  Имея  в  виду что мы
прекрасно выглядим,  хотя нам кажется что мы вымотались до полусмерти, Пат и
я  - И они вручают  мне  прекраснейшие чеки,  с которыми я могу отправляться
странствовать по миру, и я прохрамываю полторы мили до города в  проложенных
свернутой бумагой ботинках чтобы оплатить мой 51.17$ счет  в лавке (продукты
на все лето), потом на  почту где перевожу деньги  на оплату  долгов - Рожок
мороженого  и последние бейсбольные новости на зеленом стуле около травы, но
газета  такая  новая, чистая и свежеотпечатанная, а  краска  пахнет так  что
мороженое  кажется мне горьковатым  и в голову лезет будто я жую бумагу и от
этого меня поташнивает -- Чертовы бумаги эти, меня  тошнит  от Америки, я не
могу есть бумагу - и вся выпивка их бумага, и двери супермаркета открываются
автоматически чтобы пропускать  раздутые утробы  беременных покупательниц  -
бумага слишком суха - Жизнерадостный продавец проходит мимо  меня и  говорит
"Ну что, нашли что-нибудь новенькое?"
     Сиэттлская Times
     "Ага, бейсбольные  новости", говорю я - облизывая свой рожок мороженого
- готовый к автостопной трассе через всю Америку -
     Хромаю  назад  к  вагончику,  мимо тявкающих  собак  и  северо-западных
персонажей  сидящих на крылечках маленьких коттеджей, разговаривая о машинах
и рыбалке - Иду на кухню и разогреваю себе обед из пяти яиц, пять яиц, хлеб,
масло, и все - Просто  чтобы перехватить чего-нибудь съестного перед трассой
- И вдруг приходят О`Хара  с Марти  и говорят что только что  с Дозорной был
сигнал о пожаре и иду ли я? - Нет, я не пойду, я показываю  им свои ботинки,
даже ботинки Фреда выглядят  достаточно  жалко,  и  я говорю "У меня мускулы
больше не выдержат, на ногах" -  "по мелким скалам" - идти искать что-то что
может  оказаться вовсе  не пожаром а обычным дымком о котором сигнализировал
обожающий посылать всякие послания Хоуард с Дозорной горы, и это мог бы быть
обычный заводской дым -  В любом  случае,  я  в этом не собираюсь  принимать
участие -  Они по-настоящему пытаются меня переубедить, но  я  не могу - и я
ковыляю к себе в вагончик чтобы  отправиться оттуда в путь, Чарли кричит мне
от дверей конторы "Эй, Джек, чего так хромаешь?"

60

     Это меня здорово приободряет и Чарли  подбрасывает меня до перекрестка,
мы дружески прощаемся, я обхожу  машину с рюкзаком на плечах, говорю  "Ну  я
пошел"  и  махаю  большим  пальцем  первой  проезжающей  машине  которая  не
останавливается -  Пату, которому только что за  обедом я сказал "Мир  висит
вверх ногами, он очень смешной, и все это  просто шизовая киношка", я говорю
"Пока, Пат, увидимся где-нибудь, hasta la vista", потом  им обоим "Adios", и
Чарли говорит:
     "Черкни мне открытку"
     "С картинкой?"
     "Ага, чего-нибудь" (потому что я договорился  чтобы оставшиеся чеки мне
переслали по почте в Мексику) (так что потом с крыши этого мира я послал ему
открытку с красной  ацтекской  головой)  - (так и  вижу  как они  критически
разглядывают ее и смеются надо мной, вся троица, Герке, О`Хара и Чарли, "Они
и там внизу до него добрались", имея в виду индейские лица) - "Пока, Чарли",
я так никогда и не узнал его фамилии.

61

     Я на трассе, и когда они уезжают я  прохожу  полмили  чтобы скрыться за
поворотом и чтобы они  не увидели меня на  обратном пути - Проезжает машина,
она  едет в другую  сторону  но останавливается и в ней старина  Фил Картер,
паромщик  с  озерного  парома, добряк-оклахомец,  искренний  и  широкий  как
пространства  тянущиеся  на  восток,  с  ним  едет восьмидесятилетний старик
пристально разглядывающий меня сверкающими глазами  - "Джек, рад тебя видеть
- Это мистер Уинтер который построил сторожку на Пике Одиночества."
     "Отличный домик, мистер Уинтер, вы прекрасный  плотник" и  я совершенно
искренен,  вспоминая как ветра  бились  в стропила крыши, а дом  укрепленный
бетоном  на  стальном каркасе, даже не шелохнулся  - кроме того случая когда
гром  тряханул  землю и  очередной  Будда родился  в Милл-Волли  в 900 милях
оттуда - Мистер Уинтер продолжает разглядывать меня просветленными глазами и
с широчайшей ухмылкой - как Старый Конни Мэк - как Фрэнк Ллойд Райт[14] - Мы
пожали друг другу руки и попрощались. Фил, он был  тем самым парнем  который
читал  по радио письма для ребят,  трудно себе представить более печальную и
искреннюю его  манеру читать " - и Мама  хочет чтобы ты знал что  Дж -  дж -
джилси родился 23 августа, такой славный мальчишечка - И тут говорится" (Фил
запинается)  "че-то  такое  непонятное, думаю твоя Мама малька запуталась  с
этим  пи-са-ни-ем"  -  Старина  Фил   из  Оклахомы,   где  вопиют  индейские
проповедники-чероки - Он отъезжает, в своей гавайской  спортивной  рубахе, с
мистером Уинтером (Ах Энтони Троллоп[15]), и я больше никогда его не увижу -
Лет 38 - или 40  - сидел у телевизора -  пил  пиво  -  рыгал -  шел  спать -
просыпался с Божьей помощью. Целовал жену. Покупал ей маленькие подарки. Шел
спать.  Спал.  Правил лодкой.  Никогда  ничем не  интересовался.  Ничего  не
обсуждал.  И  ни  критиковал.  Никогда  не  говорил  ничего,  кроме  простых
обыденных слов Дао.
     Я  прохожу  около  полумили  по  изгибу  раскаленной сверкающей дороги,
солнце,  дымка,  похоже  будет  слишком  жаркий  денек  для  стопа с тяжелым
рюкзаком.
     Собаки, лающие на меня с ферм меня не беспокоят - Старый Навахо Джеко -
Великий Ходок Йакуи идет ковыляя вниз во тьму.

62

     Спрятавшись за поворотом  так чтобы Пат и Чарли не стали  смеяться надо
мной, или может даже О`Хара или Герке едущие куда-нибудь не увидели бы меня,
своего смотрителя этим летом, одиноко стоящим на пустынной дороге в ожидании
попутки на 4000  миль  - Стоит яркий сентябрьский  день, припекает  дымчатое
солнце,  слегка жарковато, я вытираю лоб красной банданой и жду - Подъезжает
машина, я машу пальцем, оп-па, она  останавливается, чуть впереди меня,  и я
срываюсь с места закинув рюкзак одной лямкой на плечо - "Куда едешь, сынок?"
дружелюбно спрашивает старый водитель с крючковатым носом и трубкой во рту -
Двум остальным похоже тоже интересно -
     "Сиэттл", говорю я, "потом 99-я, Маунт Вернон, Сан-Франциско, до конца"
-
     "Ну, чуток мы можем тебя подбросить"
     Выясняется что  они  едут  в  Беллингхэм на 99-й, но это  севернее моей
дороги  и я решаю вылезти  на  повороте из долины Скэджит на 17-ю - Потом  я
скидываю рюкзак на  заднее сиденье,  а сам  забираюсь  на переднее  заставив
потесниться  двух  стариков,  не  размышляя  особо и  не  заметив  даже  что
ближайшему  это  пришлось не  по вкусу  -  Я чувствую что он заинтересовался
опять, только начав отвечать одновременно на вопросы всех троих, рассказывая
о здешних местах - Ну и чудаки же эти три  старикана! Водитель флегматичный,
справедливый, любящий помогать другим, он решил посвятить себя Господу и все
это знают - около него  сидит его старый приятель,  тоже задвинутый на Боге,
но  не  так   сильно  приверженный  доброжелательности  и  мягкости,  слегка
подозрительный к побуждениям окружающих -  Такие вот ангелы в пустыне - Тот,
который на заднем сиденье,  слишком  уж правильный тип, то есть вообще-то он
ничего,   но  по  жизни  занял   заднее  сиденье  чтобы   наблюдать  и  всем
интересоваться (как и я), и также как у меня в нем есть что-то от Простофили
и что-то от Лунной  Богини[16] - В конце  концов, когда  я  говорю "Приятный
ветерок там наверху" в  завершение длинной  беседы, пока Орлиный Нос петляет
по изгибам дороги, никто из них не  отзывается,  мертвая тишина, и я молодой
Шаман получаю  наставление Трех  Старых  Шаманов хранить  тишину, потому что
ничто не имеет значения и все мы Бессмертные Будды Познавшие Тишину, поэтому
я затыкаюсь и настает долгая тишина пока надежная  машина скрежещет вперед и
я  переправляюсь к  другому берегу  Буддами  Нирманакайей,  Самбхогакайей  и
Дхармакайей, всей Троицей которые суть Одно, моя рука свешивается за дверь с
правой стороны и ветер дует мне в лицо и (с чувством счастливого возбуждения
от вида Дороги после проведенных среди скал месяцев) я  вглядываюсь в каждый
маленький коттеджик и деревья и луг вдоль дороги, аккуратный маленький мирок
который  Господь  воздвиг нам для разглядывания  и путешествий  внутри этого
кино,  тот  самый  суровый  мир  который исторгнет  дыхание из наших грудных
клеток  и  уложит  когда-нибудь  нас  окоченевших  в могилу, и  мы не станем
жаловаться  (ведь жаловаться не  стоит) -  чеховский ангел  тишины  и печали
пролетел над нашей машиной - Мы въезжаем в старый Конкрит, пересекаем  узкий
мост  и вот мы среди кафкианских серых цементных  заводов и  подъемников для
бадей с  цементом тянущихся  целую  милю,  заезжаем на цементную[17] горку -
затем  припаркованные  маленькие  Американские машины,  вдоль  по монашеской
деревенского  вида Главной улицы  с жарко посверкивающими окнами  бесцветных
лавок, типа "Все за 5-10$", женщины  в  хлопковых платьях  покупающие всякую
всячину,  старые  фермеры  почесывающие себе  ляжки  в  продуктовых  лавках,
скобяная лавка, люди в темных очках у Почты, декорации которые я буду видеть
до  самых  границ Феллахской[18]  Мексики  -  декорации сквозь  которые  мне
предстоит ехать стопом и от  которых беречь свой рюкзак (два месяца назад на
трассе старый толстый ковбой в грузовике с гравием намеренно пытался наехать
на мой рюкзак, я успел оттащить его назад, он только ухмыльнулся)(я погрозил
ему кулаком чтобы он вернулся, и слава богу он ничего не видел, а то было бы
как в песенке "И вот  теперь  он в тюряге сидит, парнишка  по кличке Бродяга
Боб, немало он пил, воровал и  дурил, и вот теперь он  в тюряге сидит") (и я
вовсе  не  беглый каторжник  в  отчаянной широкополой ковбойско-мексиканской
шляпе, который свернет себе самокрутку в захолустном баре, всадит перо в бок
бармену и отправится себе в  Старую Мексику) (в Монтерей  или Мацатлан лучше
всего) -  Трое старикашек высаживают  меня около Седро-Вулли, откуда  я могу
стопить на 99-ю - Спасибо им -
     Я перехожу раскаленную дорогу в сторону городка, мне надо купить  новую
пару ботинок -- Пригладив расческой волосы на бензоколонке, выхожу в город и
на тротуаре вижу симпатичную  женщину занятую  своей  работой (с  шлангом на
заправке) и ее домашний енот подходит ко мне, присевшему на минутку свернуть
самокрутку, тыкается  длинным странным и нежным носом  мне в  пальцы и хочет
есть -
     Потом я отправляюсь дальше - с другой стороны петляющей дороги фабрика,
охранник  на  входе  начинает  рассматривать  меня  с  величайшим  интересом
"Взгляни на  этого  парня, с  рюкзаком  за  плечами, он едет  автостопом  по
трассе, и куда на хрен его несет? откуда едет?" Он пялится на меня все время
пока я  не прохожу  подальше и не ныряю в кусты чтобы  отлить по  быстрому и
потом  обратно, через маленькие лужицы и  заляпанную смазочным  маслом траву
разделительной  полосы  между  щебенчатыми покрытиями  автострады,  и вхожу,
постукивая вприпрыжку большими скрипучими  треснувшими на гвоздях ботинками,
в пределы Седро-Вулли  - Перво наперво я делаю остановку в банке, здесь есть
банк, несколько человек глазеют  на  меня пока я несу свое бремя  мимо них -
Ага,  карьера Джека  Великого Странствующего  Святого  только  началась,  он
набожно входит в банки и превращает государственные чеки в туристические[19]
-
     Я  выбираю  хорошенькую  рыжую  хрупкую  девушку,  немного  похожую  на
сельскую учительницу, с голубыми  доверчивыми глазами, и  рассказываю ей что
мне нужны туристические чеки  и  куда я направляюсь и где был, и она кажется
заинтересованной, настолько что когда я говорю "Мне постричься бы не мешало"
(имея в виду  после целого лета в горах), она  замечает "Да  вроде пока  еще
ничего" и  оценивающе  рассматривает меня, и я знаю что она  любит меня, а я
люблю  ее,  я  знаю  что вечером  могу пойти  с ней рука об  руку к  залитым
звездным  светом берегам Скэджита, и она не  станет  возражать что бы  я  ни
делал, милая  - она позволит  мне осквернять  ее  по-всякому-разному, именно
этого ей  и  хочется,  женщинам  Америки нужны  спутники  и  любовники,  они
проводят целые дни в мраморных банках, возятся с бумагой, их угощают бумагой
в авто-кинотеатрах после Бумажных Фильмов, а  они хотят  целующих губ, рек и
травы, как в  старые  добрые времена  -- И я так поглощен  ее изящным телом,
милыми  глазами  и  прелестными  бровями  под  прелестной  рыжей  челкой,  и
маленькими веснушками, и нежными запястьями, что  не замечаю как позади меня
вырастает  очередь  из  шести  человек,  старые  злобно  ревнивые  женщины и
спешащие  молодые  люди,  я  тотчас  отшатываюсь   назад,  с  моими  чеками,
подхватываю  рюкзак  и выскальзываю наружу  -  Оглядываюсь  назад,  она  уже
занимается со следующим клиентом -
     В любом случае  пришло время для моего первого за  десять недель глотка
пива.
     Вот и салун... соседняя дверь.
     Жаркий сегодня денечек.


63
     Я беру пиво в большом сверкающем баре и усаживаюсь за столик,  спиной к
стойке,  сворачиваю  самокрутку и тут подходит трясущийся  старикан лет 80 с
тросточкой, садится за  соседний  столик и ждет  с затуманенными глазами - О
Гоген! О Пруст! Будь я писателем или художником равным вам, я описал  бы это
изъеденное землистое лицо, пророчество всех горестей человеческих, для этого
трогательного старого неудачника не существует ни рек, ни губ, ни соитий под
звездами, все это эфемерно, так или иначе но все утеряно - Чтобы ископать из
карманов  свой маленький  доллар ему  понадобилось  минут пять  - Держит его
трясущимися руками  -  По-прежнему  глядя в  сторону бара -  Бармен занят  -
"Почему же  он не встанет и не сходит  себе за пивом?"  - О что за горестная
картина в полуденном баре Седро-Вулли, в северо-западном Вашингтоне, в мире,
в пустоте, которая  суть  одиночество  перевернутое вниз головой  - В  конце
концов  он начинает  стучать  тростью  пытаясь  грохотом  обратить  на  себя
внимание - Я пью свое пиво, заказываю второе - Думаю, не отнести ли пиво ему
-  Но  к чему вмешиваться? Войти как  Черный Джек во всем  великолепии своих
револьверов и прославиться на весь Запад прострелив Слэйду Хикоксу  затылок?
Как и подобает парню из Чихуахуа, я ничего не говорю -
     Два пива совсем не цепляют меня и я понимаю что алкоголь  непричем, что
бы ни творилось в твоей душе -
     Я выхожу вон и иду покупать себе ботинки -
     Главная Улица,  магазины, спортивные товары, баскетбольные и футбольные
мячи  к  наступающей  Осени  -  Счастливчик  Элмер  в  прыжке  взмывает  над
футбольным полем и поглощает  громадные бифштексы на школьном банкете,  и он
получит  свою почетную грамоту,  знаю  я  его  - Я  захожу в магазин,  топаю
вглубь, снимаю свои гавнодавы и парнишка выдает мне синие холщовые ботинки с
толстыми  мягкими  подметками, я  надеваю их и прохаживаюсь,  ощущение такое
будто идешь по небесам - покупаю, оставляю там же старые и выхожу наружу -
     Присаживаюсь  около  стены,  зажигаю сигарету  и наблюдаю  за маленьким
полуденным городом, тут есть сараи сена  и зерновые силосные ямы на  обочине
городка, железная дорога, склад древесины,  все прямо  как у Марка Твена, из
таких вот мест  Сэм Грант[20] и добывал  пушечное мясо для могил Гражданской
Войны  -  и такая же сонная атмосфера  зажигала  огонь  в  вирджинских душах
Джексона Каменной Стены[21] - Одуреть можно -
     Ну ладно, пора сваливать - назад на трассу, через железнодорожные пути,
и вон из  города к  повороту трассы  где  можно стопить машины  сразу с трех
развилок
     Жду около пятнадцати минут.
     "На стопе", думаю  теперь я чтобы укрепить свою душу, "проявляется твоя
хорошая  и плохая Карма, и хорошая  возмещает плохую,  где-то там, дальше по
этой трассе"  (я смотрю вдаль и вот она,  в смутной  дали, без надежды,  без
названия, не от мира нашего) "будет кто-то кто привезет тебя вечером прямо в
Сиэттл к твоим газетам и вину, будь уж так любезен, подожди" -
     Остановившийся  оказывается светловолосым  малым,  с  какими-то кожными
болячками из-за которых он не может больше играть  в сборной Седро-Вулли  по
футболу хотя раньше  был восходящей звездой (мне  кажется,  это вполне может
оказаться  правдой),  но теперь  ему разрешили выступать в  рестлинговой[22]
команде, у него здоровенные бедра и руки, ему лет 17, и поскольку когда-то я
тоже был  рестлингистом  (Чемпион-Черная Маска нашего квартала)  мы начинаем
говорить о рестлинге  -- "Ведь это настоящий рестлинг,  когда у ты стоишь на
четырех точках а другой парень сзади пытается тебя завалить[23]?"
     "Точно, без всякого там телевизионного дерьма - настоящий"
     "А как они подсчитывают баллы?"
     Долгий  и  обстоятельный ответ на  этот  вопрос  помогает добраться  до
самого Маунт Вернона, но  потом мне  вдруг  становится жалко что я  не  могу
остаться с ним, и заняться рестлингом, или даже погонять  в футбол, такой он
одинокий американский парнишка, как девочка, жаждущий бесхитростной  дружбы,
ангельской чистоты,  меня бросает в дрожь от одной только мысли о  всех этих
группках и кланах в колледже разрывающих его на части, и о его родителях,  и
запретах  врача,  и том как редко ему выпадает случайная ночная везуха, да и
то если ночка выдалась безлунная - Мы обмениваемся рукопожатиями и я вылезаю
из машины, и вот я стою под  жарким солнцем (4 часа пополудни) на углу перед
заправкой,  машины  возвращающихся  домой  после  работы   идут  непрерывным
потоком, они думают только о том как бы ловчей обрулить поворот и не смотрят
на меня, так что я зависаю почти на час.
     Забавный  и  жизнерадостный  водитель кадиллака  останавливается  чтобы
подождать кого-то, когда он трогается с  места я  пытаюсь стопануть  его, он
самодовольно  ухмыляется,  разворачивается  и   встает  на   противоположной
стороне, потом опять трогает,  опять разворачивается и опять едет  мимо меня
(на этот  раз я  и вида и  не  подаю)  и опять останавливается,  задерганное
нервное лицо, О Америка что  сделала ты со  своими  автомобильными детьми! И
все  же  магазины полны  лучшей  в мире  еды, вкуснейшие  лакомства,  свежие
персики, дыни, все маслисто-жирные плоды скэджитской земли богатой  влагой и
улитками  -  Тут  подъезжает  Эм-Джи и  Бог  ты  мой, за рулем Рэд  Коэн,  с
девушкой, говорил  же  он мне  что собирается этим  летом в Вашингтон, я ору
"Эй, Рэд!", он лихо разворачивается а я еще не  окончив  вопить  понимаю что
это вовсе не Рэд, и ох опять эта ухмылка "я-тебя-не-знаю", и даже не ухмылка
а рычание, рыча и  зажав своими лапами  руль,  уиипп, он разворачивается и с
ревом уносится прочь, обдавая меня выхлопной струей,  какой-то иной Рэд Коэн
- и  даже  сейчас  я не  вполне  уверен что это на самом деле не он, ставший
совсем другим и ожесточившийся - ожесточившийся на меня --
     Муть.
     Жуть.
     Пустота.
     Но  вот   является   90-   или   80-летний   окто-протогенерический[24]
беловолосый  ариец-патриарх  утопающий  старчески  в  сидении  водителя,  он
останавливается  для  меня, я  подбегаю,  открываю дверь  и  он  подмигивает
"Залезай, юноша, могу тебя маленько подвезти"
     "А как далеко?"
     "О - пару миль".
     Так же было и в Канзасе (1952) когда меня подвезли на несколько миль по
дороге,  в  результате я очутился на закате  один посреди бескрайних равнин,
машины  катились мимо меня в  сторону  Денвера на скорости  80  и ни одна не
останавливалась - Но я пожимаю плечами "Карма-карма" и влезаю -
     Он чуть-чуть поговорил,  совсем немного, и  я вижу что он действительно
очень стар,  и еще что он очень забавный - Он начинает гнать свою  развалюху
вперед,  обгоняет всех,  выходит на прямую трассу и выжимает 80  миль в  час
среди полей  и ферм - "Бог ты  мой, а  вдруг у него сердце прихватит?" - "Не
очень-то любите медленно ездить, а?" сказал  я не спуская  глаз с него и его
руля -
     "Не-а"
     И гонит еще быстрей...
     Так значит меня везет в  Страну Будд Хотсапхо через воды Не-реки старый
и  безумный  Святой Боддхисатва - который намерен  либо довезти меня быстро,
либо не довезти совсем - Вот твоя Карма, созревшая как персик.
     Я сдаюсь - В конце концов он не пьян, как тот толстяк в Джорджии (1955)
который гнал 80 по грунтовой обочине и при  этом  смотрел  не на дорогу а на
меня, тут попахивало таким явным безумием что я  вылез  раньше времени и сел
на автобус до Биримингэма, так он вышиб меня из колеи -
     Но нет,  папаша доставляет меня  в  полном  порядке  к воротам  стоящей
посреди равнин фермы, у него тут  веранда обсаженная тремя вязами, и свиньи,
мы пожимаем друг другу руки и он отправляется ужинать -
     И вот я стою, машины пролетают мимо меня, и  я знаю что теперь уж точно
застрял на какое-то время - К тому же уже поздновато -
     Но  тут  нарисовывается тяжелогруженый  грузовик,  он  замедляет  ход и
обдает  клубами  пыли  меня  стоящего  на  обочине,  я  бегу,  запрыгиваю  -
Благословенны  будьте, Герои!  Это  здоровенный  малый с крепкими  кулаками,
Громила-Боец ИРМ[25],  в  двуцветной матросской куртке, да,  такому  морячку
никто не страшен, и к тому же он любит поговорить, и к тому же строит мосты,
и сзади у него мостостроительные бетонные блоки, ломы и прочие  приспособы -
И когда я сообщаю  ему что направляюсь в Мексику, он говорит: "Ага, Мексика,
мы вот с женой берем детишек в трейлер и  в путь - всю дорогу до Центральной
Америки - Спим  и  едим в трейлере  - у  меня жена по-испански умеет,  она и
болтает - а  я  просто хлебну  там-сям  по  барам пару  рюмашек текилы - Для
детишек хорошо, для образования - Мы только что вернулись на прошлой неделе,
помотались по Монтане, потом  в Восточный Техас, и домой" - И я пытаюсь себе
представить каких-нибудь бандитов которым пришло бы в голову наехать на него
- 230 фунтов горделивых мускулов и  костей - трудно себе представить, на что
он  способен  с  девушками,  или с ломом в руках -  Ох, что-то  мне  неохота
рисовать такие  картины в духе Ороско[26], в тонах соуса для спагетти  -  Он
довозит  меня  до  Эверетта  и  высаживает  под горячим вечерним солнцем  на
каком-то местном  недобродвее  с внезапно унылыми краснокирпичными  пожарной
станцией  и башней  с часами  и  мне  становится  совсем паршиво  - Вибрации
Эверетта  отвратительны  -  Мимо меня  льется  поток  машин  с  озлобленными
рабочими, от  них  исходят  волны  усталости - Никто из них не снисходит  до
взгляда в  мою  сторону,  они только  злорадно  усмехаются - Это ужасно, это
настоящий  ад  -  Я начинаю  думать что мне лучше  было бы остаться в  своей
горной хижине в холодной звездной ночи. (Эвереттский расстрел![27])
     Ну нет! Поток событий течет Кармою - и я не отступлюсь до самого конца,
до смертного моего часа -  Я должен  буду чистить  зубы  и тратить деньги до
конца  времен, или  хотя  бы до того  дня пока не стану  последней на  земле
старухой  грызущей  свою  последнюю  кость  в  пещере  безысходности,  и  не
прошамкаю  тогда я  последнюю  молитву  в последней  ночи, перед тем как уже
больше не  проснуться  --  А  потом  придется  поторговаться уже  с ангелами
небесными, но  это  будет  так быстро, так астрально  радостно,  что  совсем
нетрудно  кажется мне - Но  О  Эверетт!  Высокие  штабеля  бревен  во дворах
лесопилок, вдали виднеются мосты, и так безысходно раскален тротуар -
     Через полчаса, отчаявшись, я захожу в забегаловку и заказываю гамбургер
с  молочным коктейлем  - на трассе я позволяю себе тратить  на  еду больше -
Девушка за  стойкой так подчеркнуто холодна что я  погружаюсь в отчаяние еще
глубже, она неплохо сложена, такая  точененькая,  но какая-то бесцветная и у
нее бесчувственные синие глаза,  и  на  самом  деле  она полностью поглощена
вошедшим типом лет тридцати который собирается  отсюда  в  Лас-Вегас немного
поиграть, его машина  стоит снаружи, и когда он  выходит она кричит вдогонку
"Возьми меня как-нибудь покататься на твоей  машине" а он так самоуверен что
это изумляет  и  раздражает меня,  "О, я подумаю об этом"  или что-то  вроде
того, я смотрю на него, у него стрижка ежиком, очки и выглядит он мерзейше -
Он садится в свою машину и едет прямиком  в Лас-Вегас - Мне кусок в горло не
лезет - Я  расплачиваюсь и торопливо выхожу - Пересекаю с полным рюкзаком за
плечами дорогу - ох-ох -- Похоже,  в конце концов я докатился до самого низа
(горы).

64

     Стою я  на  жарище  и  не  замечаю футбольную  свалку  позади, на  фоне
закатного  марева  на  западе,  пока  проходящий мимо  моряк-автостопщик  не
бросает мне "Давай, парень,  маши!"[28], я оглядываюсь,  вижу его и играющих
ребятишек   одновременно   и   одновременно  же  останавливается  машина   с
выглядывающим  из  нее  явно заинтересованным  лицом,  я  бегу  к ней  кидая
последний  взгляд на  футбольную  игру, где именно сейчас  парнишка пытается
обвести защитника и теряет мяч -
     Запрыгиваю в машину и вижу что водитель смахивает на скрытого гомика, а
значит скорей  всего добродушный малый, поэтому я  напоминаю  о моряке  "Тот
парень тоже стопит", мы его подбираем, и так вот втроем мы сидим на переднем
сиденье, закуриваем по сигарете и едем в Сиэттл, вот такие дела.
     Бессвязный разговор о Флоте  - ну и занудство "Стояли  мы в Бремертоне,
нас там  по субботам иногда выпускали прогуляться, но куда лучше стало когда
нас перевели  в - " и я закрываю глаза - Немного расспрашиваю водителя о его
колледже,  Вашингтонском  Университете,  и он предлагает подбросить меня  до
кампуса, в общем-то я сам его к этому подвожу, так что мы  оставляем морячка
где-то на пути (у него явные нелады с чувством прекрасного, едет по трассе и
везет с  собой бумажный пакет  с бельем  своей девушки,  я  думал у него там
персики а он даже показал мне лежащий сверху шелковый лифчик) -
     Кампус  Вашингтонского Университета  вполне  приятный  такой,  красивый
даже,  с  большими  новыми  миллионооконными  общагами  и  длинными  недавно
проложенными пешеходными дорожками от суматошной автотрассы  и О целый город
в  городе, этот  колледж, загадочный как китаец, сейчас мне с моим  рюкзаком
дойти до него полная безнадега, я сажусь в первый  автобус в центр, и вскоре
мы уже мчимся мимо  славных скользящих морских волн, с древними шаландами, и
красное солнце тонет  за мачтами  и  навесами, вот так-то  лучше, вот  это я
понимаю,  это старый Сиэттл туманов, старый Сиэттл  Город затянутый пеленой,
тот самый старый Сиэттл о котором я читал в детстве в призрачных детективных
книжках, и в  Синих Книгах для  мужчин,  и все о  тех  самых старых временах
когда сотня  человек врывались  в подвал бальзамировщика,  выпивали жидкость
для бальзамирования и умирали все, ушанхаивались в Китай, и глинистые отмели
- Маленькие домики с морскими чайками.

     Следы девушки
     на песке
     - Кучка высохших водорослей

     Сиэттл  кораблей  -  холмов  -  доков   -   тотемных  шестов  -  старых
локомотивных стрелок вдоль береговой линии  -  пара, дыма  -  Скид  Роу[29],
баров  - индейцев - Сиэттл  моих  детских мечтаний, который я вижу  теперь в
свалке  старого проржавевшего  барахла огороженной покосившимся в этой общей
неразберихе неокрашенным забором --

     Деревянный дом
     блеклая серость -
     Розовый свет в окошке

     Я прошу водителя высадить меня в центре, выпрыгиваю из автобуса и топаю
мимо Муниципальных Дворцов и голубей вниз, куда-то в сторону моря, где можно
найти Скид роу  и чистую  хорошую  комнатку с кроватью  и горячей ванной  на
первом этаже -
     Я прохожу  всю  дорогу до  Первой  авеню  и сворачиваю налево, оставляя
позади носящихся по магазинам приезжих  и  сиэттльцев, и ух-ты! -  тут такой
всеобщий улет и безумное  мельтешение по вечерним тротуарам что у меня  чуть
глаза   от   изумления  не   вылезают  -   Девушки-индеанки   в  слаксах,  с
парнями-индейцами подстриженными под Тони Кертиса - в обнимку - взявшись  за
руки  -  славные  оклахомские  семьи, только что вылезшие  из  своих машин и
идущие в супермаркет за хлебом и мясом - Пьяницы  - Двери баров мимо которых
я  проношусь  полны  грустной  ожидающей  человечьей  толпой,  взмахом  руки
заказывающей выпивку и глядящей на телевизионный бой Джонни Секстон - Кармен
Базилио - Ба-бах! И я воспоминаю что по всей Америке сейчас Вечер Пятницы, и
в Нью-Йорке  всего десять  часов  и бой  в  Гардене только-только начался, и
портовые грузчики сидят по  барам на Норт Ривер  и все как один смотрят этот
бой  и  выпивают по 20 кружек пива каждый, и ФБР-овские шпики сидят в первых
рядах публики  и  делают ставки, их видно на экране, в  раскрашенных вручную
галстуках  из Майами - И считай по  всей Америке идет этот Бой по Пятницам -
Большой  Бой!  - Даже в Арканзасе  его  смотрят по  бильярдным  и в  домиках
стоящих среди хлопковых полей-клочков -  повсюду - Чикаго  -  Денвер - везде
клубы сигарного дыма  - и Ах печальные лица, я  совсем  позабыл их, а теперь
увидел и вспомнил  что пока я проводил лето в молитвах и прогулках на горных
вершинах, среди снегов и камней,  затерянных птиц и консервированных  бобов,
эти люди  посасывали сигареты и выпивку и  тоже  молились и  бродили в своих
душах, на свой манер - все это вписано шрамами в их  лица - Я должен зайти в
этот бар.
     И я поворачиваю назад и захожу.
     Кидаю рюкзак на пол, беру пиво  в забитом людьми баре, сажусь за столик
за  которым  сидит уже  один  старик,  лицом  ко  второму  выходу  из  бара,
сворачиваю самокрутку и смотрю на бой и на лица - Тепло, человечность тепла,
и в ней есть  потенциальная любовь, я  чувствую это -- У  меня сейчас свежий
взгляд новичка, я вижу -- И я  могу сейчас произнести речь, напомнить им обо
всем и пробудить - И  все же я вижу  в этих лицах и скуку "А, знаем, слышали
мы такие дела, а мы вот тут внизу все сидели и ждали и молились, и в пятницу
вечером смотрели бокс по телевизору - и пили" - И Боже мой они действительно
пили! Каждый из них пьян в доску, я вижу это - Сиэттл!
     Я  ничего не могу предложить им кроме  своей идиотской рожи, да  и ту я
пытаюсь  спрятать  - Хлопочущему официанту все время  приходится переступать
через  мой рюкзак, я  отодвигаю его, он  говорит "Спасибо" -  За  это  время
Базилио, ничуть не пострадав от слабых ударов Секстона, атакует и прямо таки
отметеливает  его  - это бой мышц против разума, и мышцы победят  - Толпа  в
баре  это  мышцы Базилио,  а я -  всего лишь разум - Надо  бы  мне поспешить
отсюда - В полночь  они начнут свой собственный бой, юные громилы из кабинки
- Надо быть долбанутым буйным мазохистом Джонни О Нью-Йоркцем чтобы приехать
в Сиэттл и ввязываться  в кабацкие драки! -  Тебе нужны шрамы! Познать боль!
Что-то я начинаю писать как Селин -
     Я выхожу и иду искать себе комнату в Скид Роу на ночь.
     Ночь в Сиэтле.
     Завтра будет дорога на Фриско.

65

     Отель "Стивенс"  -  старый чистый  отель, заглянув  в большие окна  его
видишь   чистый   кафельный  пол,   плевательницы,   обитые   кожей  стулья,
потикивающие  часы и сидящего в  своей клетушке клерка в очках  с серебряной
оправой  - $1.75  за ночь, дороговато для Скид Роу,  но зато нет клопов, это
важно - Я  снимаю номер  и  поднимаюсь на лифте  с лифтером,  третий этаж, и
попадаю в свою комнату - Кидаю рюкзак на кресло-качалку, ложусь на кровать -
Мягкая кровать, чистые простыни, передышка и пристанище до часу дня, когда я
должен буду его освободить -
     Ах Сиэттл, печальные лица в человеческих барах, ведь вы не подозреваете
что  висите  вниз  головой  -  Ваши  печальные  головы,  люди,  болтаются  в
безграничной пустоте, вы бродите  по поверхности улиц, или в комнатах своих,
перевернутые,  ваша мебель тоже  перевернута  и удерживается  гравитацией, и
единственное что мешает всему этому  хозяйству улететь - это законы сознания
вселенной, Бога - Ожидание Бога? Но он безграничен, поэтому  существовать не
может.  Ожидание  Комми? Все  то  же, милый  певец Бронкса. Лишь  одна  вещь
первична - материя сознания, и какие бы странные имена и формы не находились
для нее, все они сгодятся - эх, я встаю и выхожу купить себе вино и газету.
     В ближайшей забегаловке все еще показывают бой, но что еще мне нравится
там  (на  залитой  розово-синим  неоном улице) так  это  человек  в  жилетке
старательно  выписывающий  мелом на  огромной  доске  результаты сегодняшних
бейсбольных игр, прямо как в старые времена - Я стою и смотрю.
     В  газетном   киоске,   Бог   ты   мой,  тысяча  книжек  с   девочками,
демонстрирующими все пышные груди  и ляжки этой вселенной - и  я понимаю что
"Америка  рехнулась на сексе,  они ненасытны, что-то и где-то тут не  так, и
скоро эти книжки заполонят все, они покажут все складки и  изгибы кроме дыры
и соска, они сумасшедшие" - Конечно же, я тоже глазею на них,  томясь вместе
с другими сексуальными неврастениками.
     В конце концов я  покупаю Сент-Луисские Спортивные Новости чтобы узнать
бейсбольные новости, и журнал "Тайм" почитать что нового в мире и узнать все
о том как Эйзенхауэр  машет  рукой из  отправляющегося поезда, и еще бутылку
итало-швейцарского Колониального портвейна, дорогого  и  наверно хорошего  -
думаю я - Со  всем этим  я  топаю назад  по улице и вижу комический театрик,
"Сходить что ли  вечерком на комик-шоу!" хихикаю я (вспомнив Старину Ховарда
из  Бостона) (к тому же недавно я  прочитал о том как  Фил Силверс  поставил
где-то  опять древний комик-шоу и  как классно у него получилось) - Да -- уж
точно -
     И  после  полутора  часов, проведенных в  своей комнате потягивая  вино
(усевшись скинув башмаки на кровати и подложив подушку под спину) и читая  о
Микки  Мэнтле, Лиге  Трех-Ай, Южной  ассоциации,  Западно-Техасской  Лиге, о
последних  переходах из команды  в  команду, и  звездах, и  подающем надежду
молодняке,  и  даже  читая новости Малой  Лиги чтобы узнать  имена 10-летних
лучших  подающих  и  бегло  просматривая  Тайм  (оказавшийся   не  таким  уж
интересным  когда  тебя переполняют  выпивка  и  улица за окном),  я  выхожу
наружу, осторожно  перелив  вино в  свою флягу (до того она  служила мне  на
трассе для утоления жажды и смачивания красной банданы на голове), засовываю
ее в карман куртки и спускаюсь вниз в темноту -
     Огни неона, китайские ресторанчики
     приближаются
     Девушки проходят в полумраке

     Глаза  - чудной  парнишка-негр,  заопасавшийся вдруг  моего  осуждения,
взглядом,  из-за  принятой  на Юге  сегрегации[30],  и  я  чуть было его  не
заосуждал, за зашуганность,  но не хочу привлекать  его  внимания и  поэтому
отвожу глаза - Проходят загадочные филиппинские никто, размахивая руками, их
таинственные  бильярдные, бары и плавучие  ресторанчики  - Сюрреалистическая
улица,  стоящий  у стойки полисмен так напрягается  увидев  меня  входящего,
будто я собираюсь спереть у него выпивку - Переулки - Проблески древней воды
между  древними коньками крыш - Луна,  восходящая над центром  города, чтобы
остаться незамеченной  в сиянии огней Аптеки Гранта, белом сиянии неподалеку
от магазина Тома  Мак-Анса, тоже сияющего, открытого, около киношного навеса
где показывают Благородную любовь и стоит очередь ожидающих красивых девушек
-  Бордюры  тротуаров, темные  переулки, где  парни на  мощных  переделанных
машинах[31] разворачиваются с ревом - проверяя моторы своими шинами, скииик!
- слышится повсюду в Америке, это бесколесный Чемпион Джо ждет своего часа -
Америка  так велика - И  я так люблю ее - И ее великолепие переплавляется  и
стекает в трущобы, Скид Роу и все эти Таймс-скверы - лица огни глаза -
     Я  сворачиваю  в  боковые  улочки выходящие  к морю, сажусь  на  бордюр
тротуара напротив  мусорных контейнеров, пью вино и наблюдаю  за стариками в
Старом  Польском Клубе напротив,  играющими в пинокль[32]  под  коричневатым
светом лампочек, среди великолепных  зеленых стен и с  таймерами отмеряющими
время игры - Зууууу! по бухте плывет в океан грузовой  корабль Порт Сиэттла,
паром  из  Бремертона  осторожно прокладывает себе  путь, группки  разодетых
пассажиров  на  борту, на окрашенной белым  палубе  они  оставляют непочатую
поллитру  водки, завернутую в журнал Лайф чтобы какой-нибудь я мог  найти ее
(как это случилось два месяца назад) и выпить под  дождем, плывя неторопливо
- Деревья кругом,  узкий  залив Пиджет Саунд  - Разбойничьи гудки буксиров в
бухте - Я пью свое вино, теплая ночь, а потом сваливаю оттуда в комик-шоу -
     И вхожу внутрь как раз вовремя чтобы поспеть на первый номер.

66

     Ого, они смогли заполучить сюда Сис Мерриди, девушку с  другого  берега
бухты, ей бы танцевать не в дурацком комик-шоу где она показывает свои груди
(идеальные)  и  ими особо никто не интересуется потому что она не выделывает
этих  всяких штучек-дрючек -  она слишком чистая -- а публика в темном зале,
вися  вниз  головой,  хочет  грязную  девку - И  грязная  девка  за кулисами
прихорашивается, вися вниз головой перед своим зеркалом у выхода на сцену -
     Занавес  медленно отъезжает, уходит  танцовщица  Эсси, в  темном зале я
делаю глоток вина, и под внезапно яркое освещение сцены выходят два клоуна.
     Шоу начинается.
     На Эйбе шляпа, длинные подтяжки, он их  постоянно подтягивает, чокнутая
рожа, видно что большой любитель девочек, к тому же постоянно чмокает губами
и вообще старый сиэттльский призрак - Слим, его партнер-простак, смазливый и
кучерявый,  похож  на  порногероя  с похабных  открыток  которые  показывают
девушкам -

     ЭЙБ Где тебя черти носили? СЛИМ Сидел дома деньги считал. ЭЙБ О чем это
ты, че за хрень - деньги --

     * * * *

     СЛИМ  А  я  был  на  кладбище ЭЙБ А  там-то  ты че делал?  СЛИМ Жмурика
закапывал[33]

     * * * *

     такие вот шуточки -  Они продолжают тянуть свою  невероятную тягомотину
на сцене, занавес тут бесхитростный, и  вообще бесхитростный такой театрик -
Все погрязли в тревогах  своих - Появляется девушка и идет через сцену  -  В
это  время Эйб немного отпивает  из  бутылки и пытается хитростью  заставить
Слима допить ее до конца - Все, актеры и публика, смотрят на девушку которая
выходит и прохаживается  по сцене - Ее походка это произведение искусства --
Но вот соображать ей бы стоило пошустрей -
     Они представляют  ее, испанская танцовщица, Лолита  из Испании, длинные
черные  волосы,   темные  глаза   и  бешеные   кастаньеты,  и  она  начинает
раздеваться, отбрасывая одежду с криком "Оле!", вскидывая голову и показывая
зубы, публика ест глазами ее  кремовые плечи и кремовые ноги,  она  вертится
вокруг  кастаньет, потом опускается  вниз,  подносит  пальцы  к  застежке  и
скидывает  платье  целиком,  под  ним   изящный  покрытый   блестками  "пояс
верности",  потом   она  обхватывает  себя  руками,   танцует,   постукивает
каблучками и  изгибается так что  ее волосы струятся к полу, и аккомпаниатор
на гармошке (Слим) (спрыгнувший  на танцевальную  сцену) выдает  потрясающий
Уайлд-Билловский  Джаз - я  стучу ногами  и  ладонями, это  настоящий джаз и
превосходный! -  Лолита начинает носиться  по  сцене, оказывается  у боковой
кулисы где приспускает свой лифчик но не скидывает его совсем, и исчезает со
сцены по-испански - Пока что она мне нравится больше всех - и я пью за нее в
темноте.
     Огни загораются опять и опять выходят Эйб со Слимом.
     "Так чем  же ты  занимался на кладбище?" говорит  Судья,  Слим, сидя за
столом, с молотком, и Эйб подсудимый -
     "Я хоронил там жмурика"
     "Ты же знаешь, что это противозаконно"
     "Но не в Сиэттле" говорит Эйб и показывает на Лолиту -
     И   Лолита,  с  очаровательным  испанским  акцентом,  говорит  "Он  был
жмуриком, а я гробовщиком" и то как она произносит это, слегка качнув задом,
заставляет  весь  зал  одуреть и театр  погружается  во  тьму,  все хохочут,
включая  меня и  крупного негра  позади  меня,  который  орет от  восторга и
колотит по всему попавшемуся под руку, потрясающе -
     Выходит  негр-танцор  средних  лет  чтобы  исполнить  нам стремительную
чечетку, начинает постукивать, но больно уж он стар  и к тому же задыхается,
ему не дотянуть до конца и музыка пытается подбодрить его (Слим на Гармошке)
но здоровяк-негр позади  меня начинает  выкрикивать "Э-гей, э-ге-гей" (будто
хочет сказать "Хорош, иди  домой") - Танцор отчаянно пыхтя  пытается сказать
что-то своим танцем и  я  молюсь  за него  чтобы у  него  все получилось,  я
сочувствую  ему, он только что  из  Фриско,  получил новую работу  и  должен
как-то справиться, я хлопаю с воодушевлением когда он уходит -
     Вот   великая   человеческая  драма  представшая  моим  всепознавшим  в
одиночестве глазам -- висит перевернутая вниз головой -
     Пусть же занавес раскроется шире -
     "А   теперь",   объявляет  в  микрофон  Слим,  "мы   представляем  нашу
сиэттльскую рыженькую КИТТИ О`ГРЕДИ"  и  тут входит  она, Слим  хватается за
Гармошку, а она  высокая, с зелеными  глазами, рыжими волосами, и маленькими
шажками семенит по сцене -
     (О Эвереттские Расстрелы, где же был я?)

67

     Миленькая  мисс  О`Греди,  так  легко  представить  себе  ее с  детской
коляской - Знакомый типаж, и в один  прекрасный день я увижу ее  в Балтиморе
высунувшейся  из  краснокирпичного окна,  с  цветочным  горшком подле,  и  с
волосами подкрашенными перманентом -  я увижу ее, я видел ее,  родинку на ее
щеке, мой отец видел шеренги Зигфильдовских[34] Красоток "А тебе в молодости
не приходилось  работать  в Фоли[35]"?, спрашивает  У. К. Филдс[36] огромную
весящую добрых 300 фунтов официантку в "Ланчионэтт" с Тридцатых улиц - и она
говорит  глядя  на  его  нос,  "Есть  у  тебя   кое-что  ужасно  большое"  и
отворачивается прочь,  а он  оглядывает ее сзади, и  говорит  "У  тебя  тоже
найдется кое-что ужасно немаленькое" - Я увижу ее, в окне среди роз, родинка
и пыль, и старые  сценические дипломы, и кулисы,  кулисы сцены нашего мира -
Старые Афиши, переулочки, запыленный Шуберт, и кладбищенские  поэмы Корсо --
и  состарившийся  я   -  филиппинцы  будут  мочиться   в  этом  переулке,  и
пуэрториканский Нью-Йорк падет, ночью - Иисус  придет опять 20  июля  1957 в
14.30  - А  я  увижу  (увидел) миленькую  хохотушку  мисс  О`Греди элегантно
семенящую по сцене чтобы развлечь заплативших за это клиентов, послушную как
котенок.  И  думаю "А  вот и  она, Слимова бабенка - Это его девушка -- и он
носит ей в костюмерную цветы, он старается ей услужить" -
     Но  нет, она старается изо всех сил выглядеть  порочной но у нее ничего
не  получается,  она  продолжает показывать свои  груди (и получает  в ответ
свист), и тогда Эйб со Слимом, при ярком свете, разыгрывают с  ней маленькую
сценку.
     Теперь  Эйб судья,  стол,  молоток,  стук!  Они  арестовывают Слима  за
непристойное поведение. И вместе с мисс о`Греди вводят его.
     "Ну, так что он совершил непристойного?"
     "Ничего не совершил, просто он сам по себе непристоен"
     "Почему?"
     "Покажи ему Слим"
     Слим, в купальном халате, поворачивается спиной к публике  и  открывает
полы халата -
     Эйб перегибается  через судейскую кафедру чтобы  рассмотреть и  чуть не
переваливается  "Боже ты  мой всемилостивый,  не может этого  быть!  Нет, ну
видали вы что-нибудь подобное? Мистер, а вы уверены что это все ваше? Это не
только непристойно,  это неправильно!"  Ну  и так далее, гоготанье,  музыка,
темнота, лучи прожектора, Слим торжествующе объявляет:
     "А теперь - Порочная Девчонка - С А Р И Н А !"
     И бросается  к своей гармошке, грохочуще-протяжная  джазовая  рулада, и
выходит порочная  Сарина  - По всему  залу  ураган  воодушевления  -  У  нее
бегающие кошачьи  глаза и лицо грешницы -  изящные кошачьи усики -- она  как
маленькая  ведьма -  без метлы - выходит крадущейся  походкой и подергиваясь
под ритм.

     Тонковласая Сарина
     яркая
     Востанцевала

68

     Она  немедленно  садится  на  пол в  позу  полового сношения и начинает
конвульсивно  вращать оттопыренным вверх  к небесам задом  - Она  болезненно
извивается,  с искаженным лицом, оскаленными зубами, растрепанными волосами,
плечи ее выгибаются и трясутся  -  Она  стоит  на  полу опершись  на  руки и
отрабатывает  свое перед публикой  состоящей  из  сидящих в темноте  мужчин,
некоторые   из   них  студенты  из  колледжа   -  Свистки!  Гармошка  выдает
низкопробный давай-ложись-а-ну-пригнись  блюз  - И  впрямь  до  чего  ж  она
порочна с этими  ее глазами, бегающими и пустыми, и тем как она ходит в ложу
справа и проделывает там все эти тайные грязные  штучки с большими шишками и
продюсерами, как показывает кусочки  своего тела и спрашивает "Да? Нет?" - и
сжимается опять и переворачивается и вот  теперь кончики ее пальцев скользят
к поясу и она  медленно снимает платье многообещающими пальцами, крадущимися
и медлящими, вот она  демонстрирует бедро, еще выше, кусочек лобка,  кусочек
живота, она переворачивается и обнажает кусочек ягодицы, она высовывает язык
- пот  сочится у нее изо всех пор -  я  не могу удержаться и думаю о том что
Слим выделывает с ней в костюмерной -
     К этому времени  я уже пьян, выпил  слишком много вина, у меня кружится
голова и  весь  темный  театр этого  мира  вращается вокруг  своей оси,  это
безумие, я туманно вспоминаю познанную в горах перевернутость и ух ты, смех,
страсть,  смрад, секса сласть,  что они делают все эти люди сидящие на своих
сиденьях в громыхающей волшебной пустоте, хлопающие ладонями  и завывающие в
такт музыке на девушку? - К чему все эти занавеси, и кулисы, и маски?  и эти
световые  пятна  разной  яркости,  скачущие  повсюду  и  отовсюду,  розовые,
красные, сердечно-грустные,  мальчишески-синие,  девчоночьи-зеленые,  черные
цвета испанской накидки и  иссиня-черные? Ух, ох, я  не знаю что мне делать,
Порочная  Сарина  уже лежит на сцене на спине  и медленно  протягивает  свои
аппетитные чресла какому-то воображаемому Человеко-Богу на небесах, дарящему
ей вечное наслаждение - и вскоре улицы будут завалены беременными воздушными
шарами и брошенными презервативами и  звезды наполнятся спермой и  осколками
битых бутылок,  и  стены будут  возведены чтобы  оградить  ее в некоем замке
Испанского Безумного  Короля,  и в  стены  эти  будут зацементированы  битые
пивные бутылки для  того чтобы никто и никогда  не смог попасть в обхват ног
ее кроме Султанского члена, он единственный коснется соков которыми истекает
она  сейчас,  а потом отправится в свою могилу  в  которой  не будет никаких
соков, и в ее  могиле вскоре не  останется соков после того как исчезнут  те
темные соки что так ценятся червями, потом пыль,  атомы пыли, и будут ли эти
атомы атомами  пыли или атомами бедер и вагин и пенисов,  какая разница, все
это Корабль Небесный - Целый мир ревет здесь, в этом театре, и глядя вдаль я
вижу неисчислимое горюющее человечество хныкающее при свете свечей, и Иисуса
на Кресте,  и Будду сидящего под деревом Бо, и  Магомета в пещере, и змею, и
взошедшее  высоко  солнце, и все Аккадийско-Шумерские древности,  и античные
корабли  увозящие  куртизанку  Елену  прочь к  схваткам  последней  войны, и
разбитое  стекло крошечной  бесконечности до того крошечной что  не остается
ничего кроме белоснежного света проникающего повсюду сквозь тьму  и солнце -
дзинь, и  электромагнетический гравитационный экстаз  протекает насквозь без
слова или знака и даже не протекает насквозь и даже вовсе не существует -
     Но О  Сарина  приди  в мою  постель полную  горестей, позволь мне нежно
любить  тебя ночью,  долго,  у нас  будет целая  ночь,  до рассвета, пока не
взойдет солнце  Джульеты и не иссякнет пыл Ромео, пока я не удалю свою жажду
Самсары у раскрытых твоих как  лепесток  розовых губ и не оставлю в  розовом
саду плоти  твоей сок  спасителя который высохнет и восхнычет тогда еще одно
дитя для этой пустоты,  приди  сладкая Сарина  в мои порочные объятия,  будь
грязной  в  моем  чистом  молоке,  и  отвратительны  будут  мне  собственные
выделения оставляемые в твоей молочно возбужденной цисто-яйцеводной полости,
твоей клоачной мчистой стержне-дырки  через которую хор-газм сочится прячась
в тревожной плоти я прижму твои подрагивающие бедра к  сердцу своему и стану
целовать тебя я в губы в щеки в Лоно и стану я любить тебя везде и будет так
-
     Дойдя  да  кулисы она скидывает лиф, показывает  свои порочные  сиськи,
исчезает внутри и  шоу на этом заканчивается - включается свет - все выходят
- А я сижу, вытряхивая себе в глотку последние остатки, с кружащейся головой
и безумный.
     Все бессмысленно, мир слишком полон волшебства, а мне лучше отправиться
назад к своим скалам.
     В туалете я ору  повару-филиппинцу "отличные девочки, а? Нет, ну ты мне
скажи?" и  ему неприятно отвечать мне,  отвечать бродяге вопящему зачем-то в
писсуарной  -  я возвращаюсь  назад,  вверх  по  лестнице,  чтобы  пересидев
киножурнал посмотреть представление опять, может  на этот раз Сарина сбросит
с себя вообще все и мы увидим и почувствуем бесконечную любовь - Но Боже мой
что за  муть они  показывают! Лесопилки, пыль, дым, серые кадры плещущихся в
воде бревен, люди в оловянных шлемах бродящие в серой дождливой ночи и голос
диктора   "Славные  традиции  Северо-Запада  -"  после  чего  цветные  кадры
катающихся на  водных  лыжах, мне этого  не выдержать  и я покидаю шоу через
левый боковой выход, пьяный -
     Как  только  я  вдыхаю  ночной  уличный  воздух  Сиэттла,  на  холме, у
краснокирпичного  залитого неоном выхода  для актеров появляются Эйб, Слим и
цветной танцор-чечеточник торопящиеся и обливающиеся потом чтобы  поспеть на
следующее представление, даже в обычном темпе  на  улице  чечеточник  ужасно
пыхтит - я понимаю что  у него астма  и какая-то серьезная сердечная немочь,
ему нельзя так отплясывать и суетиться - на улице Слим  выглядит так странно
и неприметно что я понимаю что это  не  он занимается этим с Сариной, должно
быть какой-нибудь продюсер  в ложе, какой-нибудь лощеный хлыщ - Бедняга Слим
-  И Эйб,  Клоун Занавеса  Вечности, здесь  он болтает как обычно  и  так же
хохмит, с его крупным живым лицом среди обычной уличной жизни, и я вижу всех
их  троих  как  актеров,  водевильных  персонажей,  печальных,  печальных  -
Завернувших за  угол перехватить рюмашку или быть может слегка  перекусить и
торопящихся назад  на очередное представление - Зарабатывающих на пропитание
- Так же как мой  отец,  ваш отец, все  отцы, работающие и зарабатывающие на
пропитание на темной печальной Земле -
     Я  смотрю вверх и вижу звезды, все те  же  самые, одиночество, и ангелы
внизу не знающие что они ангелы -
     И Сарина умрет -
     И я умру, и вы умрете, все мы умрем, и даже звезды потускнеют,  одна за
другой, когда-нибудь .

69

     В  кабинке  китайского ресторанчика я  заказываю противень жареного чау
мейна[37], и начинаю пялиться на официантку-китаянку и официантку-филиппинку
еще моложе и  еще красивей, они смотрят на  меня а я смотрю  на них но потом
утыкаюсь в  свой чау мейн, плачу по счету  и ухожу, с  головокружением -  Не
осталось мне никакой в этом мире возможности  подцепить девушку  на ночь, ее
не пустили бы в отель, да и не пошла бы она, и я понимаю что я просто старый
мудак 34 лет и все  равно никто не  захочет отправиться со мной в постель, с
бродягой из  Скид Роу с  вином на губах, в джинсах  и старой грязной одежде,
кому до  такого дело? На улице полным полно  типов вроде меня -  Но  войдя к
себе  в  отель  я  вижу аккуратного инвалида с женщиной,  они поднимаются на
лифте, и часом позже приняв горячую ванну, отдохнув и собираясь идти  спать,
я  слышу  как в  соседнем  номере  они скрипят кроватью в настоящем любовном
исступлении - "Видимо, все зависит от  того как к этому подойти", думаю я, и
иду спать один без девушки но девушки танцуют в снах моих  - О Кущи Райские!
ниспошлите мне жену!
     И ведь были же в жизни у  меня две жены, и  я  прогнал одну и убежал от
другой, и  сотни  подружек каждую из которых я предал  или обманул  так  или
иначе, когда  был молодым и лицо  мое  радовало открытостью и не  стыдился я
спрашивать  -  Теперь  я  угрюмо  смотрю  на  лицо  свое  в  зеркале  и  оно
отвратительно  - Мы любим  нашими  бедрами и бродим под  звездами  мостовыми
твердыми, тротуарами, по  бутылок битым  осколкам,  не излиться нам трепетно
радостно содроганием нежным в потемках  - Везде тусклые  лица,  бездомные  и
безлюбовные, по всему миру, такие жалкие, ночные улицы, мастурбация (однажды
я видел как 60 летний старик мастурбировал два часа прямо в своей комнатушке
в нью-йоркском "Миллс-отеле") - (У него была только бумага - и боль - )
     Ах  думаю  я,  но ведь  где-то  впереди,  в  ночи ждет меня  моя  милая
красотка, она подойдет и возьмет меня под руку, быть может во вторник -  и я
спою для нее и буду как юный Гаутама мечущий пращу чтобы добиться ее награды
- Слишком поздно! Все мои друзья уже старые,  уродливые и толстые, и я тоже,
и ничто не ждет меня кроме надежд которым не суждено оправдаться - и Пустота
Проложит Себе Путь.
     Молитесь Господу,  если  не  можете радоваться жизни  то  обратитесь  к
религии.
     До тех  пор пока не возродят они рай земной, Дни Чистой Природы,  когда
станем мы бродить  обнаженными и  целовать друг  друга в  садах, и проходить
посвящения Любви Господней в Великом Саду  Любовных Встреч, в Земном  Капище
Любви - До тех пор, бродяги -
     Бродяги -
     Всего лишь бродяги -
     И я засыпаю, но совсем по другому чем в  хижине на  горной вершине, это
сон  в комнате,  на улице шумят машины,  сумасшедший  глупый город, рассвет,
наступает субботнее утро  в серости и одиночестве - Я просыпаюсь, умываюсь и
выхожу завтракать.
     Улицы  пусты, и  я сворачиваю не туда, брожу среди каких-то складов, по
субботам никто не  работает, лишь несколько унылых филиппинцев обгоняют меня
- Где же мой завтрак?
     К тому же я чувствую  что  мои мозоли (оставшиеся после гор) разрослись
так что теперь я не могу ехать по трассе, я не смогу закинуть этот рюкзак на
спину  и пройти две мили - на юг  - чтобы выйти из города -- и я решаю сесть
на сан-францискский автобус и ехать на нем до самого конца.
     Может меня там ждет возлюбленная.
     У меня куча денег, и деньги - это всего лишь деньги.
     И что  будет  делать Коди, когда я приеду в Фриско? А Ирвин и  Саймон и
Лазарус  и Кевин?  А  девочки?  Хватит  с меня летних  грез  наяву,  я  хочу
посмотреть что "реальность" припасла там для "меня" -
     "К черту Скид-Роу". Я поднимаюсь вверх по холму потом вниз и немедленно
обнаруживаю отличную закусочную самообслуживания, где ты наливаешь себе кофе
сам  сколько  влезет  и  платишь за  это "по совести"  и можешь  заказать за
стойкой яичницу  с ветчиной и съесть  ее за столиком, где подобрав брошенную
газету можно узнать новости -
     И человек за стойкой так любезен! "Какую хотите яичницу, сэр?"
     "Глазунью, желтками наружу[38]"
     "Да,  сэр,  одну  минуту",  и все его хозяйство, все эти сковородочки и
лопаточки сверкают чистотой  как  новенькие, вот настоящий  набожный человек
который не убоится ночи - ужасной утробной  ночи битых  бутылок, без любви -
вместо  этого он проснется  утром, напевая, и отправится  на работу готовить
людям  еду, уважительно обращаясь к ним "сэр" в придачу - Выносят изысканную
и нежную яичницу с продолговатыми помидорами и хрустящими тостами хорошенько
промазанными  специальной щеточкой подтаявшим маслом, Ах  вот я сижу  и ем и
пью кофе у большого  зеркального  окна,  глядя наружу  на пустую  бесцветную
улицу - Пустую, если не считать идущего куда-то человека в красивом твидовом
пальто и красивых ботинках, "Ах, вот счастливый человек, он  хорошо одет, он
идет себе благочестиво вниз по утренней улице - "
     Я   беру  свой  маленький  бумажный  стаканчик  виноградного  желе   и,
сдавливая, размазываю желе по тосту, выпиваю еще чашечку горячего кофе - Все
будет  в порядке,  одиночество есть  одиночество  где  бы  ты  ни был, и это
одиночество  принадлежит нам, и  в конце концов одиночество  это не такая уж
плохая штука -
     В газетах я читаю о том что Мики Мэнтл не  сможет побить  Бэйба Рута по
очкам  в личном зачете, ну ладно, в  будущем  году  до  него доберется Вилли
Мэйс.
     И  я  читаю  об  Эйзенхауэре машущем  рукой  из  поезда произнося  свои
предвыборные речи,  и  об Адлае  Стивенсоне  таком  элегантном,  фальшивом и
горделивом - я читаю о  беспорядках в Египте, беспорядках в Северной Африке,
беспорядках в Гонконге, беспорядках черт бы их подрал повсюду, беспорядках в
одиночестве - Ангелы бунтуют против небытия.
     Лопай свои яйца
     и
     Заткни пасть

70

     Все кажется таким ярким и пронзительным когда спускаешься после горного
уединения - с  каждым своим шагом я наблюдаю Сиэттл  -  Я иду с рюкзаком  за
плечами  по главной улице  и  счет за комнату  оплачен  и  куча  хорошеньких
девушек поедают рожки мороженого и заходят за покупками в 5 & 10 - На углу я
вижу  чудаковатого продавца газет с велотележкой груженной древними номерами
журналов, упаковками лески и ниток,  такой типаж старого Сиэттла - "В Ридерс
Дайджест о  таких  часто  пишут",  думаю я, и иду  на автобусную  станцию  и
покупаю билет до Фриско.
     На  станции полно народу, я сдаю  свой рюкзак в камеру хранения и брожу
не обремененный  ничем и глазею по сторонам, сижу  на  станции  свернув себе
сигаретку  и покуривая, потом  спускаюсь по улице выпить горячего шоколада у
фонтанчика с содовой.
     У  фонтанчика  работает хорошенькая  блондинка, я  подхожу  и заказываю
густой молочный коктейль, иду к краю  стойки и выпиваю  его там -  Вскоре за
стойкой  становится не протолкнуться народу и я вижу что у нее работы по уши
- Не может справиться со всеми заказами - В конце концов я  все же заказываю
себе горячий шоколад и она чуть слышно бормочет "Гос-по-дии" -  Заходят  два
подростка-пижона  и  заказывают  по  гамбургеру  с  кетчупом, она  не  может
разыскать кетчуп и ей приходится отойти в заднюю комнатку поискать там, а  в
это время вновь  подошедшие сидят за стойкой голодные и  ждут, я оглядываюсь
посмотреть  не  может  ли  ей  кто-нибудь  помочь, продавец  аптечной части,
абсолютно безразличный тип  в очках,  он в конце  концов все же  подходит  к
стойке  но только  чтобы  присесть и заказать  себе  что-нибудь,  бесплатно,
сэндвич с бифштексом -
     "Не знаю я где этот кетчуп!" она уже почти плачет.
     Он переворачивает газетную страницу, "Правда?" -
     Я  разглядываю  его  -  бездушный циничный  клерк  в  аккуратном  белом
воротничке которому на всех наплевать, но который при этом верит что женщины
должны ходить  перед ним  на  цыпочках! - Теперь  разглядываю  ее,  типичная
девчонка с западного побережья, может  быть  бывшая манекенщица, быть  может
даже (всхлип) бывшая  танцовщица из комик-шоу, не  добившаяся успеха  потому
что  не была  достаточно порочной,  как вчерашняя  О`Греди - Но она  тоже из
Фриско, она всегда жила в Тендерлойне, она совершенно добропорядочная, очень
привлекательная,  трудолюбивая,  с добрым  сердцем, но как-то  что-то  пошло
наперекосяк и в жизни выпала ей невезучая карта - вроде как моей матери - Не
знаю, почему не появится какой-нибудь мужчина и  не подцепит ее  - Блондинка
38  лет,  полненькая, с прекрасным  телом  Венеры, прекрасным и  совершенным
камейным лицом, с большими грустными итальянскими веками и высокими скулами,
кремово-мягкими и полными, но  никто ее не замечает, никто  ее  не хочет, ее
мужчина еще не пришел, ее мужчина никогда не придет и она будет стариться со
всей своей красотой в  своем  неизменном кресле-качалке у  окна уставленного
цветочными горшками (О Западное  Побережье!)  -  и  она  будет жаловаться  и
рассказывать историю своей жизни так: "Всю жизнь я старалась как могла" - Но
два  парня настаивают  что  им очень  нужен  кетчуп  и  в  конце концов  она
вынуждена сказать что он кончился и они сердито начинают есть - Один из них,
уродливый  малый, берет свою картофельную соломку и  начинает вытряхивать ее
из  обертки  остервенело стуча по  прилавку будто хочет  забить  кого-то  до
смерти, по-настоящему сильными и быстрыми убийственными ударами,  они пугают
меня  - Его приятель довольно привлекателен но почему-то  привязан  к своему
уродливому  приятелю  и  они  большие  друзья,  может  быть  избивают вместе
стариков по ночам -- В это время она совсем шалеет от дюжины разных заказов,
сосиски,  гамбургеры (я теперь тоже  хочу гамбургер), кофе,  молоко, лимонад
для детей, а бездушный клерк сидит и  читает газету пожевывая свой сэндвич с
мясом  -  Ничего не замечает -  Ее  волосы растрепались и  прядь  их лезет в
глаза,  она  почти  рыдает  - Всем  им  плевать потому что  никто ничего  не
замечает - И вечером она пойдет в свою маленькую чистую комнату с кухонькой,
покормит кошку и  махнув рукой отправится спать, одна из  очень  хорошеньких
женщин, такие редко встречаются - Без Лохинвара[39],  стоящего под дверьми -
Ангел в облике женщины - А по сути  такая же отверженная как и я, ведь никто
не полюбит  нас ночью - Вот  как  устроен этот мир, вот  он ваш мир - Ударь!
Убей! - Будь безразличен! - Вот оно  ваше Настоящее  Пустотное Лицо -- и вот
что  наша пустая вселенная припасла нам, Ненужность - Ненужность  Ненужность
Ненужность!
     И  еще  вот  что  меня  удивляет,  она  вовсе  не  обращается  со  мной
пренебрежительно  за то что целый час я пялился  на нее  крутящуюся белкой в
колесе, вместо  этого  она  доброжелательно  отсчитывает  мне  сдачу,  кинув
быстрый обеспокоенный взгляд нежных голубых глаз - Я представляю себя у  нее
в комнате, ночью, выслушивающим для начала перечень ее обоснованных жалоб.
     Но у меня автобус отходит -

71

     Автобус  вырывается  из  Сиэттла  и  мчится   на   юг  в   Портленд  по
посвистывающей  дороге  99  - Я  удобно  устраиваюсь  на  заднем  сиденье  с
сигаретой  и газетой,  мой  сосед  похожий на индонезийца  молодой  студент,
довольно неглупый, он  говорит мне что приехал с Филиппин  и в конце  концов
(узнав что я говорю по-испански) признается что считает белых женщин дерьмом
-
     "Les mujeres blancas son la mierda"
     Я  поеживаюсь от этих  слов, орды  монгольских  завоевателей  заполонят
Западный Мир, повторяя их, а ведь речь идет всего-навсего о бедных маленьких
блондинках выбивающихся из сил у прилавка - Бог ты мой, будь я султаном! Я б
этого не  допустил! Я  бы распорядился  как-нибудь получше!  Но ведь все это
просто сон! Тогда к чему так волноваться?
     Мир не выжил бы, не будь у него сил освободиться самому.
     Сосите! сосите! сосите титьку Небесную!
     Бог это Собака прочитанная наоборот[40]

72

     Среди  камней  и  снегов меня  переполняла  злость, среди камней  чтобы
сидеть и снега чтобы пить, камней чтобы зачинать горные лавины и снега чтобы
кидаться снежками  в  свой  домик  -  я злился  среди  комаров  и  умирающих
муравьиных  самцов,  злился  на  мышь  и  убил ее,  злился на  тысячемильную
круговую  панораму гор со снеговыми шапками  под  синим небом дня и звездным
восторгом ночи - Злился потому что был глупцом, ведь мне нужно было любить и
каяться -
     И вот я вернулся в чертово кино этого мира и что же мне делать теперь?

     Сиди себе дурень,
     дури себе,
     вот и все --

     Подступают тени,  падает ночь, автобус мчится вперед по дороге  -  Люди
спят, люди  читают, люди курят - Затылок  водителя недвижен и безжизнен -- И
скоро  уже показываются  портлендские огни  холодные  и обманчивые и  воды и
скоро  городские  улицы и фонари развязок автострад пролетают мимо - А потом
просторы Орегона, Долина реки Вилламетт -
     На восходе  я неспокойно  просыпаюсь  и вижу горы Маунт  Шаста и старый
Черный Батте, но горы не поражают меня больше - я даже не выглядываю из окна
-- Поздно уже, и на фиг надо?
     Потом долгое горячее солнце Долины Сакраменто целый воскресный полдень,
и пустынные маленькие городишки где мы делаем короткие остановки и где я жую
воздушную кукурузу  и присаживаюсь где-нибудь  и жду - Ага! - Скоро Валлехо,
виднеется    залив,    и    что-то   новое   начинает    вырисовываться   на
изумительно-облачном небе - Сан-Франциско и Залив!
     И все то же одиночество -

73

     Мост  по-настоящему  изумляет,  въезд-в-Сан-Франциско  по  Мосту  через
Оклендский Залив, над водами чуть встревоженными плывущими на восток в океан
лайнерами и паромами, над водами выносящими тебя к иным берегам,  так всегда
казалось мне когда я жил  в  Беркли - после пьяной ночи, или двух, в городе,
баммм, старый трамвай "М"  катит над  водами вынося  меня к  другому  берегу
тишины  и умиротворенности  - Мы (с Ирвином)  проезжая по  Мосту  говорим  о
Пустоте  -  И  даже сам вид  крыш  Фриско переполняет возбуждением и  верой,
массивное нагромождение  зданий центра,  летучий  красный конь Стандард Ойл,
высотки Монтгомери Стрит,  Отель Св. Франциска, холмы, волшебная Телеграфная
Горка с Койтовой башней[41] на вершине,  волшебная Русская, волшебная Башка,
и волшебная Миссия за ними увенчанная крестом всех скорбей, когда-то давно я
уже видел  их  так  в пурпурном  закате  стоя  вместе  с  Коди  на маленьком
железнодорожном  мосту - Сан-Франциско, Норт-Бич,  Чайнатаун,  Маркет-стрит,
бары,  Бэй-Ум,  Белл-отель, вино,  переулки, бедолаги, Третья  Улица, поэты,
художники,  буддисты, бродяги, торчки,  девушки,  миллионеры,  моряки, целое
кино из  жизни Сан-Франциско можно увидеть  не вылезая  из едущего по  Мосту
автобуса или трамвая, сердце щемит прямо как в Нью-Йорке -
     И  все  они  здесь, мои друзья, где-то среди этих  игрушечных  улочек и
когда они увидят меня ангел улыбнется - Это очень даже неплохо - Не такое уж
оно плохое, это Одиночество -

74

     Ух  ты,  совсем  другая  обстановочка, так всегда  в Сан-Франциско,  он
всегда  дает  тебе смелость потворствовать своим желаниям -  "Этот город так
сделан,  чтобы  ты  в  нем  делал  именно   то  что  хочешь,  с   некоторыми
ограничениями воплощенными в  камне и памяти" --  И  такое вот --  поэтому -
чувство, что "Ух ты, О Переулок, я добуду себе пузырек токайского и пройдусь
по тебе, прихлебывая" - Это  единственный известный мне  город где можно так
открыто  прогуливаясь  по  улице пить и никому до тебя нет дела  - все  тебя
просто сторонятся и ты  для них вроде  прибалдевшего морячка  О Джо Маккоя с
Ларлайна - "он че, один из этих алканавтов?"  - "Нет, просто старый бедолага
матрос, он плавал в Гонконг и Сингапур и обратно много раз и теперь попивает
себе вино в боковых переулочках у Харрисон-стрит" -
     Харрисон-стрит это улица по которой катит наш автобус, под  уклон вниз,
и мы болтая проезжаем еще  семь кварталов на север до Седьмой  улицы, где он
сворачивает  в сутолоку  воскресного городского движения  -  и вот они,  все
Радости твои на этой улице.
     Повсюду что-то происходит. Вот идет Лохматый Чарли Джо из Лос-Анжелеса,
чемодан,  светлые  волосы, спортивная рубашка,  большие  массивные  наручные
часы, и  с ним веселая девица Минни О`Перл которая поет в группе в баре Руэй
- "Эгей?"
     А вот и  негры-носильщики багажа из компании Грейхаунд, о которых Ирвин
писал что  они Магометанские Ангелы и я верю этому - развозящие ценные грузы
в "Лунтаун" и "Мунтаун"  и  "Колорадский Лунный Свет", в  этом последнем они
вечером сами  будут отплясывать  с девочками  громко  прихлопывая в такт под
звук  подкатывающих  и  разворачивающихся  машин  и  под  Отэя  Спенсера  из
музыкального автомата - и далее вниз,  к  негритянским новостройкам, куда мы
отправлялись утром,  нагрузившись виски  с вином  и болтая  с сестренками из
Арканзаса которые видели как вешали их отца -- Что же после этого должны они
думать об  этой  стране,  этой Миссисипи - Вот они,  чистенькие и со  вкусом
одетые, безупречные  галстучки и воротнички, старательнейшие щеголи Америки,
выставляющие свои негритянские лица на суд работодателя,  который  оценивает
не их а безукоризненность щеголеватых галстуков  - некоторые из них в очках,
с  кольцами,  изящно  покуривают  трубочки,  студенты, социологи, такие  вот
ребята  типа  мы-то-знаем-к-чему-сегодня-все-прикалываются  так  хорошо  мне
знакомые по  Сан-Франу --  бурление  звуков[42]  -  я  вхожу  в  этот  город
пританцовывая с большим рюкзаком на спине и поэтому мне  приходиться следить
чтобы не задеть кого-нибудь но все  же я присоединяюсь к этому  шествию вниз
по  Маркет-стрит  -  Сегодня необычно  малолюдно  и  даже  слегка  пустынно,
воскресенье -- Впрочем,  на Третьей полно народу, и  величественные огромные
Дворняги перегавкиваются  из-за дверей, они  говорят  о Божественных  Сучьих
Утробах,  всяких своих собачьих материях -- Бесцельно и  лениво  топаю  я по
Кирни,  в сторону Чайнатауна,  разглядывая все лавки  и  все  лица  чтобы не
пропустить намек куда Ангел направит этот мой великолепный и ясный день -
     "Найдя  комнату  сначала  надо  будет  подстричься",  говорю  я   себе,
"привести себя в  какой-никакой  вид " - "Потому  что первым делом я пойду в
Подвал слушать классный сакс". Да, сразу отправлюсь туда на воскресный джем.
О там  я  встречу всех,  и блондинок  в темных  очках,  и брюнеток в изящных
жакетках под руку со своими парнями (нет -- Мужчинами!) - подносящих к губам
бокалы с пивом,  втягивающих сигаретный дым и покачивающихся в такт бита[43]
Брю Мура, отличного тенор-саксофониста - Старина Брю накачается пивом[44], и
я от него не отстану - "Буду  подстукивать ритм ногой", думаю я - "Посмотрим
умеют  ли эти ребята петь" - Ведь все лето я пел джаз сам себе,  распевая во
дворе или ночами в доме, и теперь  стоит  мне услышать музыку  я вижу в этом
мановение указующей  руки  Ангельской,  и я  жадно смотрю на лестницы ожидая
увидеть спускающуюся ее, и О джаз мне сыграй в баре у Мори МакРая  давай[45]
- музыка -- Потому что от серьезности этих лиц может съехать крыша, и истина
только в музыке  -- и  смысл  только  в бессмыслице --  Музыка  вливается  в
сердцебиение вселенной и мы забываем о биении разума.

75

     Я  в  Сан-Франциско,  и  я  готов  принять  этот  город. И вижу я  вещи
невероятные.
     Я  уступаю  дорогу  двум филиппинским  джентльменам  спешащим  пересечь
Калифорнию, перехожу  улицу  к  Отелю  Белл, с  китайской детской  площадкой
неподалеку, и захожу внутрь чтобы снять номер.
     Портье  немедленно и предупредительно бросается ко  мне,  в холле сидят
женщины  сплетничающие по-малайски,  меня пробирает  дрожь при мысли  о  том
какие  звуки услышу  я  сквозь окошко во дворик, китайские  и  мелодичные. Я
слышу  даже напевы французской  речи, от  хозяев отеля. Гостиничная мешанина
звуков завешанных темными  коврами комнат, скрипучих ночных шагов и мерцающе
потикивающих настенных часов, и 80-летний согбенный мудрец за сеткой, но при
открытых дверях,  и  кошки - Портье приносит  сдачу,  зайдя  в  мою ожидающе
приоткрытую дверь. Я вынимаю свои малюсенькие алюминиевые ножнички, которыми
не срезать даже пуговиц  со свитера, но можно все же  как-то  подстричь себе
волосы - Потом разглядываю результат в зеркале - Окей, теперь я иду бриться,
пускаю горячую воду, бреюсь, подравниваю прическу, и на стене вижу календарь
с обнаженной китаянкой. Даже  календарь может пригодиться. ("Ну",  говорит в
комик-шоу один бродяга другому, оба англичашки. "Ща я ее поимею").
     В маленьких горячих язычках пламени.

76

     Я выхожу и попадаю на перекресток Коламбуса и Кирни,  у Бербери Кост, и
бродяга  в длинном  бродяжьем плаще растягивая слова сообщает мне  "У  нас в
Нью-Йорке  улицу  быстро   переходят!  -  Не  то  что  тут  у   них,   ждать
заколебешься!"  и мы оба  перебегаем прямо через  дорогу, идем среди машин и
болтаем  о Нью-Йорке - Потом  я дохожу  до Подвала и спрыгиваю вниз, крутыми
деревянными  ступеньками,  в  просторный  подвальный зал  где,  как  войдешь
справа, есть  помещение с баром и помостом для музыкантов, на котором сейчас
Джек Мингер дует в свою трубу, и позади него безумный светловолосый  пианист
и  студент консерватории Билл, а на ударных такой чувак с покрытым испариной
красивым  и  грустным лицом,  у  него отчаянный бит и сильные запястья, а на
басу качает ритм кто-то невидимый и бородатый  - Какой-нибудь безумный Уигмо
или кто-то типа него  - но это еще не сейшн, это  постоянная местная группа,
еще рано, я вернусь сюда попозже, я слышал уже все мингеровские  темы соло и
вместе с группой, но сперва (только  что заскочил в книжную лавку посмотреть
какие там новости) (и  девушка по имени Соня  грациозной походкой подошла ко
мне, 17-ти лет,  и сказала "О ты  знаешь  Рафаэля? Ему нужно помочь, немного
денег, он  ждет у  меня  дома)  (Рафаэль  мой  старый нью-йоркский приятель)
(расскажу о Соне попозже) я забегаю ненадолго и уже почти готов развернуться
и уйти, как вдруг вижу чувака похожего на Рафаэля, в  темных очках, стоящего
у помоста и  разговаривающего с  какой-то девицей, поэтому я перебегаю через
помост  на  его сторону  (быстрым  шагом)  (чтобы  не  обламывать  бит  ведь
музыканты сейчас  как раз играют)  (небольшую тему вроде  "Слишком  рано") и
наклоняюсь посмотреть вниз,  Рафаэль это или нет, чуть ли не встаю на голову
глядя на него так вверх ногами, он ничего не замечает разговаривая со  своей
девушкой и  я вижу что это не  Рафаэль  и сматываюсь  оттуда -- Из-за  всего
этого трубач играя свое соло удивленно смотрит  на меня, он и раньше-то меня
знал как изрядного психа, а теперь я тут бегаю туда-сюда чтобы посмотреть на
кого-то вверх ногами - Я бегом мчусь в Чайнатаун чтобы где-нибудь перекусить
и  успеть  назад   к  сейшну.  Креветки!  Цыплята!  Ребра!  Я  добираюсь  до
"Санг-Хъонг-Ханга" и  сажусь  за столик  в их  новом баре,  выпить холодного
пивка принесенного невероятным чистюлей-официантом который все время скоблит
свой бар и протирает  бокалы и  даже вытирает несколько раз под моим  пивным
бокалом  так  что  я  говорю  ему "У вас отличный чистый бар" и  он  говорит
"Новехонький" -
     Теперь я пытаюсь  подыскать  себе отдельную кабинку чтобы сесть -- и не
нахожу - поэтому  я поднимаюсь  наверх и сажусь в  большой семейной кабине с
занавесками но они меня выгоняют ("Вам  нельзя сидеть здесь, это для семей и
банкетов") (после  чего не подходят  меня обслужить, хотя я  жду), поэтому я
отодвигаю свой стул и перебираясь вниз нахожу там кабинку и говорю официанту
"Не  подсаживайте ко мне никого, я люблю есть один" (в смысле  в ресторанах,
конечно)  -  Креветки в  коричневом  соусе,  цыплята  поджаренные  с  карри,
кисло-сладкие  ребра, все  это  из  меню  китайского обеда, я съедаю все это
запивая еще одним пивом,  в общем  ужасный обед получился  и я  с трудом его
доедаю  - но все  же  доедаю до конца,  расплачиваюсь  и  сваливаю оттуда --
Выходя  в  теперь  уже  предсумеречный  парк  с   играющими  в  песочнице  и
качающимися на качелях детишками и  стариками глазеющими на них со скамеек -
Я подхожу и сажусь.
     Китайские  ребятишки разыгрывают  мировые  драмы в песочнице - Подходит
папаша,  забирает троих  разных малышей и  уводит  их домой - Копы заходят в
тюремное здание, напротив через улицу. Воскресенье в Сан-Франциско.
     Патриарх  с остроконечной бородкой  кивает мне а потом  подсаживается к
своему старому  приятелю  и они  начинают громко  говорить по-русски.  Сразу
узнаю эти olski-dolski где бы ни услышал, nyet?
     Потом не спеша иду я  в  нарастающей свежести, и в сумерках уже прохожу
улицами  Чайнатауна,  как обещал  себе  на  Пике  Одиночества,  подмигиванье
неоновых  огоньков, магазинные  лица,  гирлянды  лампочек через Грант-стрит,
Пагоды.
     Я иду в свою комнату в  отеле и  немного валяюсь на кровати, покуривая,
вслушиваясь в звуки проникающие в окошко из  двора Белл-отеля, шум звякающей
посуды, проезжающих автомобилей  и китайской  речи  -- Со  всех  сторон  мир
причитает  жалобно, везде и в моей комнате даже слышен этот звук, насыщенный
и  ревущий  звук  тишины  свистящий в  моих  ушах  и плещущийся  в  алмазной
персепине[46], и я расслабляюсь и чувствую как мое  астральное тело покидает
меня,  и лежу так в состоянии  полного  транса, и вижу сквозь  все.  Я  вижу
всезаполняющий белый свет.

77

     Это  традиция Норт Бич,  Роб  Доннелли тоже  однажды прилег так в своем
бродвейском  отеле, и его  понесло, и он  видел целые миры, и вернулся назад
проснувшись на кровати в своем номере, полностью одетый к выходу из дома -
     И очень даже может быть что и старый Роб, в сдвинутой  набок  пижонской
кепке Мэла Дамлетта, может быть и он в Подвале прямо вот сейчас -
     Сейчас в Подвале все ждут музыкантов, не слышно ни звука, нет ни одного
знакомого  лица,  и я болтаюсь  туда-сюда по тротуару перед  входом  и тут с
одной стороны появляется  Чак  Берман, а  с другой Билл Сливовиц, поэт, и мы
разговариваем  облокотившись  о  крыло  автомобиля  -  Чак  Берман  выглядит
усталым,  глаза его как-то затуманены,  но он носит мягкие модные ботинки  и
выглядит в вечернем свете невероятно круто - Билла Сливовица все эти дела не
интересуют, он одет в поношенную спортивную куртку и прохудившиеся ботинки а
в  карманах таскает  стихи  - Чак  Берман  под  торчем,  так  и  говорит,  я
уторченный, потом медлит немного оглядываясь по сторонам и сваливает куда-то
-  говорит что вернется назад - Последний раз  когда я видел Билла Сливовица
он спросил меня "Ты  куда  идешь?"  а я  заорал  в ответ  "А какая разница?"
поэтому  теперь я  извиняюсь и  объясняю  что был с  похмелья - Мы заходим в
Местечко выпить пива.
     Местечко - это  приятный коричневый бар отделанный  деревом, с опилками
на  полу,  пивом в  баррелевых[47]  стеклянных  кружках, старым  пианино  на
котором  можно  тарабанить   любому  желающему,  и  вторым   ярусом  который
представляет собой что-то типа балкона с маленькими  деревянными столиками и
- разве кто против? дрыхнущей на скамейке  кошкой --  Обычно  я  хорошо знаю
всех местных барменов, но не сегодня - и я предоставляю Биллу раздобыть пива
и за круглым столиком  мы разговариваем о Сэмюэле Беккете и  прозе и поэзии.
Билл  думает что  Беккет  это тупик, он постоянно  повторяет  это, его  очки
посверкивают, у него  вытянутое серьезное  лицо, мне  трудно поверить что он
серьезно  говорит о  смерти, но это так -  "Я мертв", говорит он, "Я написал
несколько поэм о смерти" -
     "Ну и где же они?"
     "Они еще не окончены, чувак".
     "Пошли в  Подвал слушать  джаз", и мы выходим и  заворачиваем за угол и
уже на подходе к  дверям я  слышу как  они там внизу завывают, целая команда
теноров и альтов и труб ведущая первую тему - Бумм, мы заходим как раз когда
они смолкают и  тенор начинает соло, тема незамысловатая, "Джорджия Браун" -
тенор  ведет ее  мощно и широко, сочным  таким звучанием  -  Они приехали из
Филмора  на  машинах, со  своими  девчонками и  в одиночку, стильные цветные
чуваки воскресного Сан-Франа, в прекрасных ловко сидящих шмотках спортивного
покроя,  прям  одуреть можно  какие  ботинки,  лацканы, в  галстуках и  без,
настоящие мачо  [48]-  они  привезли  свои  трубы  в  такси  и в собственных
машинах, они ворвались в Подвал чтобы показать настоящие класс и джаз, негры
которые  когда-нибудь  станут  спасением Америки  - я думаю  так, потому что
когда последний раз я был в Подвале он  был  полон  угрюмых белых сидящих во
время  бестолкового  джема и  ждущих возможности затеять  драку,  и  они  ее
затеяли,  с  моим  братишкой  Рэйни  которого  вырубил незаметно  подошедший
здоровенный  злобный  250-фунтовый  детина-моряк   знаменитый  тем   что  он
пьянствовал вместе  с Диланом  Томасом и Джимми Греком в  Нью-Йорке - Сейчас
здесь  слишком классно для  драки,  сейчас здесь джаз,  стоит  страшный гам,
полно красивых девушек, и одна безумная брюнетка  у стойки набралась  уже со
своими парнями  -  И еще  одна  чудная девица которую  я  знаю откуда-то,  в
простом платье с карманами, руки в карманах, короткая  стрижка, сутулящаяся,
болтающая  со всеми подряд - Они ходят вверх-вниз по лестнице  - Официантами
здесь   работает   обычная   команда   местных   тусовщиков   и  среди   них
не-от-мира-сего барабанщик  который подняв  к небесам  свои  голубые  глаза,
бородатый,  пощелкивает крышками открываемых пивных бутылок  и импровизирует
на  кассовом аппарате,  и все  это сливается в бит - Это бит-поколение,  это
beat[49], это бит[50] по жизни, бит биенья сердца, это значит быть разбитым,
оскорбленным этим миром, смердом прошлых поколений, с этим битом рабы-гребцы
цивилизаций  древних  махали веслами,  с этим  битом  слуги  горшки  вращали
гончарными  колесами -  Их  лица! Ни одно лицо не  сравнить  с  лицом  Джека
Мингера  стоящего  сейчас на оркестровом  помосте  рядом  с цветным трубачом
выдувающим  неистовые  головокружительности[51], он  глядит  куда-то  поверх
голов и курит -- У него обычное  лицо как у многих кого  знаешь и встречаешь
на  улице, лицо поколения,  прекрасное лицо - Его нелегко описать - грустные
глаза, жесткие губы, предвкушающий блеск глаз, он покачивается в ритме бита,
высокий,  величественный  -  стоя в  ожидании перед  аптекой  - Лицо  как  у
нью-йоркского   Хака   (Хака   можно   встретить  на  Таймс-сквер,  дремлюще
настороженного, горестно сентиментального, темноволосого, битого, только  из
тюрьмы,  уставшего,  измученного  тротуарами,  изголодавшегося  по  сексу  и
друзьям, открытого  всему,  и готового  приветствовать  новые  миры пожатием
плеч)  -  Могучий  цветной тенор  издает  мощные  звуки  как  Сонни Ститтс в
канзасских мотелях, чистые, низкие, неочевидные и не совсем даже музыкальные
идеи которые тем не менее неотделимы от музыки, они всегда здесь, в глубине,
гармонии эти  слишком  сложны  чтобы их мог оценить пестрый сброд  (в смысле
понимания музыки)  собравшийся  здесь  -  но музыкантам  они  слышны  --  На
барабанах потрясающий  12-летний негритенок, которому не разрешают  пить, но
позволяют играть,  невероятно, такая  малявка, такой  гибкий  и  юный  Майлс
Девис, похожий на малолетних  фанатов Фэта Наварро которых раньше можно было
встретить  в  Испанском  Гарлеме,  маленький  всезнайка -  он  громыхает  по
барабанам битом про  который  стоящий  рядом  со  мной знаток-негр  в берете
сказал  что  он  "ошеломительный"  -  На клавишах  Блонди  Билл, который  не
посрамил бы  любую группу  - Запрокинув голову вступает Джек Мингер вместе с
филморскими ангелами, я врубаюсь в него - Потрясающе -
     Я  стою у стены  в  нижнем  зале,  пива мне не нужно,  с толпой снующих
туда-сюда слушателей, со  Сливом, и  вот  возвращается Чак  Берман  (цветной
малый  из Вест-Индии  который  шесть месяцев назад вломился пьяный ко мне на
вечеринку  вместе  с Коди и всей его бандой, у меня как раз играла пластинка
Чета  Бейкера,  и  мы  принялись скакать вместе  по комнате, невероятно,  он
танцевал  с  потрясающей  грацией не прилагая  к этому никаких  усилий,  так
обычно отплясывал  Джо Луис) - Точно так же пританцовывая он влетает и сюда,
радостно -  Повсюду виднеются знакомые лица - это настоящий джазовый кабак и
сумасшедшая  выдумка  поколения  битников,   здесь  встречаешь  кого-нибудь,
"Привет", потом поворачиваешься  куда-то еще, ради  чего-то еще  или кого-то
еще, сплошное безумие,  поворачиваешься  назад,  в  сторону, вокруг, со всех
сторон что-нибудь да найдет тебя в звучании джаза - "Привет" - "Эй" -
     Бамм, маленький барабанщик начинает соло, его  мальчишеские руки летают
над трапециями, литаврами и цимбалами, и ножной педальный барабан ГРОХОЧЕТ в
фантастическом звуковом шквале -- 12-ти лет от роду -- что-то еще будет?
     Мы  стоим со Сливом пританцовывая в  такт  бита, и наконец та девушка в
платье подходит к нам поболтать, это Гия Валенсия, дочь безумного испанского
мудреца  антрополога  который  жил  с  калифорнийскими  индейцами  помо и  с
пит-риверским племенем, знаменитый старик, его книги я читал с благоговением
всего три года  назад когда  работал на железной дороге в Сан Луис  Обиспо -
"Дух,  отдай  мне тень мою!"  вскричал он на  записи сделанной  незадолго до
смерти, показывая как делали это  индейцы на своих сейшнах в  доисторической
Калифорнии  до того  как появились Сан Фран, Кларк  Гейбл,  Эл Джонсон, Роза
Уайз  Лэйзали и все джазы  всех  джазовых поколений -  Снаружи  светит то же
солнце и тени те же самые как в старые времена лозоискателей[52], но индейцы
исчезли, и старый Валенсия исчез, а осталась его милая умница-дочка  стоящая
засунув руки в  карманы  и  врубающаяся  в джаз  --  А  также  подходящая  и
разговаривающая со всеми симпатичными мужчинами, черными и белыми, она любит
их всех - Они любят ее - Мне она говорит неожиданно "А ты разве не собирался
позвонить Ирвину Гардену?"
     "Да я только-только появился в городе!"
     "Ты Джек Дулуоз, правда?"
     "Ага, а ты -"
     "Гия"
     "А, романское имя"
     "Ох,  ты меня пугаешь", говорит она серьезно, внезапно поразившись моей
непостижимой  для  самого  себя  манере  разговаривать  с  женщинами,  моему
взгляду,  бровям,  моему  крупно очерченному  сердитому  костистому  лицу  с
безумным блеском в глазах - Она действительно побаивается - я чувствую это -
Я и сам часто пугаюсь  своего отражения в зеркале - Но  для такой вот нежной
милашки смотреть в мое зеркало всех-этих-горестей... хуже и не придумаешь!
     Она говорит со Сливом, он не пугает ее, он милый, грустный и серьезный,
и она стоит рядом с ним, а я смотрю на нее, маленькое худощавое тело, еще не
вполне  оформившееся,  и низкий  тембр ее голоса, ее обаяние,  ее от природы
грациозная походка от которой веет Старым Светом, такая неуместная в Подвале
- Она  бы  смотрелась  на коктейль-вечеринке у Кэтрин Портер - Или в Венеции
или Флоренции, перебрасываясь всякими там словечками об искусстве с Трумэном
Капоте, Гором  Видалом и Комптоном Бертоном - или  в готорновских романах  -
Мне  она действительно очень нравится,  и я подхожу к ним и разговариваю еще
немного -
     Внезапно бамм бамм джаза врывается в мое сознание и я забываю  обо всем
и  закрываю  глаза  вслушиваясь в развитие  темы  -  мне  хочется  закричать
"Сыграйте "Какой я глупец!" это  было бы так классно - Но  сейчас они ушли в
другой джем - так у них поперло -- басы держат ритм, соло на  пианино, и так
далее -
     "А как позвонить  Ирвину?" спрашиваю я ее - И тут вспоминаю что у  меня
есть  телефон  Рафаэля  (который  мне  дала  милашка  Соня в  книжной лавке)
проскальзываю в телефонную будку с десятицентовиком в руках и набираю номер,
всегда  так  в  джазовых  местечках, однажды  в  нью-йоркском  "Бердленде" я
забрался в телефонную будку и там в относительной тишине вдруг услышал Стена
Гетца,  который  в  туалете  неподалеку  негромко  подыгрывал  на  саксофоне
игравшей  снаружи группе  Ленни Тристано, и тогда-то я и понял что  он может
все -- ("Забудьте о Уорне Марше[53]!" говорила его музыка) - Я звоню Рафаэлю
и он отвечает "Да?"
     "Рафаэль? Это Джек - Джек Дулуоз!"
     "Джек! Ты где?"
     "В Подвале - приезжай сюда!"
     "Не могу, денег нет!"
     "А пешком не доберешься?"
     "Пешком?"
     "Я  сейчас  позвоню  Ирвину и мы заедем за тобой на такси  -  Перезвоню
через полчаса!"
     Звоню  Ирвину, ничего не получается, он куда-то  запропастился  -  Весь
Подвал  уже  отплясывает, теперь  официанты начинают  сами  прикладываться к
пиву, они раскраснелись, возбужденные и опьяневшие - Пьяная брюнетка  падает
со своего сиденья, ее чувак относит  ее в дамскую уборную - Внутрь врываются
новые компании -  Настоящее безумие - И в  конце концов как  венец  всему (О
Одиночество  Мое Молчание Мое) появляется Ричард  Де Чили безумец  Ричард Де
Чили  который  по  ночам  мотается  туда-сюда  по   Фриско,  в  одиночестве,
разглядывая образцы  архитектуры, всякие  там  чудные прибамбасы  и фонари и
садовые заборчики, прихихикивая,  один, ночью, не пьет, и в  карманах у него
полно  смешных мыльных конфет и обрывков веревок и  сломанных зубных щеток и
полубеззубых расчесок, и придя переночевать на  одну из  наших хат он первым
делом  сожжет  зубные щетки  в  камине, или  будет  торчать  часами в ванной
включив воду  и  расчесывать себе  волосы  различными  щеточками, совершенно
бездомный, каждую ночь он спит на чьей-то чужой кровати и все же раз в месяц
ходит  в  банк (в вечернюю смену) и  там его  ждет месячная рента (днем банк
слишком пугающ),  как раз впритык чтобы  прожить,  оставленная ему  каким-то
таинственным и никому неизвестным богатым семейством о котором он никогда не
рассказывает  - Во  рту спереди у  него нет зубов, вообще никаких -  Шизовые
одежки,  вроде шарфа вокруг  шеи, джинсов и дурацкой куртки которую он нашел
где-то заляпанную краской, он предлагает тебе мятную  конфету и на вкус  она
настоящее мыло - Ричард Де Чили, Таинственный, исчезнувший куда-то на долгое
время (шесть месяцев назад) и вдруг проезжая по улице мы видим его заходящим
в супермаркет "Это Ричард!", и мы выпрыгиваем из машины чтобы догнать его, и
вот он  в магазине пытается  тайком стибрить конфеты и  банку с орешками,  и
мало того, его замечает продавец-Оки,[54] и  нам приходится  заплатить чтобы
его отпустили и он выходит с нами невразумительно бормоча что-то вроде "Луна
-  это кусок чая[55]",  разглядывая ее с  заднего сиденья -  В конце  концов
когда я пригласил его погостить  несколько дней в Милл-Волли, в домике где я
жил 6 месяцев  назад, он собрал все спальные мешки (кроме моего, спрятанного
в траве) и  завесил  ими  окно так что  они  разодрались, и  в последний раз
заехав в  миллволльский домик перед  выходом на трассу на Пик Одиночества, я
нашел  там  Ричарда Де  Чили спящего в заваленной гусиными перьями  комнате,
невероятное  зрелище -  типичное  зрелище  - с  его  бумажными  пакетами  со
странными эзотерическими книгами (он один  из  самых  образованных  людей из
всех кого знаю), с его  мыльцами, свечками и  прочим  хламом, О Боже, точный
список  мне  уж и не вспомнить -- Как-то  однажды он позвал  меня на длинную
прогулку   по    Сан-Франциско   одной   моросяще-дождливой   ночью,   чтобы
подсматривать   в   выходящее   на   улицу    окно   за   двумя   лилипутами
гомосексуалистами (которых не оказалось дома) - Ричард заходит  и становится
как обычно возле меня,  в грохоте музыки я не слышу что он говорит и это все
равно неважно - Он тоже беспокойно  приплясывает, оглядывается  повсюду, все
ожидают что он что-нибудь выкинет, но ничего не происходит...
     "Ну и чем бы нам заняться?" говорю я -
     Никто не знает - Слив, Гия, Ричард, остальные, все они просто стоят или
тусуются по Подвалу Времени  и  они все ждут и ждут как Семюэль Беккетовские
герои  из его "Абиссинии" - А  я,  мне нужно что-нибудь делать,  куда-нибудь
пойти,  кого-нибудь  встретить,  и  говорить и действовать,  и я  мельтешу и
тусуюсь вместе с ними -
     Красивой брюнетке становится еще хуже - Одетая так изящно, в облегающее
платье черного шелка  выставляющее на обозрение все ее прекрасные сумеречные
прелести, она выходит из  туалета и  падает  снова  - Вокруг кружат какие-то
шизовые персонажи  -  Сумасшедшие разговоры  со всех сторон, я уже ничего не
запоминаю, это слишком безумно!
     "Я сдаюсь, я иду спать, разыщу всех завтра"
     Мужчина  с женщиной просят нас  подвинуться  немножко пожалуйста, тогда
они  смогут рассмотреть карту Сан-Франциско на стене - "Туристы из  Бостона,
а?" говорит Ричард со своей идиотской ухмылкой -
     Я подхожу  к телефону  опять и  опять  Ирвина нет дома, поэтому  я хочу
домой в свою  комнату в "Белл-отеле", хочу спать - Крепко как в горах, новые
поколения слишком безумны -
     Но Слив  с Ричардом еще не  хотят  меня отпускать, каждый раз  когда  я
пытаюсь ускользнуть они не отстают от меня, тусуются туда-сюда, все мы здесь
тусуемся туда-сюда  и  ждем непонятно чего, это уже действует мне на нервы -
Это обезволивает меня и мне  уже становится жаль так вот распрощаться с ними
и вырваться наружу, в ночь -
     "Завтра в одиннадцать Коди будет у меня", кричит мне Чак Берман так что
теперь я могу убраться отсюда -
     На  углу Бродвея  и  Коламбуса,  из  знаменитой  маленькой  забегаловки
открытой  всю  ночь,  я  звоню  Рафаэлю  чтобы  сказать  ему  что  утром  мы
встречаемся у Чака -  "Окей,  но ты послушай! Пока  я  ждал тебя, я  написал
стих!  Обалденный стих! И он о тебе! Я обращаюсь к тебе!  Можно  тебе его по
телефону прочитать?"
     "Давай"
     "Плюнь на Босатсу!" орет он. "Наплюй на Босатсу!"
     "Оо", говорю я. "Это прекрасно"
     "Стих  называется  "Джеку  Дулуозу,  Буддо-рыбе"  -  и  вот значит  что
получилось - " И он читает длинное безумное  стихотворение по телефону, мне,
стоящему у прилавка  с  гамбургерами,  и пока  он  орет  и  декламирует (и я
понимаю все, принимаю  каждое слово этого итальянского гения переродившегося
из Ренессанса  в нью-йоркском Ист-Сайде) я думаю "О Боже, как это грустно! -
У меня есть друзья-поэты  и они выкрикивают мне свои стихотворения в городах
--  именно так я  предвидел это в горах, празднество  в городах перевернутое
вниз головой - "
     "Отлично,   Рафаэль,   великолепно,  ты  величайший  поэт  которого   я
когда-либо  -   ты  уже   начинаешь  по-настоящему   -  великолепно   -   не
останавливайся - помни что нужно писать не останавливаясь,  не думая, просто
пиши, я хочу услышать что там на самом дне твоего сознания".
     "Ага, именно так я и делаю, понимаешь? - ты врубаешься?  Ты понимаешь?"
и в  том как он  произносит это  "понимаешь" ("паамаешь") есть  что-то фрэнк
синатровское, что-то  нью-йоркское, и что-то  новое  пришедшее  в  мир этот,
настоящий Поэт городских глубин, такой как Кристофер Смарт и Блейк,  как Том
О`Бедлам,  песни улиц и  дворовых парней, великий  великий Рафаэль  Урсо  на
которого я имел большущий зуб в 1953 когда он занялся этим с моей девушкой -
но чья  это была вина? моя  не менее чем их -- об этом написано  в Подземных
[56] -
     "Великий великий Рафаэль, увидимся завтра - Давай же спать, давай будем
тихими и молчаливыми - Давай врубаться в тишину - тишина это все, все лето я
провел в тиши, я научу тебя."
     "Классно,  классно,  я врубаюсь,  ты врубаешься в тишину" раздается его
печальный взволнованный голос  в дурацкой телефонной трубке "мне грустно что
ты врубался в тишину, но я тоже буду врубаться в тишину,  поверь мне, я буду
-"
     Я иду к себе в комнату спать.
     И вот! Вот он,  этот старый ночной портье, старик-француз, не помню как
его зовут, но когда  мой  старый братишка Мэл жил в  "Белле"  (и мы  пили за
здоровье  Омара  Хайяма и наших прекрасных коротко стриженных девчонок в его
комнате под свисающей с  потолка лампочкой), этот старик все время почему-то
психовал и орал  что-то  невнятное, доставал нас по-всякому  - Теперь, через
два года, он совершенно изменился и стал какой-то весь скрюченный, ему 75, и
сутулясь  он бормоча спускается в холл  отворить  тебе  временное пристанище
твое,  он полностью успокоился, смерть  смягчила  ему глаза, они уже  видели
свет, и он перестал быть злым и надоедливым - Он мягко улыбается  даже когда
я прихожу к нему (в час ночи) в то время как он стоит сгорбившись на стуле и
пытается  починить часы в клетушке портье  -- И  с  трудом  спускается  вниз
отводя меня в мою комнату -
     "Vous   Хtes   francais,   monsieur?"   говорю  я.  "Je  suis  francais
moi-mИme.[57]"
     Кроме этой мягкости своей он приобрел еще и пустотность  Будды,  и даже
не  отвечает  мне  а  просто  открывает  дверь  и  грустно  улыбается,  весь
согнувшийся, он говорит мне "Спокойной  ночи, сэр - все в порядке,  сэр" - Я
удивлен  - 73 года  он был  капризным  занудой,  и  вот теперь за  несколько
оставшихся выпасть ему  нежными капельками росы  лет он готов ускользнуть из
этого времени, и они похоронят его скрюченного в могиле (не знаю уж как) и я
стану носить ему цветы - Буду носить ему цветы миллион лет -
     У себя в комнате я засыпаю, и невидимые золотые цветы вечности начинают
падать мне на голову, они падают везде, это розы  Св. Терезы,  и непрерывным
дождем они льются и падают на  все головы этого мира -- И даже на тусовщиков
и психов, гуляк и безумцев, даже на алкашей похрапывающих в  парках, даже на
мышей все  еще попискивающих  на моем чердаке в тысяче миль и  шести тысячах
футах вверх на Пике Одиночества, даже на самых ничтожнейших их них осыпаются
ее розы, постоянно -- И в наших снах нам всем это известно.

78

     Я  сплю  добрых десять  часов и просыпаюсь освеженный  розами -  Но уже
опоздав на встречу  с  Коди,  Рафаэлем  и  Чаком Берманом -  я  вскакиваю  и
натягиваю свою клетчатую  хлопковую спортивную рубашку с короткими рукавами,
надеваю сверху холщовую  куртку, штаны из холстины, и торопливо  выбегаю  на
свежий ерошащий волосы  морской ветерок Утра Понедельника -- И  О этот город
сине-белых  полутонов! --  И  этот воздух!  Звонят  величественные колокола,
позвякивают  отголоски флейточек чайнатаунских рынков, потрясающие сценки из
старинной  итальянской жизни  на  Бродвее где  старые макаронники  в  черных
костюмах покуривают черные крученые  сигариллы и потягивают черный  кофе - И
темны их  тени  на  белых  мостовых  в  чистом полнящемся колокольным звоном
воздухе, а за  четкой линией молочно-белых крыш Рембо[58]  в бухте виднеются
заходящие в Золотые Ворота белые корабли -
     И  ветер, и чистота, и  великолепнейшие  магазины вроде Буоно Густо  со
свисающими колбасами, салями и  провелоне, рядами  винных бутылок и овощными
прилавками - и  восхитительные кондитерские в европейском стиле - и над всем
этим вид на деревянную путаницу домов Телеграфной Горки где царят полуденная
лень и детские крики -
     Я  ритмично вышагиваю в  своих новых холщовых синих ботинках,  удобных,
настоящее  блаженство ("Угу, в таких педики ходят!", комментарий Рафаэля  на
следующий   день)  и   эгегей!  вот   и   бородатый  Ирвин  Гарден  идет  по
противоположной стороне улицы - Эй! - кричу я, свистя  и  размахивая руками,
он видит  меня и вытаращив глаза раскидывает руки в объятии, и прямо так вот
и  бежит  ко  мне перед носом  у машин  этой своей дурашливой подпрыгивающей
походочкой,  шлепая ногами -  но его  лицо значительно и  серьезно  в ореоле
величественной бороды Авраама, его глаза постоянно мерцают язычками свечного
пламени в своих глазных  впадинах,  и  его  чувственные полные губы краснеют
из-под бороды подобно надутым губам древних пророков собирающимся что-нибудь
этакое изречь  -  Когда-то я увидел в нем еврейского пророка  причитающего у
последней стены, теперь это общераспространенное мнение, даже в нью-йоркской
Таймс была  написана  о  нем  большая  статья  именно  в таком  духе - Автор
"Плача", большой безумной  поэмы обо всех нас изложенной свободным  стихом и
начинающейся строчками: -
     "Я видел как лучшие умы моего поколения были разрушены безумием" - ну и
так далее.
     Честно говоря я не особо  понимаю про какое такое  безумие он  толкует,
так,  например,  в  1948  году  в  гарлемском притоне у  него  было  видение
"гигантской машины, нисходящей  с небес", громадного ковчега  потрясшего его
воображение,  и он все твердил "Можешь себе представить мое состояние - а ты
когда-нибудь видел наяву самое настоящее видение?
     "Ага, конечно, а чего такого?"
     Мне никогда толком не понять о  чем это он  и иногда мне кажется что он
переродившийся Иисус из Назарета, но иногда он выводит меня из  себя и тогда
я думаю что он вроде этих несчастных придурков из Достоевского, кутающихся в
рванину  и глумливо хихикающих у  себя в каморке -- В юности он был для меня
чем-то вроде идеального героя, и  впервые появился на сцене моей  жизни в 17
лет - И даже тогда  мне почудилась какая-то странность в  решительном тембре
его голоса - Он говорит басом, внятно  и возбужденно -  но выглядит маленько
замотанным всей  этой сан-францисской горячкой которая  меня например  за 24
часа выматывает полностью - "Догадайся кто объявился в городе?"
     "Знаю, Рафаэль -- иду как раз повидаться с ним и с Коди"
     "Коди? - Где?"
     "У Чака Бермана - все уже там -- я опаздываю - пошли скорей"
     На ходу мы говорим о миллионе сразу  забывающихся  мелочей, почти бежим
по тротуару - Джек с Пика Одиночества шагает теперь рука об руку с бородатым
соплеменником  -- повремените, розы  мои  -  "Мы  с  Саймоном  собираемся  в
Европу!" сообщает  он, "Чего б  тебе не  поехать с нами! Мать  оставила  мне
тысячу  долларов.  И  еще  тысячу  я скопил!  Мы  отправимся  посмотреть  на
Удивительный Старый Свет!"
     "Окей, можно и поехать" -  "У меня тоже  найдется чуток деньжат - Можно
вместе - Подошло время, а, братишка?"
     Ведь мы с  Ирвином всегда говорили об этом и бредили Европой, и конечно
же прочитали все что только можно, даже "плачущего по старым камням  Европы"
Достоевского и пропитанные трущобной романтикой ранние  восторги Рембо, в те
времена когда мы вместе писали  стихи и ели картофельный суп (в 1944 году) в
Кампусе Колумбийского  Университета, мы прочитали  даже Женэ[59] и истории о
героических апашах[60]  - и даже собственные ирвиновские грустные мечтания о
призрачных  поездках в  Европу,  орошенные древней дождливой  тоской,  и  об
ощущении глупости  и бессмысленности стоя  на Эйфелевой башне - Обнявшись за
плечи мы быстро поднимаемся вверх на холм  к дверям Чака Бермана, стучимся и
заходим - Ричард де Чили валяется на кровати, как нетрудно было  догадаться,
он оборачивается  чтобы поприветствовать  нас слабой улыбкой - Еще несколько
чуваков сидят на кухне с Чаком, один из них сумасшедший черноволосый  индеец
постоянно клянчащий пару  монет, другой  франко-канадец  вроде меня, прошлой
ночью я немного поболтал  с ним  в Подвале и на прощанье он бросил  мне  "До
встречи, братишка!" - Так что теперь "Доброе утро, братишка!" и мы слоняемся
по квартире,  Рафаэля еще нет,  Ирвин предлагает спуститься вниз в одну нашу
кафешку и подождать остальных там -
     "Все равно они должны туда заскочить"
     Но  там никого нет,  поэтому  мы отправляемся в книжную лавку и вот! по
Грант-стрит идет Рафаэль  своими Джон  Гарфилдовскими[61] огромными шагами и
размахивая руками, говоря и  крича на  ходу, взрываясь фонтаном стихов, и мы
начинаем орать все одновременно  - Мы кружимся на одном  месте, хлопаем друг
друга  по плечам, идем по улицам, пересекаем их  в поисках  места где  можно
выпить кофе -
     Мы идем в кафеюшник (на Бродвее)  и садимся в отдельном отсеке и из нас
льются все эти стихи  и  книги и о-ба-на! подходит рыжеволосая девушка  и за
ней Коди -
     "Джееексон,   маальчик   мой",   говорит   Коди  как  всегда   имитируя
железнодорожных кондукторов в исполнении старого У.С.Филдса -
     "Коди! Эй! Садись! Класс! Жизнь идет!"
     И она идет, всегда жизнь идет во времена мощных вибраций.

79

     Но это  всего лишь обычное утро,  одно из утр этого мира, и  официантка
приносит нам вполне  обыденный кофе, и  все наши  восторги вполне обыденны и
когда-нибудь закончатся.
     "А что это за девушка?"
     "Это безумная  девица  из Сиэттла, она  слышала прошлой  зимой  как  мы
читаем стихи  и приехала сюда на  Эм-Джи[62] с  подружкой чтобы с кем-нибудь
трахнуться", сообщает мне Ирвин. Ирвин знает все.
     Она говорит "Откуда это у Дулуоза такая энергичность?"
     Энергичность,  хренергичность,  к полуночи  я  накачаюсь  пивом  на год
вперед -
     "Я потерял все свои стихи во Флориде!" кричит  Рафаэль. "На автовокзале
Грейхаунд  в Майами! Теперь у меня остались только новые стихи!  И я потерял
другие стихи в Нью-Йорке! Ты был там, Джек! Что этот издатель сделал с моими
стихами!  И  все  ранние  стихи  я  потерял  во  Флориде! Представьте  себе!
Хреновина  какая!" Так вот  он обычно разговаривает. "Несколько лет подряд я
ходил  из  одного  грейхаундовского  офиса  в  другой  и  умолял  всех  этих
директоров найти мои стихи! Я даже плакал! Ты слышал, Коди? Я плакал! Но они
и пальцем не пошевелили! Они  даже стали называть меня занудой и это лишь за
то что каждый день я ходил в этот их офис на  50-й улице и упрашивал вернуть
мои  стихи!  Это правда!"  --  кто-то  пытается что-то  вставить и  он сразу
перебивает: "Я  в жизни никогда  не вызывал полицию разве только если лошадь
упадет и покалечится или что-нибудь  такое!  Хреновина  какая!" И дубасит по
столу.
     У него маленькое безумное  личико эльфа  но  внезапно  оно может  стать
прекрасным и задумчивым стоит ему только  загрустить и умолкнуть,  и смотрит
он тогда как-то так - исподлобья и чуть обиженно - Немного напоминает взгляд
Бетховена -  Чуть  вздернутый, вопиюще крупный итальянский нос, резкие черты
лица,  но с плавно  очерченными щеками и кроткими  глазами, а его эльфийские
волосы  черные  и вечно  непричесанные  свисают с  макушки правильной  формы
головы  и  лезут  в  глаза,  так  по  мальчишески  -  Ему  всего 24  -  И он
действительно еще совсем мальчишка, девушки сходят с ума по нему -
     Шепот Коди в мое ухо "Этот парень, этот Рафф, этот чувак, какого хрена,
черт, у него куча баб, он с ними мастак -  говорю тебе - Джек, слушай, все в
порядке, все пучком, на скачках миллион возьмем, точняк, в этом году, В ЭТОМ
ГОДУ  МАЛЬЧИК  МОЙ!"  и  встает чтобы  объявить  "эта  моя  система  второго
выбора[63] заработала, она так поперла!"
     "В  прошлом  году мы уже пробовали",  говорю  я  вспомнив день когда  я
поставил для Коди (он должен был работать в этот день) 350$ и он проиграл по
всем забегам, а я напился в каком-то сарае с сеном вместе со  вкалывающим за
35 центов в день бедолагой перед тем как пойти в депо и сообщить Коди что он
проиграл, его это нисколько не  огорчило потому  что он  уже продул до этого
чистых 5000$ -
     "А сейчас попробуем в этом -- и в следующем году", настаивает он -
     В это время Ирвин читает свои новые стихи и стол безумствует - Я говорю
Коди  что  хочу попросить  его  (моего  старого  братишку)  отвезти  меня  в
Милл-Волли чтобы  забрать старые шмотки и рукописи, "Конечно поедем,  мы все
поедем, мы же вместе"
     Мы вываливаемся  наружу к его старому двухместному Шевви, не помещаемся
в нем всей толпой, пытаемся опять и машина готова треснуть по швам -
     "Думаешь, эта малышка не сможет тронуться?" говорит Коди -
     "А где твоя здоровенная машина которая была раньше, когда я уезжал?"
     "А, накрылась, трансмиссия гавкнулась"
     Ирвин  говорит:  "Слушайте,  езжайте-ка   вы   в   Милл-Волли  а  потом
возвращайтесь сюда и завтра днем встретимся"
     "Окей"
     Девушка вжимается в Коди, Рафаэль потому что  он легче и меньше садится
мне на колени, и мы отчаливаем по Норт-Бич-Стрит, маша руками Ирвину который
трясет  бородой  и  пританцовывает  в   знак   живейшего  участия   во  всем
происходящем --
     Коди  немилосердно гонит  машину, он точнехонько  срезает  все  углы не
сбавляя скорости и без малейшего визга тормозов, мчится по забитой  машинами
улице, чертыхаясь, наплевав на светофоры, чуть притормаживая на подъемах, со
свистом  пролетая  перекрестки,  нарушая все  на свете,  врывается  на  мост
Золотых Ворот и вот (заплатив мостовую плату[64]) мы взмываем Мостом Снов  в
ветра надводные, и  Алькатрас виднеется  справа от нас ("Я рыдаю,  оплакиваю
Алькатрас!" кричит Рафаэль) --
     "Что это они там делают?" -- туристы на  Мейринском обрыве разглядывают
белоснежный  Сан  Фран в камеры  и бинокли,  экскурсионный автобус тут у них
стоит --
     Все говорят одновременно --
     Снова  старина Коди! Старина Коди, о  нем я писал в  Видениях Коди[65],
самый  безумный из  всех  нас  (как вы  еще  увидите)  и  снова слева от нас
громадная заповедная  синева  Тихоокеанской Утробы,  матери Морей  и  Покоя,
тянущаяся до самой Японии --
     Ну все, полный привет, я чувствую себя чудесно и безумно, я нашел своих
друзей и великую вибрацию  жизненной радости и Поэзия струится сквозь нас --
Даже когда Коди несет какую-то  пургу про свою систему ставок на скачках, он
делает это в поразительном ритме  речи -- "Ну братишка через пять лет у меня
будет  такая  куча  денег, ну  я  вообще буду  филароп-  пилароп-  ну это...
фило-пило.."
     "Филантроп"
     "Буду  раздавать  деньги всем  кто того  стоит  -  Встречу  вас  и  вам
воздастся  - " Он  всегда  цитировал Эдгара Ясновидца Кайса, калифорнийского
целителя который никогда не учился медицине но мог зайти в дом к болящему, и
развязать  свой старый  пропотевший галстук, и  растянуться во весь рост  на
спине, и  заснуть погружаясь  в транс и тогда жена стала  бы  записывать его
ответы на вопросы типа, "Почему  болит то-то и то-то?" Ответ: "То-то и то-то
поражено  тромбофлембитом, закупоркой вен и артерий, потому что в предыдущей
жизни  он  пил  кровь  живых  человеческих  жертв" --  Вопрос:  "И  как  ему
излечиться?" Ответ: "Стоять на голове три минуты  каждый день  -  И еще одно
важное средство  - Стаканчик виски  или  стопроцентного бурбона каждый день,
для очищения крови - " И потом он  выходит  из транса, и так  вот он вылечил
тысячи людей (Институт Эдгара Кайса, Атлантик Бич, Вирджиния)  --  Это новый
кодин Бог -- Бог, ради которого даже шизеющий от девушек Коди стал говорить:
"Я почти завязал с девчонками"
     "Почему?"
     Коди  тоже может  вдруг  замолкнуть, тяжело и  несокрушимо -  И  еще  я
чувствую сейчас пока мы пролетаем  над Вратами Золота что Коди и Рафаэль  не
особо  сошлись характерами -- И я  желаю знать  почему  -- Я не  хочу  чтобы
кто-нибудь из  моих  братков ссорился  -- Все должно быть  классно --  И  по
крайней  мере  все мы умрем  в  гармонии, и  у  нас будут великие  Китайские
Поминки  и  Причитания и шумные радостные похороны потому что  старина Коди,
старина Джек, старина Рафаэль,  старина  Ирвин и старина Саймон (Дарловский,
скоро появится) мертвы и свободны --
     "Моя башка мертва и мне плевать!" вопит Рафаэль --
     " -- ну почему эта кляча не смогла  придти хотя бы второй чтоб я вернул
хоть пять баксов, но  я покажу тебе детка - " шепчет  Коди на ухо Пенни (она
просто счастливая и чудная задумчивая толстушка и жадно впитывает все  это в
себя, я вижу  как она ходит  кругами вокруг ребят потому  что  никто из них,
кроме  Коди, особо не обращает  на нее  никакого  сексуального внимания) (на
самом деле они все время опускают ее всяко-разно и гонят домой) --
     Но  добравшись до  Милл-Волли,  я  поражаюсь тому что  оказывается  она
буддистка, мы сидим собравшись в хижине  на лошадиной  горке  и  говорим все
одновременно и тут я оборачиваюсь и там будто сне вижу ее, она сидит у стены
как рубиновая статуя, ноги  сложены в  позе  лотоса, пальцы  сплетены, глаза
невидяще смотрят вперед, может она и не слышит ничего даже  -- о невероятный
мир наш.
     И  невероятнее всего эта хижина -- Он принадлежит Кевину МакЛоху, моему
старому братишке Кевину, он тоже бородач как и все, но работает плотником, и
у  него есть  жена и  двое  ребятишек, всегда в  пестрых штанах  с налипшими
опилками,  в   расстегнутой   рубахе,   патриархальный   такой,   сердечный,
деликатный, проницательный, очень серьезный, целеустремленный, тоже буддист,
сразу за его  деревянным обветшавшим  домом с незаконченным крыльцом которое
он сейчас мастерит, стеной возвышается поросшая травой гора переходя  где-то
там наверху  в  горные Оленьи  Долины,  самые  настоящие  реликтовые  оленьи
заповедники где лунными ночами внезапно натыкаешься на возникающего будто из
ниоткуда оленя, он  сидит и жует под огромным эвкалиптом  -- внизу под горой
укромное местечко излюбленное диким зверьем, все Бродяги Дхармы знают о нем,
двадцать калифорнийских  веков олени  спускаются  в  эту Священную  Рощу  --
Наверху,  на самой  вершине, хижина  утопает в  розовых кустах --  Поленницы
дров,  трава по пояс, дикие цветы, кустарник, моря деревьев шелестят  вокруг
-- Как я уже говорил, домик этот был построен пожилым  человеком чтобы в нем
умереть, и ему это удалось, он умер именно там, и был он великим плотником -
Кевин обтянул все стены красивой драпировкой из  джутовой мешковины, повесил
красивые  буддистские картинки, расставил красивые чайники  и тонкой  работы
чайные чашки и  ветки в вазах, и бензиновый примусок чтобы кипятить воду для
чая,  и сделал здесь себе буддистское убежище и  домик для чайных церемоний,
для гостей и зависающих месяца на три друзей вроде меня (которые должны быть
буддистами,  то есть  понимать что Путь не есть Путь[66]), и  по  четвергам,
сказав своему начальнику на плотницких  работах "Я беру  выходной"  (на  что
начальник отвечает "Ну и кто же тогда возьмется за второй конец  доски?" "Не
знаю, найдите  кого-нибудь")  Кевин  оставляет свою милую жену  с  детишками
внизу и забирается  вверх по тропе  поднимающейся среди эвкалиптовых  рощ  в
Оленьи  Долины,  с  Сутрами[67]  подмышкой,  и  проводит  там  весь  день  в
медитациях и  изучении  -- Медитирует сидя в позе лотоса,  на Праджну[68] --
читает  комментарии  Судзуки[69]  и  Сурангама-Сутру --  И говорит, "Если бы
каждый рабочий в Америке брал раз в  неделю  такой выходной, наш мир стал бы
совсем другим."
     Очень   серьезный,   прекрасный   человек,   23  года,   синие   глаза,
безукоризненные зубы,  такое  особое  ирландское  обаяние,  и  восхитительно
мелодичная манера говорить --
     И вот мы (Коди, Пенни, Раф и я), перекинувшись внизу парой слов с женой
Кевина,  карабкаемся вверх по раскаленной тропе (оставив  машину у почтового
ящика) и врываемся в разгар кевиновского медитационного  дня -- Хоть сегодня
понедельник,  он  не  работает  -- И заваривает  чай сидя  на корточках, как
настоящий мастер Дзена.
     Он широко улыбается и рад нас видеть --
     Пенни   устраивается  на  его   прекрасной   медитационной  циновке   и
принимается медитировать, пока Коди с Рафаэлем болтают о всякой ерунде, а мы
с Кевином слушаем их посмеиваясь -
     Все очень забавно --
     "Что? Что?" вопит Рафаэль на Коди,  который стоит и разглагольствует  о
всеобщности Господней, "ты что, хочешь сказать что все  есть Бог? И она Бог,
Боже ж ты мой?" тыча пальцем в Пенни.
     "Конечно да", говорю я, и Коди продолжает: -
     "На астральном уровне - "
     "Не хочу я этого типа слушать, у меня крыша от него едет! Коди  дьявол?
Или Коди ангел?"
     "Коди ангел", говорю я.
     "Ну  нет!" и  Рафаэль  хватается  руками  за  голову  потому  что  Коди
продолжает говорить:
     " -- добраться до Сатурна где  по высочайшей милости  Спасителя  летать
запрещено,  хотя я вот  знаю  старина  Джек  этот  паршивец  он  где  угодно
улетит[70]" -
     "Нет! Я иду отсюда! Этот человек -- зло!"
     Со стороны это похоже на словесную битву, кто кого переболтает и за кем
останется  последнее  слово,  и  Пенни  сидит здесь такая  раскрасневшаяся и
лучащаяся вся, с маленькими веснушками на лице и руках, рыжеволосая --
     "А ты  сходи на улицу посмотри на деревья, красивые", советую я Рафаэлю
и он идет врубаться в  деревья, и возвращается назад (в это  время  Коди как
раз говорит: "Попробуй-ка чайку,  парень" и дает мне чай в японской чашечке,
"Мозги враз прочистит почище сухого винища[71]  -- ап!" (чихая, расплюхивает
чай из чашки) "Чхи! -"
     "Господь  преважнище  стоял приставимши ко  лбу  перст  славнющий[72]",
говорю я выхватив из  собственной  головы, как я  это делаю иногда,  обрывок
какой-то внутренней болтовни просто чтоб посмотреть что из этого выйдет.
     Вдобавок ко всему Кевин  хохочет, сидя скрестив ноги  на полу, я смотрю
на  него и вижу маленького индуса, и вспоминаю что  вид его  маленьких босых
ног всегда вызывал у меня это  чувство, что  мы уже  когда-то встречались, в
каком-то храме, где я был священником, а он танцором, и танцевал  еще  там с
какой-то женщиной -- И  как  же деликатно он переносит всю эту бурю звуков и
болтовни  ворвавшуюся  к  нему вместе с Коди  и  Рафаэлем -- смеясь с легким
придыханием и слегка напрягая живот,  втянутый и твердый  как живот молодого
йога --
     "Ну так что ж", говорит Коди, "есть же такие чтецы которые над головами
у людей ауры видят и вот эти самые ауры отражают точнехонько э-э так сказать
внутреннюю  суть  каждого,  вот  так  вот!"  колотя  кулаком  об  ладонь   и
подпрыгивая даже чтобы удобней лупить было, и голос его от возбуждения вдруг
срывается как по утрам у  старого Конни Мерфи в Милл  Волли, особенно  после
долгих  пауз  раздумья или  просто  споткнувшись в  рассуждениях, "видят как
кошки эти  чтецы аур, и раз уж увидели  они ауру какого-нибудь  парня значит
время ему подошло (как Господом было определено, Господом Всемогущим) узнать
про свою Карму (то есть  судьбу какую себе заслужил,  это Джек так говорит),
ему это просто нужно потому что раньше он кучу всего нехорошего натворил, ну
грехов там, ошибок -- и он эту свою Карму узнает  когда ему чтец говорит, "у
тебя,  браток,  есть злой  дух и  добрый  дух,  вот они  и собачатся за твою
душу-сущность,  а  я их  вижу (сверху над  макушкой, понимаешь), и ты можешь
отогнать зло и привлечь добро медитируя на белый квадрат  твоей души который
у тебя над макушкой висит и в котором эти оба духа и обретаются" -- цпф" - и
он  сплевывает  бычок сигаретный. И пялится в пол. Сейчас если Рафаэль похож
на итальянца, итальянца Возрождения,  то Коди --  грек,  римо-арийская смесь
(атлантских кровей), воин Спарты и потомок первобытных кочевников миоцена.
     Теперь Коди пускается в объяснения, что в осмотическом процессе в наших
капиллярных венах и сосудах  проходит что-то подвергающееся  мощному влиянию
звезд и в особенности луны -- "Так что когда луна  выходит, у человека крыша
съезжает, например -- тяга этого вот Марса, чувак".
     Этим своим Марсом он меня пугает.
     "До Марса ближе всего! Это наш следующий шаг!".
     "А мы что, собираемся с Земли на Марс податься?"
     "А  потом дальше,  разве ты  не  понимаешь"  (Кевин давится от  хохота)
"дальше,  к  другим мирам,  к самым шизанутым  мирам,  папаша"  --  "к самым
дальним рубежам", добавляет  он.  На самом деле  Коди  работает на  железной
дороге,  тормозным  кондуктором,  и  сейчас  на  нем  чуть  узковатые  синие
форменные штаны,  накрахмаленная белая  рубаха под  синим  жилетом,  а синюю
кепку с  надписью ЖЕЛЕЗНОДОРОЖНИК  он оставил в  своем  трогательном зверюге
Шевви  33, эх-эх  --  сколько раз Коди кормил меня  когда я был  голоден  --
человек веры --  и что  за тревожный  и  беспокойный человек!  --  А как  он
ломанулся с лампой  в руках в  полной темноте чтобы найти пропавший вагон, и
потом   утром   успел  подцепить  этот  вагон   с   цветами  к  пригородному
шермановскому -- Эх, старина Коди, что за человек!
     Я вспоминаю свои видения одиночества и  понимаю что все  идет как надо.
Потому что нас окружает пустота, и мы с Коди  оба знаем это и бесцельно едем
вперед. Просто Коди ведет  эту машину. А я сижу и медитирую на них обоих, на
Коди и на его машину. Но именно  его твердая  рука должна справиться с рулем
чтобы  избежать  столкновения (пока  мы  скользим по  переулкам) -- И мы оба
знаем об этом, мы оба слышали эту неземную музыку однажды ночью? когда ехали
вместе  в  машине,  "Слышишь?" Я  только  что  слышал позвякивание музыки  в
заполненной ровным гудением мотора машине -- "Да", говорит Коди, "что это?".
Он слышал.

80

     И  без  того поразительный, Рафаэль  поражает меня еще больше  когда  с
рукописью  в  руках  он  возвращается со  двора  где  в  тишине  наблюдал за
деревьями, и говорит, "У меня в книжке  вырос новый лист" - говорит он Коди,
Коди  деятельному и недоверчивому,  и  Коди  слышит  его,  но  я вижу  каким
взглядом  смотрит он на  Рафаэля --  Потому что это два разных мира, Урсо  и
Померэй,  и  хоть имена  у обоих звучат  как Casa  d`Oro[73]  и  не хуже чем
Corso[74],  они  как  Итальянский  Сладкоголосый  Певец  против  Ирландского
Брабакера[75] - кррркрр - (это по кельтски, так  дерево потрескивает в море)
--  и   Рафаэль  говорит   "Джек   только  и  хочет,  что  писать  маленькие
бессмысленные песенки,  он  как Гаммельнский Крысолов ведущий никуда"[76]  -
такая вот песенка, рафаэлевская.
     "Ну и пусть, раз ему охота, др-др-др", это  Коди как машина не  знающая
ни музыки ни песен --
     Рафаэль поет: "Ты! Мои тетушки предупреждали меня, - берегись таких как
Померэй -- они говорили мне, никогда не гуляй по нижней Ист-Сайд" -
     "Бурп", - громкая отрыжка Коди.
     И так вот они постоянно --
     А в это время  милый и  кроткий  Иисусов Отец  Иосиф, Кевин с иосифовой
бородой, улыбается и слушает и сидит на  полу чуть развалясь и  ссутулясь, и
вдруг садится выпрямившись в задумчивости.
     "О чем думаешь, Кевин?"
     "Да  вот водительские права потерял,  если до  завтрашнего дня не найду
хреново дело".
     Коди врубается в Кевина, конечно, он в него врубается  уже давно, много
месяцев, может  чуть свысока как эдакий ирландский  папаша  но также  как  и
браток, как свой -- Коди приходил сюда,  и уходил, и  обедал тут сотни тысяч
миллионов  раз  неся  с  собой  Истинное  Знание.  --   Коди  теперь   зовут
"Проповедник", так его назвал Мэл Называтель,  который также прозвал Саймона
Дарловского "Русский Псих" (так оно и есть, кстати) --
     "А где теперь старина Саймон?"
     "О завтра часиков в пять встретимся с  ним тут", быстро  тараторит Коди
само-собой-разумеющимся тоном.
     "Саймон  Дарловский!"  завопил  Рафаэль. "Что  за шизовый  чувак!"  Так
обалденно говорит он это "шизовый", шизоооо-вый, чистый восточный выговор, -
настоящий  чудной  говор   парней   с   Болтик-элли,   настоящий   пацанский
базар[77]...  так  говорят детишки играющие во дворике  за  бензоколонкой, у
груды  старых  покрышек  --  "Он же рехнулся",  и обхватывает голову руками,
потом  роняет  их и  улыбается,  робко  так,  внезапный приступ  кротости  и
самоуничижения у Рафаэля который теперь тоже сидит скрестив ноги на полу, но
выглядит при этом так будто свалился туда в полном изнеможении.
     "Странный  странный мир",  говорит Коди чуть отбегая в сторону а  потом
разворачивается  и  возвращается  опять к  нам  --  чеховский  Ангел  тишины
пролетел  над нами и  мы убийственно спокойны, мы слушаем гммм этого  дня  и
шшшшш тишины, и в конце концов Коди кашляет, совсем чуть-чуть,  "Кхе-кхм", и
выпускает большие кольца  дыма  с  самым Индейским  и Таинственным  видом --
Кевин  замечает это  и смотрит  на него  прямым и  ласковым  взглядом полным
изумления и любопытства, неосознанного чистого голубоглазого  удивления -- И
Коди тоже это замечает, теперь его глаза полуприкрыты.
     Пенни все еще  сидит  (как и раньше)  в буддистской позе медитации, все
эти полтора часа разговоров и размышлений -- Сборище недоумков -- И мы ждем,
что  случится  дальше.  То  же  самое  происходит  по  всему  миру, просто в
некоторых его местах сейчас пользуются презервативами, а в других говорят  о
делах.
     У нас нет ног, и нам не встать.

81

     Все это лишь рассказ о  мире и  о том что  в нем произошло  -- Мы,  все
вместе, спускаемся в кевиновский дом, и  его  жена Ева  (по-сестрински милая
зеленоглазая босая и длинноволосая красавица)  (она позволяет маленькой Майе
ходить в чем мать родила если ей этого хочется, а ей хочется именно этого, и
она бродит ("Абра абра")  по высокой траве) предлагает нам обильный обед, но
я  не голоден и объявляю  об этом  несколько самодовольно: "Там,  в горах, я
научился не есть когда не  голоден", так что ясно дело Коди с Рафаэлем жадно
съедают  все без меня, громко  галдя за столом -- А я  все  это время слушаю
пластинки -- Потом после обеда Кевин встает коленями  на свой любимый коврик
из плетеной соломы и вынимает изящную пластинку из белого изящнейшей луковой
бумаги  конверта,  самый безупречно  индийский в  мире маленький  индус, так
Рафаэль называет его, и еще они хотят  поставить григорианские хоралы -- это
когда толпа священников и монахов прекрасно, очень формально и необыкновенно
поют под  старую  музыку,  она  старее камней эта музыка --  Рафаэль обожает
музыку, особенно ренессансную -- и Вагнера,  когда  я впервые встретил его в
Нью-Йорке в  1952 году он кричал  "Рядом с Вагнером все чепуха, я  хочу пить
вино и  запутаться у тебя  в  волосах (своей подружке Джозефине) -- "На хрен
этот джаз!" -- Хотя на самом деле он самый настоящий джазовый чувак и должен
любить джаз, ведь даже ритм его движений джазовый хотя сам он этого не знает
-- но есть эта легкая итальянская манерность в его натуре и ее не совместить
никак  с современным какофоническим битом  --  Ну,  пусть это останется  его
личным делом -- А что касается Коди, то он любит всякую  музыку и  отлично в
ней разбирается, когда мы впервые  поставили  ему индийскую музыку он  сразу
понял что  барабаны ("Самый трудноуловимый и  сложный ритм в  мире!" говорит
Кевин, и  мы с Кевином  даже начинаем обсуждать влияние  дравидов на все эти
арийско-индийские дела) -- Коди врубился что барабаны-тыквы, с мягким звуком
от металлического паммм до нижнего уаннг, это  просто барабаны с ненатянутой
кожей[78] - Мы слушаем григорианские хоралы и  потом опять индийскую музыку,
и каждый раз  слыша ее обе кевиновские  дочурки начинают радостно  щебетать,
всю  весну  (прошлую)  каждый  вечер перед  сном  они слышали эту музыку  из
большой  настенной аудиоколонки  (повернутой к  ним  задом)  и из нее рвутся
прямо  в  их  кроватки  змеиные  флейты,  деревянные  чародейские  стучалки,
барабаны-тыквы, и  грохочет  изысканный и  усмиренный Дравидией  ритм старой
Африки, и  на этом фоне старый индус принявший  обет молчания и  играющий на
гармонике выдает такой фейерверк невозможных и запредельных музыкальных идей
что Коди  впадает в  остолбенение и у многих других (у  Рэйни  например) (во
времена бродяг Дхармы, незадолго до моего отъезда)  сносит крышу от восторга
--  По  всей округе вдоль  пустынной заасфальтированной  дорожки  разносятся
звуки  кевиновских  колонок  пульсирующих  мягкими  песнопениями  Индии  или
высоким пением католических монахов, и лютнями, и мандолинами Японии, и даже
китайскими  непостижимыми  гармониями  --  И  еще он  устраивал  многолюдные
вечеринки   когда   во   дворе   разжигается  большой  костер  и   несколько
священнодействующих жрецов (Ирвин и Саймон Дарловский и Джерри) стоят у огня
совершенно голые,  среди  изысканных женщин  и  чьих-то жен,  разговаривая о
буддистской  философии и не  с  кем-нибудь  а с главой  отделения  Азиатских
Исследований  Алексом  Омсом, которого  это нимало не смущает,  он пьет себе
вино и  повторяет мне "Надо чтобы о буддизме узнало как можно больше народу"
-
     Сейчас  уже полдень  и обед  окончен,  еще  несколько  пластинок  и  мы
сваливаем в город, забрав мои старые рукописи и одежду которые я оставлял  в
деревянном сундучке в подвале у Кевина -- Еще с прошлой весны я задолжал ему
15$ и  поэтому  выписываю  два  туристических  чека  из  полученных  мной  в
Седро-Вулли,  и  он не поняв (в  темноте подвала)  (деликатно,  с  грустными
глазами) протягивает мне в обмен  скомканную пригоршню  долларовых  бумажек,
четыре,  и одну  надорванную которую бы  мне  в жизни не заклеить  --  Кевин
немного пьян (из-за выпитого после обеда вина и всего  прочего) и он говорит
"Так чего Джек, когда мы  опять  увидимся?", однажды шесть месяцев назад  мы
пошли  с ним вдвоем  бродить и  пристроились на задворках  уотерфронтовского
железнодорожного депо  с бутылочкой токайского и созерцали (как  Бодхидхарма
принесший Буддизм в Китай) громадный Утес бугрящийся у  подножия Телеграфной
Горки, ночью, и мы  оба  увидели  как  волны электромагнитно-гравитационного
света  исходят из  этой массы вещества, Кевин тогда был очень рад этой нашей
ночи вина, созерцания и брожения  по улицам вместо обычного вечернего пива в
Местечке -
     Мы втиснулись в маленький двухместный седан, развернулись,  помахали на
прощание Кевину с Евой, и отправились через Мост назад в Город -
     "Эй Коди, ты самый безумный чувак из  всех кого знаю", признает Рафаэль

     "Слушай  Рафаэль,  ты  сказал  как-то  что тебя  прозвали Рафаэль  Урсо
Поэт-Игрок, так давай парень, поехали завтра с нами на скачки", зазываю я --
     "Черт, могли бы сегодня успеть, да уж поздно - " говорит Коди --
     "Отлично! Я еду с вами! Коди, ты научишь меня выигрывать!"
     "Договорились!"
     "Завтра -- мы заедем за тобой к Соне"
     Соня это девушка Рафаэля, но годом раньше Коди (конечно же) приметил ее
и влюбился ("Чувак, ты себе и  представить не можешь как у Шарля Свана ехала
башня из-за всех этих девиц - !" сказал мне однажды Коди...  "Марсель  Пруст
не  мог быть гомиком раз  написал такую книгу!") --  Так всегда  стоит  Коди
встретить какую-нибудь симпатичную деваху как он сразу в нее  влюбляется, он
шлялся за Соней по пятам и даже притащил шахматную  доску  специально  чтобы
играть в шахматы с ее мужем,  однажды он взял меня с собой  и там она сидела
на стуле лицом к  шахматистам  и раздвинув ноги  в широких  брюках  а  потом
спросила  меня  "Ну как  тебе  Дулуоз  жизнь  одинокого писателя не  кажется
скучноватой?"  -- Я  согласился, глядя  на разрез  ее штанов,  который  Коди
прозевывая ладью в обмен на пешку  ясное дело тоже  видел -- В  конце концов
она опустила таки Коди  сказав "Э, знаю я зачем ты  тут  ошиваешься", но все
равно оставила потом мужа (шахматную пешку) (временно исчезнувшего сейчас из
пределов  видимости)  и  стала  жить  с  только  что  приехавшим  с  Востока
громогласным Рафаэлем --"Заедем за тобой к Соне"
     Рафаэль  говорит  "Ага,  у меня  с ней начались разборки,  похоже  пора
сваливать, забирай ее себе Дулуоз"
     "Я? Отдай ее Коди, он по ней сохнет - "
     "Нет, нет", говорит Коди -- он уже позабыл про нее --
     "Поехали все сегодня ко мне пить пиво и читать стихи", говорит Рафаэль,
"а потом я начну собирать вещички"
     Мы  приезжаем назад  в  кафе где нас уже  ждет  Ирвин, и одновременно в
двери  заходит Саймон Дарловский, один,  отработавший  уже  на сегодня  свое
водителем  "Скорой  Помощи", а потом Джеффри Дональд  и  Патрик  МакЛир  два
старых (в смысле давно общепризнанных)  поэта в  Сан Фране  которые всех нас
терпеть не могут --
     И еще зашла Гия.

82

     Я уже  успел смотаться за бутылочкой калифорнийского красного, перелить
его в  флягу  и  уже  основательно  к ней  приложиться, так  что  мир вокруг
становится  чуть смазанным и восхитительным  -- Гия заходит  держа по своему
обыкновению руки в карманах юбки и говорит своим низким голосом "Короче,  об
этом  уже весь город знает, журнал Mademoiselle собирается в пятницу вечером
всех вас сфотографировать - "
     "Кого?"
     "Ирвина, Рафаэля, Дулуоза -- А через месяц вы будете в журнале Life!"
     "Откуда это ты узнала?"
     "На меня не рассчитывайте",  говорит Коди когда Ирвин берет его за руку
и просит придти, "В пятницу мне на работу надо, вечером"
     "Но  Саймон будет  с нами сниматься!" торжествующе  объявляет  Ирвин  и
хватает Дарловского за руку, и Дарловский кивает просто --
     "А можно будет потом устроить сексуальную оргию?" говорит Саймон.
     "На меня не рассчитывайте", говорит Гия --
     "И у меня с этим может  не получится", говорит Коди, и каждый  наливает
себе  из кофейника чашку кофе  и садится за  отдельный столик а вокруг снуют
туда-сюда тусовщики из мира Богемы или Подземных --
     "Так  давайте  сделаем  это  вместе!"  кричит  Ирвин.  "Мы  все  станем
знаменитыми -- Дональд и МакЛир, вы тоже пойдете с нами!"
     Дональду  32, полноватый, красивое лицо,  печальные глаза,  элегантный,
молча  отводит  взгляд, и МакЛир,  20 лет, стриженный  под ежик,  безучастно
смотрит на Ирвина, "О нас уже снимают отдельно, сегодня вечером"
     "Как --  отдельно  от нас?" кричит  Ирвин --  и вдруг понимает  что тут
какие-то  разборки  и  интриги и  его взгляд гаснет  в задумчивости, пытаясь
осознать все эти союзы, разлады и разделения в священном золотом братстве --
     Саймон Дарловский говорит мне "Джек я два дня  тебя искал! Где  ты был?
Что  делал? Что  тебе снилось  последнее  время?  Что-нибудь  прекрасное?  А
девчонки какие-нибудь  залезали тебе в штаны? Джек! Посмотри на меня! Джек!"
И он меня заставляет смотреть на себя,  у него неистовое исступленное лицо с
мясистым орлиным носом, светлые волосы его пострижены  теперь ежиком (вместо
безумной копны волос раньше) и полные серьезные губы (как  у Ирвина) но весь
он длинный  и худощавый и будто  только-только из колледжа -- "У  меня  есть
миллион  вещей рассказать  тебе!  И все про любовь! Я открыл секрет красоты!
Это любовь! Каждый это любовь!  Повсюду! Я тебе сейчас все объясню - " И  он
объяснил, на  предстоящем  поэтическом  чтении  (первой  встрече  Рафаэля  с
ненасытными   ценителями  поэзии  Фриско  50-х)   он  был  внесен  в  список
выступающих  и  должен  был  (с согласия  и по  пожеланию Ирвина с  Рафаэлем
которые только глупо хихикали и которым  на все было наплевать) после чтения
их стихов встать и выдать большую длинную спонтанную речь о любви --
     "Что ты им скажешь?"
     "Я скажу им все  -- Я ничего не упущу -- Я заставлю их плакать -- Джек,
прекрасный брат  Джек, слушай! Вот моя  рука,  она протянута  к тебе в  этом
мире! Возьми  ее! Сожми! Ты знаешь что случилось  со мной однажды?" внезапно
вскричал он превосходно пародируя Ирвина, иногда он Коди тоже имитирует, ему
всего 20 -- "В четыре часа  дня я пошел  в библиотеку закинувшись распирухой
-- знаешь что это?"
     "Распируха?"
     "Таблеткой  дексидрена  -- в желудок"  -  похлопывая  себя по  пузу  --
"Понимаешь? Кинул ее на кишку и потом когда расперло мне в руки попался "Сон
Гомика" Достоевского -- Я увидел что любовь - "
     "Сон Смешного Человека" ты хочешь сказать?"
     " -- что любовь возможна в чертогах сердца моего, но снаружи в реальной
жизни у  меня мало  любви, понимаешь,  я увидел проблеск  жизни  наполненной
любовью, такой же как мощный свет любви  который  Достоевский видел в  своей
темнице, и  у  меня слезы на  глаза навернулись  когда в сердце своем я смог
подняться до  этого блаженства, понимаешь, а потом  у  Достоевского был сон,
понимаешь, он перед  сном положил в ящик стола  пистолет  чтобы проснуться и
застрелиться --  БАБАХ!" он хлопнул в ладоши, "но  ощутил искреннее и острое
желание любить и молиться -- да Молиться - так он сказал -- "Жить И Молиться
За Истину Которую  Я  Знаю  Так  Хорошо" -- так что  когда  придет мое время
сказать эту речь, когда Ирвин и Рафаэль закончат читать  свои стихи,  я хочу
поразить публику и себя  самого идеями и словами любви, и еще сказать о  том
почему  люди не любят  друг друга так сильно как могли  бы -- Я даже заплачу
перед  ними чтобы они почувствовали -- Коди! Коди! Эй ты, чумовой чувак!"  и
он кидается на Коди и начинает его толкать и пихать и Коди лишь покряхтывает
"Амм хммм хе ага" поглядывая на свои старые  железнодорожные часы, чтобы  не
опоздать пока мы все тут ошиваемся -- "Мы с Ирвином говорили долго-долго-- и
решили что  построим  наши  отношения как  фугу  Баха,  понимаешь,  где  все
движется и друг друга  заменяет, понимаешь - " Саймон заикается, ерошит себе
волосы,  он по-настоящему возбужден  и безумен,  "И  мы  снимаем  с себя всю
одежду  на  вечеринках, мы с  Ирвином, и устраиваем  большие оргии,  однажды
ночью  перед твоим приездом к нам пришла эта девушка знакомая Сливовица и мы
затащили ее в  постель и Ирвин трахнул  ее (это та самая  девица  которой ты
зеркало  кокнул,  помнишь?[79]),  ну и  ночка,  первый раз  я  кончил  через
полминуты -- И я совсем не  вижу снов, или нет, недели полторы назад я видел
эротический сон но совсем его не запомнил, как одиноко..."
     И хватает  меня за плечи "Джек спит  читает  пишет говорит идет  ебется
смотрит и  опять спит" -- он искренне  хочет мне помочь  и  оглядывает  меня
встревоженными  глазами,  "Джек  тебе надо  больше трахаться, мы  должны так
устроить чтобы ты трахнулся сегодня ночью!"
     "Мы идем к Соне", вставляет Ирвин который слушает все это веселясь --
     "Мы разденемся и сделаем это -- Давай же, Джек, сделаем!"
     "О  чем  это он  только говорит!", кричит Рафаэль подходя к нам --  "Ты
ненормальный, Саймон!"
     И  Рафаэль мягко отталкивает Саймона и Саймон так и остается стоять как
маленький мальчик ероша свою  стрижку  ежиком  и невинно  поблескивая на нас
глазами, "Но это же правда!"
     Саймон хочет быть "таким  как Коди", он сам так говорит, во всем, и как
водитель, и как "оратор" -- он обожает Коди -- Понятно почему Мэл Называтель
зовет его Русский Псих -- а еще он постоянно делает какие-нибудь невинные но
опасные вещи, может  например внезапно подбежать  к  совершенно  незнакомому
человеку  (угрюмому Ирвину Минко) и поцеловать его в щеку  просто от избытка
переполняющих чувств "Привет",  и Минко сказал на это  "Ты  не  знаешь,  как
близко был к смерти"
     И Саймон, окруженный со  всех сторон  пророками, так и не смог понять в
чем дело -- к счастью мы все были там и могли его защитить, да и Минко вовсе
неплохой  парень   --  Саймон  настоящий  русский,   хочет  чтобы  весь  мир
преисполнился  любви, возможно он  потомок безумных Ипполитов  и  Кирилловых
Достоевского из царской России 19 века -- Он даже выглядит похожим на них, и
когда мы съели пейотль (музыканты и я) а  потом  залабали  большой джем  в 5
часов в  полуподвальной  квартирке,  с  тромбонами и двумя барабанами,  Спид
играл на  пианино, и Саймон сидел под  всегда  включенной даже  днем красной
лампой со свисающими старинными кистями, его сухопарое лицо  стало выглядеть
очень  резко  в  неестественно красном  свете и внезапно  я  увидел: "Саймон
Дарловский, величайший человек в  Сан-Франциско", и позже этой ночью к моему
и  ирвиновскому изумлению когда мы топали по улице (я с рюкзаком за плечами)
(крича  "Великое Облако Истины!"  выходящим  из  игорных притонов китайцам),
Саймон разыграл настоящую  маленькую  пантомину[80]  a la Чарли Чаплин  но в
своем собственном  чисто  русском  стиле, вбежав в какой-то зал  заполненный
сидящими на  плетеных стульях и смотрящими  телевизор людьми и устроив целое
представление (изумление, прижатые в ужасе ко рту руки, тревожные взгляды по
сторонам,   ой-е-ей,  тревога,  смущение,  подхалимство,   наверное  так  на
парижских улицах шустрили пьяноватые молодцы Жана  Жене) (искусные  маски на
смышленых лицах) -- Саймон Дарловский, Русский Псих, он всегда напоминал мне
моего  кузена Ноэля,  и я  до сих пор иногда его так называю, Ноэль был моим
кузеном в далекие массачусетские дни, и у него были такие же лицо и глаза, и
он  любил  скользить  неслышно  как привидение  вокруг  стола  в  сумеречных
комнатах и выдавать  "Ууууу хо-хо-хо-хооооо я -- Дух  Оперы!" (по-французски
это  звучит  как  je suis le phantome de  l`opera-a-a-a) --  И еще  странная
штука, все саймоновские работы  были точь в точь как у  Уитмена, больничные,
он брил старых психов в психушке,  сидел  с  больными и умирающими, а сейчас
работал водителем "Скорой Помощи" в маленьком госпитале, мотаясь  целый день
по Сан Франу и таская изувеченных и оскорбленных в носилках (из ужасных мест
где их находили, маленьких задних комнатушек), кровь и скорбь, на самом деле
Саймон  не Русский Псих, а Саймон-Сиделка -- Он и  мухи не смог  бы обидеть,
даже если бы захотел --
     "А,  ну  да,  ну ясно  дело",  сказал в  конце  концов  Коди  и  пошел,
отправился  работать  на  железную дорогу, напомнив мне  на улице "Завтра на
скачки  пойдем,  ждите меня  у  Саймона  ("У Саймона" - это где все мы будем
ночевать)...
     "Окей"
     Потом  поэты Дональд и МакЛир предлагают подбросить всех нас домой,  на
две мили  вверх по Третьей, в район негритянских новостроек  где даже  прямо
вот сейчас саймоновский 15 Ѕ летний братец Лазарус жарит картошку на кухне и
размышляет о лунатиках.

83

     Именно этим он и занимается когда  мы заходим, жарит  картошку, высокий
красавчик Лазарус который у  себя в школе может встать  и сказать "Нам нужна
свобода говорить когда хотим" - и который всегда у всех спрашивает "Что тебе
снилось?" он хочет знать твои сны и, когда ты их ему расскажешь, кивает -- И
хочет  чтобы   мы   ему   тоже  раздобыли  девушку  --   У   него  идеальный
Джон-Берриморовский[81] профиль и  когда он вырастет то  будет по-настоящему
красив,  но сейчас он живет один с  братом, мать и остальные безумные братья
остались на востоке, а Саймону сейчас не до  него --  Поэтому Саймон пытался
уже отослать его в  Нью-Йорк, но он не  хочет ехать, единственное место куда
ему хотелось бы -- это на Луну -- Он съедает всю еду покупаемую  Саймоном на
всех и способен встать в 3  часа ночи и зажарить все  бараньи отбивные,  все
восемь штук, и съесть их без хлеба -- Все свободное  время он тратит на уход
за  своими  длинными  светлыми  волосами,  в конце  концов  я  разрешаю  ему
пользоваться  моей расческой, и он даже начинает  прятать ее от меня так что
приходится потом разыскивать -- Затем он врубает  на полную громкость радио,
Джампин Джордж Джаз из Окленда --  затем  его несет куда-то вон из дома и он
прогуливается по  солнышку и задает причудливейшие вопросы, типа:  "А как ты
думаешь,  солнце  вниз  не  свалится?"  - "А  там где ты  был, там  не  было
чудовищ?" -- "А они смогут сделать еще один мир?" --  "В смысле, когда этому
конец наступит?" -- "А у тебя глаза завязаны?" - "Я имею ввиду действительно
завязаны, ну платок на глазах?" -- "А тебе двадцать лет?"
     Четыре недели  назад он на  полной скорости вылетел на  своем велике на
перекресток   под  новостройками,   прямо  к  офису   Стальной   Компании  у
железнодорожного туннеля,  впечатался в машину и сломал себе ногу  --  Он до
сих пор все еще прихрамывает --  И тоже смотрит с обожанием на Коди --  Коди
больше всех беспокоился  из-за  его  травмы --  Даже у  самых безумных людей
находится место простому  состраданию -- "Чувак, он еле  ходить мог,  бедный
парнишка  --  ему  так  долго  было плохо  -- я очень  тут беспокоился из-за
старины Лазаруса. Правильно, Лаз, клади  побольше масла" - длинный неуклюжий
подросток Лаз накрывает нам  на стол и зачесывает назад свои волосы -- очень
молчаливый, никогда  лишнего не  скажет -- Саймон обращается к брату по  его
настоящему первому имени Эмиль -- "Эмиль, ты сходишь в магазин?"
     "Пока нет"
     "А сколько времени?"
     Длинная пауза -- а затем глубокий бас Лазаруса -- "Четыре" --
     "Ну так сходишь в магазин?"
     "Сейчас"
     Саймон притаскивает дурацкие брошюры с рекламными предложениями которые
магазины  рассылают по почтовым ящикам, и вместо того чтобы написать  список
покупок  он  просто   наугад  звонит  по  какому-нибудь  телефону,  например
предлагающему

      МЫЛО ТИДОЛ
     Сегодня только 45с

     -  они звонят туда, и  не то чтобы им было нужно это  мыло, но вот оно,
здесь, его предлагают  на  целых два цента дешевле  -- братья  склоняют свои
чистокровно  русские головы  над  брошюрой и  звонят  куда-то еще  --  Затем
Лазарус посвистывая идет  по  улице с деньгами  в кулаке  и проводит часы  в
магазине рассматривая обложки научно-фантастических книжек -- приходит домой
поздно --
     "Где ты был?"
     "Картинки глядел"
     И вот мы подъезжаем и заходим  в квартиру и старина  Лазарус жарит свою
картошку как обычно  -- С длинного балкона видно как  солнце  сияет над  Сан
Франциско

84

     Поэт Джеффри Дональд, изысканный и утомленный, он был в Европе, на Ишии
и Капри  и  так  далее, он знает  всех этих богатых модных  писателей и тому
подобных типов, и даже говорил обо мне недавно с нью-йоркским издателем, что
меня очень удивляет  (ведь  я впервые его вижу), и мы  выходим  на балкон  и
смотрим на город --
     Это  южная  часть Сан  Франа,  где  начинается  Третья  Улица  и  полно
бензиновых цистерн  и цистерн с  водой и заводских рельсовых путей,  где все
подернуто дымкой и  покрыто слоем цементной пыли,  скаты крыш, за ними синее
море до  самого Окленда и Беркли, дальше виднеется  равнина тянущаяся вплоть
до подножья холмов где  начинается долгий подъем до самой Сьерры, до тонущих
в облаках вершин ее неземной величественной громадины подкрашенной сумерками
в снежно розоватые тона --  Остальной город остается слева, белизна,  грусть
--  Типичное место для Саймона  и Лазаруса, вокруг живут только негритянские
семьи и конечно же их здесь  любят и стайки ребятишек  заходят  даже прямо к
ним в дом и палят из игрушечных ружей, вопят, и Лазарус обучает их искусству
молчания, их герой Лазарус --
     И я думаю стоя  рядом с печальным Дональдом о  том знает ли он все это,
любит ли, и о чем он задумался -- внезапно я замечаю что он повернулся лицом
ко мне  и смотрит  долгим серьезным  взглядом, я  отвожу  глаза,  у  меня не
хватает сил  -- не знаю что ему сказать и как поблагодарить  -- Тем временем
юный  МакЛир на  кухне, они  читают стихи  сгрудившись вокруг  бутербродов с
джемом -- Я устал, я  уже устал от всего  этого, куда мне идти? что  делать?
как мне провести вечность?
     Пока душа свечой сгорает в чертогах наших дуг надбровных[82]
     "Кажется  ты  в  Италии  был  и  вообще...? --  а  сейчас  чего  делать
собираешься?", в конце концов говорю я.
     "Я  не знаю  что я собираюсь  делать", говорит он  грустно,  с  усталой
иронией.
     "Да чего там, делай что делается...", несу я вялую чушь.
     "Я много про тебя слышал от Ирвина, и я читал твою книгу - "
     Просто   он  слишком  благопристойный  для  меня  --  мне  же  понятнее
необузданность  -- как хотел бы я суметь ему  объяснить -- но он знает что я
знаю --
     "Мы еще с тобой увидимся?"
     "Да, конечно", говорит он --
     Через два дня он устраивает для  меня что-то  вроде маленького обеда  у
Розы Уайз  Лэйзали, женщины которая организует поэтические чтения (в которых
я никогда не участвую, из-за робости) -- Она приглашает  меня по  телефону а
Ирвин стоит рядом и шепчет "А нам можно  придти?" "Роза, а можно  придти еще
Ирвину?" -- ("И Саймону") -- "И Саймону?"  - "Конечно,  почему нет"  --  ("И
Рафаэлю")  -- "И  Рафаэлю Урсо, поэту?" - "Ну естественно" -- ("И  Лазарусу"
шепчет Ирвин)  --  "И Лазарусу?"  --  "Конечно" - так что мой обед с Джеффри
Дональдом и  элегантной  красивой и  умной  женщиной  превратился  в  шумную
безумную  пирушку с ветчиной,  мороженым и тортом -- я  еще  про  это напишу
когда подойдет время --
     Дональд с  МакЛиром уходят и мы жадно пожираем  невероятную смесь всего
что находится  в холодильнике,  и мчимся к  рафаэлевской подружке  где  весь
вечер пьем пиво и  болтаем, где Ирвин с Саймоном немедленно раздеваются  (по
своему обыкновению) и в  конце концов Ирвин начинает играть с сониным пупком
-- ясное дело Рафаэль чувак с  нижней Ист-Сайд ему не нравится когда  кто-то
забавляется с пупком его  подружки, и вообще ему тошно сидеть тут и смотреть
на голых  мужиков --  Хреноватый  вечерок  получается -- Я чувствую что меня
ждет впереди большая работа чтобы  все это уладилось  как-то --  И Пенни все
еще с нами, сидит  где-то там позади  -- старые сан-францисские  меблирашки,
верхний этаж, повсюду разбросаны книги и вещи -- я тихо сижу с бутылкой пива
и   смотрю  в  сторону  --   единственное  что  отвлекает  мое  внимание  от
погруженности в собственные мысли это прекрасное серебряное распятие которое
Рафаэль носит на шее, и я говорю ему об этом --
     "Тогда оно  твое!" -- и он снимает его и отдает мне -- "Правда,  точно,
забирай его!"
     "Нет-нет, я просто поношу его несколько дней а потом отдам назад"
     "Можешь оставить его  себе, я хочу отдать его тебе!  Знаешь что  мне  в
тебе нравится Дулуоз, ты понимаешь что меня мучает --не хочу я  сидеть тут и
пялиться на голых мужиков - "
     "О  да  что  такое?"  говорит  Ирвин  стоя  на  коленях  перед  сониной
табуреткой и трогая ее пупок  под  приподнятым им краем одежды, а  сама Соня
(этакая милашка)  пытается  доказать  что ее  ничего  не может потревожить и
позволяет  ему делать  это,  а  Саймон  смотрит глазами полными молитвенного
экстаза (сдерживаясь) -- На самом деле Ирвина с Саймоном уже начинает слегка
знобить,  уже  ночь,  окна открыты,  пиво холодное, Рафаэль  сидит  у окна в
задумчивости и не  хочет ни с кем разговаривать а если уж  начинает то ругая
их -- ("Вы думаете мне нравится когда вы делаете это с моей девушкой?")
     "Рафаэль прав, Ирвин -- ты не понимаешь".
     Но  я хочу чтобы  Саймон тоже понял, ему  хочется  больше  чем  Ирвину,
Саймону нужна только непрерывная оргия --
     "Да ну вас", в  конце концов вздыхает Рафаэль, махнув рукой  -- "Давай,
Джек, возьми крест и оставь его себе, он на тебе хорошо смотрится".
     Он на  маленькой  серебряной  цепочке,  я  продеваю  сквозь нее голову,
засовываю крест за воротник и он на мне -- я чувствую себя необычно радостно
--  В  это  время  Рафаэль  читает Алмазный  Резец Обета  Мудрости (Алмазную
Сутру") которую  я переложил своими словами в Одиночестве, она лежит у  него
на коленях, "Ты понимаешь это Рафаэль? Здесь ты найдешь все что нужно".
     "Я понимаю о чем ты. Да я понимаю это".
     В конце концов я  начинаю читать отрывки оттуда чтобы отвлечь их умы от
девушек и ревности - :
     "Субхути,  те  кто познали истину  в  передаче учения  другим,  вначале
должны освободиться сами  от  всех  тщетных  желаний  вызванных  прекрасными
зрелищами,  приятными   звуками,   сладкими   вкусами,  ароматами,   нежными
прикосновениями и искушающими мыслями. Совершая даяние, они не должны  слепо
прельщаться любыми  из  этих увлекательных картин. И  почему же? Потому  что
если совершая даяние  они не  будут  слепо прельщаться подобными вещами, они
испытают  состояние  блаженства   и  добродетельной   радости,  которое  вне
сравнений  и  представлений. Как  думаешь  ты, Субхути? Возможно ли измерить
ширь пустоты восточных небес?
     Нет,  о  Блаженный  Просветляющий!  Невозможно  измерить  ширь  пустоты
восточных небес!
     Субхути, а возможно ли измерить ширь пустоты северных, южных и западных
небес?  А  ширь пространства четырех концов вселенной, верхних небес, нижних
небес и тех небес что между ними?
     Нет, о Превосходнейший в Мире!
     Субхути, так же невозможно измерить глубину блаженства и добродетельной
радости которые испытают те  кто познали смысл, и  те кто совершая даяние не
будут   слепо   прельщаться   иллюзиями   реальности   подсказываемыми   нам
уверенностью  в их существовании. Истина должна быть принесена в чистом виде
и всем без исключения"...
     Все слушали внимательно... и все таки в комнате оставалось что-то чужое
мне... жемчужины прячутся в раковине моллюска.
     Вниманьем пустоте спасется мир Все станут радостно добры Вновь заблещет
Орион К нам придет лохматый Слон![83]
     Наконец  то  закончился этот дурацкий вечер,  и  мы идем домой  оставив
Рафаэля в мрачной задумчивости, в ссоре с Соней, собирающим вещи --  Ирвин с
Саймоном  и  мы  с  Пенни возвращаемся назад на квартиру,  где Лазарус опять
что-то поджаривает на  плите, берем еще пива и  напиваемся все  --  В  конце
концов Пенни  выходит на кухню почти плача, она хочет спать с  Ирвином но он
уже заснул, "Присядь ко мне  на коленки, детка" говорю я -- В конце концов я
иду спать  и  она юркает  ко мне в кровать  и обвивает  меня руками  (хоть и
сказав сначала: "Нужно же мне где-то спать в этом дурдоме") ну мы и занялись
делом  быстренько -- Потом просыпается Ирвин и Саймон потом тоже ее трахает,
раздаются глухие удары тел и поскрипывание кроватей и старина Лазарус бродит
вокруг и  в конце концов следующей  ночью  Пенни  целует  и Лазаруса, и  все
счастливы --
     Я просыпаюсь  утром и на шее моей висит  крест, я вспоминаю через что я
пронес его  этой  ночью  и  спрашиваю  себя  "А что бы  сказали  католики  и
христиане о том как я пронес крест  этот через  бардак  и пьянку? -- но  что
сказал бы Иисус если бы я пришел к нему и спросил  "Могу я носить Твой крест
в этом мире таком какой он есть?"
     Что бы не происходило,  могу ли я носить твой крест? -- ведь есть много
разных чистилищ, правда?
     "Не прельщаясь слепо..."

85

     Утром  Пенни встает раньше всех, успевает сходить за беконом, яйцами  и
апельсиновым соком, и  делает  большой завтрак для всех -- Она  начинает мне
нравиться -- Теперь она  висит у меня на шее и прямо уцеловывает всего с ног
до головы и (после того как Саймон с Ирвином уходят на работу, в ирвиновский
магазинчик который находится в Окленде и потихоньку накрывается) Коди входит
прямо когда мы  начинаем (или  кончаем)  нежничать в  постели и громко вопит
"Ага, вот это приятно видеть по утрам, мальчики и девочки!"
     "Можно я с тобой, можно я пойду с тобой сегодня?" говорит она мне --
     "Конечно"
     Коди  занят  своими  скачками,  он  закуривает  сигару,  склоняется над
кухонным столом и весь погружается в сегодняшние газеты с новыми  скачками и
новыми именами жокеев, точь в точь как мой отец когда-то -- "Положи-ка чуток
сахару в этот кофе, Лазарус, мальчик мой", говорит он --
     "Так точно, сэр"
     Лазарус  скачет  по  кухне  с бесчисленными  тостами,  яйцами, беконом,
зубными щетками и книжками комиксов -- Ясное солнечное утро в Фриско, и мы с
Коди немедленно упыхиваемся травой прямо за кухонным столом.
     Внезапно  мы  с  ним  начинаем  говорить  про  Бога  высокими  громкими
голосами. Мы хотим чтобы  Лазарус врубился. Половина  из того что мы говорим
адресована  ему -- А он просто стоит  похихикивая и зачесывает  свои  волосы
назад.
     Коди сейчас явно в ударе но я  должен заставить  его понять, и он опять
начинает  "Так оно и есть  как ты говоришь,  Бог это  мы" -- бедняга Коди --
"прям  вот здесь  и сейчас  и всяко-там-разно, а к  Богу нам  бежать некуда,
потому что  мы-то уже здесь, и все же Джек правда посмотри сам братишка, эта
черт-бы-ее-драл дорога на  Небеса это долгая  дорога!"  Он вопит  все это, и
совершенно серьезно, а Лазарус  расслабленно ухмыляется стоя у плиты, вот за
это-то они и зовут его "Лаз"[84]
     "Ты понимаешь, Лазарус?"
     Конечно он понимает.
     "Слова", говорю я Коди.
     "Мы рождаемся в наших астральных телах чувак и представь себе как долго
дух бродит чтобы  попасть  сюда в  эту темнющую  ночь, прямиком -- и пока он
бродит, астрально новорожденный и не врубающийся ни во что, он начинает эдак
вот мотаться туда-сюда просто чтобы исследовать все  вокруг,  как у Герберта
Уэллса  про девушку которая подметает в прихожей  полы туда-сюда, ну или как
волны  миграции  надвигаются,  -  в  астральном  виде  он  тоже мигрирует на
следующий,  на  марсианский  уровень --  и  вдруг натыкается на  этих  самых
стражников-привратников   понимаешь,    со    всей    неслабой    астральной
всепронизывающей скоростью" --
     "Слова!"
     "Правда, правда, ну да, но потом -- слушай Джек, представь себе парня у
которого   такая   скверная   аура  предательства,  на   самом-то  деле   он
перевоплощение  Иуды, такие  дела, что люди  на  улице стоит пройти ему мимо
оглядываются и так прямо  и спрашивают "Что это за предатель мимо прошел?" -
всю свою  жизнь мучается будто проклятый и  все над ним  измываются, это его
кармический долг который он должен платить за то что продал Иисуса за горсть
серебра - "
     "Слова"
     Я  говорю это  "слова"  и говорю серьезно -- я просто пытаюсь заставить
Коди заткнуться и тогда я смогу сказать "Бог -- это слова - "
     Но слова не иссякают -- и  Коди настаивает на своем и пытается доказать
что мир материален, он действительно  верит что тело которое ты  видишь  это
физически независимая форма -- и что когда  астральный дух выходит: "И когда
он  попадает  на  Сатурн  там  могут такие  условия  попасться,  срастаться,
получаться-разлучаться,  короче совсем его там с толку  собьют  и  станет он
камнем или еще какой-нибудь такой штукой - "
     "Скажи мне серьезно, отправляется  ли дух человека к Богу на небеса или
нет?"
     "Ну  да,  после  долгого суда и  труда отправляется  туда, ясно  дело",
вежливо, закуривая сигарету.
     "Слова"
     "Ну слова если так тебе охота"
     "Дрова"
     Он не обращает внимания на мои "Дрова".
     "Пока  в  конце  концов  очистившийся и  такой  чистенький  совсем  как
неношеная одежда дух прибывает в рай назад к  Господу Богу. Понимаешь теперь
почему я сказал "мы пока еще не там!"
     "Мы просто не можем быть не там, никуда нам от этого не деться".
     Это заставляет Коди ненадолго притухнуть, я нарочно запутываю слова --
     "Небеса неизбежны", говорю я.
     Он начинает трясти башкой -- по какой-то непонятной причине он никак не
может со мной согласиться, наверно где-то там (в  просторах не-пространства)
в другой совсем плоскости сидят наши призраки и  так же яростно спорят о тех
же самых делах -- Но к чему все это?
     "СЛОВА!!!" ору я так, как орет обычно Рафаэль "На хуй это все!"
     "Разве  ты не  понимаешь", говорит  Коди  прямо таки лучась  искренними
благодарностью и радостью, "все  это давным-давно  для нас было придумано  и
нам  делать  ничего  не надо,  просто завалиться  туда всей  толпой и все...
Поэтому я хочу сегодня пойти на скачки", продолжает грузить[85]  Коди. "Надо
бы  мне  отыграться и денежки  свои вернуть а  кроме того мальчик мой я хочу
тебе кой о чем рассказать, знаешь сколько раз я подходил к окошку где ставки
принимают и говорил "Пятый номер", просто потому что кто-то только что будто
сказал мне "Номер пять", хотя на самом-то деле я хотел второй?"
     "Так чего бы тебе не сказать,  дайте мне второй номер  вместо пятого, я
ошибся. Ведь тебе поменяли бы его?"
     (Мы с Рафаэлем  еще вчера в домике  у  Кевина удивлялись, чего это Коди
постоянно твердит о номерах, позже на скачках сами услышите)
     И вместо ответа на  вопрос поменяют  ли ему номер,  он  опять начинает:
"Потому что это нереинкарнировавшийся призрак подсказал мне "Номер Пять" - "
     "Так ты иногда слышишь их в своей голове?"
     "Может  этот призрак хочет  чтобы  я выиграл, или чтобы проиграл,  но в
любом случае он знает наперед результаты скачек, старина,  думаешь я не знаю
почему, черт  меня подери, и  знаешь  Лентяй Вилли  говорил что он  никогда,
понимаешь, ни на шаг не отступал от своей системы второго выбора - "
     "Ну так теперь  ты  хоть знаешь,  все дело в том что эти развоплощенные
духи  мешают тебе выигрывать -- ведь ты  говорил что система второго  выбора
работает надежно"
     "Ну да надежно"
     "А как  они  выглядят?"  спрашивает Лазарус  из  другой  комнаты, опять
зализывая себе волосы сидя на краю кровати и слушая пластинку на вертушке.
     "Да  по-разному,  как  ауры  различные,  например аура этого  предателя
пугала людей на улице,  а может быть просто ауры это такие  великаны-людоеды
нашего воображения". Тут у Коди опять просыпается кельтская жилка[86].
     "Ужасные убогие призраки ломятся один за одним -- в  бездонные  небеса,
Коди ты сдурел совсем, что с тобой такое?"
     Ох-ох-хо,  закатывая  глаза  сладкоголосый  Коди  заливается  соловьем,
сейчас  он все-все  объяснит, и конечно же  для этого ему  нужно вскочить со
стула  чтобы махать руками и говорить -- Проповедник -- правильно назвал его
Мэл  Называтель -- Лаз входит  чтобы поглазеть на  выплясывающего Коди. Коди
нагибается и долбит кулаком по полу, вскакивает и подпрыгивает в воздух  так
что и  Нижинскому  не  снилось,  потом разворачивается  и  сует свои большие
мускулистые руки Лил-Абнеровского-пятнадцатилетнего-брата[87] тебе прямо под
нос и начинает ими махать и трясти там, он хочет чтобы ты ощутил дуновение и
жар Господень --
     "И  вообще  на самом деле все  есть свет,  а в свете уже  не может быть
разделений", подвожу я итог, и сам же добавляю: "Слова."
     "Иисус Христос спустился к нам и его Кармой было знать что он Сын Божий
и что его предназначение умереть за вечное спасение всего человечества - "
     "Всех чувствующих существ"
     "Нет только не муравьев. И зная это он так и сделал,  умер на Кресте. В
этом была его Карма Иисуса. -- Врубись что это значит".
     Les onges qui mange
     dans la terre...[88]

86

     Чтобы выбраться  из всей этой заморочки Коди надо было всего то сказать
"Но Бог выше слов", но ему наплевать на слова, он хочет ехать на скачки.
     "Короче, что мы делаем сейчас: садимся ко мне в машинку и едем смотреть
девчушку-милашку-малышку с  которой я  хочу тебя познакомить а потом едем за
этим твоим Рафаэлем-Шмафаэлем  и ОТВАЛИВАЕМ!" Голосом диктора на скачках. Он
распихивает все свои бумажки и ключи и  сигареты по карманам, и мы  выходим,
Пенни которая только что прихорашивалась перед уходом и слегка  тормознулась
поэтому, теперь вынуждена бежать за нами и запрыгивает в  машину в последний
момент, Коди не  может  ждать,  мы  оставляем торчащего  в  дверях  Лазаруса
который  теперь может беспрепятственно слоняться без  дела по квартире -- мы
деловито  несемся вниз с крутого холма,  даем кругаля направо, потом налево,
потом  опять направо и прямо на  Третью  Улицу,  ждем на светофоре, и  опять
вниз, пока не начинается город,  Коди не хочет  терять ни секунды времени --
"Ведь это ВРЕМЯ, мальчик  мой!" вопит он -- и пускается в разъяснения  своей
теории  времени и  почему мы  должны пошевеливаться  быстро. "Можно  столько
всего-всякого понаделать!" орет он (мотор грохочет) -- "Если бы у нас только
было ВРЕМЯ!" кричит он, почти стеная.
     "Что это опять за фигня насчет  времени?" кричит  девушка. "Бог ты мой,
все время одно и тоже, про Время да про Бога и всю эту чушь собачью!"
     "Да заткнись ты" говорим мы одновременно (про себя, в своих насмешливых
мыслях), Коди совсем обезумел, он вламывается на  бешеной скорости на Третью
Улицу так что даже местные  алкаши вздрагивают и отрываются от  бутылок вина
которыми пустыми  они  усеивают потом тротуары  боковых  переулочков, вокруг
полно машин, он  чертыхается и крутится по сторонам -- "Эй,  потише!" кричит
Пенни когда  он  задевает ее локтями.  Он выглядит достаточно безумным чтобы
ограбить банк или убить полицейского. Глядя  на него  можно подумать что это
бандюга  в  розыске  из Оклахомы 1892. И  он заставил  бы  даже Дика  Трейси
содрогнуться перед тем как тот прострелил бы дырку в его голове.
     Но  потом на  Маркет-стрит  появляется  куча красивых девчонок,  и  вот
кодины комментарии: "Погляди на эту. Неплохо,  а? Смотри, вот-вот, заходит в
магазин. Классная задница"
     "Эй, ты!"
     "Но  вон та  вон вообще обалдеть -- гммм --  спереди  и сзади  в полном
порядке - бедер толком нет -- штучки-дрючки."
     Штучки-дрючки, так бывает когда он забывается в присутствии детей и они
начинают помирать от  хохота врубаясь  в  Коди. Но  никогда  он  не начинает
строить клоуна со взрослыми. У метеора милосердия должно быть суровое лицо.
     "Вот еще одна. Ого да она красотка, как тебе?"
     "Эх вы, мужики"
     "Давайте поедим!" -- и мы отправляемся в Чайнатаун  завтракать, я  беру
тощие  ребрышки в  сладко-соленом  соусе и утку с  миндалем  и  мой  любимый
апельсиновый сок, вот.
     "И  теперь, дети мои, я хочу чтобы вы знали что это самый важный день в
вашей  жизни",  объявляет  Коди   в  кабинке   ресторана  перекладывая  свои
бланки[89]  из  кармана в  карман,  "и с  Божьей помощью" стуча  по столу "я
собираюсь возмещать свои по-те-ри" У.К.Филдсовским[90] голосом, и безучастно
смотрит  на официанта  который  проходит  но  не останавливается  (китайский
парень с  подносами), "На нас тут  всем  наплевать", вопит  Коди  -- И потом
когда в конце концов  официант подходит он заказывает  себе  обычный завтрак
яичницу  с ветчиной, так было уже в Бостоне когда мы вместе с Г. Дж. пошли в
Устричный Дом Старого Союза и он заказал себе там свиную отбивную. Я получаю
здоровенную утку с миндалем и с трудом доедаю ее.
     В машине не хватает места, и мы после уговоров  высаживаем  Пенни здесь
на  углу,  а сами отправляемся  чтобы  посмотреть  на  кодину новую подружку
которая живет  где-то  здесь, и мы лихо тормозим перед  домом  и выбегаем из
машины и мчимся в  квартиру, и  вот стоит  она в маленьком облегающем платье
занимается  своей прической перед зеркалом и подкрашивает  губы,  говоря  "Я
собираюсь к филиппинскому фотографу на эротические съемки"
     "Правда  мило?"  говорит  Коди  с немалым  удовольствием.  И  пока  она
прихорашивается  у  зеркала  даже  я не  могу  оторвать  глаз  от  ее  форм,
убийственно безупречных, и Коди как сексуальный маньяк с  какой-то небывалой
порно-открытки стоит сзади придерживая ее одной  рукой, близко-близко, но не
прикасаясь, а она то ли замечает его то ли нет, то ли вообще ей все равно, и
он все стоит и смотрит на меня с каким-то неуловимым вызовом в  уголках рта,
и показывает  на нее,  свободной  рукой не касаясь  он лепит формы ее тела в
воздухе, я стою  и смотрю на это потрясающее представление, потом сажусь,  а
он все  не прекращает,  и  она продолжает  подкрашивать себе губы этой своей
помадой. Маленькая безумная ирландочка по имени О`Тул.
     "Чувак",  в  конце  концов  говорит  она,  достает  косяк  с  травой  и
поджигает.  Я глазам своим не  верю и  тогда  в  комнату заходит  трехлетний
мальчик  и говорит что-то  невероятно  заумное  своей  матери, типа "Мама, а
можно мне в ванную с детскими глазиками?" что-то вроде этого,  или, "Где моя
игрушка, хочу с  ней драться!", правда, на самом деле  --  Потом заходит  ее
муж, чувак из тех кого постоянно встречаешь в Подвале, я часто видел его там
слоняющегося  из  угла в угол. Мне  становится сильно не по себе из-за этого
расклада  и я  пытаюсь  выключить  себя  из  него  взявшись за  книжку (Дзен
Буддизм) и начав читать. Коди же это мало трогает, но мы уже готовы идти, мы
отвезем ее прямо к ее  фотографу. Они несутся наружу и я следую за ними но в
руках у меня  книга, и мне приходится бежать назад и опять звонить в дверной
звонок (пока Коди обхаживает милашку Миззус О`Тул) и  ее муж смотрит на меня
сверху вниз, с лестницы, я говорю "Я книгу  случайно взял", взбегаю наверх и
вручаю  книгу  ему,  "Правда случайно",  и он орет мне вниз  "Я знаю что  ты
случайно чувак", идеальная и обалденная парочка.
     Мы подвозим ее и отправляемся за Рафаэлем.
     "Правда она обалденная маленькая крошка, ты заметил это ее платьице", и
тут же вдруг  он прямо  свирепеет.  "Теперь  из-за этого  твоего Рафаэля  мы
опоздаем на ипподром!"
     "Рафаэль классный парень!  Я  тебе  обещаю, я знаю!  --  Что за ерунда,
почему ты его не любишь?"
     "Он из неврубных чуваков -- этих макаронников -- "
     "Бывают  среди  них  паршивые типы,  тоже", признаю я. "Но  Рафаэль  --
великий поэт."
     "Ну если тебе так нравится думай как хочешь, но я его не понимаю".
     "Почему? Потому что он все время орет? у  него манера  говорить такая!"
(И это ничем не хуже тишины, и не хуже золота, мог бы добавить я).
     "Дело не  в этом  --  Конечно мне нравится  Рафаэль  чувак  разве ты не
знаешь что мы с ним - " и он бескомпромиссно замолчал на эту тему.
     Но я знаю, что могу (я могу?) Рафаэль может доказать, что он свой чувак
-- Чувак, шмувак,  браток,  молоток, Бог это Собакасм.40 наоборот

     "Он хороший парень -- и он друг"
     "Оп-чис-тво   Друзей[91]",  говорит  Коди  в  одном  из   своих  редких
пароксизмов иронии,  из  тех  что раз  случившись,  как  у  доктора  Семюэля
Джонсона[92]  которого  я  когда-то  в  другой  жизни   тоже   босуэлил[93],
становятся   приступами   Настоящей   Ирландской   Кельтской   Иронии,   она
основательна как камень обкатанный морским прибоем, никогда не отступает, но
так медленна, так упряма, и  все-таки ирония, железо  в камне, сети  которые
кельты развешивали на камнях -- Корни  этой  иронии  в  традиции  ирландских
иезуитов, к которой также принадлежал Джойс, не говоря уже  про Неда Гауди в
моих  горах,  и  кроме  того  Фома  Аквинский,  болезненно-язвительный  Папа
Философов и Ученик Иезуитов -- Коди когда-то учился в приходской школе и был
служкой в  церкви -- и священники драли его за уши за непотребные  выходки в
храме  Господнем -- Но теперь он вернулся в лоно своей веры, к вере в Иисуса
Христа, и в Него (в христианских странах это пишется с большой буквы) --
     "Ты видел крест который Рафаэль дал мне поносить? Хотел мне подарить?"
     "Ага"
     Мне кажется  Коди не нравится что я его ношу -- но я не обращаю на  это
внимания, я иду дальше -- и из-за этого  у меня возникает странное ощущение,
но  потом  я  его  забываю и  все  идет  своим чередом --  также и  со  всем
остальным,  и все свято сказал я когда-то -- так давно  что не появилось еще
"я" способное сказать -- и в свою очередь это тоже слова[94] --
     "Ну  ладно мы  поедем  в этот хренов Ричмонд и чувак это далеко поэтому
нам  лучше  бы  поспешить  --  Ты как вообще думаешь, он  собирается  оттуда
спускаться?" глядя теперь из окна машины на чердачные окна Рафаэля.
     "Сейчас я позвоню, сбегаю наверх и приведу его" я выпрыгиваю из машины,
звоню в  звонок, кричу наверх Рафаэлю, открываю дверь и  вижу  выглядывающую
недовольно степенную пожилую леди --
     "Сейчас спущусь!"
     Я возвращаюсь к машине, и вскоре вниз спускается  Рафаэль пританцовывая
по широким  ступеням  и  размахивая руками, я  приоткрываю дверь машины,  он
плюхается  внутрь,  Коди  немедленно рвет с  места, а  я захлопываю дверь  и
высовываю локоть в окно,  и вот с нами Рафаэль, его пальцы стиснуты в кулаки
"Эй ребята вы ж мне сказали что будете здесь в двенадцать ровно - "
     "В полночь", говорит Коди.
     "Полночь?!! Ты мне сказал Померэй черт бы тебя  подрал  что хочешь быть
-- ты ах, ты, О теперь я тебя знаю,  теперь я все понимаю, это все  интриги,
все вокруг  сговорились,  каждому  охота долбануть  меня  прямо в  голову  и
отправить мое тело прямиком в могилу -- В последний раз когда мне снился ты,
Коди, и ты, Джек,  вокруг было полно золотых птиц и ласковые оленята утешали
меня, и я сам  был Утешителем,  я задирал полы своей божественности для всех
маленьких  детишек нуждающихся в  ней, я превратился в  Пана,  я  сыграл  им
сладкозвучную нежную мелодию прямо на дереве, и ты был этим деревом! Померэй
ты был этим деревом! -- Теперь я все понимаю! Нам с тобой не по пути!"
     И  все  это он  говорит  подняв  руки, размахивая  пальцами  сжатыми  в
щепотки, гримасничая, будто итальянец в баре произносящий длинную речь толпе
слушателей  --  Ух  ты,  я  поражен  этим  неожиданным  звенящим  звучанием,
безупречной delicatesse каждого рафаэлевского слова  и образа, я ему верю, и
он  верит в это, и  Коди должен понять что  он имеет  в виду, это  правда, я
оглядываюсь,  Коди неприязненно слушая ведет  машину выворачиваясь из пробок

     Внезапно он говорит,  "Это разрыв времени когда видишь вот идет человек
или  едет машина  и  сейчас столкновение, никуда  не деться, то ты уже  и не
рыпаешься бестолку, и если не развоплотишься сразу то  у тебя будет еще этот
разрыв  времени чтобы даровать  им  прощение,  потому  как  обычно в  девяти
случаях из десяти астральные тела отделяются сразу, чувак, и  все потому что
так было задумано в домике наверху где они делают свои Си-га-рил-лы".
     "Ах, Померэй -- я не  выношу Померэя -- я слышу от него только какое-то
дерьмо, ничего нормального -- у меня уши от  него болят -- и конца этому нет
-- я сдаюсь, я ухожу -- А во  сколько  будет первый забег?" говорит он вдруг
спокойно, вежливо и заинтересованно.
     "Рафаэль просто стебется!"  ору я, "Рафаэль Насмешник" -  (на  самом-то
деле это Коди когда-то  сказал, "Похоже кое кто любит хорошенько стебануться
над другими" "Ну так это нормально?" "Нормально" - )
     "Про  первый  забег уже можно забыть", огорченно сказал Коди. "И похоже
на двойную дневную нам уже не сыграть".
     "Да ну на  кой нам  эта двойная дневная?" кричу я. "Шансов мало.  Сто к
одному или пятьдесят к одному что выберешь двух победителей сразу".
     "Двойная  Дневная?" говорит  Рафаэль почесывая губу пальцем, и внезапно
задумавшись погружается в дорогу,  и вот мы едем в старом  седане со  старым
тарахтящим движком 1933  года,  и  в  стекле отражаются наши  три головы,  в
середине Рафаэль ничего не видящий и не слышащий но  просто смотрящий вперед
как  Будда,  и водитель  Небесной  Колесницы (Белоснежной  Воловьей Повозки)
страстно  рассуждающий о числах  размахивая  рукой,  и  третий  человек, или
ангел,  слушающий его изумленно.  Потому что  сейчас он рассказывает мне что
поставит на лошадь второго выбора 6 долларов за забег, потом два забега по 5
долларов, потом три по 4, потом два раза меньше четырех  (по  двадцать-сорок
центов), так он будет  ставить свои деньги, по одному, два, три забега целый
день --
     "Числа",  говорит  Рафаэль откуда-то  издалека.  Но  у него  тоже  есть
маленький кошелечек и в нем около тридцати долларов и может быть ему удастся
выиграть сотню чтобы напиться и купить печатную машинку.
     "Короче, делаем  так,  хоть вы мне и  не верите,  но  я  вас прошу меня
выслушать и понять, я вам объясню, весь день я буду ставить и  выигрывать по
системе Лентяя Вилли --  теперь про Лентяя Вилли,  ты должен  понять Рафаэль
что он был старый  игрок и он  додумался до системы и когда умер  его  нашли
мертвого в клубе с  45,000$  в кармане -- а это значит что к тому времени он
уже играл по крупному и мог сам прикидывать свои шансы - "
     "Но у меня только 30 долларов!" кричит Рафаэль.
     "Всему свое время - " Коди собирается стать миллионером с этой системой
Лентяя Вилли  и начать строить  монастыри и самаритянские скиты  и раздавать
пятидолларовые  бумажки  бродягам в Скид Роу достойным того  или даже просто
людям в  трамваях  --  Потом он  хочет раздобыть  Мерседес и  промчаться  по
эль-пасскому шоссе  до Мехико-Сити, гоня под  165 миль на прямых участках  и
чувак ты знаешь на поворотах машину нужно притормаживать  мотором потому что
когда  ты  заходишь  на  кривой  вираж  на  80  или 100, и  собираешься  его
проскочить  не  снижая  скорости,  тебя  по-любому  немного  занесет"  И  он
демонстрирует это взревев мотором  на больших оборотах и тотчас же сбивая их
на малые переключив  скорость чтобы приземлить нас прямо перед красным огнем
светофора (причем узнает  что  этот цвет красный только  потому  что  машины
останавливаются,  Коди дальтоник) -- Что за смутные серые  перспективы видны
отважному благородному  Коди?  Я мог  бы задать  этот вопрос  Рафаэлю, и  он
ответил бы мне со своего коня:
     "Это непорочная древняя тайна"

87

     "Действуем  так", говорит теперь Коди,  стоя полуобняв нас  за  плечи у
беговой дорожки  с трепыхающимися на ветру флагами, протиснувшись в передние
ряды толпы  игроков  под главным табло "Я ставлю  на  победителя, Рафаэль на
тройку сильнейших, а  Джек  на третье место, и  так  весь  день,  по системе
второго выбора" (готовясь ко второму забегу, и по-птичьи вытягивая шею чтобы
разглядеть  над  головами номер второго  выбора  на  табло  тотализатора) --
Рафаэль этих штук вообще не понимает, но пока мы этого еще не знаем.
     "Нет я не буду ставить", говорю я. "Я никогда не играю -- Давай возьмем
пива -- Пиво, бейсбол и сосиски..."
     И к нашему общему ужасу  Рафаэль  объявляет, "Я буду ставить на девятый
номер, это мистическое число", это означает что  он вообще  не понимает, что
такое "ставка второго выбора"
     "Это мистическое число Данте!" кричу ему я --
     "Девять -- девять?" говорит Коди, и глядит  изумленно. "Но почему,  тут
ведь идут шансы тридцать к одному?"
     Я  смотрю на  Коди, понимает ли он,  но похоже  что уже  никто и ничего
вообще не понимает.
     "Где  мое пиво?" говорю  я,  будто  у  меня за  спиной стоит  официант.
"Давайте сначала возьмем пивка, а потом вы будете ставить".
     Рафаэль вытаскивает свои деньги и кивает с серьезным видом.
     "Послушай-ка",  говорит Коди, "Я  собираюсь ставить  на лошадь  второго
выбора и выиграть -- Ты понимаешь? Это номер пять".
     "Нет!" смеется и кричит Рафаэль. "Моя  лошадь номер девять. Разве ты не
понимаешь?"
     "Да, понимаю",  соглашается  Коди  и  мы идем делать ставки, я  жду  за
пивной  стойкой,  а  они  присоединяются  к  беспокойным  группкам   игроков
ожидающих когда лошади  приблизятся к шестому шесту двухсотярдового забега и
скоро  прозвучит  (уже звучит!) предупреждающий  звонок, и вот все застывают
напряженно в ожидании и порыве, неподвижные, и никто не смотрит на настоящих
лошадей на реальном поле --астральные числа, сигарный дым  и  переминающиеся
ноги. -- И я поднимаю взгляд, над толпой, и  над полем, и над далеким Мостом
Золотых Ворот висящим над водами залива, мы на Ипподроме Полей Золотых Ворот
в Ричмонде, Калифорния, но также и в муравейнике  в Нирване,  я вижу  это по
крошечным  машинкам вдалеке --  Они меньше  чем  даже  верится --  Это  трюк
огромных  пространств -- С какой особенной благоговейностью маленькие  жокеи
там вдали  похлопывая подгоняют своих лошадей к стартовым воротам,  но мы не
можем этого четко видеть  так  издали,  я вижу  только шелк повязок  которые
преподобные жокеи повязывают своим лошадям, и воистину в этом мире лошадиных
шей  больше  чем  самих  лошадей, прекрасных  мускулистых лошадиных  шей  --
Дзенньк!  Началось --  Мы даже не  купили программку поэтому я не знаю шелка
какого цвета у  номера пять Коди, или  у раффовского  девятого, нам остается
лишь  (как  и остальным измученным игрокам Кармического  мира)  ждать  когда
группа лидеров пробежит  мимо 70-ярдового шеста и мы  сможем увидеть в каком
порядке  идут  номера  в  этом  алмазно-тяжелом  табуне, объявления ведущего
теряются в реве толпы устремленном в стремительно несущуюся  даль, заставляя
нас всматриваться подпрыгивающим  взглядом в номера пробегающих  лошадей  --
протекающих  сквозь  лошадей  --  и как  только  жокеи замедляют  их бег  на
повороте  за зданием  клуба,  как только  забег  заканчивается,  знатоки уже
составляют списки ставок третьего забега --  Кодин 5-й приходит третьим, 9-й
Рафаэля вне игры, где-то  среди  последних, усталая  дантовская лошадка -- в
моих снах они возведут ее  на залитый электрическим светом пьедестал -- Коди
торжественно советует нам  все это запомнить и  объявляет: "Отлично,  второй
выбор приходит  третьим, значит все почти  получилось, верно?  Смотрите, вот
сейчас  он  третьим выбором пойдет,  полный порядочек, прекрасно, прекрасно,
дайте ему выдохнуться хорошенько, чем  больше он  потеряет тем  сильнее буду
я".
     "Чего-чего?" говорит Рафаэль в замешательстве, он хочет все это знать.
     "Когда второй выбор постоянно проигрывает мои ставки возрастают, ну так
вот, когда он придет как надо, я увеличу ставку, верну себе все проигранное,
а потом стану выигрывать в чистый плюс"
     "Тут вся штука в числах", говорю я.
     "Это потрясающе!" говорит  Рафаэль. И, проникновенно задумчиво: "Ко мне
должно  опять  придти  какое-нибудь  мистическое  число.  Может  быть  опять
девятка. Это как рулетка,  для игрока. Долгорукий  ставил все свои деньги на
один  номер и в конце концов сорвал  банк. Я  буду  как  Долгорукий! Мне все
равно! Если  я  проиграю  то это потому что я дерьмо, а если я дерьмо то это
потому что луна блещет на дерьме! Сияй на дерьме!" - "Съешь моих детей!"
     Каждый день, говорит Саймон, "стихотворение заползает  в голову Рафаэля
и становится Высокой Поэзией". Прямо так вот Саймон и говорит.

88

     Когда мы собираемся ставить на третий забег  к нам подходит старуха,  с
большими бесцветно  синими глазами, похожая на  старую деву, ее волосы  туго
скручены в  пучок как во времена  пионеров (она выглядит точь-в-точь  как на
портретах Гранта  Вуда[95],  и  за  спиной  у нее невольно  ищешь  очертания
остроконечных крыш старых ферм) и с  искренностью всех безумцев говорит Коди
(который встречал ее раньше на бегах):  -  "Поставь на  3  и  если выиграешь
отдашь мне половину -- У меня нет денег -- Всего два доллара"
     "Третью?"  Коди  заглядывает в программку.  "Эта кляча,  ей в жизнь  не
выиграть - "
     "Что это за лошадь?" смотрю на табло я. Она пришла седьмой из 12.
     "Ну да, седьмые  часто приходят дважды в день" громогласно подтверждает
Коди, а Рафаэль разглядывает старую  церемонную леди, по возрасту она вполне
могла  бы  быть  его матерью из  Арканзаса, такая  заинтересованная но  чуть
обеспокоенная  все же ("Кто эти сумасшедшие люди?").  Так что Коди ставит на
старухину лошадь, плюс на свою  собственную, плюс  его осеняет озарение и он
ставит еще на одну, разбрасывает деньги направо  и налево, так что когда его
первоначально запланированная  по системе лошадь действительно побеждает  то
выигрыша не хватает чтобы покрыть расходы его наития и сумасшествия -- В это
время Рафаэль опять ставит на 9,  мистическую лошадь, и опять проигрывает --
"Рафаэль если ты сегодня  хочешь  выиграть что-нибудь, делай  как я" говорит
Коди. "Теперь я уверен что  в этом четвертом забеге второй выбор  сработает,
второй выбор чистейшей воды, точнее я и  в жизни не встречал, шансы девять к
двум, Десятый Номер"
     "Номер Два!  Это мой  любимый  номер!"  решает Рафаэль  глядя  на нас с
легкой детской улыбкой.
     "Но зачем, мало того что  это  дохлятина еще и  этот Прокнер на ней все
время падает - "
     "Жокеи!"  кричу  я. "Посмотри  Рафаэль на  жокеев! Посмотри какие у них
красивые шелковые эмблемы!" Они выезжают из загона но Рафаэль не  смотрит на
них вообще. "Подумай какие они чудные -- какие странные маленькие танцоры"
     В голове у Рафаэля теперь только один Номер Два --
     На этот раз, для четвертого забега, стартовые ворота перетаскиваются на
другое  место прямо перед  нами шестью  здоровенными  лошадьми Будвайзерской
Команды,  каждая  из  них весит  тысячу фунтов,  прекрасные  большие  старые
коняги, вместе с почтенными старыми конюхами  они медленно  тащат ворота  на
полмили вниз к большой трибуне, и никто (кроме маленьких детей  играющих  на
солнышке у проволочного заграждения пока их родители заняты скачками, этакая
сборная солянка  белых  и черных детишек) никто в  них не врубается, даже не
взглянет в  их сторону, все погрузились  в числа, в  ярком сиянии солнца все
головы  склонены  над  сероватыми  листочками формуляров  ставок, Ежедневные
Беговые Формуляры, зеленые строчки Хроник  -- иногда в программах появляются
прямо-таки  мистические  названия,  и я тоже  начинаю просматривать поднятую
мною  с земли  программку ища  странные  намеки,  вроде лошади "Классическое
Лицо",  на которой скачет  Ирвин Чемпион,  происшедшей от  кобылы  по  имени
Урсори  -- или даже  всякие странности еще чудней,  типа "Дедули Джека", или
"Сновидца",  или "Ночного  Клерка" (это значит что некий старик в отеле Белл
снисходительно  склоняет   свою   астральную  голову  над   нашими   жалкими
бессмысленными попытками добиться чего-то на этих скачках) -- В  свои первые
дни игры  на бегах  Коди был  потрясающ,  на самом деле  в  эти  дни он  был
назначен своим железнодорожным начальством на  работу кондуктора -- отрывать
корешки билетов Дополнительного  Бэй Мидоузского пригородного назначаемого в
дни  бегов,  и выходил из  него полностью экипированный в  свою  синюю форму
тормозного кондуктора, в фуражке с козырьком и все такое, в черном галстуке,
белой рубашке,  жилетке, грудь  колесом, прямая  спина,  красавчик прямо, со
своей  тогдашней девушкой  (Розмари),  и  начинал  с самого первого  забега,
горделиво  стоя с программкой  засунутой в задний карман  брюк  в  шаркающей
очереди игроков  столпившихся  у окошечка,  проигрывая  до тех  пор  пока  к
седьмому  забегу не оставался совсем на  мели и  не вынужден  был вместе  со
своей прекраснейшей фуражкой возвращаться назад к поезду  (стоящему у  ворот
ипподрома с локомотивом  на ходу  и готовому в  любой момент  к  отправлению
назад  в  город) и раз уж денег не оставалось,  его  интерес  перемещался на
женщин  "Посмотри-ка на эту толстушку,  вон  она,  стоит со  своим папочкой,
ах-хм",  и  даже  иногда  (когда  деньги  заканчивались)  пытался   уболтать
какую-нибудь  старушку  которой понравились его голубые глаза, поставить  за
себя --  день кончался грустно,  он  возвращался  к  своему поезду, чистил в
туалете щеткой  свою  форму (и  просил меня почистить  ее  сзади)  и выходил
чистенький, чтобы  отправить  поезд (разочарованных  игроков)  назад  сквозь
одинокие красные закаты Залива -- Сейчас он одет  в обычные джинсы, потертые
облегающие  и рвущиеся спортивные  майки, и я  говорю  Рафаэлю "Глянь-ка  на
этого старого оклахомского hombre[96] который  пружиня шагает чтобы  сделать
ставку,  вот такой  вот  он Коди, крутой hombre с Запада" -- и Рафаэль слабо
ухмыляется на это.
     Рафаэль хочет выиграть и по боку стихи --
     В конце  концов  мы оказываемся на скамейках на  самом верху трибуны  и
оттуда нам не видать стартовых ворот несмотря на то что они прямо  под нами,
я хочу  подобраться к перегородке и объяснить Рафаэлю  в чем  суть скачек --
"Видишь  стартовика там в  будке -- он  нажмет  на кнопку, зазвонит  звонок,
привратники откроют воротца и они рванут -- Посмотри на жокеев, у каждого из
них железные ручищи - "
     Из великих жокеев  здесь Джонни Лонгден,  и Ишмаэль Валенцуэла, и очень
хороший  мексиканский  жокей   по  имени  Пулидо  который  сидя  на   лошади
осматривает толпу с живейшим интересом, в то время как у других  жокеев  вид
грустный и недоверчивый -- "Коди в прошлом году приснилось  что Пулидо  ехал
оседлав  железнодорожный поезд по беговой дорожке в обратную сторону и когда
он доехал до последнего поворота у клубного здания поезд взорвался и остался
целым  один лишь Пулидо, верхом  на  двигателе  локомотива  вместо лошади, и
добрался  на нем до финиша --  и я сказал "Ух ты, Пулидо выиграл!" - и тогда
Коди дал мне еще 40$ чтобы я ставил за него на каждых бегах, а он ни разу не
выиграл!" - рассказываю я грызущему себе ногти Рафаэлю --
     "Я думаю, я опять поставлю на Девятку"
     "Ставь по системе чувак!"  взмолился Коди  -- "Я же рассказал  тебе про
Лентяя Вилли и  как его  нашли мертвого с 45,000$ необналиченных  выигрышных
билетов в кармане - "
     "Слушай Рафаэль", добавляю я, "Лентяй Вилли  просто сидел тут и попивал
кофе между забегами, может быть он  носил пенсне, и в последнюю минуту когда
большинство ставок  уже было сделано он подходил, делал свою ставку, а потом
просто над всем этим пока шел забег прикалывался -- Все это числа  -- Второй
выбор -- это консенсус множественности низведенный во вторую степень который
был  математически рассчитан до такого  процентного соотношения что  если ты
будешь  увеличивать свои  ставки прямо пропорционально  своим  проигрышам ты
просто обязан выиграть  если только не произойдет трагического  совпадения и
сеть проигрышей - "
     "Ага точно, трагического, теперь послушай-ка сюда Рафаэль  и ты денежек
точно подзаработаешь - "
     "Окей окей!"-"Я попробую!"
     Внезапно  толпа  охает --  лошадь  встает  на  дыбы прямо  в  стартовых
воротах, спотыкается о них и сбрасывает своего ездока, Рафаэль, задыхаясь, с
изумлением и ужасом: "Смотри, бедная лошадка запуталась!"
     Подбегают грумы и делают свою работу, ловят, стреножат и  уводят с поля
лошадь которая незамедлительно снимается со скачек, и все ставки накрываются
-- "Они  же  могут  пораниться!" болезненно кричит Рафаэль  -- Это особо  не
трогает Коди почему-то, может быть потому что он сам был когда-то  ковбоем в
Колорадо  и привык к  лошадям,  так однажды мы  видели  как  лошадь  скинула
седока, она лежала  и билась  в конвульсиях у начала беговой дорожки и никто
на это не обращал внимания, все вопили  потому что забег шел к концу  -- эта
лошадь лежала со  сломанной  ногой (а  значит будет неминуемо пристрелена) и
неподвижный  жокей  лежал  маленьким  белым  пятном  на дорожке,  может быть
мертвый,  и уж  наверняка получивший травму, но ничьи глаза не оторвались от
скачек,  как же  могут  эти  безумные  ангелы  продолжать  гонку  за  порчей
собственной  Кармы  -- "Что случилось с  лошадью?"  кричу я когда  рев толпы
проносится мимо  нас вниз к финишной прямой,  и во  искупление их вины  я не
свожу  глаз с  места  происшествия  не взглянув  даже на  результаты  забега
который  Коди выиграл -- Лошадь была убита, жокея отвезли на скорой помощи в
госпиталь -- и за рулем был не Саймон -- Мир слишком велик -- Все это только
лишь деньги, только лишь жизнь, рев толп, вспышки чисел, числа забыты, земля
забыта -- память забыта -- бриллиант тишины тянется непротяженно --
     Лошади  пересекают  финишную   ленту   и   пролетают   дальше,   слышны
направляющие  щелчки жокейских хлыстов  по лошадиным  бокам, слышны хлопанье
бутов[97] и свист, "Айаа!", и они скрываются за первым поворотом, теперь все
глаза  поворачиваются  к  табло  результатов  чтобы  увидеть  числа  символы
происходящего на дорожке Нирваны -- Лошадь Коди и Рафаэля далеко впереди --
     "Я  думаю, он удержится впереди",  говорю я  зная по собственному опыту
что  означает  хорошая  фора  в  2,5  корпуса  если жокей  способен уверенно
поддерживать  дистанцию  --  Проделав  круг  они  вновь  показываются  из-за
поворота, видны  трогательные промельки  тоненьких чистокровных  ног которые
так легко ломаются, пыль встает столбом, они мчатся прямиком к финишу, жокеи
неистовствуют --  Наша лошадь по-прежнему остается впереди всех и выигрывает

     "Э! Айййе!" и они бегут получать свою мзду.
     "Видал? Держись поближе к старине Коди и не пропадешь!"
     Все это время мы мотаемся  туда-сюда заглядывая то в туалетные  комнаты
то  в  пивнушку,  идем  выпить  кофе  с  сосисками,  а  потом  когда  скачки
приближаются к концу небеса  наполняются  послеполуденным  золотом и длинные
очереди вспотевших игроков  ждут  последнего  звонка  -- завсегдатаи беговых
дорожек бывшие  такими  бодрыми и самоуверенными  во  время  первого  забега
теперь выглядят  помятыми,  их  головы опущены, они уже немного не  в  себе,
некоторые из них шарят глазами  по полу в поисках потерянных билетов, старых
программ или оброненных долларов -- И Коди решает что настало время обратить
внимание на девушек, мы подметили парочку  в окружающей толпе и теперь стоим
глазеем на них. Рафаэль говорит "Да бог  с ними с женщинами,  как  же теперь
насчет лошадей? Померэй, ты свихнулся на сексе!"
     "Смотри Коди, ты выиграл первый забег на который мы опоздали", говорю я
показывая на большое табло.
     "А - "
     Мы уж  порядком друг  другу  поднадоели,  и  наша моча течет в  писсуар
отдельными струйками, но там она все равно смешивается и там мы снова вместе
-- Идет  последний забег -- И  я думаю  "Ах поедем  же назад в  возлюбленный
город",  он прямо  перед нами, через залив, полный соблазнов которые никогда
не станут реальными потому что придуманы нами -- а еще меня не оставляет это
чувство, что выигрывая  Коди на самом деле проигрывает, и  наоборот, что все
это эфемерно  и до  этого не  дотронуться  рукой  -- да-да,  конечно,  можно
пощупать  деньги,  но сами  терпение и вечность,  нет - Вечность! Это значит
больше  чем просто куча времени,  больше  всех этих ерундовых понятий и даже
еще больше! "Коди, ты не можешь выиграть,  ты  не можешь проиграть,  все это
эфемерно, все  есть страдание",  так я чувствовал --  И в  отличие от  меня,
хитрого не-игрока, который  и  на  небесах  играть  не захочет,  он истинный
Христос, его воплощение Христа предстает во плоти перед  тобой, и ты, весь в
испарине, осознаешь  игру понятий добро-зло -- От этой  веры все  светится и
вибрирует -- жрец жизни.
     Он доволен сегодняшним днем, все забеги оказались для него выигрышными,
"Черт тебя дери Джек если бы каждый раз ты доставал из своих джинсов по паре
долларов и  делал  что я  тебе  говорю, у  тебя к  вечеру накопилось  бы  40
полновесных баксов", и  это правда но  мне не жаль --  разве что денег --  А
Рафаэль вернул  себе проигранное и  остался при тех  же тридцати долларах --
Коди  выиграл  сорок и  гордо  распихал  их маленькими  банкнотами по  своим
карманам --
     Это один из его счастливых дней --
     Мы  выходим  с  ипподрома и  идем  к паркингу где  наш  седан  стоит  в
бесплатном  месте прямо  около рельсов железнодорожной  ветки,  и я  говорю,
"Хорошее  место,  можешь  теперь  каждый  раз  оставлять  здесь  машину  без
проблем", потому что теперь, раз выиграв, он наверняка станет приезжать сюда
каждый день --
     "Да, мальчик мой,  и кроме  того вот та  штука которую ты здесь  видишь
через шесть месяцев это будет Мерседес-Бенц  -- ну или  хотя бы микроавтобус
Нэш Рамблер для начала"
     89

     О озеро снов наших, все течет и изменяется -- Мы забираемся в маленькую
машину и  возвращаемся назад, и видя  маленький  подернувшийся  уже вечерним
багрянцем  на  фоне   тихоокеанской  белизны  город,  мне  вспоминается  как
выглядела  гора  Джек  в высокогорных сумерках и  как утес у нее  на вершине
подкрашивался краснотой до самого заката,  и потом еще немного оставалось на
вершине  и там  где земля закругляется за  горизонт, и тут  забитую машинами
улицу перед нами переходит  кто-то  с маленькой  собачонкой  на поводке и  я
говорю "Маленькие щенята Мексики так счастливы - "
     "  -- и вот живу я  и дышу, и  не  заморачиваюсь, не  циклюсь на всякой
ерунде, но все-таки в прошлом году я упустил свою систему, ставил как попало
и продул пять тысяч долларов -- теперь ты понимаешь почему я это делаю?"
     "Точно!" завопил Рафаэль. "Мы сделаем это вместе! Ты и я! По разному --
но  мы  сделаем  это!"  и  Рафаэль  улыбается  мне  одной  из  своих  редких
полуискренних  усмешек.  "Но теперь я тебя  понимаю,  я  знаю  тебя  теперь,
Померэй, ты искренний -- ты действительно хочешь выиграть --  я верю тебе --
я знаю  что ты современный  ужасающий брат Иисуса Христа, я просто  не  хочу
зависать не на тех играх, это все равно как зависать не на той поэзии, не на
тех людях, не на тех идеях!"
     "Все идеи те", говорю я.
     "Может  быть,  но я не хочу  облома  -- я не хочу  быть  Падшим Ангелом
чувак", говорит он, пронзительно  грустно и серьезно. "Ты! Дулуоз!  Я вижу в
чем твои  те идеи, ты шатаешься  по Скид  Роу и пьянствуешь с бродягами, эх,
мне бы такое и в голову не  пришло, зачем навлекать на себя убожество? Пусть
слабый  умрет. -- Я  хочу  сделать деньги.  Я  не  хочу  говорить Ох Ах Эх я
запутался,  Ох Ах  я потерялся, я не потерялся  еще -- и я попрошу Архангела
чтобы он помог  мне  победить. Хе!  -- Сверкающий  Посланник слышит  меня! Я
слышу  его трубу! Эй Коди, это та ра  таратара тара --  это чувак  с длинным
тромбоном который играет перед началом каждого забега. Ты врубаешься?"
     Теперь у них  с  Коди  полное согласие во всем.  Я  вдруг  понимаю  что
дождался того  чего  хотел -- теперь они друзья и  все споры  позади --  это
случилось -- теперь у каждого  из  них  рассеялись  все  сомнения  -- А  что
касается меня, у меня все вызывает восхищение потому что два месяца я пробыл
в заточении под открытым небом и все происходящее радует и захватывает меня,
это мое  снежное видение световых  частиц  проникающих  в  самую суть вещей,
проходящих сквозь все -- я чувствую Стену Пустоты -- И естественно я рад что
Коди с Рафаэлем  подружились, ведь это  так связано с тем ничто которое суть
все,  и мне не нужно даже защищаться отсутствием суждения о Вещах вынесенным
Отсутствующим Судьей который создал этот мир не создавая ничего.

     Не создавая ничего.

     Коди высаживает нас в Чайнатауне, он весь светится желанием отправиться
домой  и  рассказать жене о том что выиграл, и мы с Рафаэлем идем в сумерках
пешком  по  Грант Стрит,  потом  нам  в разные стороны,  но сначала мы хотим
видеть чудовищное столпотворение Маркет Стрит. "Я  понял что ты имел в  виду
Джек когда хотел чтобы я  увидел Коди на скачках. Это было очень здорово, мы
опять поедем  туда в пятницу. Слушай! Я пишу новую великую поэму - " и вдруг
видит цыплят в ящиках внутри темной китайской лавки "смотри, смотри, они все
умрут!" Он останавливается на улице. "Как мог Бог создать мир таким?"
     "Посмотри внутрь", говорю я показывая на коробки  позади внутри которых
что-то белеется, "бьющиеся голуби -- все маленькие голуби умрут"
     "Не нужен мне от Бога такой мир"
     "Не могу тебя за это винить".
     "Я серьезно, не хочу этого  --  какая идиотская  смерть!" показывая  на
животных.
     ("Все существа содрогаются боясь страдания", сказал Будда.)
     "Им  перережут  глотки  над  тазом",  говорю  я  типично  по-французски
пришепетывая,  и  Саймон  тоже  говорит  странно с русским акцентом,  мы оба
немножко заикаемся -- Рафаэль никогда не заикается --
     Он  открывает рот и выпаливает "Умрут все маленькие голубята, мои глаза
давно открыты. И мне не нравится и мне плевать -- Ох Джек", внезапно гримаса
искажает его лицо при виде этих птиц там в  темной уличной лавке, я  не знаю
случалось ли  прежде  чтобы кто-нибудь  чуть  не  расплакался перед витриной
чайнатаунской  мясной  лавки,  и кто  бы  еще мог  сделать  это,  разве  что
какой-нибудь  тихий  святой  типа   Дэвида  Д`Анжели  (с  которым  мы  скоро
встретимся). И эта рафаэлевская гримаса почти заставляет расплакаться  меня,
я  все понимаю, я страдаю, все мы страдаем, люди умирают у нас на руках, это
невыносимо и все же надо двигаться дальше будто ничего такого не происходит,
правда? Правда, читающие это?
     Бедняга  Рафаэль, он видел  как умер его  отец в  петле  висельника,  в
жужжащей  суматохе  его  старого  дома  "Под  потолком  у  нас  сушились  на
растянутых веревках красные перцы, моя мать прислонилась к обогревателю, моя
сестра сошла с  ума" (так он рассказывал это сам) -- Над его  юностью  сияла
луна и теперь Смерть Голубей смотрит ему в лицо, вам в  лицо, мне в лицо, но
милый Рафаэль хватит довольно -- Он просто  маленький ребенок, я вижу это по
тому как  иногда  в середине  разговора  он  выключается  и  вдруг засыпает,
оставьте  младенца  в  покое,  я  старый  охранитель этого  собрания  нежных
младенцев  --  И  Рафаэль  будет спать под покровом ангельским и  эта черная
смерть  не станет  частью его прошлого  нет  (предрекаю  я) она будет ничем,
пустотой --  Ни предназнаменований, Рафаэль, ни слез? -- поэт должен плакать
-- "Эти маленькие зверьки, их головы будут отрублены птицами", говорит он --
     "Птицами с длинными острыми клювами сверкающими на полуденном солнце"
     "Да..."
     "И старый  Зинг-Твинг-Тонг  живет в  квартирке  наверху и курит  лучший
опиум мира -- лучший из опиумов Персии -- все  его имущество  это  матрас на
полу,  и  портативное  радио Трэвлер, и его писания под этим  матрасом  -- и
сан-францискский Кроникл описал бы это как притон бедности и порока"
     "Ах Дулуоз, ты ненормальный"
     (Раньше этим же днем Рафаэль сказал, после серии криков слов и  махания
руками, "Джек, ты -- великий!" имея ввиду что я великий писатель, после того
как я сказал Ирвину что  чувствую себя облаком потому что  все лето наблюдал
их в Одиночестве и теперь стал облаком сам.)
     "Я просто - "
     "Я не хочу думать об этом, я иду домой чтобы лечь спать, я не хочу снов
о зарезанных свиньях и мертвых цыплятах в тазу - "
     "Ты прав"
     И мы быстро шагаем  дальше прямо на  Маркет. Там мы  идем к  кинотеатру
Монстр  и  для начала разглядываем афиши  на стене "Это дурацкий фильм, я не
хочу на него", говорит  Рафаэль.  "Здесь  нет настоящих  чудовищ,  нарисован
какой-то  наряженный в костюм космический  тип, а я хочу  видеть  чудовищных
динозавров и зверей других  миров.  Кому охота заплатить пятьдесят центов за
то  чтобы  посмотреть  на парней с  автоматами и приборами  --  и  девицу  в
чудо-поясе  нашпигованном всякими  штуками[98].  Э, сваливаем отсюда. Я  иду
домой". Мы ждем его автобуса и  он уезжает. Завтра  вечером мы встретимся на
званом обеде.
     Я  иду вниз по Третьей улице счастливый, сам не знаю почему -- Это  был
замечательный день. И вечер не менее замечательный, и тоже непонятно почему.
Пружинящий тротуар раскручивается у  меня под ногами. Я  прохожу мимо старых
забегаловок  с музыкальными ящиками куда я раньше  захаживал чтобы поставить
на  ящик[99] Лестера, выпить пивка и  поболтать с  чуваками, "Эй! Че ты  тут
делаешь?" "С Нью-Йорка я", произнося  это  как Нью-Йак, "Из Яблока!" "Точно,
из Яблока" "Даун Сити!" "Даун Сити!" "Бибоп Сити!" "Бибоп Сити!" "Ага!" -- и
Лестер  играет "В маленьком испанском  городишке",  ах какие  ленивые деньки
проводил я на Третьей улице, сидя в солнечных переулочках и  попивая вино --
иногда  болтая -- все  те же самые старые и самые  чудные в  Америке  чудаки
хиляют мимо, с длинными белыми  бородами и в рваных костюмах, таща маленькие
жалкие пакетики с  лимонами -- Я прохожу мимо своей старой гостиницы, Камео,
где  всю  ночь  стенают  скид-роудские  алкаши,  их  голоса слышны в  темных
увешанных коврами холлах -- и  все такое скрипучее -- во времена конца света
никому ни  до  чего  нет дела -- там я  писал большие поэмы на стене, что-то
вроде:
     Увидеть можно лишь Священный Свет,
     Услышать лишь Святую Тишину,
     Почувствовать один Священный Запах,
     Коснуться лишь Священной Пустоты,
     Вкусить возможно только Мед Святой,
     И мысль одна - Святой Экстаз...
     в общем страшная глупость --  я не понимаю ночи -- я боюсь людей -- и я
иду  вдоль  по улице счастливый --  Заняться мне больше нечем  -- И броди  я
сейчас  по своему  дворику в горах,  я был бы  не  менее  чужим чем  идя  по
городской улице -- Или не более чужим -- Какая разница?
     И  тут  еще старые часы  и  неоновая  реклама  на  здании  производящей
типографское оборудование фирмы напоминают мне отца и я говорю "Бедный Па" -
и действительно чувствую и  вспоминаю его сейчас, будто он здесь, будто  это
его влияние --  Хотя такое или  сякое  влияние,  все это неважно, все  это в
прошлом.
     Саймона  дома  нет но Ирвин  в постели, беспокойно-задумчивый,  он тихо
беседует с Лазарусом  сидящим на краю кровати напротив. Я захожу  и открываю
широко окно  в звездную ночь и  забираю  свой спальный  мешок собираясь идти
спать.
     "Чего это ты сидишь с кислой рожей, Ирвин?" спрашиваю я.
     "Просто мне  подумалось что Дональд с  МакЛиром терпеть не могут нас. И
Рафаэль терпеть не может меня. И он не любит Саймона."
     "Конечно он его любит -- не надо - " он  перебивает меня громким стоном
и вздымает руки к потолку со своей растерзанной кровати: -
     "Да на хрен все эти разборки! -"
     Беспощадный  раздор разделяет его  братьев  по крови, некоторые  из них
были  очень  ему  близки,  некоторые  менее,  но  что-то  недоступное  моему
аполитичному  уму  просачивается в мозг Ирвина. В  его  темных глазах  тлеет
подозрение, и  страх, и  молчаливое  возмущение. Он  выпучивает глаза  чтобы
выказать  переполняющие  его  чувства,  и на  губах  его появляется  складка
уверенности в Пути. Он собирается сделать что-то что  дорого  обойдется  его
нежному сердцу.
     "Я не хочу всей этой свары!" кричит он.
     "Правильно".
     "Я просто хочу чтобы мы были ангелами"  -- он часто  говорит так, и так
он видит всех нас идущих плечом к плечу прямо в рай и никаких левых базаров.
"Плечом к плечу -- вот как это должно быть!"
     И  любые  уступки  оскорбляют его, пороча его Небеса  -- Он видел  бога
Молоха и всех остальных богов даже Бель-Мардука -- Ирвин вышел из Африки, из
самого центра ее, надув угрюмые губы, и дошел до Египта и Вавилона  и Элама,
и  создавал империи, настоящий Черный Семит,  и  одновременно Белый  Хамит в
словах и суждениях своих -- В Вавилонской ночи видел он Молоха Ненавидящего.
На Юкатане видел он Богов Дождя мрачно сверкающих в  свете керосиновой лампы
среди развалин поросших джунглями. Он задумчиво смотрит в пространство.
     "Ну  а я  собираюсь отлично выспаться", говорю я. "У меня был  отличный
денек --  мы с Рафаэлем сейчас видели трепещущих голубей" -- и я рассказываю
ему всю историю.
     "И еще я немного позавидовал тебе что ты был облаком", серьезно говорит
Ирвин.
     "Позавидовал?  Ух ты! --  Гигантское  облако,  вот какой  я, гигантское
облако, чуть сплющенное сбоку, сплошной пар -- во."
     "Я  тоже  хотел бы  стать гигантским облаком",  кивает Ирвин совершенно
серьезно хоть раньше и посмеивался надо  мной, теперь он совершенно серьезен
и  хочет  знать что будет  когда все мы превратимся в  гигантские облака, он
просто хочет знать это точно и заранее, вот и все.
     "А ты рассказывал Лазарусу  о зеленых  рожах  которые  у тебя  в окошке
появляются?" спрашиваю  я,  но я  не  знаю о чем  они говорили раньше и  иду
спать, и просыпаюсь в середине ночи на секунду чтобы увидеть Рафаэля который
заходит и ложится спать на пол, переворачиваюсь на другой бок и сплю дальше.
     Блаженный отдых!
     Утром Рафаэль спит на кровати и Ирвин уже ушел, но дома Саймон, сегодня
у него выходной, "Джек я  пойду  сегодня с тобой  в Буддистскую Академию". Я
уже несколько дней туда собирался, и как-то сказал Саймону об этом.
     "Ну да, но тебе там скучно будет. Лучше я пойду один".
     "Не-а, я с тобой -- хочу добавить что-то к красоте этого мира" -
     "И как же мы это сделаем?"
     "Просто я буду делать все  тоже самое что делаешь ты, помогать тебе,  и
тогда я узнаю все о красоте и красота придаст мне сил". Абсолютно серьезно.
     "Это чудесно, Саймон. Окей, хорошо, мы пойдем -- Пешком - "
     "Нет! Нет!  Там  автобус!  Там,  видишь?"  показывая  куда-то  пальцем,
прыгая, танцуя, пытаясь подражать Коди.
     "Хорошо, хорошо, мы поедем на автобусе".
     Рафаэль  тоже   спешит   куда-то,  так  что   мы  быстро  завтракаем  и
причесываемся (и уходим), но  сначала в ванной комнате я  стою три минуты на
голове чтобы расслабиться и подлечить мои болезные сосуды, и мне все кажется
что  кто-нибудь  обязательно  вломится  в  ванную  и  столкнет  меня прямо в
раковину... в ванной Лазарус оставил замокать свои большущие рубашки.

90

     Со  мной  часто   так  случается,  что  за  восхитительным  днем  вроде
вчерашнего когда  я  прогуливался  домой  по  Третьей  улице,  следует  день
безысходного отчаяния,  и  все это  потому лишь что  я оказываюсь неспособен
оценить  прекрасность  нового великолепного дня,  который тоже  солнечный, и
небеса  такого  же  синего  цвета,  и  великодушный  Саймон  так хочет  меня
развеселить,  а  я  не  могу  радоваться этому  всему,  разве  что  потом, в
воспоминаниях своих -- Мы садимся на автобус до Палка и  потом идем вверх по
Бродвейской горке  по свежему  воздуху среди  цветов и Саймон  пританцовывая
делится со мной своими теориями -- на самом-то деле я понимаю и принимаю все
что  он  говорит но почему-то  все  время  мрачно  твержу что  это  не имеет
никакого значения  -- В конце  концов я даже резко  обрываю его: "Староват я
стал для  этих  юношеских  восторгов, я уже  этого  накушался!  -- Все то же
самое, опять и опять!"
     "Но  это  все  реально,  это правда!"  кричит  Саймон. "Мир  бесконечно
восхитителен! Если дать людям любовь, они ответят любовью! Я видел это сам!"
     "Я знаю что это правда но мне все надоело"
     "Но тебе не может все надоесть,  если тебе все надоест то нам всем тоже
все надоест, а если нам всем все надоест и мы устанем и сдадимся, тогда весь
мир разрушится и умрет!"
     "Так оно и должно случится"
     "Нет! Должна быть жизнь!"
     "Это одно и то же!"
     "Ах маленький  Джеки  не говори  глупостей, жизнь  это жизнь и кровь  и
толчки  и  щекотка"  (и  тычет  меня пальцем  под ребра чтобы доказать  это)
"Видишь? Ты  дергаешься, тебе  щекотно,  ты жизнь, в твоем мозгу  есть живая
красота, в  твоем  сердце живая радость, в твоем теле  живой оргазм, и  тебе
надо просто не бояться этого. Не бойся! Все влюбленные должны выйти на улицу
плечом к плечу", и я понимаю что он разговаривает с Ирвином --
     "Конечно ты прав но я устал", все же замечаю я.
     "Нет! Проснись! Будь счастлив! Куда мы идем сейчас?"
     "В Буддистскую Академию там на вершине горы, пойдем в подвал к Полу - "
     Пол это  такой  большой светловолосый буддист,  он  работает в Академии
уборщиком, вечно улыбаясь он сидит  у себя в  подвальчике,  а потом джазовым
вечером  в  ночном  клубе  Подвал  он  будет  стоять  с закрытыми глазами  и
подпрыгивая  в такт музыке, так он  рад слышать джаз и безумную  трепотню --
Затем  он  медленно  разожжет  свою  большую  солидную  трубку и сквозь  дым
поднимет большие серьезные глаза чтобы посмотреть прямо на тебя и улыбнуться
не выпуская трубки из зубов, отличный парень -- Он  частенько бывал в хижине
на лошадиной горке и ночевал в старой заброшенной комнатке  позади, со своим
спальником, и когда  утром мы заваливались  к нему всей толпой и  предлагали
вина,  он  вставал, и  пропускал с нами  по  стаканчику,  но потом уходил на
прогулку среди цветов, задумчиво, и через какое-то время возвращался к нам с
новой идеей -- "Точно как ты говорил, Джек, чтобы коршун достиг просветления
ему нужен длинный хвост, и я вот что только что подумал, представь, я рыба -
плыву  себе  через  бездорожье  океана   --  сплошная  вода,  ни  дорог,  ни
направлений, ни улиц -- и  вот я плыву потому что махаю хвостом -- но голова
моя сама по себе, с хвостом у нее нет ничего общего -- и пока я" (он садится
на корточки и изображает это)  "свободно виляю хвостом и  махаю плавниками я
двигаюсь  вперед  ни о чем не  беспокоясь --  Хвост меня несет а  голова это
просто мысли -- мысли копошатся в голове пока хвост виляя несет меня вперед"
-- Длинное объяснение -- чудной тихий и серьезный чувак -- я собираюсь зайти
спросить  про потерянную рукопись которая  может оказаться у него в комнате,
потому что я оставил ее там в ящике для всех кому интересно, причем с такими
указаниями: "Если  вы  не  понимаете это  Писание,  выбросьте  его.  Если вы
понимаете  это Писание, выбросьте его. Я настаиваю на вашей свободе -- и тут
я понимаю, что возможно он так  и поступил  и начинаю поэтому  смеяться, это
было  бы  так   правильно  --  Пол  сначала  был  физиком,  потом  студентом
математики,  потом студентом инженерного дела,  потом  философом, теперь  он
буддист и поэтому у него  нет  никакой философии, но есть "просто  мой рыбий
хвост".
     "Теперь ты понимаешь?" говорит Саймон.  "Какой сегодня прекрасный день?
Солнце  повсюду сияет, куча красивых девушек  на  улице,  что тебе еще надо?
Старина Джек!"
     "Ладно Саймон, будем ангельскими пташками".
     "Будь же ангельской пташкой прямо сейчас и хорош трепаться"
     Мы подходим  к подвальному входу  в мрачное здание и заходим в  комнату
Пола, дверь  открыта нараспашку -- Никого нет  дома -- Мы идем на кухню, там
большая цветная девушка которая говорит что  она  с Цейлона,  очень милая  и
красивая, хоть и немного полноватая --
     "А ты буддистка?" спрашивает Саймон.
     "Ну  да, а то что бы я тут делала  -- на  следующей неделе еду назад на
Цейлон"
     "Разве это не  замечательно!" Саймон  поглядывает  на меня  чтобы я  ее
оценил  -- Он хочет  ее  трахнуть, подняться в одну  из спален  общаги этого
религиозного заведения там наверху и трахать ее в постели -- мне кажется она
чувствует это как-то и вежливо  его отшивает --  Мы спускаемся вниз в  холл,
заглядываем в комнату и там  на  полу лежит юная индуска с  ребенком, вокруг
куча  книг и развешанных повсюду шалей  -- Когда мы с ней заговариваем,  она
даже не встает --
     "Пол  уехал  в  Чикаго" говорит  она -- "Поищи свою  рукопись у  него в
комнате, может найдешь"
     "Ого", говорит Саймон пялясь на нее.
     "И еще можно спросить мистера Омса в конторе наверху"
     На цыпочках мы возвращаемся в  холл, немного хихикая, заходим в туалет,
причесываемся,  болтаем,  спускаемся  опять в спальню Пола и ищем среди  его
вещей --  Он оставил  галонный кувшин бургундского и мы наливаем себе вино в
маленькие японские чайные чашечки, тонкие как печенье --
     "Не разбить бы эти чашки"
     Я  разваливаюсь за  половским  столом  чтобы нацарапать ему  записку --
пытаюсь  выдумать  какие-нибудь  смешные дзенские шуточки  или  таинственные
хайку --
     "Это коврик для медитаций Пола -- дождливыми вечерами растопив  печку и
все такие дела он сидит на нем глубоко задумавшись"
     "И о чем он думает?"
     "Ни о чем"
     "Пошли наверх посмотрим чем они там занимаются. Давай Джек не сдавайся,
пойдем!"
     "Пойдем куда?"
     "Просто пойдем, не тормози - "
     Саймон  начинает  вытанцовывать  очередной  безумный  акт  своей  пьесы
"Саймон-в-Миру"  зажимая  картинно рот руками, скача  на  цыпочках,  охая  и
живописуя чудеса ждущие нас впереди, в Лесу Арденнском[100] -- Точно так как
когда-то я сам --
     Угрюмая секретарша средних лет желает  точно знать кто это хочет видеть
мистера Омса, и я начинаю злиться, ведь мне надо просто поговорить  с ним не
заходя дальше дверей,  я спускаюсь сердито  вниз по  лестнице, Саймон  зовет
меня  назад, женщина в  недоумении, Саймон скачет вокруг  нее будто это  его
руки управляют мной и ею в придуманной им запутанной пьесе -- В конце концов
дверь открывается  и  из нее выходит  Алекс Омс в отутюженном синем костюме,
весь  такой  джазово  навороченный,  с  сигаретой  во  рту,  и  прищурившись
оглядывает нас,  "А это вы" говорит  он мне, "как ваши дела? Может зайдете?"
показывая на контору.
     "Нет-нет,  я просто  хотел узнать, не оставлял  ли Пол у вас  рукопись,
мою, на хранение, или не знаете ли вы где - "
     Саймон смотрит на нас, то на одного то на другого, с недоумением --
     "Нет. К  сожалению.  Не видел.  Может быть  у  него в комнате. Кстати",
говорит  он исключительно дружелюбно, "не попадалась ли вам на глаза заметка
в нью-йоркском  Таймс,  про  Ирвина  Гардена  -- о вас там  прямо  ничего не
сказано, но в целом она посвящена - "
     "Да-да конечно я видел"
     "Ну что  ж, рад  был опять  с вами  встретиться", говорит  он  в  конце
концов, и смотрит, и  Саймон кивает  подбадривающе, и я говорю "И я тоже, до
встречи Алекс", и бегу вниз по лестнице, и там на улице Саймон кричит: -
     "Ну  почему  ты  не поднялся к нему, не пожал ему руку, не  похлопал по
плечу, не  стал ему  другом --  почему  вы поговорили  друг  с другом  через
прихожую и разбежались в разные стороны?"
     "Ну ведь нам не о чем было говорить?"
     "Но ведь говорить можно о чем угодно, о цветах, о деревьях - "
     Мы  быстро  идем  по улице споря обо всем  об  этом,  и в конце  концов
усаживаемся на каменной изгороди под парковыми деревьями, у тротуара, и мимо
проходит какой-то  господин с продуктовой сумкой в руке. "Давай расскажем об
этом всему миру,  начиная вот  с него! --  Эй  мистер! Послушайте! Понимаете
этот человек  буддист и может рассказать вам кучу всего про рай полный любви
и деревьев..." Человек бросает торопливый  взгляд на нас и убыстряет шаг  --
"Мы сидим тут под синим небом -- и никто не хочет слушать нас!"
     "Это ничего, Саймон, они все уже итак знают."
     "Тебе  надо было  зайти в контору Алекса Омса, и вы сели  бы  на стулья
напротив  друг друга  касаясь  коленями и смеялись  и  болтали бы  о  старых
временах, а ты -- ты просто испугался - "
     И я понимаю, что если мне доведется знать Саймона  еще пять лет, то нам
придется  вместе пройти через  все те же  давно  знакомые  мне  вещи,  через
которые я прошел уже будучи в его возрасте, но  также  я вижу что  мне лучше
пройти через них опять чем отталкивать это -- И что мы используем одни слова
чтобы объяснять другие -- Кроме того я не  хочу  обламывать Саймона  омрачая
его юношеский идеализм  -- Саймона поддерживает его  бескомпромиссная вера в
человеческое  братство но долго ли это  продлится пока другие вещи не затмят
ее...  а вдруг никогда  не затмят... И все  же  меня очень огорчает то что я
никак не могу попасть с ним в одну струю.
     "Фрукты! Вот  что  нам надо!" предлагает он при виде фруктовой лавки --
мы  покупаем  канталупы[101],  виноград  и  сплит[102] и  идем дальше  через
Бродвейский  Туннель  громко  крича  чтобы  услышать эхо, чавкая виноградом,
обливаемся  канталупьим соком  и выбрасываем их потом -- Мы выходим прямо на
Норт Бич и направляемся в магазин Багель чтобы попытаться найти там Коди.
     "Не сдавайся! Не сдавайся!" вопит  Саймон у меня  за спиной подталкивая
меня в спину пока спускаемся вниз по  узкому пешеходному переулочку --  я же
поедаю виноградины одну за одной, чтобы не дать им пропасть.

91

     И совсем скоро, выпив лишь кофейку, потому что  уже  совсем пора и даже
начинает быть поздновато, мы идем на званый обед к Розе Уайз Лэйзали  где мы
должны встретиться с Ирвином, Рафаэлем и Лазарусом --
     И все же мы опаздываем, заплутав в долгих поисках среди холмов,  я  все
время смеюсь шизовым комментариям Саймона, типа "Глянь-ка на  этого пса -- у
него шрам  от  укуса на хвосте --  в какой-нибудь драке скрежещущие свирепые
зубы  вцепились в него"  -- "хороший  урок  --  теперь он  знает что драться
нехорошо." А когда нам нужно было узнать  дорогу у пары в спортивной Эм-Джи,
он спрашивает, "Как нам добраться до тяб-мяб как это будет Тебстертон?"
     "А Хепперстон! Да. Вам надо проехать прямо и четыре квартала направо".
     Представить  себе  не могу  что это могло  бы значить, прямо  и  четыре
квартала направо. Я  ведь вроде Рэйни, который  бродил с картой нарисованной
ему боссом  из его  пекарни, "иди  на  такую-то и  такую-то улицу", и  Рэйни
одетый в форменную одежку своей фирмы отправлялся куда глаза глядят, даже не
пытаясь понять куда его направили, так безнадежно -- (о Рэйни можно написать
целую  книгу, мистер Каритас[103], как зовет его Дэвид Д`Анжели, которого мы
встретим вечером  на  отвязной  вечеринке в  богатом доме  после поэтических
чтений - )
     Вот наконец-то  и дом, мы заходим, двери открывает  сама хозяйка, какое
же  у  нее  милое  лицо,  я  люблю  такие  серьезные  женские  глаза  влажно
поблескивающие и полные постельной  неги даже в среднем возрасте, они выдают
любящую душу  --  Мы  заходим внутрь, Саймон  начинает  копировать меня,  не
понять то ли насмешливо то ли с восхищением -- Проповедник  Коди оттесняется
на  второй план -- Какая милая женщина, в элегантных очках, кажется где-то у
нее в  прическе виднеется тонкая ленточка,  и  вроде бы в серьгах,  точно не
помню  --  Очень  элегантная  леди  живущая  в великолепном  старом  доме  в
сан-францискском фешенебельном квартале,  на  холмах  покрытых  густо-вязкой
листвой, среди живых изгородей из красных цветов и гранитных стен уводящих к
паркам заброшенных особняков Барбари Кост, которые теперь переделали в клубы
с развалинами  и трескающейся штукатуркой, где  богатые пьянчуги из  ведущих
фирм  Монтгомери  Стрит греют свои зады  у  потрескивающего в больших очагах
огня и  выпивка подвозится к ним на колесных столиках, на расстеленные ковры
--  Туман  пробирается в дом,  миссис Роза  наверное  иногда  поеживается от
холода в  тишине своего дома  -- Ах, и что же она поделывает ночами, в своем
"блистательном  исподнем",   как   сказал  бы   У.С.  Филдс,   должно   быть
приподнимается на кровати  услышав странный звук снизу, а потом откидывается
назад понимая  что  сегодня ночью судьба опять  уготовила  ей  поражение  --
"Внемли пенью колоколов церковных" слышится мне[104] -- Какая милая, и такая
грустная  потому  наверное что  утром,  услышав  пение  канарейки  на  своей
сверкающей  желтой  кухне,  она  знает  что  канарейка  тоже  умрет  --  Она
напоминает мне  мою тетушку Клементину  но все же совсем на нее не похожа --
"Кого же она  мне напоминает?" все  спрашиваю я себя -- она  напоминает  мне
одну мою старую возлюбленную которая была у меня когда-то давно и  не  здесь
-- Нам  уже  доводилось  проводить вместе приятные вечерочки, сопровождая их
(ее с  приятельницей-поэтессой Бернис  Уайлен)  из Местечка,  однажды  одной
особенно  безумной ночью когда какой-то  пьяный дурень  плюхнулся спиной  на
пианино, сверху, выдувая из  своей  трубы  громкие и  четкие  нью-орлеанские
риффы  -- должен  заметить очень даже  неплохо,  приятно услышать такую  вот
музыкальную загогулину откуда-нибудь на улице -- И потом мы (Саймон, Ирвин и
я) потащили дам  в безумный джазовый клубешник с красно-белыми скатертями на
столах, и  с пивом, чудесно, там сейшенили совершенно отвязные чуваки (и ели
со мной пейотль потом) и один новый тип из Лас-Вегаса одетый чуть небрежно и
изысканно,   отличные   навороченные  сандалии  на  ногах,   такие  носят  в
Лас-Вегасе,  специально для казино, он  садится  за  установку и  замачивает
сумасшедший ритм, его палочки летают по тарелкам и басы ухают и обрушиваются
звукопадами, и  тут барабанщик  приходит  в такое  исступление что  начинает
откидываться  назад,  и  чуть  не  падая мотает головой  в такт  ритму почти
задевая грудь сидящего сзади контрабасиста --  Роза Уайз Лэйзали узнала этот
мир  вместе со  мной, и  еще были  изысканные  беседы в  ее машине  (цок-цок
Вашингтон Сквер Джеймс) и в конце  концов я сделал одну вещь которую Роза, в
свои  56, может быть уже никогда не забудет: - после  вечеринки, у нее дома,
ночью, я проводил  ее лучшую подругу к автобусу в 2 1/2 кварталах
оттуда (недалеко от  дома рафаэлевой Сони), в конце концов старая леди взяла
такси "Правда Джек", когда я вернулся, "как мило с вашей  стороны быть таким
предупредительным к миссис Джеймс.  Она одна из самых замечательнейших людей
которые вам когда-либо встречались!"
     И теперь в  дверях  она приветствует  нас:  "Я так  рада что вы  смогли
придти!"
     "Извините за опоздание -- мы сели не в тот автобус - "
     "Я  так рада, что вы смогли придти", повторяет  она закрывая  двери,  и
поэтому  я  понимаю что  наш  приход означает  для  нее какую-то  совершенно
невозможную ситуацию, и, как это не иронично, --  "Так  рада что вы пришли",
повторяет  она опять для убедительности, и я понимаю что это простая  логика
маленькой  девочки, повторяй  милые  красивости  и  тогда  никто  не посмеет
покоробить   твою  изысканность  --  И  на  самом  деле   она  действительно
поддерживает  безобидную  атмосферу  на  вечеринке которой иначе  было бы не
избежать враждебных  вибраций.  Я  вижу как  смеется очарованный  ею Джеффри
Дональд, и поэтому знаю что все в порядке, я захожу,  сажусь, и все отлично.
Саймон садится на свое место, на губах его "оо" искреннего уважения. Лазарус
тоже здесь, улыбающийся почти как Мона Лиза, руки лежат  по обе  стороны  от
тарелки в знак тщательного соблюдения приличий, большая салфетка на коленях.
Рафаэль развалился на стуле, периодически подцепляя  кусочек ветчины вилкой,
его изящные  руки лениво свисают, он как  всегда громок, но иногда впадает в
полное молчание. Бородатый Ирвин серьезен но  смеется про себя  (от  счастья
очарованности)  что  выдают поблескиванием его глаза.  Они бегают от  одного
лица  к  другому,  большие  серьезные коричневые глаза, и  если ты начинаешь
смотреть прямо в них он  начинает в ответ также неотрывно смотреть  на тебя,
однажды мы с ним стали играть в гляделки и  смотрели друг на  друга минут 20
или 10 может, не помню, его глаза становились все безумней вылезая из орбит,
а мои все больше и больше уставали -- Глазастый Пророк --
     Дональд  очень  утончен в  своем сером  костюме,  смеется, рядом  с ним
девушка  в  дорогом  платье  и  говорит  она  о  Венеции  и   ее  туристских
достопримечательностях. Рядом со  мной  симпатичная молодая девушка  которая
только-только  приехала учиться  в  Сан-Франциско  и  поселилась в  одной из
свободных комнат дома Розы, ага, и я тут же начинаю думать: "Может быть Роза
пригласила меня  для того  чтобы я с ней познакомился? Или она знала что все
поэты и Лазарусы неизбежно придут вместе со мной?" Девушка встает и начинает
подавать  на стол,  она помогает Розе, и мне  это нравится,  но она надевает
фартук, вроде фартука служанки, и  это  на какое-то  время  смущает  меня  в
глупой моей неотесанности.
     Ах как же изящен  и  чудесен Дональд, Дудочник Ликующий, сидящий  около
Розы и говорящий соответствующие случаю фразы, они настолько превосходны что
я  не могу припомнить ни одной из них, но что-то вроде "Не краснее помидора,
смею я полагать", а когда все  начинают смеяться он тоже внезапно весь прямо
обрушивается  в  смехе, как  например  когда я  делаю свои опрометчивые faux
pas[105] принимаемые всеми за шутку, типа "Я всегда езжу на товарняках."
     "Да кому это надо,  ездить  на товарняках!"  --  Грегори[106] -- "Я  не
врубаюсь зачем тебе  нужно все это дерьмо когда ты катаешься на товарняках и
докуриваешь бычки напополам с бомжами -- Зачем ты  все это делаешь, Дулуоз!"
-- "Правда, без шуток!"
     "Но  это же  первоклассный  товарняк!"  и все  хохочут, и я  смотрю  на
давящегося от смеха Ирвина и говорю ему: "Так оно и есть, Полуночный Призрак
действительно  первоклассный  товарняк, идет без единой остановки до  самого
конца", Ирвин это и  так уже знает  из  наших с  Коди  рассказов  о железной
дороге --  но смех  этот  такой искренний, что  я утешаюсь  сказанным  в Дао
воспоминаний моих, "Мудрец заставляющий людей смеяться над собой драгоценней
источника воды в пустыне". Так что я припадаю к своему источнику, мерцающему
небосводу  винного  бокала,  и  заполняю  его  вином  (красным  бургундским)
кувшинчик  за  кувшинчиком.  Наверное  нехорошо   так  горестно   и  вопиюще
напиваться  -- но все вокруг начинают мне  подражать --  и на самом-то  деле
сначала я всегда заполняю хозяйкин бокал - Как принято в Риме[107], говорю я
в таких случаях --
     Разговор  идет в основном на  тему  как мы будем делать революцию. И  я
вношу свой маленький вклад сказав Розе: "Я читал о вас в нью-йоркской Таймс,
там было написано что  вы муза-вдохновитель  сан-францискского  поэтического
движения -- Так ведь оно и есть, правда?"  и она подмигивает мне. Меня так и
подмывает  добавить  "Противная девчонка", но  мне  неохота  выпендриваться,
сейчас  один из тех прекрасных расслабленных вечеров  когда меня радует все,
хорошая еда, хорошее вино и хорошая беседа, что еще надо нищему попрошайке.
     Поэтому  тему  подхватывают  Рафаэль с Ирвином:  "Мы выйдем наружу!  Мы
скинем наши одежды и будем читать стихи!"
     Они орут  все это сидя здесь, у Розы, за вполне благопристойным столом,
но  кажется  все  проходит  естественно,  я  смотрю  на  Розу  и  она  опять
подмигивает  мне, Ах  она знает  меня -- Когда  (слава Богу)  Роза отходит к
телефону,  а  остальные одевают свои  пальто в  прихожей, за столом остаемся
только  мы, и Рафаэль кричит "Мы должны вот что, мы должны открыть им глаза,
мы должны бом-бар-дировать их! Бомбами! Мы должны сделать это, Ирвин, извини
-- это правда -- все это слишком правда" и вот он встает снимая штаны  прямо
у этой кружевной скатерти. Он стаскивает их уже до коленей но это всего лишь
шутка,  и  он  быстренько застегивается  обратно  когда  возвращается  Роза:
"Мальчики, нам нужно спешить! Чтения скоро уже начнутся!"
     "Мы поедем в нескольких машинах!" говорит она.
     И  я,  смеявшийся до  того без  удержу,  спешу прикончить свою ветчину,
вино, и поговорить с девушкой молча вытирающей тарелки --
     "Мы там тоже разденемся и журнал Тайм снимет нас! Это настоящая победа!
Понимаешь!"
     "Я  буду мастурбировать  прямо  перед ними!" кричит  Саймон, колотя  по
столу, с большими серьезными как у Ленина глазами.
     Лазарус  жадно  наклонился вперед  со своего  стула,  он  хочет все это
слышать, но одновременно то барабанит по своему стулу то раскачивается, Роза
стоит  и  разглядывает  нас утихомиривая "тс-тс"  но тут  же  подмигивает  и
прощает все -- вот такая вот она -- Все эти безумные поэты едят и вопят в ее
доме, слава  Богу  они не  привели с собой Ронни  Воришку, он  бы вынес  все
столовое серебро -- и он тоже поэт --
     "Давайте начнем революцию против меня!" кричу я.
     "Мы  начнем революцию против Фомы Неверующего! Мы создадим райские сады
в   странах  нашей  империи!  Мы  переполошим  весь  средний  класс  Америки
обнаженными младенцами прорастающими сквозь земной шар!"
     "Мы будем размахивать своими штанами с носилок!" вопит Ирвин.
     "Мы закидаем младенцами весь Китай![108]" кричу я.
     "Это неплохо", говорит Ирвин.
     "Мы  будем гавкать  на  бешеных  собак!" торжествующе  кричит  Рафаэль.
Ба-бах по столу. "Это будет - "
     "Мы будем подбрасывать младенцев  в воздух пиная  их  ногами",  говорит
Саймон глядя прямо на меня.
     "Младенцы, да  какие  к  черту  младенцы,  мы будем подобны  смерти, мы
встанем на колени и напьемся из беззвучных потоков" (Рафаэль).
     "Ух ты".
     "Это еще что значит?"
     Рафаэль пожимает плечами. Он открывает  рот:  - "Мы забьем молотки им в
глотки! Огненные молотки! Это будут молотки  из чистого пламени! И они будут
колотить и  колотить их по  мозгам!" И  он  так сказал  это  мозгам  что  мы
потонули в  этом звуке,  такое чудное  гудящее "ммм"...  тягучее, убежденное
"ммм"... "мозгам-ммм.."
     "А когда я стану  капитаном космического корабля?" спрашивает  Лазарус,
вот что ему нужно из всей этой нашей революции.
     "Лазарус! Вместо мотора  мы дадим тебе воображаемых  золотых черепашьих
голубей!  Мы  сожжем  чучело святого Франциска! Мы  убьем всех  младенцев  в
собственных  мозгах!  Мы  будем  лить  вино  в  глотки дохлым  лошадям!!! Мы
притащим парашюты на поэтические чтения!"
     (Ирвин держится за голову).
     Это просто попытки передать то что они на самом деле говорят --
     Нас распирает от  восторга,  и  вот Ирвин выкрикивает: "Мы заставим  их
показывать дырки наших задниц на экранах Голливуда!"
     Или вот я добавляю: "И станем популярнее всяких нехороших бандитов!"
     Или Саймон: "И покажем им золотые мозги наших членов!"
     Так вот они говорят  -- Коди сказал как-то: "Когда мы придем на Небеса,
нас поведут за руку те кому мы помогли".

92

     Протекай сквозь все как протекла полыхнувшая молния, и пусть ничто тебя
не тревожит --
     Мы забиваемся в две машины, Дональд спереди за рулем той в которой я, и
отправляемся на поэтические чтения которыми я лично не собираюсь насладиться
или вернее сказать не  собираюсь терпеть, я уже придумал  (вино  и все такие
дела) как улизну в  бар и встречу всех позже -- "Кто этот  Меррилл Рэндэлл?"
спрашиваю  я  --  про  поэта  который  собирается  сегодня  зачитывать  свои
творения.
     "Такой  тонкий  и  изящный,  в  очках  в  роговой  оправе  и  всегда  в
каком-нибудь красивом  галстуке, ты  его  видел в  Нью-Йорке,  в Ремо, но не
помнишь", говорит Ирвин. "Из Хартцджоновской тусовки - "
     Тонкие чайные чашечки -- может и интересно было бы послушать как у него
катит спонтанное стихосложение, но я  не смогу усидеть  слушая эту продукцию
его   печатной  машинки,  наверняка   это   очередная   попытка   подражания
какому-нибудь из лучших поэтов  современности,  ну  в крайнем  случае  будет
что-то приближающееся к этому уровню -- нет, лучше  я буду выслушивать новые
рафаэлевы словесные бомбы, а  больше всего на самом-то деле мне хотелось  бы
услышать поэму написанную Лазарусом --
     Роза медленно и  внимательно пробирается сквозь сан-францискские потоки
транспорта,  и я не  могу удержаться от мысли "Если бы  за рулем был старина
Коди то  мы успели  бы уже за это время смотаться туда и обратно" -- Забавно
что  сам Коди никогда не ходит  на поэтические  чтения  или  другие подобные
формальности, только однажды он пришел как-то, в честь первого чтения стихов
Ирвина,  и  когда  тот  проревел  свое  последнее  стихотворение  и  в  зале
воцарилась полная тишина, то именно  Коди, одетый в  свой воскресный костюм,
подошел и пожал руку поэту  (своему братишке  Ирвину,  с  которым он мотался
автостопом через все Техасы и Апокалипсисы 1947 года)  -- я всегда вспоминаю
это как  символичный  и прекрасный скромный акт дружбы  и хорошего вкуса  --
Стиснутые в машине коленями и висящие вниз головой мы заинтересованно вертим
головами, пока Роза пытается  припарковать  свою машину в узкий пустой проем
-- "Окей, окей, еще чуток, подверните колесо". И она кивает "ну да конечно -
" и  мне хочется сказать  "Ах  Рози ну  почему ж ты не  осталась  дома  есть
шоколадные конфеты и читать  Босуэлла,  вся  эта светская  жизнь не принесет
тебе  ничего хорошего, только новые морщины  беспокойства на твоем лице -- а
светская улыбка это просто обнаженная полоска зубов."
     Но   зал   чтений   уже   забит   прибывшими   заранее,   уже   тут   и
девушка-билетерша, и  программки,  и мы  садимся в кружок разговаривая,  и в
конце  мы  с  Ирвином  сваливаем  купить  четверть  галлона   сотерна  чтобы
подразвязались языки -- А вообще  тут  вполне  мило,  Дональд уже здесь,  он
один,  девушка  уехала  куда-то,  и он оживленно болтает  отпуская маленькие
забавные шуточки  --  Лазарус  стоит  где-то  позади,  и я  пристраиваюсь  с
бутылочкой  --  Роза  привезла нас сюда и  теперь  ее работа закончена,  она
заходит и садится в зале, она была Матерью везущей на Небеса Повозку, полную
ее маленьких детей которые не верят что в доме приключился пожар --
     Больше  всего лично  меня  интересует то  что  после  должна состояться
вечеринка в  большом доме,  и  с большой чашей пунша, но вот внутрь  заходит
Дэвид Д`Анжели, скользящей  арабской  походкой, улыбаясь,  с  очаровательной
француженкой  по  имени  Иветта  под  руку, и О  он похож  на  какого-нибудь
изящного  прустовского героя,  Священник,  если Коди  Проповедник  то  Дэвид
Священник, но у  него всегда найдется  какая-нибудь  красотка  в запасе, и я
уверен что Дэвида от принятия Пострига в каком-нибудь Католическом монастыре
останавливает только то что он  может захотеть жениться  опять  (он уже  был
женат однажды), и растить детей -- из всех нас Дэвид самый красивый мужчина,
у  него  идеальные черты  лица,  как  у  Тирона  Пауэра,  но более тонкие  и
таинственные,  и он говорит с таким странным акцентом, что  я и не знаю даже
где  он  мог его  подцепить --  Наверное  так  выглядел  бы  араб  выпускник
Оксфорда,  в Дэвиде  есть  что-то несомненно арабское,  или  арамейское (или
карфагенское,  как  у  Святого  Августина)  хотя  на  самом-то деле  он  сын
покойного зажиточного итальянского торговца,  и  мать его живет в прекрасной
квартире  с  роскошной  мебелью красного  дерева, и  серебром,  и  кладовкой
забитой итальянской ветчиной, сыром и вином -- все домашнее -- Дэвид  он как
святой, он и выглядит как святой, он один из тех изумительных людей  которые
в юности пытались перепробовать все виды порока ("Попробуй-ка эти таблетки",
сказал он Коди при первой встрече, "это просто окончательный оттяг", так что
Коди так и  не осмелился  их пробовать) --  И вот сегодня  Дэвид возлежит на
кровати  покрытой  белым  мохнатым  покрывалом,  с  черной  кошечкой,  читая
Египетскую Книгу Мертвых и передавая косяки по  кругу, и разговаривает очень
странно "Но  как это чуу-ууудненько, ну праа-ааавда же" примерно говорит он,
но  когда "Ангел  выбил  у  него почву из под ног" и  ему  открылось видение
писаний  Отцов  Церкви,  всех  одновременно,  ему было приказано вернуться к
католической  вере  своих  отцов, так  что  теперь  из  изысканного  и  чуть
декадентствующего  поэта-хипстера  он  превратился в  изумительного  Святого
Августина отдавшего все пороки юности своей Видению Креста -- Через месяц он
уходит в траппистский монастырь  на послушание  --  Дома перед причастием он
врубает  пластинки Габриэлли  на  полную  громкость  -- Он доброжелательный,
аккуратный,  остроумный, любит все  подробно разъяснять, и его не  устаивают
простые ответы -- "Весь этот  твой буддизм это просто отголоски манихейства,
Дже-еек, посмотри этому факту в лицо -- в конце концоув ты же был окрещен  и
говорить тут нэ о чем, понимаешь", и он поднимает изящно свою тонкую белую и
нежную руку  священника  --  И  все же скользящей походкой  своей  он пришел
сегодня  на эти поэтические чтения, весь такой изысканный, прошел  даже слух
что он  решил повременить  с  обращением и  теперь  вежливо замалчивает  все
вопросы на эту тему, и поэтому для него вполне естественно придти под руку с
этакой великолепной Иветтой,  и так идеально и  со  вкусом  одетым в простой
костюм с простым галстуком, и с этим свежевыстриженным ежиком  придающим его
миловидному лицу зрелый, возмужалый  вид, так что за один год его лицо стало
из юношески красивого красивым мужской красотой, и посерьезнело вдобавок --
     "О да ты на вид как-то возмужал, братец!" первое, что я говорю ему.
     "Что ты имеешь в виду, возмужал!" кричит он, топая ногой и смеясь -- Ах
как  же  он  двигается  этими своими  арабскими  скользящими  движениями,  и
здороваясь он будто бы преподносит вам свою мягкую белую искреннюю и кроткую
руку --  но стоит  ему начать  говорить  я не  могу удержаться от хохота, он
действительно очень  смешной,  его  улыбка  держится на  лице  дольше  любых
разумных  границ, и ты  начинаешь  понимать что сама по себе эта  улыбка это
такая  тонкая  шутка  (большая шутка),  и  он  считает  что ты  ее поймешь и
продолжает излучать из маски своего лица  белое безумие до тех пор пока тебе
не  останется только  услышать  слова  его внутреннего  языка которые он  не
произносит вслух (и они без сомнения тоже смешные), и  из-за всего этого мне
не удержаться никак -- "Над чем это ты  смеешься,  Джеее-ек!" взывает он. Он
растягивает  гласные  так  что  его  речь  приобретает  какой-то  совершенно
отдельный акцент состоящий  из (естественно) американо-итальянского, второго
поколения,  произношения,  но   с   сильным  британским  налетом  на  основе
средиземноморской  элегантности  которые  вместе  создают такую прекрасную и
странную разновидность английского языка которую я  нигде еще не встречал --
Дэвид Благотворящий, Дэвид Любезный, носивший (по моему настоянию) мое пончо
с капюшоном в нашем домике, и он вышел в нем ночью чтобы  помедитировать под
деревьями, быть  может он молился стоя  на  коленях, и  когда  он вернулся в
домик где я сидел и читал  "манихейские" сутры,  он снял свой капюшон только
тогда когда я посмотрел как  он ему  идет, и выглядел он как настоящий монах
--  Дэвид, с которым как-то  воскресным  утром мы вместе пошли в  церковь, и
после причастия он прошел по  проходу  между рядами  с облаткой  тающей  под
языком, глаза набожно и немного насмешливо, но по крайней мере вовлеченно уж
точно, опущены долу,  руки  сложены  так чтобы все женщины могли это видеть,
образцово-показательный  священник --  Все  постоянно  говорят  ему:  "Дэвид
напиши  исповедь  своей жизни как сделал Св. Августин!" и это его забавляет:
"Ну  не знаа-ааю!"  смеется  он --  Но  это  потому что всем известно что он
отвязный джазовый чувак который побывал черт знает где и теперь направляется
на небеса, в этом нет земной корысти, и все  действительно чувствуют что ему
известно что-то что  было  позабыто  или  замолчено  в опыте Св.  Августина,
Франциска Лойолы  и других  --  Сейчас он  пожимает  мне руку,  представляет
синеглазой  изумительной красотке Иветте,  и  присаживается  со  мной  чтобы
пропустить стаканчик сотерна --
     "И чем ты сейчас занимаешься?" смеется он.
     "Ты придешь потом на вечеринку? -- хорошо -- я сваливаю и иду в бар - "
     "Ну так не напейся  там!" смеется  он,  он всегда смеется, когда они  с
Ирвином  собираются  вдвоем,  взрывы хохота  следуют  один  за  другим,  они
обмениваются  эзотерическими мистериями под общей византийской крышей  своих
пустых  голов --  одна частичка  мозаики  за  другой, атомы пусты  -- "Столы
пусты, и все ушли", напеваю я, на мотив синатровской "Ты  учишься петь блюз"
-
     "О  опять  эта чепуха насчет  пустоты", смеется Дэвид. "Правда, Джек, я
ожидал  от тебя лучшего  применения  твоего  опыта  чем все  эти буддистские
негативности - "
     "О я  больше не  буддист  -- я  больше ничто!" кричу  я, и он смеется и
похлопывает  меня  по плечу.  Он мне  говорил уже  раньше: "Ты  был  крещен,
таинство воды коснулось  тебя, благодари же Господа за это - " ...  "иначе я
не знаю что с тобой  могло бы случиться" -- У Дэвида есть теория,  или вера,
что "Христос рванулся к нам с Небес чтобы принести избавление" и что простые
правила  принесенные  нам Св. Павлом  прекрасны  как  золото,  поскольку они
зародились  в  Эпоху Христа, Сына посланного  Отцом чтобы открыть нам глаза,
высочайшим жертвоприношением Его жизни -- Но когда я говорю ему что Будде не
потребовалась кровавая  смерть, он просто сидел объятый тихим восторгом  под
Деревом Бесконечности, "Но Джее-еек, в этом нет ничего выходящего из порядка
вещей"  - Все происходящее кроме явления Христа не выходит из порядка вещей,
согласно  заповедям Высшего Порядка -- Часто  я даже побаивался  повстречать
Дэвида,  так  он  затрахал  мне мозги  своими  восторженными,  страстными  и
блестящими излияниями  Вселенской Правоверности  --  Он бывал  в  Мексике  и
бродил  среди  соборов, дружил с монахами в монастырях -- А  еще Дэвид поэт,
странный  изысканный поэт, некоторые из его стихов написанных  до  обращения
(задолго  до) были причудливыми  пейотлевыми  видениями и  тому  подобное --
ничего круче этого я  не встречал -- Но мне никак не удавалось свести вместе
Дэвида и Коди чтобы они поговорили о Христе --
     Чтения уже в самом  разгаре, поэт Меррил  Рэндэлл раскладывает на столе
свои  рукописи, так что когда мы приканчиваем четвертушку в туалете  я шепчу
на ухо Ирвину что иду в бар, и Саймон шепчет "И я с тобой!", так что в конце
концов Ирвин тоже хочет  идти но  ему нужно оставаться  и проявлять вежливый
поэтический  интерес -- А Рафаэль  уже удобно  уселся,  он  готов слушать  и
говорит: -
     "Да  знаю  я  что  это  голяк,  хочется  просто  послушать  чего-нибудь
новенького", старина  Рафаэль,  так  что мы с Саймоном спешим к выходу, ведь
Рэндэлл уже начал свои первые строчки:
     "Двенадцатиперстная пучина вынесшая меня на самый край
     Пожирает мою плоть"
     и тому  подобное, я  слышу несколько  строчек и больше слушать  мне  не
хочется потому  что в  этом  мне  видится лишь ремесленное усердие тщательно
выстроенных мыслей,  а вовсе не свободные и необузданные мысли как они есть,
врубаешься - Хотя сам я в те дни не осмелился бы встать  там и прочесть даже
Алмазную Сутру.
     Мы с Саймоном чудесным образом находим бар где за стойкой сидят как раз
две  девушки  и ждут  пока  их  кто-нибудь  подцепит,  и  в центре помещения
какой-то парень  поет  и  играет джаз на  пианино, и человек тридцать народу
болтаются  попивая  пивко  --  Мы тотчас  подсаживаемся  к  девушкам,  после
недолгого вступления, но я сразу же понимаю что ни я ни Саймон не вызывают у
них  особой симпатии, и кроме того мне хочется слушать джаз а не их нытье, в
нем  есть  что-то свежее, и я подхожу  и  становлюсь около пианино  -- Этого
парня  я  видел раньше  по  телевизору  (в Фриско),  он  потрясающе наивно и
восторженно играл на гитаре, пел и вопил  пританцовывая, но сейчас он потише
и пытается подзаработать себе на жизнь на пианино в баре -- По телевизору он
напомнил мне Коди, юного Коди-музыканта со  своей гитарой времен Полуночного
Призрака  (чук чугалук  чукчук  чугалук), я услышал старую  поэзию Дороги  и
увидел веру  и любовь на  его лице  - Теперь он  выглядит  так будто город в
конце концов его  доконал и отстраненно  перебирает  несколько  мелодий -- В
конце  концов я начинаю тихонько подпевать и он начинает наигрывать "Тревоги
позади"  и просит спеть, я пою, негромко и расслабленно, немножечко подражая
Джун Кристи, я думаю будущее за этой манерой мужского джазового пения, такое
слегка неразборчивое, свободное расслабленное пение -- горестное Одиночество
Голливудских Бульваров -- А в это время несдающийся Саймон продолжает клеить
девушек -- "Поехали все ко мне..."
     Так мы оттягиваемся, и время  летит, и  вдруг заходит Ирвин, как всегда
пронзительно глядя своими большими глазами, как призрак, каким-то образом он
вычислил что мы будем именно в этом кабаке (в нескольких кварталах), от него
не скроешься,  "Ах вот  вы где,  а у нас чтения  закончились, мы все едем на
большую вечеринку, чем вы тут занимаетесь?" и  позади него стоит ни кто иной
как Лазарус --
     На  вечеринке Лазарус изумляет  меня -- Она проходит где-то в  обычного
вида  особнячке, где есть обшитая  деревом  библиотека  с  пианино и легкими
стульями,  большая комната  с подсвечниками и ароматическими маслами,  камин
облицованный кремовым мрамором, подставка для дров чистейшей меди, громадная
пуншевая  чаша и  бумажные  стаканчики на  столе -- И во всей этой крикливой
суматохе всех коктейлевых вечеринок  Лазарус,  полностью погруженный в себя,
разглядывает  в библиотеке масляный  портрет  четырнадцатилетней  девочки  и
спрашивает изящных гомиков пасущихся около него, "Кто это, где она? Могу я с
ней встретиться?"
     А Рафаэль сутулится на диванчике и выкрикивает свои стихи, "Будда-рыба"
и т.п. которые достает из кармана  пальто  -- я мечусь от Иветты  к Дэвиду к
другой   девушке   и  опять  к  Иветте,  потом  опять  появляется  Пенни,  в
сопровождении художника  Левескье, и вечеринка  становится еще  шумней  -- я
даже немного поболтал с  поэтом Рэндэллом, на всякие  нью-йоркские темы -- в
конце концов я опоражниваю пуншевую  чашу в свой стакан, грандиозная  задача
-- Лазарус  поражает меня  также  тем  как  классно он умудряется  протекать
сквозь эту ночь, стоит обернуться и тут  же  видишь его, с  выпивкой в руке,
улыбающегося, но он не пьян и не говорит ни слова --
     Разговоры на таких вечеринках сливаются в  чудовищный гвалт растущий  к
потолку,  будто  слова сталкиваются  и грохочут там, и если закрыть  глаза и
вслушаться  то  услышишь "уоррх уоорх хлоп", и  каждый пытается переговорить
общий фон,  рискуя  что слова скоро  станут  совсем  неразличимыми,  в конце
концов  становится даже еще громче, выпивки становится все  больше и больше,
закуска уничтожена, пунш растекается по жадным болтливым языкам, и  в  конце
концов  все  перерастает в один сплошной праздник крика, и как всегда бывает
хозяин  начинает  беспокоиться  о соседях  и последний  час проводится  им в
вежливых  попытках загасить  вечеринку --  И  как всегда остается  несколько
громких  припозднившихся  гостей, т.е.  нас --  последние гости обычно мягко
выставляются вон -- в моем случае, я иду к пуншевой чаше чтобы опрокинуть ее
в свой стакан, но лучший  друг  хозяина мягко  вынимает чашу  из  моей руки,
говоря "Она уже пустая -- к тому же вечеринка  закончилась" -- и в последней
ужасной картине  представления  вы  видите  богемного художника  набивающего
карманы  бесплатными  сигаретами которые были  щедро  выставлены  в открытых
коробках тикового дерева -- Это делает Левескье, с порочным взглядом искоса,
художник без гроша в  кармане, безумец, его голова острижена почти наголо, и
покрыта  ссадинами  и ушибами  там где он приложился ею падая пьяным прошлой
ночью -- И все же лучший художник в Сан-Франциско --
     Хозяева  кивают  нам и  для верности ведут  по дорожке  в  саду -- и мы
вываливаемся галдя, пьяная поющая толпа состоящая из: Рафаэля, меня, Ирвина,
Саймона,  Лазаруса,   Дэвида  Д`Анжели,  художника  Левескье.   Ночь  только
начинается.

93

     Мы  сидим на бордюре тротуара  и Рафаэль усаживается  на дороге лицом к
нам и начинает болтать и махать руками в  воздухе --  Некоторые  из нас тоже
садятся скрестив ноги -- То что он говорит длинно и полно пьяного торжества,
мы все  пьяны, но в его словах чисто рафаэлевский  трепещуще-чистый восторг,
но тут  появляются  копы,  подгоняют  патрульную машину.  Я  встаю и  говорю
"Пойдемте, мы слишком  шумим" и все идут вслед за  мной, но копы подходят  к
нам и хотят знать кто мы такие.
     "Мы только что вышли с большой вечеринки неподалеку"
     "Вы тут подняли слишком много  шума  -- К нам уже  было три  звонка  от
соседей".
     "Мы  уходим", говорю  я  и начинаю уходить,  и кроме  того копы  теперь
разглядели большого  бородатого  Авраама Ирвина и обходительного  приличного
Дэвида и безумного величавого художника, а  потом они еще видят и Лазаруса с
Саймоном и решают что в участке будет  слишком много народа,  и уж точно так
оно  и  было  бы  -- я  хотел  бы научить  моих бхикку избегать властей, так
написано в  Дао-Де-Дзин, другого пути  нет -- Есть лишь  прямой путь,  прямо
сквозь --
     Теперь  мы  хозяева  этого  мира,  мы  покупаем  вино на  Маркет-стрит,
запрыгиваем в-восьмером  в автобус и пьем на  задних сиденьях, выходим, идем
улицами прямо  посередине  и громко  горланим длинные  бесконечные беседы --
Забираемся в  гору  по длинной дорожке и  залезаем  на  вершину  на поросшую
травой площадку обозрения над огнями Фриско -- Садимся  на траву и пьем вино
--  Разговаривая  --  Затем вверх,  домой,  дом  с двориком,  большой  hi-fi
электромагнитный  о-го-го здоровенный проигрыватель и  они ставят  на полную
громкость  органные мессы -- художник Левескье  падает  и  ему  кажется  что
Саймон  ударил  его, он  идет к нам плача об  этом,  я  тоже начинаю плакать
потому  что  Саймон  мог   кого-то  ударить,  все  заполняется  этой  пьяной
сентиментальностью, в  конце концов  Дэвид  уходит -- Но ведь Лазарус "видел
это", видел как Левескье упал  и ушибся, и на следующее утро оказывается что
никто никого не бил  -- Немного дурацкий  вечерок но  наполненный ликованием
хотя конечно же это ликование пьяное.
     Утром  Левескье выходит с блокнотом в руках и я говорю ему, "Никто тебя
не бил!"
     "Что ж  рад слышать это" мычит он -- однажды я сказал ему "Наверное  ты
мой  брат  который  умер  в  1926  году,  он  был  прекрасным  художником  и
рисовальщиком в девять лет, а ты когда родился?" но теперь я понимаю что это
совсем  другой  человек -- и  если это так то Карма  промахнулась.  Левескье
очень серьезный,  у него большие голубые глаза, он всегда рад помочь и очень
скромный, но он может  внезапно  у  тебя  на  глазах  начать  безумствовать,
пуститься  на  улице в  сумасшедший  пляс,  пугающий меня. И  еще  иногда он
смеется "Мммм хи хи ха ха" и маячит у тебя за спиной...
     Я листаю его блокнот, сижу на крылечке глядя на  город, такой вот тихий
денек, мы сидим и  набрасываем  всякие  рисунки  (я  делаю зарисовку спящего
Рафаэля,  Левескье говорит  "О,  вылитый Рафаэль!") -- Потом  мы с Лазарусом
рисуем смешные  привиденческие картинки. Хотелось бы мне  опять  их увидеть,
особенно причудливые  очертания  лазарусовских духов которые  он рисует сияя
растерянной  улыбкой... Затем, Боже мой, затем мы покупаем  свиные отбивные,
скупаем  пол-лавки,  и мы  с Рафаэлем разговариваем про  Джеймса  Дина перед
киноафишей.  "Что за  некрофилия!" восклицает он имея  ввиду то  как девушки
восторгаются умершим актером, но не  тем кем он был на самом  деле, на самом
же деле --  Мы  жарим  отбивные  на  кухне  и  уже темнеет. Мы прогуливаемся
недалеко, на ту  же странную  поросшую травой каменистую площадку на вершине
горы, и когда  мы  возвращаемся назад  Рафаэль вышагивает в лунной ночи  как
укурившийся опиумом китаец, натянув рукава на руки и повесив голову, так вот
он и топает,  темный и причудливый, сутулящийся и печальноокий, он поднимает
глаза  и  оглядывает  окрестности,  он  выглядит  затерявшимся как маленький
Ричард Бартельмесс  со  старых  лондонских картин  изображающих  курильщиков
опиума под светом  уличных фонарей, он переходит  из  света фонаря во тьму и
опять в  свет  -- засунув  руки в  рукава  угрюмый и  сицилийский,  Левескье
говорит мне "О я хотел бы написать картину с ним бредущим вот так вот."
     "Сделай  вначале  карандашный  набросок",  говоря я,  потому  что  весь
прошедший день я делал неудачные попытки рисовать его чернилами --
     Мы входим в  дом и я иду спать, залезая в  свой спальник, окна  открыты
настежь к прохладным звездам -- И засыпаю со своим крестом на шее.

94

     Утром  "я, Саймон и Рафаэль" идем  пешком  знойным утром через  большие
цементные заводы, и чугунолитейные заводы и мастерские, мне охота пройтись и
показать  им  всякую   всячину  --  Сперва   они   начинают  ныть  но  потом
заинтересовываются   большими  электромагнитами   которые   поднимают  груды
прессованного металлолома и сваливают  их в бункера, блямм, "одним поворотом
переключателя  ток  вырывается  наружу,  высвобождается  сила  и  эта  масса
падает", объясняю  я им.  "И  масса  эквивалентна энергии  --  а масса  плюс
энергия эквивалентны пустоте"
     "Ага, но глянь на  эту  хренову  шту-ко-ви-ну",  говорит Саймон, открыв
рот.
     "Она прекрасна!" кричит Рафаэль тыча в меня кулаком. --
     Мы двигаемся дальше -- Мы хотим пойти  поискать Коди на железнодорожной
станции -- Мы проходим мимо раздевалки  железнодорожников,  и  я даже захожу
проверить нет ли мне какой почты оставшейся с тех пор два года назад когда я
работал здесь тормозным кондуктором, и  потом сваливаем чтобы  встретиться с
Коди на  Побережье -- в кафеюшнике -- Остаток пути мы проезжаем на  автобусе
-- Рафаэль занимает заднее сиденье и начинает громко говорить, как настоящий
маньяк, он хочет, раз  уже ему приспичило  поговорить, то уж  так  чтоб  его
слышал  весь  автобус --  А в это время  Саймон  размышляет над  только  что
купленным бананом, он хочет знать такие ли у нас большие как этот.
     "Еще больше", говорит Рафаэль.
     "Больше?" кричит Саймон.
     "Именно"
     Саймон принимает к сведению эту информацию  как серьезный  материал для
дальнейших изысканий, мне видно как он шевелит губами подсчитывая --
     И точно вот  он Коди,  на дороге, разгоняющий свой маленький  седан  на
крутой подъем делая 40  миль  в час  чтобы  внезапно развернуться,  втиснуть
машину  на обочину и  выпрыгнуть  из нее -- открыв  дверь он высовывает свое
большое  красное лицо проорав несколько фраз для нас чуваков, и одновременно
предупреждая этим встречных водителей --
     И мы мчимся на квартиру прекрасной девушки,  прекрасную квартиру, у нее
короткая  стрижка,  она  в  постели,  под  одеялами, болеет, у  нее  большие
печальные глаза, она просит сделать  погромче Синатру на вертушке, у нее там
крутится целый  его  альбом -- Да, можно  взять ее машину  --  Рафаэль хочет
перевезти свои вещи от Сони на новую квартиру, туда где была органная музыка
и плакал  Левескье, окей,  машина Коди слишком  мала для этого -- И затем мы
помчимся на скачки --
     "Нет, на скачки машину не дам!" -- кричит она --
     "Ладно - " "Мы вернемся назад" -- Какое-то время мы толпимся вокруг нее
в восхищении, присаживаемся ненадолго, и возникают даже  какие-то непонятные
долгие паузы  во  время которых  она поворачивается и начинает  разглядывать
нас, и в конце концов говорит:
     "Что  это вы чуваки тут" -- "как бы"- вдыхая -- "Ого", говорит  она  --
"Расслабьтесь" -- "Серьезно говорю, да?" -- "Типа, да?"
     Ага, мы соглашаемся, нам  всем вместе тут  ничего не светит  так что мы
отправляемся на скачки, но рафаэлевский переезд занимает столько времени что
в  конце концов  Коди  начинает понимать  что  нам опять не успеть на первый
заезд -- "Я  опять  пропущу  двойную дневную!" отчаянно  вопит он  -- широко
открывая рот так что видны зубы -- он это вполне серьезно --
     Рафаэль разыскивает  всяческие  свои носки и  шмотки  и  Соня  говорит,
"Послушайте,  я не хочу чтобы все тетки в доме знали про мою жизнь --  я тут
живу, поймите - "
     "Конечно",  говорю я,  и  добавляю про себя: очень серьезная девчушка и
очень  серьезно влюблена -- У нее  уже появился новый приятель и это  именно
она  и хочет сказать -- мы с Саймоном  берем большие коробки с пластинками и
книжками и тащим их вниз к машине где Коди сидит и злится --
     "Эй Коди", говорю я, "подымайся с нами посмотришь на красотку - " Он не
хочет -- и в конце концов я говорю "Нам нужна твоя помощь чтобы оттащить все
это барахло" тогда  он идет,  но когда  все улаживается и мы сидим  в машине
готовые ехать и Рафаэль говорит: "Ха! Ну и дела!" Коди фыркает:
     "Хм, помощь"
     Нам  надо ехать на  новую квартиру  и там я впервые  замечаю прекрасное
пианино. Хозяин,  Эрман, еще даже не вставал. Левескье тоже  живет  здесь. И
Рафаэль может на худой конец оставить  свои вещи здесь без проблем.  Мы  уже
опоздали  и на второй  забег так что в конце концов я уговариваю Коди вообще
никуда не ехать, подождать до следующих скачек, а завтра из чистого интереса
узнать  результаты  (позже  выяснилось   что   он  проиграл  бы),  и  просто
порадоваться  сегодняшнему деньку  и тому что ничего такого  особенного  нам
делать не надо.
     Так что он вытаскивает свою шахматную доску и садится играть с Рафаэлем
чтобы уделать его в отместку -- Его гнев уже несколько поубавился с  тех пор
как он долбанул  Рафаэля  локтем  разворачивая машину, и Рафаэль заорал "Эй,
зачем ты ударил меня? Ты что себе думаешь - "
     "Он  ударил тебя  потому что огорчен  тем что ты заманил его перевозить
твои вещи  и  он опоздал на скачки. Он  карает  тебя!"  добавляю я,  пожимая
плечами - И теперь Коди, услышав на какой манер мы об этом говорим, вроде бы
удовлетворился  этим и сейчас они свирепо играют в шахматы, Коди вопит  "Вот
тебе!"  а  я ставлю пластинки на полную громкость.  Хоннегер, потом  Рафаэль
ставит Баха. Мы собираемся просто повалять дурака и я уже успел смотаться за
двумя упаковками пива.
     В  это  время  хозяин,  Эрман,  спящий  в  соседней  комнате,  выходит,
рассматривает нас какое-то время, и идет  опять  спать -- Его не колышет вся
эта музыка на полную  катушку -- Это пластинки Рафаэля, Реквиемы, Вагнер,  я
вскакиваю и ставлю Телониуса Монка --
     "Это же  просто  смешно!"  вопит Рафаэль  разглядывая  свою  безнадежно
проигрышную шахматную позицию -- А потом: "Померэй что  тянешь эту последнюю
игру, достали эти твои бесконечные  шахи один за другим,  не тяни, что - " и
Коди  смахивает фигурки  и убирает доску так быстро, что мне вдруг в  голову
приходит что он мелвилловский Верный  Друг  играющий в  невероятно  тайные и
важные шахматные игры.

95

     Затем  Коди  идет в  ванную  бриться, и Рафаэль  садится  за пианино  и
колотит по клавишам одним пальцем.
     Он начинает стучать по одной клавише, потом  нажимает две  сразу, потом
опять одну --
     В  конце концов  он  начинает играть мелодию, чудесную  мелодию которую
никто прежде не слышал -- хотя Коди, с бритвой  у  подбородка,  и утверждает
что  это "Остров Капри" -- Рафаэль кладет задумчивые пальцы на  аккорды -- И
скоро  уже его  соната-импровизация выстраивается  во  что-то прекрасное,  с
интерлюдиями и  рефренами, он  возвращается к  старым рефренам и освежает их
новыми темами, потрясающе как он заканчивает свою  Итальянскую Птичью  Песнь
внезапной похожей  на вскрик нотой  -- Синатра, Марио Ланца, Карузо, все они
пели эту чистейшую  птичью ноту виолончельной  грусти, которая так заметна в
их печальных музах, Мадоннах --  у  Рафаэля другая муза, шопеновская, мягкие
понятливые пальцы уверенно  лежат  на клавиатуре, я отворачиваюсь от  окна у
которого стою, смотрю  на  играющего  Рафаэля и думаю "Ведь это  его  первая
соната -  ", я замечаю что все слушают его замерев, Коди в ванной, и старина
Джон Эрман  в кровати,  глядя  в потолок  -- Рафаэль  играет  только  белыми
клавишами, может  быть  в  прошлой жизни  (в шопеновском  окружении)  он был
безвестным органистом играя в  церковной башенке на ранне-готическом  органе
без  минорных нот  -- потому что  ему хватает мажорных (белых) клавиш, и  он
создает  неописуемо  прекрасные  мелодии,  становящиеся все  более  и  более
трагическими и разрывающими  сердце, это чистое  птичье пение, так сказал он
об этом сам "я чувствую себя маленькой поющей птичкой", и сказал это сияя от
счастья. И когда стоя у окна  слушаешь его, ни одной  фальшивой ноты, а ведь
это его первая в жизни игра на пианино перед  серьезными слушателями, такими
как лежащий в  спальне маэстро,  становится так печально,  эти песни слишком
прекрасны, они чисты  как чисты слова его, и рот его чист как чиста рука его
-- его язык чист как чиста  его рука, и  поэтому  рука уверенно находит ноты
этой песни -- Трубадур, раннеренессансный Трубадур, играющий  на  гитаре для
дам, заставляющий их плакать -- Он заставил плакать и меня... слезы подходят
к глазам моим когда я слышу это.
     И я думаю "Как давно все это было, я так же вот стоял около окна, я был
тогда маэстро  в Пьерлуиджи, и открыл нового гения музыки", серьезно,  такие
вот  величественные  мысли возникают у меня  -- я  имею  ввиду  мое  прошлое
перерождение, я  был собой,  а Рафаэль новым  гением-пианистом --  за  всеми
шторами Италии рыдала роза и лунный свет сиял на птичке-неразлучнике.
     Потом  я представил себе его играющим так, при свечах, как Шопен, может
даже  как Либерэйс, для толп женщин похожих на Розу, заставляя их плакать --
я  представил  себе  это,  начало  карьеры  великого композитора и  виртуоза
спонтанности,  чьи  работы  вначале  записываются  на   магнитофон  и  потом
переписываются в  нотах,  эх  кто  бы "записал" первые  свободные мелодии  и
гармонии мира, это должна быть  первобытная  музыка -- я  вижу что на  самом
деле он  еще более великий  музыкант чем  поэт, и это при том что он великий
поэт.  Потом  я думаю: "Сейчас Шопен вселился  в Урсо, и теперь  поэт звенит
музыкой и словами - " Я говорю это Рафаэлю и он особо серьезно к моим словам
не относится --  Он играет еще одну мелодию, не менее прекрасную чем первую.
Теперь я знаю что он может сделать это всегда когда захочет.
     Сегодня вечером  мы  должны идти сниматься  на фото для журнала поэтому
Рафаэль  кричит   на  меня   "Не   причесывайся  --   оставь   свои   волосы
нерасчесанными!"

96

     И  стоя у окна  отставив ногу  как Парижский  Модник,  я понимаю  в чем
величие Рафаэля -- величие его чистоты, включая чистоту его отношения ко мне
--  и в том как он дал мне поносить Крест. Его девушка Соня сказала недавно,
"Разве ты не носишь больше Крест?" причем таким противным тоном будто хотела
сказать Разве жить со  мной, это было для тебя  как нести свой  крест? - "Не
причесывай волосы", говорит мне Рафаэль, и у него никогда нет денег -- "Я не
верю в деньги" -- Тот кто лежит в  спальне на кровати почти не знает его, но
он въехал в  эту квартиру, играет на  его пианино  --  И на следующий день я
вижу что маэстро согласен, и Рафаэль опять  играет и опять прекрасно, правда
разгоняется медленнее чем днем раньше,  может быть  из-за того что я слишком
уж поспешил с восхвалениями его музыкального таланта - музыкального гения --
и потом  Эрман  выходит из  своей  больничной комнаты  и бродит закутанный в
купальный  халат,  и  когда   Рафаэль   берет   чистейшую  и  гармоничнейшую
музыкальную ноту я смотрю на Эрмана, он смотрит на  меня, и кажется будто мы
оба киваем друг другу  с пониманием  -- И  потом  он  стоит несколько  минут
наблюдая за Рафаэлем.
     Между  этими  двумя  сонатами  нам нужно  сняться для  этого  дурацкого
журнала  и мы все  напиваемся, кому  это  надо оставаться трезвым чтобы тебя
сняли для журнальной заметки и назвали "Блистательным "Потрясным" Поэтом"  -
мы  с  Ирвином ставим Рафаэля между  нами, это моя идея, я  говорю  "Рафаэль
короче всех,  надо его в середину"  и так вот рука  об руку  мы трое стоим и
позируем миру Американской Литературы, и когда  хлопает деревянная  стучалка
-- сигнал к началу, кто-то говорит: "Ну и троица!" таким тоном каким говорят
о   Тех  Самых  Миллионодолларовых  Бейсболистах  --  Тогда  я  буду   левым
нападающим,  быстрым, отличным бегуном, ловящим мячи издалека, некоторые над
самым плечом, настоящим вышибалой  как Пит Райзер, и  весь в ссадинах, я Тай
Кобб, я бью, я бегу, отбираю и перекидываю мяч с  искренней свирепостью, они
зовут  меня Персик -- Но я псих и никому лично не симпатичен, я не  Всеобщий
Любимец Бейб Рут -- Рафаэль центральный нападающий , это светловолосый ДиМэг
который разыгрывает безошибочные мячи без всякого видимого напряжения, такой
вот  он,  Рафаэль,  --  правый  нападающий это серьезный  Лу  Гериг,  Ирвин,
отбивающий длинные затяжные удары левой рукой в окошки Гарлем Ривер  Бронкса
-- Позднее мы позируем  вместе  с  Беном Фэганом, величайшим  ловцом  мячей,
коротконогим старым Микки Кокрейном, вот какой  он, он как  Хенк Гоуди, он с
легкостью вырывается вперед и  уделывает всех  этих голенастых защитников, а
между атаками становится незаметным --
     Мне хочется съездить в его  домик  в  Беркли, там у него есть маленький
дворик  и  дерево под которым я  спал  Осенними звездными ночами, и  на меня
спящего падали листья  -- В  этом домике мы с Беном долго пытались  завалить
друг друга в соревновании по реслингу, что кончилось для меня занозой в руке
а для  него болью в спине, мы  были  как два  гигантских  пыхтящих носорога,
борясь забавы ради, как я  делал это раньше в  Нью-Йорке на мансарде с Бобом
Кримом   после  чего  мы  разыгрывали  за   столом  целые  представления  из
Французских Фильмов, с беретами и диалогами -- Бен Фэган с красным серьезным
лицом, синими  глазами и большими очками,  который был Смотрителем на старой
доброй  Старательской  за год  до меня и тоже  знал горы  --  "Пробудитесь!"
кричит он (он  буддист) -- не наступите на  трубкозуба!" Трубкозуб это такой
вид  муравьеда -- "Будда сказал: - не  стоит ходить спиной вперед." Я говорю
Бену  Фэгану: "Зачем  солнце сияет сквозь листья?" -- "Это твоя вина"  --  Я
говорю: "В  чем смысл  того что  ты  медитировал-медитировал,  а твоя  крыша
улетела?" -- "Это значит лошадь рыгнула в Китае и корова замычала в Японии."
-  Он сидит и  медитирует в широких порванных штанах  -- однажды у меня было
такое  вот видение его:  он сидит в пустоте  вот  так  вот,  но наклонившись
вперед и с широкой улыбкой -- Он пишет длинные стихи о том как превратится в
32-футового Гиганта сделанного из чистого  золота -- Он очень странный -- Он
как столп  силы -- Мир станет лучше из-за  таких как он -- Мир  должен стать
лучше -- И он постарается --
     И я стараюсь тоже и поэтому говорю "Слушай Коди, завязывай, тебе должен
понравиться  Рафаэль" -- и для этого я хочу привести Рафаэля в гости домой к
Коди на выходные. Я накуплю всем пива, хотя и выпью почти все сам -- Тогда я
куплю еще -- Пока не вырублюсь -- Все это заранее предсказуемо -- Мы, Мы? --
Я не знаю что делать -- Но все мы это одно -- Теперь я понимаю, все мы одно,
и  все  будет  в  порядке  если мы  оставим друг  друга в  покое  --  Хватит
ненавидеть -- Хватит подозревать -- Так в чем же дело, бедняга смертный?
     Разве сам ты не умрешь когда-нибудь?
     Тогда зачем же убивать своего друга или врага?
     Все  мы друг другу друзья или враги, ну хорошо, а теперь хватит, хватит
войн, пробудитесь, это всего лишь сон, оглянитесь вокруг, вы спите, когда вы
думаете  что  нас ранит  золотая земля,  то  вы ошибаетесь, золотая земля не
ранит  нас,  это  лишь  золотая  бесконечность   блаженной  беспечности   --
Благословите маленькую мушку -- Не убивайте больше -- Не работайте на бойнях
-- Мы можем  выращивать зелень или выдумать синтетические фабрики работающие
на атомной энергии,  из которых  будут сыпаться хлебные  булки и  вкуснейшие
химические отбивные и масло в банках -- почему  бы нет? -- наша одежда будет
вечной,  превосходный  пластик[109]  - у нас  будет  прекрасная  медицина  и
лекарства что пронесут нас сквозь все без смерти -- чтобы потом мы принимали
смерть как награду.
     Готов  ли  кто-то встать  в знак согласия  со мной? Так, хорошо,  ну  а
теперь чтобы  поддержать  меня,  вам остается  лишь благословить все сущее и
сесть на место опять.

97

     Так что мы выходим и пьем  и идем в Подвал где сегодня сейшн  Брю Мура,
он дует в тенор-саксофон держа его в уголке  рта, надувая щеки круглым мячом
как Гарри Джеймс  или Диззи Гиллеспи, и  какую  б мелодию они не начинали он
подхватывает ее с безупречной прекрасной гармонией -- Ни на кого  не обращая
внимания он пьет свое пиво,  напивается и  глаза его тяжелеют, но он никогда
не пропустит ни удара, ни ноты, потому что музыка это его сердце, и в музыке
он находит свой чистяк, свое послание  этому  миру -- Только вот  одна беда,
никто это послания не понимает.
     Например: я сижу здесь  на  краю сцены прямо у его  ног, лицом  к бару,
опустив голову к своему пиву, от застенчивости ясное дело, и  я вижу что они
ничего не  слышат  -- Эти  блондинки и брюнетки  они пришли сюда  со  своими
мужчинами  и строят  глазки  чужим и в воздухе  попахивает  дракой --  Битвы
развернутся здесь перед женскими глазами  -- и гармония погибнет -- Брю дует
прямо в них, "Рождение блюза", потом джазовый рефрен,  и когда приходит  его
очередь вступать он выступает с отличной прекрасной новой идеей, она говорит
о  прекрасном  будущем  этого  мира,  пианино  подтверждает  это  понимающим
аккордом (светловолосый Билл), святой ударник воздев глаза к Небесам  задает
ритм, ангельский ритм связующий работу всех воедино --  И конечно контрабас,
он  вибрирует под пальцами, два пальца щипают струны и еще  один скользит по
струнам  ловя  точный  звук  подходящего  аккорда  -- Конечно  все музыканты
слушают, толпы цветных парней, чьи темные лица сияют в тусклой полутьме, чьи
белые глаза круглы  и искренни, они держат в руках выпивку  купленную просто
за право находиться  здесь и слышать --  Когда  люди  вслушиваются  в истину
живущую  в гармонии это порождает в них что-то по-настоящему доброе -- И все
же Брю вынужден  работать со  своими идеями вместе с вокалистами  и  это ему
нелегко,  его   музыка   становится   чуть   более   усталой,   он   вовремя
останавливается -- к  тому  же ему уже  охота играть новую тему -- И я делаю
так, постукиваю слегка по кончику его ботинка чтобы дать ему  знать  что  он
прав -- Между отделениями  он присаживается к нам  с Гией  и особо ничего не
говорит,  он  пытается  сделать вид  что  вообще не  способен говорить -- Он
скажет все своей трубой --
     Но Небесный червь  времени  поедает  жизнь даже Брю, как и мою,  как  и
вашу, ведь и так нелегко жить в мире где ты старишься и умираешь, так  зачем
же вдобавок жить не слыша гармонии?

98

     Давайте  будем  как Дэвид Д`Анжели, будем  молиться  в  одиночестве  на
коленях --  Давайте  скажем "О Выдумавший  все это, смилостивись" -- Давайте
молить его, или это, чтобы эти выдумки были милостивыми к  нам -- Чтобы  мир
был спасен надо лишь чтобы он, Бог, выдумывал милостиво -- А каждый из нас и
есть  Бог -- Кто же еще?  Кто же еще когда мы молимся стоя  в одиночестве на
коленях?
     Мир души моей в этом.
     А еще после сейшна мы пошли к  Мэлу (Мэлу Назывателю, Мэлу Даммлетту) и
вот  он Мэл, в своей аккуратненькой тряпичной шапочке, аккуратной спортивной
рубашке  и жилетке в клеточку -- но бедняжка Бэйби,  его  жена, она сидит на
бензе[110],  и когда  он выходит с  нами за выпивкой  она становится страшно
подозрительной -- Год  назад я  уже  говорил  Мэлу  слыша  как  они спорят и
ругаются с Бэйби, "Да поцелуй же ее в живот, просто люби ее, не спорь"  -- И
это помогло на целый год -- Мэл работает  весь день  развозя телеграммы  для
Вестерн Юнион, бродя по улицам Сан-Франциско с тихим взглядом умиротворенных
глаз  -- Теперь  он за  компанию идет вместе  со мной  до того места  где  я
припрятал бутылку в выброшенной  коробке  из  китайской лавки, и мы  немного
прикладываемся к ней как в старые времена  --  Он завязал с  выпивкой, но  я
говорю ему  "Эти несколько глотков тебе не  повредят" - О Мэл  был серьезным
любителем выпить! - Мы валялись на полу включив радио на полную катушку пока
Бэйби была  на работе, мы валялись  там с Робом Доннели в  холодные туманные
дни  и  просыпались  только  чтобы  добыть еще  бутыль вина  --  четвертушку
токайского -- чтобы  выпить ее под новый взрыв  разговоров, и потом засыпали
опять на полу все трое -- Самый паршивый запой который у меня когда-либо был
-- через три дня такой жизни чувствуешь  что тебе крышка -- И в этом не было
никакого смысла --
     Господи будь  добрым, Господи будь милосердным, как  бы тебя  ни звали,
будь милосердным -- благословляй и присматривай.
     Присматривай за своими выдумками, Боже!
     Так  оно   все   закончилось   и  на   этот  раз,   мы  напились,   нас
сфотографировали, мы  заснули у Саймона и утром в журнале оказались  Ирвин с
Рафаэлем  и  я,  все вместе,  отныне  навсегда неразрывно  связанные в наших
литературных судьбах -- Должно быть непростая штука все это фотографирование

     Я  стою  в ванной  на  голове чтобы не болели  ноги из-за  всего  этого
пьянства-курева, и  Рафаэль открывает  двери  в ванную и вопит "Смотрите! Он
стоит  на голове!" и  все  бегут подивиться, включая Лазаруса, и я говорю "О
черт."
     Поэтому позднее этим же днем  Ирвин говорит  Пенни "О иди и  постой  на
голове на углу на улице!" когда  она спрашивает его "О что  же мне  делать в
этом безумном городе и  с такими безумными типами" -- Заслуженный ответ,  но
все же не стоит детям воевать. Потому что мир в огне -- и глаз в огне,  и то
что он видит в огне, и само зрение этого глаза в огне -- и это значит только
то  что  все  кончится  чистой  энергией, и  даже более  того.  Все кончится
блаженством.
     Обещаю.
     Я знаю это потому что это знаете вы.
     Вверх к Эрману, вверх по этой странной горе уходим мы, и Рафаэль играет
свою  вторую  сонату  Ирвину который  до  конца  не врубается  --  Но  Ирвин
приходится понимать столько  всяких вещей  о  человеческом сердце, о том что
это сердце  говорит, что у него  не хватает времени понимать гармонию --  Он
понимает мелодию, драматические Реквиемы которыми он дирижировал передо мной
как бородатый Леонард Бернстайн,  до самых  их грандиозных взмывающих руки к
небесам апофеозов -- И я говорю ему, "Ты был бы хорошим дирижером, Ирвин!" -
Но когда мы  слушали Бетховена до самого рассвета пока крест  не забелел над
крышами городка,  его  костистая печальная голова начала  понимать гармонию,
священный покой гармонии,  и симфонией Бетховена не нужно  было дирижировать
-- Или дирижировать пальцами играющими его сонаты --
     Но ведь все это разные формы одного и того же.
     Я знаю что нехорошо прерывать рассказ такой  болтовней --  но я  должен
сбросить это со своих плеч или мне вообще конец -- я просто загнусь --
     И хотя "просто загнуться" не значит просто загнуться, а есть лишь часть
золотой бесконечности, все же приятного в этом мало.
     Бедняга Эрман, он валяется совсем никакой из-за температуры, я выхожу и
звоню его  доктору который говорит,  "Не могу ничем помочь  --  скажите  ему
чтобы пил побольше и отдыхал".
     И Рафаэль кричит "Эрман ты должен показать мне как играть  на  пианино,
показать мне музыку!"
     "Как только мне станет получше"
     Это  печальный  день  --  и  на  залитой  немилосердным  солнцем  улице
бритоголовый художник Левескье отмачивает  этот  свой безумный танец который
пугает  меня,  он  похож на  пляшущего черта  --  Как только  эти  художники
способны  такое  выносить?  Кажется, он кричит  что-то  насмешливое -- И  мы
втроем, Ирвин, Раф и  я, идем  вниз по сиротливой дорожке  -- "Пахнет дохлой
кошкой", говорит Ирвин. "Пахнет прекрасным дохлым япошкой", говорит Рафаэль,
опять натянув рукава  на руки и вышагивая  вниз по крутой дорожке -- "Пахнет
дохлой  розой", говорю я  -- "Пахнет  прекрасной сытной  кормежкой", говорит
Ирвин --  "Пахнет  Силой",  говорит Рафаэль -- "Пахнет грустью", говорю я  и
добавляю  -- "Пахнет безразличными розовыми  лососями" -  "Пахнет сиротливой
сладогоречью", говорит Ирвин --
     Бедный  Ирвин  -- я смотрю на него -- Мы знакомы  уже пятнадцать  лет и
смотрели встревоженно в глаза друг другу  среди пустоты, теперь все подходит
к концу  --  наступает тьма  -- и нам понадобится  все  наше  мужество -- мы
повернем все то  так  то  эдак  в радостной солнечности наших  мыслей. Через
неделю все позабудется. Зачем умирать?
     Мы грустно подходим к дому с билетом в оперу данным нам Эрманом который
не  может пойти,  и говорим Лазарусу чтобы он приоделся  к своему  первому в
жизни вечеру  в  опере -- Мы  завязываем ему  галстук,  выбираем рубашку  --
Причесываем волосы -- "А чего делать надо?" спрашивает он --
     "Просто  врубайся  в людей  и в музыку --  будут давать Верди, давай  я
расскажу  тебе все о Верди!"  кричит Рафаэль, и объясняет заканчивая долгими
рассказами из истории Римской Империи -- "Ты должен знать историю! Ты должен
читать книги! Я скажу какие книги тебе надо прочесть!"
     Саймон уже тут, окей,  мы берем такси в оперу и высаживаем там Лазаруса
и  идем повидаться  с  МакЛиром в баре --  поэт  Патрик МакЛир,  наш "враг",
согласился встретиться с нами в баре - Мы оставляем Лазаруса среди голубей и
людей, внутри  сверкают огни, оперная публика, именные шкафчики  раздевалок,
коробки, занавеси, маски, будет опера Верди -- Лазарус увидит все это сквозь
громыхание грома -- Бедный парень боится идти в одиночку -- Он беспокоится о
том что  люди  скажут про  него  --  "Может ты  встретишь  там  каких-нибудь
девушек!", уговаривает его Саймон и подталкивает ко входу. "Давай же, сейчас
твой шанс порадоваться жизни. Целуй их, щипай и мечтай об их любви"
     "Окей",  соглашается Лазарус и мы  видим  как он скачет к опере в своем
собранном с-миру-по-нитке  костюме,  галстук  развевается на ветру  -- целая
новая жизнь для "симпатичного юноши" (так назвал его школьный учитель),  вот
так вот вприпрыжку в эти оперы смерти -- оперы надежды -- ждать -- наблюдать
-- Целые жизни проведенные в мечтах об ушедшей луне.
     Мы  двигаемся  дальше  --  таксист, вежливый негр, слушает  с искренним
интересом  как Рафаэль  объясняет  ему все о  поэзии --  "Ты  должен  читать
поэзию! Ты  должен врубаться в красоту и истину! Что ты знаешь  о красоте  и
истине? Китс это сказал, что красота  есть истина и истина есть  красота, ты
красивый парень и должен знать такие вещи"
     "А где же мне взять эти книжки -- в библиотеке, наверное..."
     "Точно! Или иди в магазины  на Норт  Бич, накупи там маленьких брошюрок
стихов  и  почитай  что  измученные  и  голодные  говорят про  измученных  и
голодных".
     "Это измученный  и  голодный  мир",  говорит он понимающе. Я  в  темных
очках, мой рюкзак уже собран потому что в понедельник я залезу на товарняк и
поеду, и я  слушаю  внимательно. Как хорошо.  Мы пролетаем  сквозь печальные
улицы, разговаривая откровенно как граждане Афин, Сократ Рафаэль предлагает,
Альцибиад  таксист  покупает.   Ирвин  наблюдающий   Зевс.  Саймон   Ахиллес
набивающий цену. Я  Приам оплакивающий свой сожженный  город и растерзанного
сына и выброшенный на обочину истории. И я никакой не Тимон Афинский, а Крез
рыдающий над истиной горящего катафалка.
     "Окей",  соглашается  таксист,  "Буду  читать  поэзию",  и  желает  нам
приятным  голосом доброй ночи, отсчитывает сдачу и мы бежим  в бар, к темным
столикам  в глубине похожим на задние  комнатки  в  кабачках Дублина, и  тут
Рафаэль удивляет меня тем что нападает на МакЛира:
     "МакЛир! Ты ничего не знаешь об истине и красоте! Ты пишешь стихи но ты
не  настоящий!   Ты   живешь   жестокой   бессердечной   жизнью  буржуазного
предпринимателя!"
     "Что?"
     "Это очень плохо, это  все равно как убить Октавиана сломанной скамьей!
Ты подлый сенатор!"
     "Зачем ты говоришь все это - "
     "Потому что ты меня ненавидишь и думаешь что я дерьмо!"
     "Ты  чертов  нью-йоркский итальяшка, Рафаэль", кричу я и улыбаюсь чтобы
дать  понять всем  "Ну  теперь-то  мы знаем  что  Рафаэль просто дурит,  так
давайте не будем спорить".
     Но стриженого ежиком МакЛира невозможно  ни обидеть ни переспорить и он
отвечает  нападением, "Потому что никто  из вас ничего  не  знает о языке --
кроме Джека"
     Окей,  ну раз я знаю кое-что о языке тогда пожалуйста не пользуйтесь им
для руготни.
     Рафаэль разразился обличительной демосфеновской речью с помахиванием  в
воздухе кончиками пальцев,  но улыбка все чаще и  чаще появляется  у него на
лице  -- и МакЛир тоже  улыбается  --  они оба понимают что  все это  просто
недоразумение  возникшее из-за тайных тревог поэтов  в штанах, этим-то они и
отличаются от поэтов  в тогах, вроде Гомера который мог декламировать  глядя
незрячими  глазами  и  никто  из  слушателей  не   пытался  его  перебивать,
редактировать или записывать. Гопники стоящие у входа в бар заинтересовались
нашим гвалтом и чудным разговором  про какую-то "поезию",  и мы чуть было не
ввязываемся в  драку на  выходе, но я говорю себе "Если мне придется ударить
кого-то крестом защищая этот крест, да я это сделаю, но О  лучше бы мне уйти
отсюда  и гори оно все огнем", так  оно и произошло, слава  Богу нам удалось
спокойно выйти на улицу --
     Но потом Саймон огорчает меня тем что мочится прямо на  улице на виду у
целой  толпы  народу, до  тех  пор пока  какой-то человек не подходит  и  не
спрашивает "Зачем ты это делаешь?"
     "Потому что писать  хочется", говорит Саймон --  и я иду вперед быстрым
шагом  со  своим  рюкзаком за плечами,  они идут вслед  смеясь --  Заходим в
кафетерий чтобы выпить кофе, но Рафаэль зачем-то разражается длинной громкой
речью  обращенной  ко  всем присутствующим,  и естественно они  не хотят нас
обслуживать -- Он говорит опять  о поэзии и истине но они-то думают  что все
это безумная  анархия (судя по нашему виду) -- Я с  крестом, и мой рюкзак --
Ирвин  с бородой  -- Саймон со своим шизовым  прикидом --  Что  бы ни  делал
Рафаэль, Саймон смотрит на него с восторгом -- Он ничего больше не замечает,
не видя испуганных людей, "Они должны научиться красоте", говорит Саймон сам
себе решительно.
     И  в  автобусе Рафаэль  опять обращается  ко  всем пассажирам, Эй!  Эй!
теперь  это большая речь  о  политике "Голосуйте  за Стивенсона!" кричит  он
(непонятно почему), "голосуйте за красоту! Голосуйте за истину! Поднимайтесь
на защиту своих прав!"
     Когда нам пора выходить автобус останавливается, и  мои  пустые бутылки
которые  мы  опустошили  в  нем  начинают  громко  перекатываться  по  полу,
водитель-негр читает  нам нотацию перед  тем как открыть дверь: - "И никогда
больше  не  пейте пиво  в  моем автобусе... У  нас обычных людей  есть  свои
проблемы в этом мире, и такие как вы их умножают", говорит он Рафаэлю, и это
не совсем так разве  что именно сейчас да, но ведь никто же из пассажиров не
жалуется, это просто такое представление в автобусе --
     "Это  автобус мертвецов  направляющийся  к  смерти!" говорит Рафаэль на
улице. "И шофер этот знает об этом и ничего не хочет менять!"
     Мы  спешим  чтобы  встретиться  с Коди  на станции -- Бедняга  Коди, он
случайно зашел  в пристанционный буфет позвонить, с головы до  ног  одетый в
железнодорожную форму, и тут его обступила со всех сторон и начала тормошить
и  гигикать  толпа  безумных поэтов --  Коди смотрит на  меня будто  пытаясь
сказать: "А ты не можешь их успокоить?"
     "Что я могу?" говорю я. "Разве что призвать к доброте".
     "Черт бы драл доброту!" кричит мир. "Нам нужен порядок!" А когда придет
порядок, придут и приказы устанавливающие этот порядок -- И я говорю, "Пусть
в  мире царит  всепрощение  -- попытайтесь --  простить  --  забыть  --  Да,
молитесь на  коленях о  силе прощать и забывать -- тогда все станет Небесами
белоснежными".
     Коди явно  не хочется  брать  в  поезд Рафаэля и всю  эту  толпу  -- Он
говорит мне "Ты  хоть причешись, тогда я скажу проводнику кто ты такой" (что
я работал  на железной дороге)  -- Так что я причесываюсь для Коди. И  чтобы
был порядок.  Тоже. Я просто  хочу  протечь сквозь Господи к тебе -- И лучше
мне быть в руках твоих чем в руках Клеопатры... до той  ночи когда это будут
одни и те же руки.
     Короче, мы прощаемся с  Саймоном и Ирвином, и поезд трогается на  юг, в
темноту --  Это первый шаг  моего трехтысячемильного пути  в  Мексику,  и  я
покидаю Сан-Франциско.

100

     Рафаэль по кодиной  подначке всю  дорогу  болтает о правде  и  истине с
блондинкой, которая выходит в Мильбре  и не  оставляет адреса, потом он спит
на своем сиденье а мы чухаем по рельсам дальше в темную ночь.
     И вот  приходит старый  железнодорожный  волк Коди светящий  в  темноте
лампой  --  У  него  такой  особый маленький  фонарик,  у нас тут  у каждого
проводехи, стрелочника,  ремонтника, у  всех по такой  штуковине есть (такой
вот базар, чувак)  -- вместо полагающегося здоровенного фонаря -- Он влезает
в  кармашек синей  формы  но сейчас света маловато, и  я  спрыгиваю на землю
посмотреть  что  к  чему пока  Рафаэль  спит  сном младенца на  пассажирском
сиденье  (дым,  депо, все как в старых снах когда  ты с  папой въезжаешь  на
поезде  в  большой город  населенный  львами)  --  Коди рысцой  подбегает  к
двигателю, отворачивает его воздушные шланги и дает  отмашку "Давай!", и они
медленно двигаются к стрелке чтобы подцепить вагон с цветами для завтрашнего
утра, воскресного  утра --  Коди спрыгивает  и перекидывает стрелку,  в  его
движениях во время работы  видна яростная и преданная серьезность, он  хочет
чтобы его напарник всегда и во всем ему доверял, и это потому что он верит в
Бога (и Господь благословляет  его -)  -- инженер  с пожарником смотрят  как
скачет в темноте свет его фонарика когда он спрыгивает с передней подножки и
освещает стрелку,  все это на  маленьких камешках которые выворачиваются  из
под ног  при  прыжке, он  отмыкает  и перебрасывает стрелку с основной ветки
вбок и они заезжают в ангар по ( - ) пути -- у этого пути есть особое имя --
которое кажется вполне нормальным любому железнодорожнику и ничего не значит
для всех остальных -- но это их работа -- и Коди  настоящий Король Тормозных
Кондукторов  этой железной  дороги -- уж поверьте мне,  не раз мотавшемуся в
подвагонном  ящике[111] по  Сант-Луисской дороге,  я знаю,  -  и  озабоченно
посматривающие на  часы  железнодорожники тоже  знают это,  Коди  не  станет
терять  времени  зря,  он  отправит  цветочный  вагон  по  главной  ветке  и
Бодхисаттва прибудет к Папе весь в  цветах -- и детишки  его заворочаются  и
вздохнут в своих колыбельках  -- Потому что Коди родом  из мест где детям не
запрещают  кричать[112] --  "Протекая  сквозь!"[113]  говорит  он, помахивая
своей большой ладонью "Расступитесь, дубы и сосны!"[114] -- Он бежит назад к
своей подножке, и мы трогаемся к месту сцепки -- Я наблюдаю, стоя в холодной
ночи наполненной  слабым  фруктовым  ароматом -- и  звезды  разрывают сердце
твое,  зачем они там, наверху? --  И холм с туманными  огнями боковых улочек
высится надо мной --
     Мы сцепляемся, Коди вытирает и сушит руки в  вагонном туалете и говорит
мне  "Мальчик мой  знаешь  я  еду в Иннисфри[115]! Да  да  братишка с  этими
лошадьми я точно опять научусь улыбаться. Слушай, буду лыбиться все время, я
буду таким богачом -- Ты мне не веришь? Знаешь что завтра будет?"
     "Ага знаю но это неважно".
     "Что неважно, день-ги?" кричит  он на меня, он сердится на своего брата
которому наплевать на Иннисфри --
     "Отлично,  ты  будешь  миллионером.  А  мне  на  фиг  не  надо  яхты  с
блондиночками и  шампанским, все что мне нужно -- это хижина в лесу.  Хижина
на Пике Одиночества".
     "А еще не забудь про то", похлопывая  меня по плечу  и подпрыгивая "что
мы сможем сыграть по моей системе на денежки которые я вышлю тебе по Вестерн
Юнион как только мы будем в состоянии  расширить наш бизнес на всю страну --
Ты займешься  нью-йоркскими  ипподромами,  я  продолжу здесь, а Старого Соню
Рафаэля  мы зашлем на  какие-нибудь  Острова  Тропического Парка -- он может
заняться Флоридой -- Ирвину Нью-Орлеан - "
     "И Марлону Брандо Санта-Аниту[116]", говорю я --
     "Ага и Марлу тоже и вообще всей тусовке - "
     "Саймону Сетабустопольский Парк в Сардинской России"
     "Русский  Сирдупапов[117]  миляге  Лазарусу  ага  парень  дело в  шляпе
заметано  точно-точно,  будешь пожары сторожить хе-хе,  хряп",  треснув себя
кулаком в  ладонь, "слушай костюмчик  вот у меня  сзади  запачкался, вот  те
щетка, счисть эту пылищу у меня со спины будь добр?"
     И я горделиво как проводник  старого нью-орлеанского поезда из  старого
кино, счищаю пыль у него со спины щеткой --
     "Отлично  мальчик  мой",  говорит  Коди,  аккуратно  кладя  Ипподромный
Бюллетень в  карман формы, и  мы въезжаем в Саннивэйл -- "вот тебе и  старый
Саннивэйл"  говорит Коди выглядывая  в окно  когда  мы с  лязгом въезжаем на
станцию, и он выходит крича "Саннивейл" пассажирам,  два раза, некоторые  из
них позевывая встают -- Саннивейл где мы с Коди  когда-то вместе работали, и
проводник  сказал еще Коди что  он  слишком  много  болтает  хотя  он просто
объяснял мне как не попасть под подножку локомотива -- (Если дернешься не  в
ту сторону лучше падай на  землю и пропускай ее  над собой, иногда в темноте
тебя  не видно совсем) (Стоишь  ты там на  рельсах в  темноте и ни  черта не
видишь, тут-то эта низкая платформа и подкрадется к тебе  как змея)  --  Так
что Коди Кондуктор Небесного  Поезда, он пробьет  нам билетики потому что мы
были добрыми овечками верящими в розы, лампочки и лунные глаза --

     Вода с Луны
     Скоро выльется вся

101
     Но  он  зол на меня за то что  на эти  выходные  я потащил к нему домой
Рафаэля,  и хотя ему-то  лично все  равно, он  думает что Эвелин  Рафаэль не
понравится, или может быть ей не понравится что кто-то приехал  вообще -- Мы
слезаем с поезда в  Сан-Хосе, будим Рафаэля, залезаем в новый семейный кодин
автомобиль  Рэмблер  Стэйшн  Вагон  и  отправляемся,  Коди опять  впадает  в
безумство,  он  мотает  машину  чумовыми  зигзагами  не   издавая  ни  звука
тормозами, однажды  он научился  этому трюку  --  "Отлично", будто  хочет он
сказать, "мы  едем домой и ложимся спать. И", добавляет он вслух, "вы ребята
завтра развлекаетесь следующим образом; смотрите целый день ящик, футбольный
матч Транспортники против Львов, а я вернусь домой  около шести и отвезу вас
в понедельник домой на первом поезде -- на том самом на котором работаю, так
что насчет билетов не  беспокойтесь -- Теперь расслабьтесь, вот  мы и дома",
поворачивая на маленькую проселочную  дорогу,  потом  еще  на одну, потом  в
переулок  и в  гараж  --  "Вот  вам  мой  отпадный  особняк[118],  а  теперь
быстренько спать".
     "А где я буду спать?" спрашивает Рафаэль.
     "Ложись на софе в гостиной", говорю я. "А я лягу  в своем  спальнике на
травке. У меня там во дворе есть любимое местечко".
     Ладно, мы выходим  и я иду  на  задворки большого  двора  и расстеливаю
среди кустов  свой спальник, вынутый из рюкзака, на росистой траве, и звезды
холодны -- Но звездный воздух  будоражит меня,  я заползаю в спальник и  это
для  меня как молитва  -- Сон это  молитва сам по  себе, но когда  спишь под
звездами,  когда просыпаешься  в  три  часа  и  видишь большой и  прекрасный
Млечный Путь у себя над головой, облачно-молочный, со  ста тысячами мириадов
вселенных, и  больше  даже,  невероятная  молочная  бесчисленность,  никакой
супер-мега-компьютер своим скудным умишком не способен вычислить как огромна
эта наша награда, там в небесах --
     И  как же блаженен сон под звездными небом, хоть земля и  бугриста,  ты
пристраиваешься к  изгибам  ее,  ты  ощущаешь  сырость  земную но  она  тебя
убаюкивает,  в  каждом из  нас  живет  Индеец Палеолита  -- Кроманьонец  или
Гримальдиец, спавший на земле, так естественно, нередко  под открытым небом,
который часто смотрел на  звездное небо, лежа на спине, и пытался  вычислить
их магическое  количество,  их вуду-ууудудуду,  таинственность  их туманного
сверкания -- И без сомнения  он спрашивал себя  "Зачем?" "Почему, скажи?" --
Одинокие губы человека Палеолита под звездами, кочевая ночь -- потрескивание
костра --
     Аййе, звон его лука --
     Порази меня Купидон[119], я просто сплю здесь, закутавшись -- И когда я
просыпаюсь, уже рассвет, и серость, и холод,  и я опять зарываюсь в сон -- В
доме Рафаэль переживает свой сон, и Коди свой, и Эвелин, и у детей свои сны,
и даже у собачонки -- Впрочем, все равно все закончится нежным раем...

102

     Я  просыпаюсь  от  звука  нежных  голосков  двух  маленьких  девочек  и
мальчика,  "Вставай  Джек,  завтрак уже  готов!" Они  как-то  по  особенному
выпевают это "завтрак  готов",  их послали сказать  это  мне,  но  потом они
минутку-другую шарятся вокруг по кустам просто так,  и  убегают,  а я встаю,
оставляю свой спальник в соломенной  Осенней траве и иду в  дом умываться --
Рафаэль уже встал и сидит задумчиво на стуле -- блондинка Эвелин  как обычно
по  утрам сияет. Мы улыбаемся друг другу и разговариваем  -- Она скажет мне:
"Чего ж ты  не лег  спать на  диванчике  на кухне?" и я  скажу  "О мне очень
нравится спать у вас во дворе, там мне снятся  отличные  сны" -- "Хорошо что
еще кому-то сегодня снятся хорошие сны". Она подносит мне чашечку кофе.
     "Ты о чем это задумался, Рафаэль?"
     "Думаю о твоих хороших снах", говорит он рассеянно грызя себе ноготь.
     Коди  носится  как  угорелый   по  спальне,  переключает  телевизионные
программы, закуривает  сигареты  и  в  перерывах между  передачами  бегает в
ванную, занимается своим утренним туалетом  --  "Ух,  глянь какая милашка!",
скажет он глядя на женщину рекламирующую мыло, и Эвелин на кухне это услышит
и тоже что-нибудь скажет. "По всему видать она настоящая ведьма".
     "Ведьма или нет",  скажет Коди. "Но я б особо  не огорчился залезь  мне
такая в постель" -- "Фу", скажет она и все пойдет своим чередом.
     И  целый  день  никто  не  любит  бедного  Рафаэля,  проголодавшись  он
спрашивает у меня еды, я спрашиваю нет ли каких-нибудь бутербродов у Эвелин,
а потом  делаю  их сам -- И  отправляюсь с  детьми в  волшебный поход  через
маленькое Кошачье Королевство --  среди сливовых деревьев которые я  обрываю
подчистую  мы идем  по  дорогам и полям к  волшебному  дереву,  под  которым
какой-то мальчик построил маленький волшебный шалаш --
     "Ну, скажем, а чем он здесь занимается?"
     "О", говорит Эмили, 9 лет, "он просто сидит и поет".
     "А что он поет?"
     "Все что захочет"
     "И", говорит 7 летняя Габи, "он  очень хороший  мальчик. Тебе  надо его
повидать. Он очень смешной".
     "Ага, тии хии, очень смешной", говорит Эмили.
     "Он очень смешной", говорит Тимми, 5 лет, он такой маленький и держится
за  мою руку  где-то там внизу у самой земли, так далеко  что я  забываю про
него  -- Внезапно я  оказываюсь бродящим по заброшенным землям  с маленькими
ангелами --
     "Мы пойдем по тайной тропе"
     "По короткой тропе"
     "Расскажи нам про нее"
     "Не-а"
     "А куда ведет эта тропа?"
     "Она ведет к Королям", говорю я.
     "Королям? Хм"
     "Через двери-ловушки и убубуны", говорю я.
     "О Эмили", объявляет Габи, "правда Джек смешной?"
     "Действительно, он смешной", слегка кивает Эмили, невероятно серьезная.
     Тимми говорит  "А я  умею  руками играться!" и показывает нам волшебных
теневых птиц --
     "Эта птица поет на дереве", подсказываю я ему.
     "О я ее слышу", говорит Эмили -- "Я хочу идти дальше"
     "Ладно, только не потеряйся"
     "Я великан на дереве", говорит Тимми забираясь на дерево.
     "Держись крепче", говорю я.
     Я сажусь чтобы  помедитировать и расслабиться -- Здесь хорошо -- солнце
припекает сквозь ветки --
     "Я очень высоко[120]", говорит Тимми, сверху.
     "Это уж точно"
     Мы идем назад, по дороге к нам подбегает собака и трется о ногу Эмили и
та говорит "О, она прямо как человек"
     "Она и есть как человек", говорю я ("в некотором смысле")
     Мы идем вместе домой, лопая сливы, радостные и довольные.
     "Эвелин", говорю я, "как это здорово  иметь троих детей, я даже не могу
сказать кто мне больше нравится, они все одинаково милые".
     Коди с Рафаэлем громко футбольно болеют  в соседней комнате смотря матч
по телевизору -- мы с Эвелин сидим в  гостиной и ведем одну из наших длинных
тихих бесед о вере -- "Все это просто разные  слова и фразы чтобы сказать об
одном и том же", говорит Эвелин вертя  в руках сутры и писания -- Мы  всегда
говорим  про Бога. Она  отдала себя во власть  кодиного безумия, потому  что
думает что  так нужно -- Когда проказливые дети закидали  яйцами ее окно, он
возрадовалась  возможности   благодарить   Бога:   "Я  благодарила  Его   за
возможность прощать". Она  очень красивая маленькая женщина и идеальная мать
--  Ее совершенно  не  волнуют  какие-то  там  отвлеченные  вещи  --  И  она
действительно достигла состояния холодной пустотной истинности о котором все
мы столько болтаем, а в обыденной жизни от нее  исходят волны  тепла -- чего
же еще можно желать? На стене висит  позолоченная металлическая пластинка со
странным Христом которого  она нарисовала в 14 лет, изобразив струйку  крови
вытекающую из Его пронзенного бока, очень по средневековому, и  на  каминной
полке два неплохих  портрета  ее дочерей, написанных просто -- В полдень она
выходит в  купальном костюме, она  блондинка и выглядит так  как и  положено
выглядеть  счастливчикам живущим в Калифорнии  и загорающим на солнце,  и  я
демонстрирую ей и  детям  прыжки ласточкой  и  солдатиком в  воду -- Рафаэль
смотрит футбол и  не хочет купаться -- Коди уходит на работу -- Возвращается
-- Тихий воскресный денек в деревне -- Откуда же это радостное возбуждение?
     "Тише, тише, детишки",  говорит Коди вылезая из  своей  железнодорожной
формы  и надевая  халат. "Ужин,  Ма"...  "Разве  нет у  нас  тут  чем-нибудь
подкрепиться?"
     "Во-во", говорит Рафаэль.
     И Эвелин заходит с  прекрасным  вкуснейшим ужином, который мы едим  при
свечах, после  того как Коди с детьми  читают короткую  Божью Молитву о еде:
"Хлеб  свой  насущный  даждь  нам  днесь"  -  И не только они, мы все должны
прочесть ее вместе потому что Эвелин  смотрит, я  закрываю глаза,  а Рафаэль
приходит в изумление --
     "Это  же безумие,  Померэй",  в  конце  концов  говорит  он  --  "И  ты
действительно,  честно веришь во всю эту  штуковину?  -- Ну ладно, если тебе
охота так - " И  тут Коди включает  программу Оклахомские Исцеляющие Знахари
по телевизору и Рафаэль говорит "Это же дерь-мо собачье!"
     Коди с  ним не соглашается -- потом Коди немного молится вместе со всей
телевизионной  публикой когда целитель просит сосредоточиться  на молитве, и
Рафаэль негодует -- Позже этим же вечером мы видим женщину которая участвует
в  викторине "Вопрос  на 64,000$!!!"  и  говорит  что  работает  мясником  в
Бронксе, и мы видим ее простое серьезное лицо, может  она  чуть манерничает,
может нет, и Эвелин с Коди соглашаются  и  берутся  за руки  (сидя  на своем
конце кровати на подушках, Рафаэль восседает как Будда у их ног, а потом я у
дверей  с  пивом  в  руке).  "Разве  ты  не  видишь,  это  простая искренняя
женщина-Христианка",  говорит  Эвелин,  "сразу  видно она  из  людей  старой
закалки,   честных  добронравных   Христиан"  -  и  Коди   соглашается  "Ага
точно-точно, дорогая" и Рафаэль орет:  "ДА ЧЕГО ВЫ ЕЕ СЛУШАЕТЕ,  ОНА УБИВАЕТ
СВИНЕЙ!"  И Коди с  Эвелин от неожиданности  меняются в лице, оба смотрят на
Рафаэля широко-открытыми глазами,  и не только потому  что он сказал это так
неожиданно, но и  по самой сути сказанного, они  не могут не согласиться что
это правда, она  убивает  свиней, но  ведь так оно и должно быть, она должна
убивать свиней --
     Теперь Рафаэль начинает подкалывать Коди и чувствует себя гораздо лучше
-- Вечерок становится даже забавным, мы пьянеем от движущихся картинок перед
глазами. Розмари  Клуни  поет так очаровательно, потом Фильмы Золотого Фонда
которые посмотреть  нам так  и  не  удается  потому  что  Коди вскакивает  и
переключает телевизор на застывшую сценку - снимок спортивной игры, потом на
какой-то голос, вопрос, еще один скачок, ковбои стреляют из игрушечных ружей
среди  невысоких  пыльных холмов,  затем  ба-бах большое  испуганное  лицо в
разговорном шоу, или Вопросы Задаете Вы --
     "Перестань, мы хотим посмотреть  фильм!" в один голос  кричат Эвелин  и
Рафаэль --
     "Но это же просто один и тот же фильм,  Коди знает что делает, он знает
все -- Посмотри-ка, Рафаэль, сейчас увидишь".
     Потом  я  выхожу  в  прихожую  чтобы  посмотреть  что  это  там за  шум
(Царственный Коди: "Сходи-ка  посмотри что  это  там  такое") и  это большой
бородатый Константинопольский Патриарх в  черной  замшевой куртке  и  очках,
Ирвин Гарден вышедший из мрачных русских глубин -- И я испугался увидев его!
-- Я отступаю назад в комнату,  наполовину  из-за испуга а наполовину  чтобы
сказать  Коди "Здесь Ирвин" -  За  Ирвином  стоят Саймон  и  Гия  --  Саймон
раздевается  и прыгает  в залитый лунным  светом бассейн, точно так как  это
сделал бы водитель  "Скорой Помощи"  на вечеринке Потерянного поколения 1923
года[121] -- я отвожу  их к стульям на помосте над лунноблистающим бассейном
чтобы мы не мешали Коди с Эвелин  спать -- Гия стоит  около меня, смеется, и
отходит засунув руки в карманы,  она носит штаны -- на мгновение мне кажется
что  это мальчик --  она сутулится  и курит как мальчишка -- один из уличной
банды -- Саймон подталкивает  ее ко мне:  "Она любит  тебя  Джек,  она любит
тебя"
     Я надеваю темные очки Рафаэля и мы сидим в кабинке ресторана  за десять
кварталов   дальше  по  трассе  --  Мы  заказываем  целую  кастрюльку  кофе,
силексового[122] стекла  --  Саймон складывает тарелки, тосты  и  сигаретные
окурки  в  высоченную Вавилонскую башню --  Администрация ресторана начинает
нами интересоваться, и я прошу Саймона остановиться "Она уже и  так высокая"
-- Ирвин напевает песенку:
     "Тихая ночка
     ночка святая" --
     Улыбаясь Гие.
     Рафаэль в задумчивости.
     Мы возвращаемся назад  домой где  я буду спать у  себя на траве, и  они
прощаются со мной на дорожке у входа, Ирвин  говорит "Давайте сядем во дворе
и устроим отвальную"
     "Нет", говорю я. "Если вы хотите ехать, то езжайте"
     Саймон целует меня  в  щеку по-братски -- Рафаэль дарит мне свои темные
очки,  после  того  как  я  возвращаю ему  крест который  он  опять пытается
подарить мне  навсегда -- Мне грустно  --  Я надеюсь  что напоследок они  не
увидят  моего усталого  лица  -- наши  глаза  затуманены  временем --  Ирвин
кивает,  такой  маленький  простой  дружеский  и  печальный,  убеждающий   и
ободряющий кивок, "Ну давай, увидимся в Мексике"
     "Прощай Гия" -- и  я иду к себе на дворик и сажусь покурить на скамейку
возле бассейна пока  они уезжают -- я  смотрю в бассейн  как директор школы,
как режиссер фильма -- как Мадонна в сияние вод -- сюрреалистический бассейн
-- потом смотрю на кухонную дверь, темнота, и вижу  как вырисовывается прямо
перед моими  глазами видение  группы темных  людей носящих серебряные четки,
серебряные безделушки  и кресты на  темных грудных  клетках  -- оно мелькает
передо мной и быстро исчезает.
     Ах как блестят в темноте эти сверкающие предметы!

103

     На следующий  вечер после  того как  я поцеловал  на  прощание  мать  и
детишек, Коди отвез меня в железнодорожное депо Сан-Хосе.
     "Коди,  прошлой ночью у  меня было  видение группы  темных людей, вроде
Рафаэля,  Дэвида  Д`Анжели,  Ирвина  и  меня,  мы  все  стояли во  мраке  со
сверкающими серебряными распятиями  и ожерельями на наших  темных грудях! --
Коди, Христос придет опять".
     "Ну точно", кивает он тихо, держась за рукоятку ручного тормоза, "Так я
ж тебе что говорю - "
     Мы  останавливаемся около депо и смотрим  на  задымленный  локомотивами
пейзаж,  на  новые тарахтящие локомотивы  и контору  депо украшенную  яркими
огнями, тут мы когда-то  работали вместе -- Я сильно нервничаю и все пытаюсь
вылезти из машины  чтобы не  прозевать Призрак на выезде, но  он говорит  "Э
парень они еще только готовятся -- ждут пока двигатель разогреется -- ты сам
увидишь,  этот здоровенный четырех  моторный сукин  сын  домчит тебя до  Лос
Анжелеса в пять минут, но  Джек берегись, держись покрепче и помни то что  я
всегда говорил тебе, мальчик мой, в этом одиноком мире мы с тобой долго были
корешами, я тебя люблю больше чем кого  бы то ни было и не хочу терять тебя,
сынок - "
     У меня с собой полпинтовая  фляжка  виски на дорогу, и я  предлагаю ему
глоток "Что-то ты  круто взялся за дело",  говорит он, видя что теперь я пью
виски  вместо вина и покачивает  головой -- Когда он ставит машину за рядами
неуклюжих пассажирских машин, и смотрит как  я натягиваю свою старую стопную
куртку  с  болтающимися  рукавами,  на одном  из

     

которых осталась горестная отметина там где когда-то
была  нашивка POW[123] оставшаяся от  ее  корейской предыстории (я купил эту
куртку  в  Эль Пасо в  одной из чудных  индейских лавчонок торгующих  всякой
всячиной) -- и он смотрит, похоже сравнивая меня  в моем городском прикиде и
в экипировке для ночных  поездок на товарняках -- Хотелось бы  знать что  он
думает обо  мне -- Куча заботливых  пояснений  и указаний. Он хочет чтобы  я
запрыгнул на поезд  со стороны  пожарного навеса, но  мне неохота пересекать
шесть или  семь  путей  чтобы попасть  на  главную колею  (откуда его  будут
перекидывать на нужный путь) -- "Я запутаюсь там в темноте -- лучше пойду на
инженерную сторону".  У нас  с ним старый спор о том как надо действовать на
железной  дороге,  он придерживается  своей  разработанной  долгим опытом  и
точной как  лезвие  бритвы  оклахомской  логике  основанной на  воображаемых
страхах,  а  я  совершаю  свои  глупые   беспечные  промахи  основанные   на
канукских[124] представлениях о безопасности --
     "Но   тебя  ж  увидят  на  инженерной  стороне,  парень,  под  тем  вон
здоровенным фонарем ты точняк засветишься!"
     "А я спрячусь между вагонами"
     "Нет -- пошли внутрь"
     И  как в  те  старые времена  когда  он промышлял угоном  машин,  Коди,
заслуженный работник  компании,  пробирается в пустой вагон, оглядывается по
сторонам как вор чтобы его никто не заметил, бледное  лицо в  полной темноте
-- мне  же  неохота затаскивать  внутрь  свой  рюкзак и поэтому я стою между
вагонами и жду -- Он шепчет мне из темного окна:
     "ПРЯЧЬСЯ ЧТОБ ТЕБЯ НЕ УВИДЕЛИ, ВСЕ ВРЕМЯ ПРЯЧЬСЯ!"
     Внезапно через пути недалеко от нас между вагонами пролезает обходчик с
зеленой лампой, подавая ей сигнал, локомотив взрывается тарахтением  БАУ БАУ
и вдруг большой круг желтого света светит прямо  на меня  и я  дрожа пытаюсь
спрятаться в тень,  Коди таки запугал меня -- вместо того чтобы выпить с ним
раньше глоток виски, я воздержался напомнив себе правило: "Никогда не пей на
работе",  на полном серьезе имея  под работой  ввиду хватание за  движущиеся
поручни и  вскарабкивание с тяжеленным рюкзаком на неудобную платформу, если
бы я немного выпил то сейчас  не трясся б  мелкой  дрожью  -- Обходчик видит
меня, и опять испуганный шепот Коди:
     "СПРЯЧЬСЯ ЧТОБ ОН ТЕБЯ НЕ УВИДЕЛ!"
     и обходчик кричит:
     "Что, попал в передрягу?" что можно  понять как или "Напряг с деньгами,
поэтому на товарняк лезешь?" или "Полиции  боишься и поэтому прячешься?", но
я не раздумывая кричу на одном дыхании "Ага -- нормально?" и  обходчик сразу
же отвечает:
     "Поря-адок"
     Потом, когда большой поезд медленно  заворачивает на главный путь  сияя
еще  ослепительней  я продолжаю  разговор крича  "Прям  тут и залезу", желая
показать обходчику что я всего лишь обычный хороший  болтливый парень  и  не
собираюсь взламывать двери  вагонов и портить обшивку -- Коди  не  издает ни
звука, притаившись в темном окне вагона, скорее всего лежа на полу --
     Он говорит  мне  "Джек для надежности  пережди двадцать  вагонов,  если
залезть слишком  близко к локомотиву  то задохнешься в  маргитских  туннелях
надышавшись  выхлопных  газов"  но  пока я  жду  эти  двадцать  вагонов  мне
становится страшно,  потому что ускорение растет, они громыхают все быстрее,
и  уже на шестом  или седьмом  я выскакиваю из своего укрытия, пережидаю еще
парочку,  сердце  колотится,  потом  несколько  раз для  пробы примеряюсь  к
проплывающим  мимо стальным ночным ступенькам (о Господь отцов наших, как же
холодна видимость вещей!) и в конце концов  начинаю бежать, рысцой,  догоняю
передний  поручень,  хватаюсь  за него  и  бегу  вровень, испуганный, тяжело
дышащий,   и   вталкиваю   себя   на   платформу    одним   изящным   легким
совсем-не-страшным-пробуждающим-из-кошмара  смехотворным  усилием  и  вот  я
здесь, стою  на платформе  и машу  рукой  назад невидимому  Коди, машу долго
чтобы он точно мог увидеть что у меня все в порядке, и  поэтому я машу опять
и опять, и еще это чтобы сказать до свидания старина Коди...
     -  И все наши страхи  напрасны и подобны сну, так сказал Господь, --  и
когда-нибудь так же нестрашно мы умрем -
     Всю ночь двигаясь на юг вдоль Побережья я пью свой виски и пою звездам,
вспоминая свои прошлые жизни когда я был узником в  темницах, и вот теперь я
на  свободе  --  дальше,  дальше,   как  пророчествовал  я  в  своих  песнях
Одиночества, через дымные туннели где красная бандана на носу защищает меня,
и дальше  в  Обиспо,  где  обалденные бродяги-негры  невозмутимо  покуривают
сигареты сидя в кабинах грузовиков стоящих на следующей после моей платформе
прямо  на виду у всех!  Бедняга Коди! И бедный я! В Эл-Эй[125] где, умывшись
утром водой капающей из вагона-рефрижератора и дотопав до города, я в  конце
концов  покупаю   билет   и  становлюсь  единственным   пассажиром  автобуса
отъезжающего в Аризону, и мой  пустынный  сон в дороге и моя  приближающаяся
Мексика, вдруг с нами равняется другой автобус,  я  смотрю и  вижу  двадцать
молодых людей, сидящих вместе с вооруженными охранниками, по пути  в тюрьму,
двое из  них оборачиваются и видят  меня,  и единственное что я могу сделать
для  них,  это  медленно  поднять руку и медленно махнуть ей  приветствуя, и
увидеть как они медленно улыбаются в ответ --
     Пик Одиночества, чего ж еще тебе нужно?


Послесловие переводчика

     

     Вот такая вот книжка. Пожалуйста,  не считайте только это  литературой,
ладно?  А то  при слове литература  становится как-то не по себе, и по моему
это все не о том. Потому что все это было.  И не имеет никакого отношения ни
к тому, как жить надо, и к тому как  жить не  надо, потому что и то и другое
глупость. Просто каждый по жизни ищет свой  чистяк, и Джек Керуак искал свой
так -- смотрите сами, близко  это вам, или  нет. Но в любом  случае, спасибо
ему -- мне это помогло жить погрузившись во все эти дела шесть месяцев, пока
я переводил (иногда поднимая голову, я не сразу понимал где я и что к чему),
и может быть поможет вам  погрузиться туда  же на  денек-другой, пока будете
читать. Больше сказать нечего,  в книжке все есть. И все-таки жалко, что она
местами такая печальная.
     Традиционные,  но  искренние  благодарности  --  Алику  и  Оле, которые
позволили  мне  и  еще целой толпе  народу  прожить у них  полгода,  спасибо
правительству Франции, за его бюрократию, которая позволила мне проболтаться
эти  полгода в Нанте  и  не отвлекаться ни на что, спасибо благотворительной
организации Restaurant Du Coeur, которая давала бесплатную еду, спасибо куче
неизвестных  мне совершенно американцев, (Augustine Touloupis, Bhajan Peter,
Brajan Block, Butterfly Bill, Hawker, James McGill, Leaf Star, Martha Kerlin
Reynolds, Phreely Phlying (ну этого перца я знаю, Рэйнбоу-папа Билл, хе-хе),
The Reeds, Willie Watson,  Dennis, Carla) которые  отвечали на мои отчаянные
письма, большая часть  всех этих разъясняющих сносок возникла  благодаря им,
спасибо Ане  Герасимовой,  которая взяла  да и  со  всеми  договорилась (уже
второй раз в  моей  жизни), и  очень поддержала  письмами о том  как ей этот
перевод понравился, ну и Московской  Библиотеке  Иностранной Литературы,  из
которой я эту книгу украл в 1994 году (приеду в Москву, отдам).

     Удачи и радости,
     Миша Шараев bum.shankar@newmail.net


     -------------------------

ПРИМЕЧАНИЯ

      
     [1] В оригинале burdened с бруклинским акцентом ("boidened"). Перевести
на русский нельзя (разве что попробовать с одесским, "таки-ж сгрудившаяся" J

      
     [2] Инферно -- ад (лат.)

      
     [3] Джон Бэрримор -- американский киноактер.

      
     [4] На самом деле тут была цитата из поговорки "The best laid  plans of
mice and men go oft awry"  что-то вроде  "Самые лучшие планы человека и мыши
часто рушатся", оттуда же пошло название книги Стейнбека "Of mice and men"

      
     [5] Масло конечно масляное, но так у Керуака.

      
     [6] Поговорка  " I complained that I had no shoes untill I meet someone
with no feet" -- Я жаловался что у меня нет ботинок, пока не  встретил того,
у кого нет ног"

      
     [7]  Джон  Баньян  (1628-88)  Английский  писатель и священник, написал
книгу Поступь Пилигрима

      
     [8] По-французски "совершенный факт", но видимо имеется ввиду "условный
рефлекс"

      
     [9]  Тут двойной смысл,  колесо  как  руль, штурвал  моторной лодки, но
больше,  по-моему,  имеется  ввиду Колесо Самсары, то есть  когда ты  видишь
женские ляжки и начинаешь как-то так неровно дышать, ты попадаешь во  власть
порабощающих эмоций  и  привязанностей,  а  эмоции  и привязанности ведут  к
перерождению и  крутят  Колесо Самсары дальше. Колесо -- значит все по кругу
идет,  родился,  ножку  увидел,  помер, переродился  и  так  вечно, пока  не
врубишься и не вылезешь из этого круга J

      
     [10] Чапараль - мексиканский кустарник

      
     [11] Эмили Дикинсон -- американская поэтесса

      
     [12]  Роман  Джойса,  "экспериментальный",  много  шизовой  болтовни  и
словесных наворотов.

      
     [13] Дравидийские -- от Дравидии, района Южной Индии

      
     [14] Фрэнк Ллойд Райт -- американский архитектор

      
     [15] Энтони Троллоп -- американский же писатель

      
     [16]  Во многих  древних  религиях  были  Лунные  Богини.  Они вызывают
приливы и отливы, а также приступы внезапного лунного безумия (имеется ввиду
здесь). А еще есть такие карты в колоде Таро -- Дурень и Лунная Богиня.

      
     [17] Название города Конкрит (concrete) - цемент

      
     [18] Феллах -- это из арабского, крестьянин

      
     [19]   Traveller`s  Cheques  --  позволяют  легко  снимать   деньги   в
иностранных банках.

      
     [20] Сэм Грант -- генерал северян

      
     [21] Джексон Каменная Стена -- генерал южан-конфедератов

      
     [22]  рестлинг (wrestling) -- это  когда  на руках силой меряются,  кто
кого завалит)

      
     [23]  Как  мне  объяснили американы, которые  знают  толк в  рестлинге,
четыре точки  опоры -- значит, что ты стоишь на карачках упираясь коленями и
локтями. Обычно в американских колледжах  первый раунд происходит так же как
и  у  нас, то  есть  оба участника  стоят (или сидят), а  во  втором  раунде
проигравший  становится "на четыре точки опоры",  а его соперник обхватывает
его сзади одной рукой за талию, а другой за мат, и ждет сигнала судьи. Потом
пытается завалить соперника. Довольно комично, по-моему.

      
     [24]  Окто-протогенерический  -  octogenarian  -  восьмидесятилетний, а
protogenarian, уж извините, керуакизм...

      
     [25] ИРМ  - Индустриальные  Рабочие  Мира  - мощный  профсоюз, знаменит
битвами за правое дело, вплоть до драк с полицией.

      
     [26] Ороско Хосе Клементе - мексиканский художник

      
     [27] Эвереттский  расстрел -- известный расстрел полицией  демонстрации
американских рабочих

      
     [28] На самом деле он кричит "Signals,go go!", такой  футбольный  клич,
типа "шайбу, шайбу!", но еще его можно понять и в связи со стопом на трассе

      
     [29] Skid Row -- район дешевых гостиниц, трущобы

      
     [30] Сегрегация --  разделение,  это когда на  юге  Штатов белые черных
обижали.

      
     [31] Hotrod -- это  такая старая машина с усовершенствованным  мотором,
которому добавили силенок.

      
     [32] Пинокль - карточная игра

      
     [33] Жмурика закапывал -  игра слов, stiff - на слэнге значит  бумажные
деньги и труп одновременно

      
     [34] Зигфильд, Флоренц -- американский театральный режиссер.

      
     [35] Фоли (Follies) - имеется в виду "Фоли Берже", парижское кабаре

      
     [36] У.К.Филдс - американский актер

      
     [37] чау-мейн - китайское рагу из курицы или говядины с лапшой

      
     [38] Еще одно наблюдение из заморской жизни: в Америке иногда глазунью,
поджарив с одной стороны, переворачивают и прожаривают еще с другой.

      
     [39] Лохинвар -  герой  баллады  из книги  Мармион сэра Уолтера Скотта;
романтический поклонник

      
     [40] Бог = God; Собака = Dog

      
     [41]  Койтовская  башня --  на  вершине  Телеграфной горки, построена в
честь  пожарных  которые  гасили  пожары  бушевавшие в  Сан-Франциско  после
землетрясения 1906 года.  А Coit никакого отношения к коитусу как я думал  в
начале не  имеет, а фамилия богатой тетки которая финансировала строительные
работы после землетрясения.

      
     [42] В оригинале San-Fran -- sound (возможно тут звуковая игра такая --
sound вместо --cisco)

      
     [43] По английски гораздо прикольнее -- beating to the beat of the beat
of Brue Moore (что-то типа  "битующих  под  бит битов Брю Мура"), но увы мне
так по-русски слабо.

      
     [44]  Здесь  опять  -- Old  Bru  he  shall  be high  on  Brew  (Brew  -
по-английски "варить (пиво)") --  получается  игра слов,  которую очень жаль
упускать по-русски.

      
     [45] and otay jazz afternoons in the Maurie O`Tay okay

      
     [46]  так в оригинале (persepine),  американы  были  мною добросовестно
опрошены, но кроме аллюзий на и так понятную (и совершенно тут не при делах)
Персефону, ничего мне так и не выдали.

      
     [47] Мера емкости.

      
     [48]   Мачо   (исп.)  --  сексуально  привлекательный  либидозный  тип,
по-русски ближе всего "кобелина", но больно уж некрасиво.

      
     [49]  beat(франц.)  -  пишется  также  как  английский  beat  (бит),  -
блаженство.

      
     [50] И  вообще  бит  (beat)  тут  важное  понятие,  поэтому  лучше  его
оставлять без  перевода, потому что это не только  "биение", "ритм", "такт",
"колебание", это еще и джазовое словечко, и кроме того Керуак придумал слово
"бит-поколение",  поколение  "битников",  которое потом  прижилось благодаря
журналистам.

      
     [51] Опять,  увы,  не переведешь, а  жалко  --  wild  and  Dizzy  (дует
неистово  и ...) - dizzy по-английски  головокружение  (до головокружения) и
имя джазового музыканта Диззи Гиллеспи.

      
     [52] В американских сказках и преданиях часто говорится о лозоискателях
-- людях, которые могли  при помощи прутика виноградной  лозы находить  воду
(чтобы рыть потом колодец).

      
     [53] Уорн Марш -- джазист, тенор саксофон,  играл в импровизационно,  в
стиле cool.

      
     [54] Оки - кличка калифорнийцев

      
     [55] Tea -- это на слэнге еще и марихуана.

      
     [56] "Подземные" - "The Subterranians" - книга Керуака

      
     [57] Вы француз, мсье? Я сам тоже француз"

      
     [58] Rimbaud -- французский поэт.

      
     [59] Жене  -- французский писатель, писал довольно некрасивые истории о
бандитах, гомиках и парижских гопниках.

      
     [60] Апаши - название парижской уличной шпаны

      
     [61] Джон Гарфилд  --  голливудский  актер  40-х. Одна  тетка  из  моей
American support team  прислал  мне по  e-mail`у такую историю "...  Он даже
внешне был  очень похож  на  Керуака. Помню,  в  детстве  я  читала забавную
историю про  Гарфилда: Однажды  он где-то  неслабо напился и влез в  драку в
одном  мексиканском  баре. И его  там чуть не угрохали, но он вовремя  сумел
спастись через дверь черного хода на  кухне бара. Позже  протрезвев он зашел
опять в этот бар и заглянул на кухню -- там не было никаких дверей!"

      
     [62] MG -- марка автомобиля

      
     [63] ACHTUNG! Это очень таинственная штука, эта кодина  система второго
выбора -- давайте будем  реалистами -- кто из нас знает  как там тотализатор
на американских скачках работает? Ну тогда не надо пожалуйста спрашивать что
такое second choice system, ладно?

      
     [64] Бывают такие дела, стоит кабинка  перед въездом, покупаешь билетик
и переезжаешь на другую сторону.

      
     [65] Еще одна керуаковская книжка

      
     [66] Это  напоминает  первую строчку  Дао-Де-Дзин  "Дао  (Путь) которое
может быть выражено словами, не есть настоящее (постоянное) Дао". Что значит
что-то типа  того,  что  не  зачем  базарить  попусту,  потому как настоящее
понимание словами  не передать. И к тому же что Путь штука  противоречивая и
состоит  из противоположностей и пытаться понять его  разумом -- бесполезно.
Поэтому написанное здесь особого смысла не имеет.

      
     [67]  Сутра --  поучения, данные Буддой Шакъямуни  (историческим Буддой
нашей эпохи). Как правило, сутра представляет собой диалог Будды с одним или
несколькими его учениками на определенную тему

      
     [68] Prajna - это "Будда-Мудрость" - недвойственное всезнающее сознание
Будды,  в  отличие  от  Vijnjana -  двойственного  сознания  непросветленных
существ. Извините уж, это не я такой умный, мне так объяснили.

     63Судзуки --  японский  дядя  такой,  много  написал  книг  по  Дзену и
комментариев к  буддистским текстам.  В основном ориентировался  на западных
читателей.

      
     [70]  В оригинале  была  другая  игра  слов  --  "turn  into  rock"  --
превратиться в камень, очень похоже на  "get stoned" -- окаменеть,  или,  на
сленге, "распереться" (состояние наркотического опьянения).

      
     [71] В оригинале очередное  ну-здрасьте-до-свиданья: put the cockles of
your hockles clean -- переделанная поговорка  warm the cockles of your heart
(значит "радовать,  согревать  сердце")  только  вместо  heart  --  hockles,
несуществующее  слово но  напоминающее  hocks и  вообще,  как разъяснили мне
американы,  Just silliness and  childish reference to  pig's ass  -- то есть
имеет какое-то странное  отношение  к свинячьей  заднице.  Короче, по смыслу
можно перевести в смысле "это тебе башку прочистит", но неинтересно, и  я уж
по своему. Извините,  если  читать все  эти  мои сноски  надоело,  я  это от
занудства и добросовестности.

      
     [72] В оригинале The juicy Saviour  that was  manoralized and reputated
on the gold hill. Мне тут  объяснили что все это значит, но  можно я не буду
объяснять, ОК? То что я написал, ничем не хуже и не лучше, правда.

      
     [73] Имена прототипов Коди и Рафаэля -- Нил Кэсседи  и Грегори Корсо, и
то и другое похоже на Сasa d`Oro (Золотой Дом по-итальянски), а еще на cazza
duro (крепкий хуй).

     21  Corso  --  так  по-итальянски  обычно  называется  главная   улица,
проспект. Здесь игра слов -- "не хуже чем Corso" -- "no coarser than Corso".
Опять же -- фамилия прототипа Рафаэля Урсо -- Корсо. И опять же "не хуже (не
грязней)" это возможно намек на cazza duro (см. предыдущую сноску).

      
     [75] Видимо Брабакер  на  гаэльском  (кельтском  языке старой Ирландии)
значит дерево.

      
     [76]  All Jack has to do is write little insensible ditties  and be the
nowhere Hamlin`s leader

      
     [77] Fence-talk  -- есть такое выражение  "fence-talk a  la Huckleberry
Finn"), имея в виду Гекельберри Финна с Томом Сойером и их болтовню у забора
(fence -- забор) тетушки Полли.

      
     [78] Это про таблы что-ли? Ну тогда странно он как-то врубился...

      
     [79] Вот тоже беда, the  one her broke her mirror, опрошенные американы
дают противоречивые сведения.  Некоторые говорят что  имеется ввиду что надо
это  понимать буквально как напоминание  о разбитом зеркале, а другие (как и
мне показалось) пишут  что  имеется в  виду  "целку сломал",  то  есть лишил
девственности. Но тогда  не  очень  понятны другие вещи,  короче,  я человек
приличный, гадостев не пишу, и оставил первый вариант.

      
     [80] Так в оригинале -- pantomine.

      
     [81] Джон Бэрримор -- киноактер такой  американский, видимо  Керуак его
любил сильно, раз второй раз уже упоминает

      
     [82] Meanwhile the candle soul burns in our "clasel" brows..

      
     [83] Хе-хе,

     The world will be saved by what I see

     Universal perfect courtesy --

     Orion in the fresh space of heaven

     One, two, three, four, five, six, seven -

      
     [84] Лаз, это от "Lazy", лентяй то есть.

      
     [85] Оказывается по-английски так тоже можно  сказать, "грузить"  (pile
on)

      
     [86]  Коди  говорит "ogres", "огры"  это  такие  великаны  в  кельтском
фольклоре.

      
     [87] Увы, загадка -- Лил Абнер  это герой  комиксов,  такой здоровенный
деревенский парень громила.  Про его брата ничего неизвестно, однако судя по
всему тоже тип не особо рахитичный.

      
     [88]  На  канадско-старо  французском  --  "Черви питаются////в  земле"
причем слово  Les onges одновременно значит  "черви" и напоминает  "ангелы",
получается Ангело-черви, что здесь очень в тему по моему...

      
     [89] Бланки ставок на скачках.

      
     [90] У.К.Филдс -- американский актер и комик

      
     [91] Общество Друзей (Friends Society) -- так себя называют квакеры

      
     [92] Сэмюэль Джонсон  (1709-84) -- английский  лексикограф,  писатель и
критик

      
     [93]  Босуэлл  Джеймс (1740-95)  --  шотландский  адвокат  и  писатель,
биограф Сэмюеля Джонсона

      
     [94] Здесь английская фраза была построена так, что если заменить words
на balls, получается "ну и хуй с ним!

      
     [95] Грант Вуд (1892-1942)-- американский художник

      
     [96] hombre -- по-испански человек, парень

      
     [97] буты (boots) -- накладные куски ткани или кожи на ковбойские  (или
жокейские) штаны, делающие их похожими на клеши

      
     [98] Life-belt -- пояс,  в  котором куча всего, от  ножа до портативной
радиостанции, армейское снаряжение.

      
     [99]  Jukebox  -- музыкальный ящик, была  раньше  такая  штука,  ящик с
пластинками,  выбираешь  название, кидаешь  монетку, пластинка играет,  тебе
хорошо.

      
     [100] Лес Арденнский  -- лесистая область в Англии, в  Уорвикшире,  там
происходило действие многих шекспировских пьес.

      
     [101] Канталупа  --  так  в словаре  переводится  cantaloupe. Мускусная
дыня.

      
     [102] Сплит  (split)  -- это  такой  вкусняк, делается  из разрезанного
вдоль банана с мороженым, орехами, взбитыми сливками и прочими радостями.

      
     [103] Caritas -- любовь к людям (лат.)

      
     [104] Очередной  ACHTUNG. То есть  пример переводческого  обмана,  увы.
"Singing to while away the mattick hay", is all I can hear. Этого не понимаю
не  только я, но и  чисткровнейшие  американы. Например, неизвестный мне  но
очень  полезный Leaf  Star  написал:  "Насчет  этой  штуки я  не  уверен, но
возможно это как-то связано с церковной заутреней. JK был католиком". Это он
решил видимо потому что несуществующий керуакизм mattick напоминает matin --
заутреня. Загадочное  "сено"  на  конце  (hay)  для меня  совсем  непонятно.
Извиняйте.

      
     [105] Faux pas -- ошибки, "ложные шаги" если дословно с французского.

      
     [106] Хе-хе, вот бывает так: пишешь книгу, пишешь,  да и забудешь что у
тебя Грегори Корсо зовется Рафаэль Урсо. Бывает.

      
     [107]  Здесь первая часть поговорки "When in Rome do as the Romans do",
что  значит  "Когда  ты в Риме,  делай  так как  делают римляне", ну  или "С
волками жить..." только менее грубо.

      
     [108] В оригинале было не так, но это так по-русски не звучит...

      
     [109]  Ну не могу я  оставить  это без сноски  --  что ж ты,  брат, как
маленький... J

      
     [110] Тут было "she is sick on Milltowns", я долго ломал себе голову, а
потом выяснилось, что это такой наркотик типа бензедрина с чем-то еще.

      
     [111]  В  американских  товарняках  есть  внизу  такой типа  ящика  или
коробки, как  раз достаточного размера  чтобы поместился человек, и  бродяги
часто передвигаются залезая  туда.  Те кто  так  делал говорят что  довольно
напряжный способ.

      
     [112] Родом из мест, где детям не запрещают кричать -- самая знаменитая
керуаковская книга "На дороге" кончается  так: "и я знаю что сейчас в  Айове
дети кричат, в этих местах детям не запрещается кричать"

      
     [113]  Здесь наверное  тоже игра  слов  --  "Passing  through!"  это  в
керуаковском  смысле  "протекать  сквозь   все",  но  может  быть  понято  и
по-железнодорожному, "Следовать до конца маршрута", как-то так.

      
     [114]  В  оригинале  "Stand  aside,  apricot  tree!"  но  "Посторонись,
абрикосовое дерево!" мне писать не захотелось.

      
     [115] Мистический остров Иннисфри, в поэме  Йитса, а Йитса  Джек и Коди
(Нил) очень любили.

      
     [116]  Марлон  Брандо киноактер,  а  Санта-Анита это  ипподром  в Южной
Калифорнии.

      
     [117] Было еще хуже.

      
     [118] В оригинале Spanish Mansion Pad --Испанский Квартира-Особняк, как
эти слова не крути, нехорошо...

      
     [119]  В оригинале  очень  здорово: "Cupid  Bow  me,"  то есть Cupid --
Купидон, Bow -- лук, стрелять из  лука, а вместе звучит красиво что передать
не удалось.

      
     [120] I  am real high -- это не только  "я высоко",  но еще и на сленге
"меня впирает", т.е. мне очень хорошо. Джек соглашается, конечно.

      
     [121]  Всякие  старые  американские  дела,   если  интересно  почитайте
Фитцджеральда  про это. Потерянное Поколение  -- это  те кто был  на  первой
мировой и немного напоминали битников, тоже нетухлые были ребята.

      
     [122] Силекс -- жаропрочное стекло

      
     [123] POW -- Prisoner of War -военнопленный

      
     [124] Canuck -- франко-канадец

      
     [125] LA -- Лос-Анжелес
Last-modified: Tue, 07 Mar 2000 23:07:05 GMT










Проект Либмонстра, партнеры БЦБ - Украинская цифровая библиотека и Либмонстр Россия

https://database.library.by