Камиль Зиганшин. Боцман


     © Copyright Камиль Зиганшин, 1992
     Email: echoufa@poikc.bashnet.ru
     Date: 27 Mar 2000


     "Братья, образумьтесь!"

 * ЧАСТЬ ПЕРВАЯ * 

1992

     Изящные  косули,  спасаясь  от  въедливых кровососов, легкими  скачками
взбирались  по  уступам  в гору. Они  искали  открытый,  хорошо  продуваемый
пятачок для отдыха.
     Глубоко внизу тускло серебрились  в отвесных дотлевавшего заката пенные
бороды речных порогов.
     Одна из террас, поросшая  низкими кустами, приглянулась старой оленухе.
Косули остановились,  осмотрелись, процеживая  трепетными  ноздрями  струйки
воздуха.  Уверившись,  что  опасности  нет,  первым лег  беспечный молодняк.
Оленуха, поджав под себя ноги, опустилась на землю последней.
     Пережевывая бесконечную жвачку, косули то  и дело настораживали длинные
уши,  вслушиваясь  в  таинственные  шорохи.  Однако  усталые веки  все  чаще
прикрывают выразительные глаза. Вскоре табунок чутко спал.
     Рослый, мощного сложения самец  рыси, прозванный окрестными звероловами
за пышные бакенбарды на щеках, Боцманом,  давно наблюдал за оленями и теперь
бесшумно скользнул по склону на террасу.
     Громадный кот  уже примерялся  к  прыжку, как  вдруг  лапами непонятное
подрагивание горы и  услышал гул.  Косули вскочили, заметались по  террасе с
тревожным сиплым блеянием.
     То  ли  ветер  добавил  последнюю  каплю,  то ли просто настал  миг,  к
которому  все шло многие  сотни лет, только  нарушилось зыбкое равновесие, и
едва  державшаяся  на гребне отрога  каменная громада  качнула  и покатилась
вниз,  дробясь о  скальные лбы,  увлекая  за собой все  новые и  новые глыбы
вперемежку со срезанными стволами деревьев.
     Боцман  шарахнулся было в сторону,  но  край лавины зацепил  его и тоже
швырнул в нескончаемый грохот вслед окровавленной туше оленухи...
     Дымясь  серым облаком пыли,  камнепад быстро  достиг  подножья  отрога,
слизнул прибрежные вязы и затих ощетинившимся языком на середине реки.
     Полуживой, оглушенный кот оказался на груде обвальной мешанины. Под ним
многолосо шумел речной поток, а сверху прижал добела ошкуренный ствол осины,
лишавший рысь всякой надежды на спасение.
     Под  утро лесная долина заклубилась  быстро густеющим туманом, и  через
пару часов волнистая  мгла поглотила все  вокруг. Но когда, наконец, ближе к
полудню  сквозь туман  чуть расплывчатым  пятном робко  обозначилось солнце,
просочившееся  тепло растревожило, всколыхнуло молочную толщу, и  однородная
до того влажная  муть  зашевелилась, поползла мохнатыми  космами по лесистым
склонам, тая на глазах. Вскоре солнечные лучи начисто вымели долину.
     Припекало. Временами к израненному коту возвращалось  сознание, и тогда
ему  страшно  хотелось  пить.  Вода  шумела  прямо  под  ним,  но  она  была
недосягаема. Вечером после захода солнца страдания только усилились.
     Отовсюду, на запах крови, со звоном слетались полчища комаров и  мошки.
Кот  оказался  погребенным  под  этой  шелестящей  крылатой  массой.  Тысячи
безжалостных хоботков  протискивались сквозь шерсть и впивались в кожу. Тело
превратилось в сгусток нестерпимой боли и жгучей чесотки.
     Задыхаясь  от набившихся  в нос  и пасть насекомых,  Боцман заходился в
приступах раздирающего кашля. Ему еще повезло, что язык обвала вынес  его на
середину  реки: в сыром  прибрежном лесу, где сосущей твари  куда больше, он
вряд ли пережил бы эту ночь.
     Наступивший  день принес  облегчение, однако вскоре на смену кровососам
появились мухи. Они  садились  на разрывы кожи  и  подолгу копошились в них,
откладывая яйца.  На  следующие сутки раны побелели от  шевелящихся личинок.
Прожорливые   червячки  проникали  все  глубже.  Самые  невыносимые  мучения
причиняли личинки, раскормившиеся на разбитом  носу. Щекоча до сумасшествия,
они заползали в ноздри, образуя там живой кляп.
     Теряя последние силы, кот все реже приходил в себя.
     В небе выжидающе парили коршуны.
     ... К исходу третьего дня,  могуче клубясь, надвинулись тяжелые тучи, и
тайгу накрыл ливень. Вода принесла некоторое облегчение.
     Очнувшись, Боцман, насколько  мог, повернул голову  вбок  и стал ловить
дождевые капли, чтобы утолить жажду.
     Дождь лил всю  ночь  и все  утро.  Река вздулась, забурлила,  валуны со
скрежетом заколотили неподатливое каменистое дно.
     Высокие  буруны  уже лизали коту  лапы.  Ужас  близкой  смерти  охватил
припечатанного к обломкам Боцмана.
     Вершина ненавистной  осины  всплыла вместе  с прибывающей  водой, и  ее
толстый комель все сильнее давил на грудную клетку. Боцман уже испускал дух,
когда лесина вдруг  всплыла целиком и, вытягиваясь по течению, свезла  его с
камней на  быстрину. Поток подхватил полуживого кота и помчал по течению, то
загоняя в пучину, то вышвыривая  между коряг и лесин. Давясь и отфыркиваясь,
кот ловил редкие мгновения для вдоха.
     Впереди  показался  скалистый прижим с  черными сотами  промоин.  Зверя
несло прямо  на отбойное место, где река  бесновалась в мощных  водоворотах.
Один из них захватил Боцмана и,  как  следует покрутив, втянул в затопленную
береговую нишу. Теряя сознание, кот отчаянно скреб когтями по отполированным
стенкам и, наконец, зацепившись за какую-то выемку,  выкарабкался из воды на
пологий выступ.
     Долго  не мог отдышаться истерзанный зверь. Через  час прибывающая вода
заставила  его отползти  повыше.  Здесь  Боцман,  не торопясь, вылизал  раны
шершавым  упругим  языком и  осмотрелся.  В конце каменного  мешка  виднелся
терявшийся в темноте узкий лаз.
     Покачиваясь,  кот  приподнялся и с  трудом пополз в таинственно манящую
черноту.
     Что придавало  силы измученному зверю?  Наверное, забрезживший  впереди
свет. Тьма с каждой  минутой становилась  все  прозрачней,  и  вскоре Боцман
выбрался на дно громадного провала.
     Над ним  неумолчно  шумела промытая,  посвежевшая тайга.  Ветер  уносил
рваные  пласты  сумрачных, низких туч  за  гребень  горы,  а  образовавшиеся
разрывы заливала сочная синев и ласковый свет горячего солнца.
     Блаженно жмурясь, кот  грелся и  обсыхал на  припеке. Затем подкрепился
суетившимися в  траве мышами и вновь принялся вылизывать  гноящиеся, горящие
пульсирующей болью раны.
     Инстинкт  предков поднял кота на еще слабые  лапы и повел  к приметному
овражку. Его вытянутое  изголовье было покрыто родничками с вонючей  водой и
жирным целебным илом.
     Грязевые ванны быстро  дали  результат: язвы и  раны стали затягиваться
нежной кожицей. Здесь же Боцман охотился на мышей. На третий день ему крупно
повезло.  Проследив  взглядом  тянувшийся  по мягкому грунту след, он увидел
суетящуюся  в кустах енотовидную собаку.  Внезапно появившись перед ней, кот
так  напугал мохнатую толстуху, что  та  как парализованная  замерла,  после
непродолжительного  оцепенения  она все  же  попыталась бежать,  но  неловко
оступилась на осклизкой колодице и, завалившись на бок, сжалась  в  пушистый
комок, покорно ожидая смерти.
     Вечером  Боцман вернулся к месту удачной  охоты  полакомиться остатками
добычи  и  наткнулся на убежище  другой  собаки.  Но  та  настолько  глубоко
забилась в  отнорок  между  узловатых, бугристых корней  тополя,  что  стала
недосягаемой  для крупного  кота. Боцман не растерялся и принялся  разрывать
отнорок сверху. Добираясь до своей жертвы, он вырыл целый котлован. А когда,
наконец, извлек  дрожащую енотовидную собаку, то обнаружил там  еще и вторую
поменьше.
     Чтобы насытиться, коту и одной хватало сверх меры, но он терпеть не мог
этих плодовитых  чужаков, недавно объявившихся  в  этих краях,  и беспощадно
давил их на своей территории.
     Уже  через неделю после первой грязевой  ванны, кот преобразился, обрел
присущий ему лоск. Теперь  это вновь был прежний Боцман --  гроза  окрестной
тайги. Надо сказать, что уродился он редким великаном среди своих сородичей,
и  в тоже  время  был  подвижным, стремительным, как  ветер.  В  его  облике
особенно   привлекала   взор   весьма   характерная   голова:   округлая   и
короткомордая,  рот  и глаза  в кайме светлых  ободков.  В мерцающем  блеске
бронзово-желтых  глаз  угадывалась  дикая   и   независимая  натура.  Слегка
вздернутая после  схватки  с молодым медведем верхняя губа, щетинистые усы и
вертикальные темные  полосы  у переносицы придавали коту свирепое выражение,
несколько  смягчаемое  кокетливыми  кисточками  черных  волос  на   кончиках
подвижных ушей.
     Мягкий,  густо-палевый с серебристным  отливом, мех украшал рассыпанный
по  всему телу  бурый крап.  Передвигался  Боцман  на длинных, сильных ногах
легко, даже  можно сказать грациозно,  но главное, совершенно  бесшумно, что
наряду  с  острым  зрением  и  слухом обеспечивало  ему  неизменный успех  в
охоте...

     Многоцветным потоком текла таежная жизнь. Сменялись дни, недели, месяцы
-  то сытые, то голодные, то  солнечные, то пасмурные. Незаметно пришла пора
длинных ночей и трескучих морозов.
     Стылыми,  звездными ночами Боцман  бродил в  поисках  пропитания,  а  с
восходом  солнца  выбирал тихое защищенное место  с хорощим обзором и дремал
под едва гревшим солнцем.
     Как-то в  конце  февраля,  когда удлиняющиеся  солнечные  дни  вдохнули
первые  признаки  жизни  в оцепенелый  лес,  а  южный берег  реки уже  начал
обрастать  тоненькими сосульками, Боцман застал возле недавно пойманного  им
беляка кошку с густыми и длинными кисточками на  ушах. Возмущенный кот резко
фыркнул, что означало: "Как смеешь! Мое!"
     Кисточка пригнула шею и отползла. Всем своим видом она как бы говорила:
"Я, конечно, виновата. Но я так голодна!".
     Боцман еще поворчал для порядка,  но гнев  его как-то сразу улетучился.
Не спеша отрывая куски мяса, он то и дело с интересом поглядывал на незваную
гостью. Насытившись, лег поодаль, милостиво разрешив Кисточке  доесть зайца.
Случай свел их вовремя - подходила пора рысьих свадеб.
     --
     Любовные утехи настроили Боцмана на беспечный  лад и, когда ветер донес
со дна долины чуть различимый звук, похожий на крик человека, он лишь слегка
навострил уши. Ровный шум  пойменного  леса  и  безмятежный  пересвист  птах
быстро  заглушили тревогу.  А  тут еще солнце,  наконец,  стряхнуло  с  себя
прилипший клок тучи и весело засверкало слепящим оком.
     Однако спутница заволновалась.
     Ветер дул зверобоям в лицо, и имей деревья густой летний наряд, они еще
долго продвигались бы незамеченными, но в зимней обнаженности Кисточка легко
различила какое-то движение в просветах между стволов.
     Насторожился и Боцман.  Он увидел,  как на разреженный прогал выскочили
разношерстные собаки с крутыми баранками хвостов и, молча рыская в зарослях,
начали подниматься к горе.  Сами по себе они пугали не больше, чем годовалые
волки,  но  Боцман знал,  что  в  тайге за  собакой всегда следует человек с
тускло блестящей железной палкой.
     Кошки  огляделись и, оценив обстановку, стали уходить,  держась  крутых
мест.
     Поднявшись  до  перевальной  седловины,  Боцман остановился,  пропуская
Кисточку, и далеко внизу за собаками разглядел карабкающихся по их следам на
длинных  деревянных  "лапах"   охотников,  сначала  одного,  потом  второго,
третьего.  В  руках  у  каждого  поблескивала  та  самая палка,  которой  он
страшился больше всего  на свете.  Он хорошо  помнил - из этих ужасных палок
вылетает  и  впивается в тело острой болью  гром, от которого  течет кровь и
долго не заживает рана.  И хотя люди были достаточно далеко, Боцман поспешил
за Кисточкой.
     Тем временем свора вышла на их  горячий след  и, разразившись  истошным
лаем, ринулась в погоню.
     Сначала  кошки  легко  оторвались  от преследователей на своих мохнатых
лапах - снегоступах, но непривычные к длительному бегу, вскоре утомились.
     Вязкие,  выносливые,  подогреваемые  видом  беглецов,  лайки  сокращали
разделявшее их расстояние и гнали уже по зрячему.
     Боцман знал, что  собаки,  так  же как  и  волки,  не  умеют  лазать по
деревьям.  Ища  спасения,  он  вскарабкался  на огромную  суковатую  березу.
Изрядно  отставшая,  задыхающаяся Кисточка тут же последовала его  примеру и
взобралась на первое попавшееся, наклонно растущее дерево.
     Подоспевшая  свора окружила затаившуюся в развилке кошку. Радостный лай
зазвучал часто и  исступленно.  Он нес  охотникам весть  о  том,  что  зверь
остановлен и следует поторопиться.
     Появление запаренных хозяев собаки встретили невообразимыми  прыжками и
яростным лязгом клыков: каждая из них стремилась убедить своего властелина в
том, что  именно  она настигла и  загнала  добычу на дерево и, без сомнения,
заслужила в награду самый лучший кусок мяса.
     Бежавший первым, охотник с рыжей бородой во все лицо, направил палку на
Кисточку. Полыхнул язык пламени, грянул гром.
     Взвыв от пронзившей грудь боли, кошка рванулась вверх по дереву, но  ее
передние лапы бессильно заскребли воздух, и она сорвалась.
     Услышав выстрел,  Боцман громадным прыжком сиганул  на  белую перину  и
ушел незамеченным  под  прикрытием густого  пихтача. Иногда  он оглядывался,
надеясь увидеть бегущую следом Кисточку, но ему в морду неслись только новые
удары грома. Он еще не понимал, что это добивали его подругу.
     Удалившись на безопасное расстояние, кот залег  в непролазном буреломе,
в ожидании спутницы, но она так и не появилась.
     С наступлением ночи кот, покружив по своим  следам, вышел к тому месту,
где их загнали на деревья, и застыл в немом ужасе.
     Лунный свет озарял неестественно  вывернутое тело кошки -  без головы и
шкуры.  Обнаженные  мышцы с  отметинами подкожного жира прихватило  морозом.
Вокруг  на  истоптанном снегу  валялись обслюнявленные  бумажные трубочки  с
едким запахом табака. Они были похожи на белых, с черными головками, червей.
     Боцман несколько минут вглядывался в то, что осталось от подруги. Потом
повернул голову в ту сторону, куда ушли люди  и собаки. Кот не умел плакать,
но его пылающие зеленым огнем глаза застлал влажный туман. С этой секунды он
смертельно возненавидел Рыжебородого, поднявшего громовую палку на Кисточку,
и этот мерзкий запах белых червей на снегу.
     После  гибели  Кисточки  Боцман как-то  сник. Все  окружающее  казалось
теперь  враждебным и  неприветливым. Часами  он  неподвижно лежал на  снегу.
Прежде  он так и жил -- одиноким, угрюмым отшельником, но с Кисточкой оттаял
и успел привязаться к нежной спутнице. Но ее так быстро не стало...
     --
     Известно - время лучший лекарь. Мало-помалу пробуждался интерес к жизни
у Боцмана.
     В  тайгу  пришла  весна.  Из-под ужимающихся  изо дня в  день  сугробов
зазвенели ручьи. Облезли до черноты опушки. На сосновых ветвях затопорщились
розово-кремовые  свечки,  щедро   припудренные  белой  пыльцой.  В   полдень
прогретая  тайга  источала  горьковато-смоляной  запах,  от  капоров  сладко
кружилась голова.
     Однажды, после долгой прогулки по гребням отрогов, притомившийся Боцман
спустился к  реке,  полной  предзакатной  тишины  и свежести. Вылизав языком
взъерошенную  ветвями шерсть  и помыв подушечками лап морду, он распластался
на   сухой  поваленной  ольхе   возле  обозначенного   широким   полукружием
разноцветной гальки  устья ручья. Отдыхая, он блаженно жмурился от  ласковых
переливов нескончаемых водяных бликов.
     Пойму заливал свет  тлеющего  заката. Чуть слышно прошелестела в  траве
гадюка. Она соскользнула по наклонной каменной плите в воду и, высоко подняв
головку, поплыла на другой берег. Выбежал из кустов к реке горностай в бурой
летней шубке и принялся жадно лакать.
     Ни юркий зверек, ни  Боцман  не  увидели сквозь  отсвечивающие гребешки
переката темной спины тайменя.  Огромная рыбина живой торпедой пролетела под
водой  несколько  метров  и,  окатив берег крутой  волной,  тут  же исчезла.
Вздрогнувший кот оторопело уставился на голый, мокрый камень, где только что
стоял горностай...
     Боцману  уже  изрядно приелась  зайчатина, которой он питался последние
месяцы, а любимые косули после небывало  снежной  зимы стали в  тайге крайне
редки. Однако, исходив  немало распадков и  гор, кот  все же  высмотрел  под
скалой  одного упитанного бычка. Подкрасться  к нему из-за окружавших  скалу
осыпей  было  невозможно -  увидит  издалека и  умчится,  играючи,  высокими
прыжками - дугами.
     Зная,  что  олень  должен  обязательно спуститься к  ручью на  водопой,
Боцман  нашел  проход,  который  тот  не мог миновать,  и залез  на  дерево,
затаился  среди  листвы на  толстой ветке. Над головой  неожиданно  раздался
треск. Кот непроизвольно сжался, но, подняв глаза, увидел падающий с вершины
дерева полусгнивший сук.
     Прошло часа два, а Боцман все еще терпеливо лежал в засаде.
     Но вот послышался  слабый стук копыт. Бычок шел осторожно,  оберегая от
тонких  веток молодые,  еще покрытые  опущенной кожей,  вилообразные рога  с
тремя  небольшими  отростками. Рысь  живой стрелой  сорвалась с дерева, всей
своей  массой  обрушилась на кирпично-ржавую спину  косули,  разом  прокусив
клыками шею своей жертвы.
     Олень упал. Тут же попытался вскинуться и, как обычно, ускакать легко и
свободно, но, только что полные сил, мышцы не повиновались.
     Полакомившись сочным, парным мясом. Боцман завалился на спину и, лениво
разметав на траве  лапы,  стал кататься  с  боку  на  бок, то  выгибаясь, то
неподвижно замирая.
     После жирного  мяса  захотелось  пить.  Кот  оттащил остатки  косули  в
ельник, почистил,  поточил о сухостоину когти, с наслаждением потерся боками
о  бугристую кору  и  спустился,  наконец, к горной речушке. Заходя в  воду,
вспугнул   маленьких  уток-чиркав.  Те  улетели  вниз  по  течению  плотной,
стремительной  стайкой.  Утолив  жажду, кот укрылся от  оводов  под скальным
выступом.   Нежась  в  прохладе,  сытый  и  благодушный,  он  одним   глазом
поглядывал, как  вылетают из  воды и с  причмокиванием  ловят оводов шустрые
хариусы. Внезапно сверху легкой, прозрачной тенью неслышно скользнула скопа:
слегка  чиркнула  по  волнистой  ряби,  и в крючковатых  когтях  ее забился,
сверкая перламутром, нерасторопный хариусенок.
     Но недолго блаженствовал Боцман. Из чащи, где лежала косуля, послышался
шум:  кто-то  явно  терзал  недоеденную тушу. Пришлый  кот даже не соизволил
поднять  морды  при  появлении хозяина добычи, а  только  глянул исподлобья.
Столь  дерзкого  поведения  Боцман  не мог стерпеть  и  яростно  зашипел  на
наглеца.  Тот  в  ответ  только разинул  пасть  и  продемонстрировал  черные
выкрошившиеся зубы.
     Разглядев  облезлого,   с  прогнувшейся   спиной   незнакомца,   Боцман
сообразил, что перед ним совершенно дряхлый старик.
     Боцман  хорошо  знал  закон  тайги  - правит  сильнейший. Но  он не мог
унизить себя дракой с беззубым  зверем. Он просто подошел к косуле с  другой
стороны,   --  и  коты,  то  и   дело  искоса  поглядывая  друг  на   друга,
потрапезничали мирно. Вскоре пришелец  насытился  и, поблагодарив  взглядом,
удалился, а хозяин примостился подремать на выворотне.
     В это время к ельнику, привлеченный кровавым потаском *, приближался...
медведь.
     Слыша сквозь сон  оглушительный хруст костей,  Боцман, поначалу  только
облизывался, но довольное урчание косолапого обжоры, наконец, разбудило его.
В вспышке слепящего возмущения кот бесстрашно подскочил к грабителю и впился
свирепым  взглядом  в  крохотные  медвежьи глазки. Весь  напружинившись,  он
приготовился биться за свою добычу.
     В  ответ  из широко  разверзшейся  пасти вырвались низкие громоподобные
раскаты. Этот рев и мощные клыки остудили праведный гнев кота: здравый смысл
ему не был чужд.
     В бессильной  ярости и  обиде покружил он вокруг мародера,  но сознавая
неоспоримое превосходство медведя в силе, отступил с притворным равнодушием,
тем более, что туго набитое брюхо не располагало к серьезной драке.
     Все  лето  Боцман провел в покое  и достатке. Вольготная жизнь никем не
нарушалась. Волки и медведи заставляли проявлять  известную осторожность, но
кот избегал  прямых  столкновений. Впрочем, и те не искали  встречи  с  ним:
каждый ходил своей дорогой, уважая права соседа.
     В тайге лишь  с людьми Боцман никак не мог ужиться, хотя он сам никогда
не посягал на их интересы. Эти существа всегда были агрессивны  и при каждом
удобном  случае выпускали  из  своих железных  палок  разящий  гром.  Но,  к
счастью, в зеленое время года они здесь появлялись очень редко.
     В этом году  кот  ни разу  не слышал и  не видел их до той  поры, когда
похолодало, а земля  и  деревья укутались  в белые одежды. Хотя молодой снег
вскорости растаял, спокойная жизнь кончилась.
     Вновь  по отрогам  и  распадкам потянуло  дымом, забрехали  лютые  псы,
загромыхали  тускло блестящие палки.  Только  теперь Боцману показалось, что
армия зверобоев и их верных прислужников - собак стала еще больше.
     Кот  мастерски ухитрялся  не попадаться на глаза  промысловикам, за что
заслужил  репутацию зверя-невидимки.  В то  же время, невзирая  на печальный
опыт. Боцман не мог избавиться от присущего ему любопытства: люди манили его
своей непонятностью.
     По  ночам  кот  нередко  спускался  с гор то  к  одному, то  к  другому
охотничьему логову. На подступах к ним он всегда  находил длинные ободранные
тушки,  в основном соболей  и резко  пахнущих  норок. Беличьих почему-то  не
было. Видимо, их съедали собаки. Мясом же соболей и норок брезговали.
     Выбрав место поукромней, Боцман подолгу наблюдал за жизнью двуногих.
     Любил он  ходить и по  лыжному  следу: ему было  интересно  знать,  что
делают охотники в его владениях.
     Кот  изучил  повадки  промысловиков,  а некоторых  даже  знал  в  лицо.
Охотничьи  ловушки и приманку  возле них Боцман рассматривал издалека,  чуя,
что  они  таят смерть. Случалось, в ловушке еще бился соболь или норка; реже
колонок  или горностай. Обессилев  в бесплодных  попытках освободиться,  они
через день-два коченели.
     В  один  из  таких  обходов  после  легкой пороши  Боцман  вдруг  учуял
аппетитный  запах.  Шагах в четырех  от лыжного  следа под  деревом парил  в
воздухе, слегка покачиваясь, здоровенный заяц.
     Недоумению кота  не было предела  -  отчего  вдруг длинноухий  кружится
словно птица?
     Боцману не хотелось есть, но это его вечное любопытство...  Он прикинул
- если встать на задние лапы, то до косого можно дотянуться.
     Мелкими семенящими шажками он приблизился  к летающему зайцу  и  тут же
отпрянул  от внезапной  боли: на  левой передней лапе повыше широкой  ступни
сомкнулись железные челюсти.
     Хозяин ловушки, был, конечно, искушенным в своем деле промысловиком, но
он не учел, что Боцман намного превосходит силой своих собратьев, и поводок,
к которому был  прикреплен капкан, не сдюжит его  мощных  рывков - через час
кот уже порвал цепочку.
     На трех лапах побежал он прочь от страшного места - в безжизненные поля
каменных россыпей под высокими скалистыми вершинами, куда охотники  и собаки
никогда не забирались. Капкан  с обрывком поводка цепко сидел на лапе, и его
тарелочка при каждом прыжке вызванивала о железную станину "тринь-дзинь".
     Добравшись  до  хаотичных  россыпей.  Боцман  залез   в  пустоте  между
угловатых  глыб. И здесь, потрясенный и измученный кот забылся тяжелым сном.
К болезненной хватке  железной  пасти он притерпелся  и  спал  на  удивление
долго.  После  сна  происшедшее  уже  не  казалось  таким  страшным,  и  кот
вознамерился во что бы то ни стало избавиться от болезненной побрякушки.
     Боцман  попытался сесть,  чтобы  стянуть железку,  но  пружина  капкана
застряла между камней.
     Превозмогая боль,  кот  задергал лапой. Сдирая шкуру,  капкан  медленно
сползал,  но,  застрял,  достигнув  широкой  ступни.  Тогда сметливый  зверь
потянул  лапу  на себя. Верхняя  часть пружины,  упираясь  о  камень,  стала
прижиматься к  нижней,  и  чем сильнее тянул  Боцман, тем слабее становилась
хватка. Наконец дуги раздвинулись достаточно и лапа выскользнула.
     После этого Боцман стал еще более осмотрительным. Чтоб не пасть жертвой
новых  охотничьих пакостей, он удалился на уединенный голец,  куда  люди  не
забредали, и,  промышляя  там куропаток, жил безбедно,  несмотря  на ветра и
трескучие морозы.
     Ниже беловерхой вершины, в ельниках,  стекавших зеленой лавой по горным
ложбинам, обитали маленькие безрогие олени кабарожки, и коту порой удавалось
полакомиться их суховатым, но вкусным мясом.
     Привыкнув  к тому,  что  на Лысой  горе снежный покров  нарушался  лишь
следами крохотных  копытец кабарги да  набродами  куропаток, он  был  крайне
удивлен, когда увидел круглые вмятины рысьих следов. Дня два назад кошка - а
это была именно кошка! - прошла по гребню кряжа в сторону холмистой долины.
     Боцмана  охватило  неясное, сладкое беспокойство. Оставив  сначала след
кошки, он вернулся все же обратно и пошел  по нему не останавливаясь, ступая
точно в отпечатки лап.
     Прерывистая  стежка вывела на пологие увалы,  где к ней с разных сторон
присоединялись  следы еще трех котов.  В разгар  ночи по резким  и страстным
воплям, далеко  слышным  в  тишине промороженной  тайги.  Боцман нашел  всех
четверых на лесистом скате.
     Завидев самку, Боцман пришел в необычайное волнение.
     Очаровательная кошка в дымчато-серой шубке  сразу  определила в новичке
надежного покровителя  и сама  подошла к  нему,  не ожидая обычных церемоний
ухаживания.
     Прежние кавалеры увязались  было за  ней,  но  Киса резко обернулась  и
неприязненно зашипела на них.
     Молодая  пара  надолго удалилась в  непролазную  глухомань.  Счастливый
Боцман, будучи  вообще-то весьма  молчаливым  существом,  от избытка  чувств
время от времени издавал низкие протяжные  вопли. Подруга  вторила ему тихим
грудным  голосом.   Эти   любовные  арии,  по   всей  видимости,  доставляли
удовольствие исполнителям, но заставляли цепенеть в страхе многих обитателей
тайги.
     Во время затяжной  кошачьей  свадьбы  к  восхитительной  Кисе  пытались
приблизиться  новые  кавалеры,  но  Боцман  никого  не  подпускал   к  своей
возлюбленной.  Для  этого ему  даже не было  нужды  вступать  в  драку.  Его
громадные  размеры  и  свирепый  взгляд  остужали  пыл женихов  лучше  любой
затрещины.
     Лишь  один  длинноногий  кот бурой  масти, поскитавшись  в  безуспешных
поисках  другой  самки,  через  неделю  вернулся  и  разыскал  любезничавшую
парочку. В прежние  годы  у Бурого  при встрече с Боцманом начинала холодеть
спина, но за последние месяцы он  сам порядочно заматерел и налился силой. И
теперь Бурый, с вызовом глядя на соперника, пошел в атаку.
     Вздернув короткий  хвост  и  развернув наружу уши,  Боцман приготовился
дать отпор нахалу.
     Они стояли друг против друга и перекатывали  тугие бугры мышц. Распушив
щетинистые усы, взгорбив спины, коты долго разогревали себя, нагоняли страху
утробным завыванием.  Наконец,  стронулись с места  и  стали  сходиться,  то
бросаясь, то отскакивая, с каждым разом сокращая расстояние.
     Внезапно, кинувшись одновременно, они сцепились в  ревущий шар, а через
несколько секунд так же быстро разлетелись на отдельные, непримиримо шипящие
половины.
     Первый натиск ошеломил отвыкшего от сопротивления Боцмана и  пробудил в
нем настоящую  злость. Обменявшись ударами когтистых лап, они вновь сплелись
и закрутились многолапым колесом, яростно раздирая друг друга когтями.
     Во время передышки Боцман  оправился быстрей соперника и нанес огромной
лапой  по башке обладателя длинных  ног сокрушительный удар. И  тут  же,  не
давая  прийти  в  себя, располосовал когтями чувствительный  нос. Не стерпев
адской  боли, соперник кинулся  наутек, роняя  на снег клочья шерсти и  алые
горошины крови. Ни разу еще Бурый не получал такой  трепки.  "Надо  подальше
обходить этого свирепого дьявола", - выразительно говорили его прижатые уши.
     --
     Конец зимы в тот год выдался опять  снежным, пуржистым; весна - стылой,
затяжной.
     Киса  готовилась   стать  матерью,  а  в   тайге   повсюду  еще   лежал
сквасившийся, крупнозернистый снег.
     Ходила кошка осторожно и мало. Больше лежала у входа в низкую расселину
и прислушивалась к движениям котят, рвущихся  из тесной утробы на  волю. Они
временами  так буйствовали, что брюхо бугрилось от  ударов крохотных, но уже
сильных лапок.
     Боцман, не  покинувший подругу, постепенно взял  заботу о пропитании на
себя.
     Оставив в очередной  раз  Кису в  логове, он отправился на  охоту.  Дул
тугой порывистый ветер; ничто не говорило о  весне. Только сугробы осели, да
вокруг стволов появились ямистые лунки.
     Идя наискосок ветру, кот принюхивался к  многоструйному потоку запахов.
Наконец он уловил  то, что  нужно:  одна из  струек принесла аромат  молодой
лосихи.
     Недолгие поиски  привели в  непролазный  ольшаник, на  окраине которого
виднелся снежный бугор, обрамленный сухими листьями и  обрывками травы.  Еще
два шага, и  из выбитого копытами углубления показалась бурая спина, кончики
ушей.
     Всегда  чуткая лосиха  дремала,  не подозревая о смертельной опасности:
шум ветра заглушал шорох рысьих шагов рыси.
     Мощный упругий толчок, и Боцман свалился на жертву, как снег на голову.
Запустив кривые когти в гладкую спину и бока, он вонзил клыки в шею. Густая,
жесткая  шерсть  и  толстая  кожа  мешали  сразу  добраться  до сухожилий  и
позвонков.
     Лосиха  выметнулась  из  убежища  и,   тараня  грудью  заросли  ивняка,
выскочила на  ноздреватый лед. Мотая  головой, она  кинулась  к спасительной
проплешине  переката. Сиганув  в  полынью, лосиха  опрокинулась на  спину  в
расчете подтопить кота.  Забурлила,  вспенилась студеная  вода. Заскрежетала
под  бьющимися животными  галька.  Хлынувшая  в пасть  и  нос вода заставила
Боцмана разомкнуть клыки.  Лосиха  вскочила  на  ноги. Громыхнув копытами по
камням, выпрыгнула на лед  и помчалась вниз по руслу. Из глубоко прокушенной
шеи  хлестала  пульсирующими струйками кровь.  Достойно защищалась лосиха  и
вышла победителем, но вместе с кровью покидали молодое тело силы. Все мельче
становился шаг. И вот она  взорвалась дивным прыжком и, издав громкий, почти
медвежий рев, упала на лед замертво.
     Боцман  вылизал  свою  испачканную  шубу и подошел к  туше. Налакавшись
дымящейся крови, он привел к мясу Кису.
     Знатная  добыча  надолго  освобождала  супружескую  чету  от  хлопот  о
пропитании. Тем не менее Боцман, как образ-
     Новый  семьянин, к  вечеру  следующего дня  собрался  на  охоту,  чтобы
побаловать Кису свежениной. Подкараулив беляка, он заспешил к хозяйке.
     Подходя к  логову, кот услышал странную возню  и тонкий писк. "Это  еще
что  за  живность?"  Приглядевшись,  Боцман различил  копошащиеся  между лап
супруги  маленькие  мохнатые  комочки.  Киса  тихонько  поднялась  и   жадно
набросилась на  теплую  зайчатину.  Малютки,  а  их  было трое,  без  матери
забеспокоились и  неуклюже выпутывались из  сплетения лап, голов  и коротких
хвостиков.
     Утолив  голод. Киса подошла к  Боцману,  долго терлась  лбом о его лоб,
выражая тем безмерное материнское счастье, переполнявшее ее.
     Крохотные наследники,  необыкновенная нежность Кисы побуждали Боцмана к
неутомимой охоте. Как-то,  принеся в зубах еще живого  зайца. Боцман оставил
его  на  площадке  перед  входом  в  расселину.  Косой  временами  брыкался.
Подросшие котята, в детских  почти белых шубках, разминая длинные нескладные
ноги,  с восторженным урчанием выбежали и закрутились  вокруг  живой добычи.
Блестящие глазенки рысят впервые загорелись огнем настоящих хищников, но тут
совсем некстати  полил дождь. Холодные капли остудили воинственный  пыл юных
охотников, и они отступили в убежище.
     Боцман  накрыл продрогших  детенышей мохнатыми  теплыми лапами.  Котята
согрелись и  задремали.  Однако  тишина  царила  недолго.  Быстро  пустеющие
желудки разбудили  котят, и они перебрались под бок  матери, каждый к своему
любимому соску.
     Сытость и  тепло вновь вызвали у них  желание порезвиться. Снаружи  все
крапал дождь. В таких случаях котята взбирались на  отца, чье громадное тело
являло собой великолепную игровую площадку. Они прыгали, ползали, скакали по
нему, с яростью трепали, а Боцман снисходительно терпел потехи шалунов.
     Непогода  разыгралась не на  шутку. Холодный, частый  дождь  лил  почти
беспрерывно,  не  выпуская Боцмана  на  охоту,  трое  суток.  У Кисы  молока
становилось все  меньше,  котята не  наедались. Открывая  розовые пасти, они
жалобно  хныкали, терзали мать, прося добавки,  но соски были пустыми.  Киса
нервничала и, тыкаясь в Боцмана носом, побуждала его идти промышлять дичь.
     Кот и  сам понимал,  что ждать  погоды  больше нельзя, и  выбрался  под
текучую  завесу  дождя.  Моментально намокнув, слипшаяся шерсть  так  плотно
облегала тело, что  кот казался голым.  Кроме  небесной капели его  вдобавок
орошала еще и холодная осыпь с ветвей захлебнувшегося водой леса. Деревья до
сих пор  не выпустили  лист. Казалось, все живое в тайге вымерло. Боцман всю
ночь пробегал по  угодьям в поисках прокорма, а к утру, слегка  пошатываясь,
вернулся к логову.
     Киса издалека разглядела сквозь дождевую муть своего верного друга. Его
унылый вид говорил сам  за  себя - поживы не  предвидится. Робкая, хлябистая
весна  творила свое  черное дело - тайга изо  дня в день пустела, лишаясь от
бескормицы своих обитателей.
     Прошло еще два дня. Непогода, наконец, угомонилась. Сплошной войлок туч
истончился, разошелся широкими чистыми разводами, обнажив, впервые за весну,
по-настоящему теплое и яркое солнце.
     Боцман с  Кисой, задерганные требовательными воплями  ослабевших котят,
не дожидаясь сумерек,  вышли на охоту  вдвоем. Скоро они задавили худого, но
зато крупного  беляка. Киса тут же на месте съела почти половину и поспешила
к голодным детенышам.
     Последовавший  вскоре за ней кот застал подругу мечущейся по  площадке.
Киса с  надеждой взглянула на  Боцмана и  исчезла  в логове, тут же выбежала
обратно и опять заметалась по площадке между кустов.
     Встревоженный  Боцман  заглянул  в  жилище.  Оно  поразило  непривычной
тишиной:  котят  в нем  не  было. Не поверив своим  глазам, он несколько раз
обшарил логово, но напрасно - рысята исчезли.
     Несчастные  родители  обегали  все  окрестности,  но  не обнаружили  ни
единого следа, хоть как-то объяснявшего пропажу.
     Многоопытный Боцман  знал, что  со времени таяния  старого  снега и  до
появления  молодого   охотники  исчезают  из  тайги.  Несколько  месяцев  ее
обитатели  живут  спокойно.   Люди  словно  дают  им  возможность  вырастить
потомство. Но, тем  не менее, кот  был склонен обвинить  в пропаже детенышей
именно людей. Только они,  по его  разумению, способны, не  оставляя никаких
следов, разорить логово.
     У  кошек не хватило  сообразительности  по одинокому  перу  беркута  на
площадке  и  клекоту  на  дальней  скале  догадаться  об  истинном виновнике
исчезновения котят. А дело было так.
     Оголодавшая,  так же  как и  кошки, за  долгое ненастье  пара  беркутов
вылетела из гнезда в поисках корма для прожорливых птенцов.
     Паря над тайгой,  беркут-отец издали  заметил  выбравшихся на  солнышко
котят.  Он  еще долго  кружил в  небе над  пятачком  перед логовом, пока  не
уверился по  поведению несмышленышей, что они одни, без  охраны родительских
клыков.
     Беркут камнем  упал на землю, поразив когтистыми  лапами  двух рысят  и
убив ударом клюва третьего.
     Безрадостно  протекало  лето.  Киса, особенно  первые  недели, заслышав
звуки, даже отдаленно напоминающие  голоса котят, очертя голову бросалась на
поиски, и, никого не  найдя, подолгу с отсутствующим видом сидела  на земле,
сутуло вобран в плечи круглую голову. Ничто не интересовало ее в такие часы.
Если Боцман настаивал, она бездумно брела за ним,  участвовала  в охотах, но
все это без желания и присущего ей прежде азарта.
     Когда  в  конце осени  свора  собак  обнаружила  их.  Киса  впервые  не
подчинилась Боцману и  не последовала  за ним в  крутобокие  горы,  а  почти
сразу, как  заслышала погоню,  вскарабкалась  на первое попавшееся  дерево и
безучастно наблюдала за бесновавшимися под ней лайками. Подоспевшие охотники
почему-то не стали  выпускать разящий  гром  из  палок, а подвели на длинном
шесте прочную петлю из жесткой капроновой веревки и, улучив момент, затянули
ее на передней лапе кошки. Затем стащили рысь  на чуть припорошенную  снегом
землю, накинули сверху толстое ватное  одеяло и, удерживая  рогатинами, туго
запеленали.
     Боцман  ночью  спустился  с труднодоступных  горных отрогов и, не найдя
подруги, по  следам охотников  вышел  на окраину леса,  обрывавшегося в  ста
метрах  от  береговой линии.  Дальше,  за рекой, на  пологом увале виднелись
безликие в предрассветной мгле жилища людей.
     Оставаясь  под  прикрытием деревьев, кот послал призывной клич  и через
мгновение  услышал ответный горловой  вопль Кисы.  Он доносился  из середины
первого  ряда  домов,  примыкавших огородами и  банями  к реке.  Обменявшись
резким  вяканием, кошки вконец переполошили  деревенских псов, и Боцман счел
благоразумным не дразнить  их больше, тем  более, что  теперь он  знал,  где
искать Кису.
     Возвращаясь в горы, он невольно прислушивался к звукам, доносившимся из
селения.  Собаки потихоньку  угомонились.  Изредка  взбрехнет одна,  другая,
одиноко просипит бык, подаст трескучий голос петух и опять тишина.
     Боцман, терзаемый противоречивыми чувствами, все  чаще замедлял  шаг  и
скоро остановился в нерешительности.
     Привязанность к подруге,  желание увидеть и освободить ее не давали ему
покоя.
     Эти  чувства  подавляли   даже   самый  сильный  инстинкт   -  инстинкт
самосохранения.  Наконец,  он   решился  и   повернул   обратно,   навстречу
восходящему солнцу.
     Шагал Боцман свободно,  без страха;  могучее, невиданное  ранее чувство
вселяло уверенность в его сердце.
     Будучи жителем глухой тайги, он избегал открытых пространств. Там он не
чувствовал себя в безопасности,  но сейчас кот смело вышел на высокий чистый
берег и, не таясь, доступный людским взорам, встал,  как изваяние, отчетливо
выделяясь  на  снежном фоне. Он насилу поборол  искушение  немедленно идти к
месту заточения Кисы и выжидающе присел на снег.
     Боцман прекрасно понимал, что его видно из селения,  но  он был  в  том
состоянии, когда  совершаются необъяснимые поступки. К тому же ему казалось,
что под защитой реки он недосягаем для ударов громовых палок.
     Баба Галя, спускаясь к  проруби  за водой, подняла голову и  неожиданно
для  себя  увидела  громадную рысь.  Уронив ведра,  она опрометью  пустилась
бежать к дому, всполошила соседей и вскоре вся деревня гомонила  о  коварной
рыси, которая напала на бабу Галю, но то ли промахнулась, то ли бабка успела
надеть ей на голову железное ведро. Главное,  баба Галя, слава Богу, жива, а
рысь осталась голодной и караулит новую жертву.
     Кто посмелее, особенно  мальчишки, ходили ватагой за огороды  и глазели
на дерзкого  разбойника, стоящего  на противоположном берегу реки  с  высоко
поднятой головой.
     Охотники с  лайками уже  неделю как  разъехались по  участкам - начался
промысловый сезон. Охранять деревню остались одни бестолковые дворняги.
     Встревоженные бабы направились к  местному зверолову  Ивану Михайловичу
Карпенко,  но и  он  уехал  в лесничество  созваниваться  с  областной базой
"Зооцентра" на счет машины для отправки пойманной им рыси.
     Когда  женщины выходили из  его дома, с реки донеслось громкое и резкое
"Вау-у". Киса в ответ радостно откликнулась из сарая.
     Женщины заскочили обратно в  сени и излили свое застарелое недовольство
и раздражение на хозяйку дома.
     -- Вот  ловит  твой  рысей, медвежат,  волчат,  а звери-то, вишь, какие
наглые в отместку стали. Скоро всю деревню окружат.  Ни за водой сходить, ни
детям  на  коньках  покататься.  Прошлый  год медведица  допекала, а  теперь
рысь...
     -- Занятие ваше нам всем  на  погибель, - добавила  высокая старуха,  -
штраф на вас надо за такое.
     -- Оно верно, штрафом надо проучать, - охотно поддержали остальные.
     -- А ну вас к ляду, - отмахнулась хозяйка и ушла кормить скотину. Вот и
толкуй с такой. Пошли, бабы, к Егору, он рысь стрельнет, не промахнется.
     -- Чего без толку ходить, небось уж пьяный.
     -- А вдруг нет.
     -- Точно, пьяный - с утра тетеревов Афанасьевне нес на мен.
     -- Да, это уж такой человек...
     Тем временем мужики, не занятые на промысле или забросившие это тяжелое
и рисковое занятие, кто по  возрасту, кто по здоровью, собрались у  сельпо и
решали, как быть.
     -- Эх, карабинчик бы!
     -- Так его только штатными выдают, да и то не всем.
     -- Из гладкостволки усиленным  зарядом  тоже можно  достать, - убеждали
другие.
     Так и порешили: приготовить ружья и через час всем  вместе собраться  у
огородов.
     -- Но  чтоб  без  собак  - котяра  сразу уйдет.  И стрелять  разом,  по
команде. Кто-нибудь да попадет, - инструктировал бывалый дед Тимофей.
     Смертельная опасность  нависла над Боцманом.  Он  видел, как  очередная
ватага людей направилась через огороды к реке. Но насторожило его не столько
приближение людей, как то, что у каждого из них в руках была громовая палка.
     Люди между  тем вышли к  обрывистому берегу и стали  целиться  в  рысь.
Боцман  забеспокоился и  быстрым шагом,  не оглядываясь, затрусил под защиту
деревьев. В это время вокруг коротко прогудели шмели, и его  ступни  ощутили
легкие, но  резкие удары по промерзшей земле.  А через мгновение  докатились
оглушительные раскаты грома.
     Потрясенный  Боцман  обернулся  и успел еще разглядеть людей, окутанных
клубами серо-желтого дыма, как вдруг его насквозь  прожгла боль. Превозмогая
ее, он  огромными махами попытался  достичь  спасительно черневшего пихтача,
но, не дотянув каких-то пять-шесть метров, распластался на снегу.
     Мужики, постреляв  для  верности еще,  перешли  реку  и  окружили кота.
Вытянувшийся в последнем прыжке во весь рост, он казался особенно громадным.
     -- Отбегал наш великан, - не то  с удовлетворением, не то  с сожалением
произнес дед Тимофей.
     Восхищенно оглядывая  богатую шубу  и  пробуя пальцами  остроту  кривых
когтей, удачливые охотники задымили.
     Самый старый  в их компании дедушка Антон присел на корточки и, кряхтя,
стал искать, куда попали пули.
     --  Видать,  в  сердце угодили,  навылет,  - заключил он  и,  раздвигая
шерсть, продемонстрировал кровоточащие раны между ребер.
     --  Ой, че это?! Мужики, тихо! Кажись,  сердце тукает.  Во-во. Еще раз.
Так он живой.
     Охотники вскинули ружья.
     -- Антон,  отойди! Очухается, задерет  когтищами. Отойди, тебе говорят.
Мы его сейчас успокоим.
     --  Да  погодите,  мужики.  Совестно  как-то...  И хорош  больно! Жалко
красоту такую. Давайте к Карпенко  свезем. Может, выходит,  да сдаст на свою
звериную базу. Пусть городские нашим Боцманом полюбуются.
     --  Кончай,  дед,  канитель поповскую  разводить.  Добить  и точка! Тут
послышались звонкие голоса:
     --  Ну что, убили? А кровищи-то! Мировой  котяра! К охотникам подбежали
запыхавшиеся пацаны. Антон, воспользовавшись заминкой, снял ремень с ружья и
туго  обмотал задние  лапы  рыси. Мужикам ничего не  оставалось, как  помочь
связать и передние.
     -- Ребята, давай быстро сани...
     Лежа в теплом,  рубленом  сарае на душистом сене,  Боцман ощутил легкое
поглаживание.  По  шкуре, вслед  за поглаживающим  прикосновением,  пробегал
приятный озноб. Боцману чудилось, что  рядом с  ним  сидит Киса и ластится к
нему.
     От блаженства Боцман хрипло  заурчал и  попытался сладко потянуться, но
пробитое тело пронзила нестерпимая боль.  Кот  очнулся, открыл глаза. Кто-то
темный сидел перед ним. Человек!!!
     Волна  блаженства сменилась  волной леденящего страха. Боцман попытался
вскочить, чтобы защищаться, однако лапы были стянуты путами. Но даже не будь
их, раненный  и ослабленный большой потерей крови, кот все  равно не смог бы
встать на ноги. От ощущения полной беспомощности Боцмана обуял ужас. Оскалив
зубы и глухо зарокотав, он вжал голову в сено и исподлобья следил за  каждым
движением человека.
     --  Не бойся, дурачок, - успокаивал ровный, тихий голос,  - поешь. Тебе
надо есть, чтобы поправиться, - человек  протянул нанизанный на прутик кусок
мяса.
     Чтобы  не стеснять рысь, он отодвинулся, и  Боцман смог разглядеть его.
Ничем не примечательный. Скорее даже невзрачный. Только на лице, обрамленном
мшистой рамкой седоватой бороды, выделялся длинный и крючковатый, похожий на
клюв  хищной  птицы,  нос.  Но  это  сходство  не придавало  лицу  выражения
враждебности, а наоборот, как ни странно,  делало его добродушным.  Ни одним
движением человек не обнаруживал намерения причинить зло или боль.
     --  Ешь,  ешь,  дружок,  ешь,   -  с  этими  словами  Крючконос  плавно
приподнялся и, мягко ступая, вышел.
     Скрипнула  подпираемая  колом дверь. Боцман  внимательно  огляделся. Он
лежал в  бревенчатом логове  с  крохотным оконцем. Терпко пахло навозом.  За
дощатой  перегородкой  протяжно  и  шумно  вздыхали  корова  и  бычок.  Они,
привычные к  часто  меняющимся грозным соседям,  то и  дело  шуршали сеном в
кормушке, переступали копытами. Повернув голову, кот чуть не уткнулся мордой
в куски мяса, лежащие на гладкой тонкой доске. Горло першило от суши. Боцман
осторожно взял было один кусок в зубы, но недоверие к человеку  удержало его
от соблазна: в последний момент раскрыл пасть и выронил мясо на подстилку.
     С людьми  Боцман связывал  только боль  и  смерть, поэтому  сейчас  был
несколько обескуражен поведением Крючконоса. Он не сомневался в его недобрых
намерениях, скрываемых  до поры до  времени, и был уверен, что ему уготована
незавидная часть.
     От томительного ожидания развязки к вечеру его трясло, как в лихорадке.
Нервы и  мускулы  вибрировали,  словно  туго натянутые  струны.  Ослабленный
перенапряжением и потерей крови, кот,  в  конце концов, забылся в  тревожной
дремоте, так и не притронувшись к мясу.
     Переделав домашние дела, Михалыч заглянул к беспомощному пленнику.
     Встретившись взглядом с  темными, непонятными  глазами человека. Боцман
вновь оробел, но уловил в них что-то доброе, ему даже почудилось - ласковое.
     Крючконос принес в большой  кастрюле  чистую воду. Увидев, что  мясо не
тронуто, укоризненно покачал головой.
     --  Так,  брат, дело не  пойдет. Так ты  никогда не поднимешься.  Надо,
дружок, поесть, обязательно надо поесть,  -- и  опять настойчиво  подсовывал
мясо на кончике ветки.
     Человек  долго сидел с Боцманом. Говорил  успокаивающим, завораживающим
голосом, уверенно  гладил  по  спине. Потом  смазал  раны  на  груди  чем-то
прохладным,  пахнущим  грязями таежной  лечебницы.  И  опять  этот  странный
человек, не причинил ему боли. Напротив, его прикосновения были приятны.
     Ночью,  когда  беспрестанное хлопание дверьми и другие непонятные звуки
стихли.  Боцман  с  горечью  вспомнил  события  последних  дней. Мог  ли  он
предположить,  что  жизнь столь  круто переменится и  он  окажется во власти
человека.
     Силы покидали  кота. Если бы  на него сейчас накинулась собачья  свора,
или взял на  мушку не  знающий  промаха  зверобой,  он  даже не попытался бы
убежать, а молча, без сопротивления встретил свою смерть.
     Неожиданно совсем близко раздался  призывный  горловой вопль. Даже  дух
занялся. Не может быть! Это же Киса!
     Кот откликнулся ликующим - "Вау!".
     Подруга отозвалась  не  менее  восторженно. От их переклички во дворе и
деревне  поднялся  злобный лай,  и рыси,  дабы  прекратить  собачью  брехню,
умолкли.
     У Боцмана все пело в  груди:  "Киса жива! Она  где-то рядом". Но он так
слаб, что не может не только прийти к ней на выручку, но даже самостоятельно
встать на ноги. Надо срочно набираться сил.
     Глаза приободрившегося  узника засветились надеждой. "Мы  еще поживем".
Он жадно съел мясо и с этой ночи быстро пошел на поправку
     \ \fi326\li28\ri14\sl240 \ Боцман привык к  {\*\ e0_80 }Крючконосу {\*\
e0_80 }и совершенно не боялся
     когда тот заходил кормить или обрабатывать раны: они
     болели все меньше. Огонь и жжение внутри почти исчезли
     Кот опять дышал полной грудью
     \ \fi316\li38\ri9\sl240 \ Изредка они с Кисой обменивались приглушенным
{\*\  e0_81  }вяканием,  {\*\  e0_81  }встречаемым  яростным  лаем  собак  и
тревожным
     кудахтаньем кур
     \ \fi316\li38\ri4\sl240 \ Хозяйские псы как-то воспользовались тем, что
дверь
     по недосмотру, осталась открытой и, проникнув в сарай
     набросились  на  связанного  кота, но Крючконос  {\*\ e0_82  }сердитыми
окриками и ударами брезентового ремня выгнал их, а
     особенно разбушевавшегося кобеля посадил на цепь
     \  \fi0\li33\ri28\sl240 \ Боцман был поражен - человек не только не дал
собакам растерзать его, а наоборот - защитил от заклятых
     врагов. Тщетно пытался кот разрешить эту загадку. она
     была ему не под силу. Но с этого момента Боцман оконча-\line
     тельно  поверил {\*\bkmkstart  e0_84 }Крючконосу, {\*\bkmkend  e0_84 }и
отношение к людям у него\line
     перестало быть таким однозначным, как прежде. Он даже\line
     стал на свой лад делить людей на "добрых", вроде Крючко-\line
     носа, и "злых", вроде Рыжебородого, убившего Кисточку.\line
     Понятливые лайки после хозяйской взбучки крепко усвоили, что рыси на их
подворье -  особы  неприкосновенные.  Но  тем  не менее  не упускали  случая
порычать на кошек исподтишка.
     Наконец, пришло время, когда Боцман сам поднялся на ноги.
     -- Замечательно! Молодец!, - воскликнул Крючконос, увидев  рысь стоящей
на лапах. Лицо зверолова светилось неподдельной радостью,- "Ну, теперь можно
и  машину вызвать, тьфу-тьфу, чтоб  не  сглазить.  Отъешься  еще  немного, и
поедем".
     На  дне холодных и бесстрастных для  несведущего  человека  рысьих глаз
Михалыч уловил отклик понимания.
     Зверолов  успел  привязаться  к красавцу Боцману. Много  зверей  прошло
через его  руки, но такого  умницы он  еще не встречал.  Постоянно и подолгу
разговаривая   с   ним,   Михалыч   чувствовал,  как   открывается  какая-то
таинственная заслонка, и кот начинает  понимать смысл его  слов и  жестов. А
когда зверолов после  двух дней отлучки зашел в сарай проведать подопечного,
то с удивлением заметил, как обиженно отвернулся от него гордый кот.
     Человек снял с лап рыси  путы. Они хотя и не мешали ходить, но вставать
с  ними  было  неудобно.  Поколебавшись  немного,  он  еще  удлинил  толстый
брезентовый ремень и надел на шею кота  сыромятный ошейник.  Боцману ошейник
не  понравился, и он не единожды пытался  стянуть его лапами, но  всякий раз
безуспешно. К  брезентовому  же ремню  привык  и даже не кусал  его зубами -
острые  клыки  только  протыкали ремень  насквозь - грызть подобно волку или
собаке рыси не умеют.
     Пошел двенадцатый день заточения. Кот совершенно оправился от ранения и
вновь обрел грозный вид. Хорошая форма  подопечного  радовала  Михалыча. Ему
пора было заняться отловом соболей, а он не мог уйти в тайгу,  пока не сдаст
рысей. Оставлять их под присмотром одной жены зверолов побаивался - все-таки
хищники, мало ли что... Да и мяса  на них  не напасешься. Зообаза с  вывозом
что-то медлила. Михалыч стал уже нервничать, но наконец, пришла радиограмма.
Из ее текста было ясно, что машина будет через день, но без клеток.
     Зверолов,   поругивая  далекое  начальство,  не  мешкая  отправился  на
пилораму договариваться насчет досок.  Михалыч торопился  еще  и потому, что
надо  было  успеть зарезать  бычка  и, воспользовавшись  оказией, повыгоднее
сдать мясо в городской ресторан.
     Вечером  жена  сообщила  Михалычу,  что из  тайги  вышел  Потаи  -  его
двоюродный брат. Жил он через дом, и зверолов стал собираться, чтобы узнать,
не случилось  ли что  - вышел-то брат  во внеурочное время.  Обычно охотники
появлялись в деревне лишь под самый Новый год, да и то дня на два - четыре.
     Пока  одевался, в  дверь постучали,  и  в избу ввалился  упредивший его
Потаи.  Огненно-рыжая борода охотника засияла  при  электрическом свете, как
хорошо надраенный медный котел.
     -- Братан, покажь котяру. Старик говорит, самого Боцмана пригрохнули.
     Светя фонариками, мужики вошли в сарай. Рысь под бесцеремонным прицелом
слепящих "глаз" отвернула морду и угрожающе заворчала.
     -- Ну, хватит, Потаи.
     -- Сдавать будешь?
     -- Да, послезавтра приедут.
     Не попрощавшись. Потаи  зашагал к калитке. Хозяин недоуменным  взглядом
проводил его и, спохватившись, крикнул вдогонку:
     -- Чего из тайги так рано? Случилось что?
     -- Да так, дела,- неопределенно отмахнулся тот.
     На следующий день,  к обеду,  Михалыч конюхом  привезли  с пилорамы  на
санях большой  щелястый ящик, сбитый  из  пахнущих смолой золотистых  досок.
Набросали  в него сена  и, не закрывая дверку, подтащили вплотную к сараю, в
котором томилась Киса.
     -- Иди, иди,- негромко скомандовал ей зверолов. Кошка послушно  перешла
в клетку. Удивленный конюх не удержался:
     -- Как это ты на нее такую власть заимел?
     -- Через ласку. Если принуждать, силой  гнуть  свое, зверь злобится, не
подчиняется.
     Клетку закрыли, придвинули  по  снегу  к  сараю,  где сидел  Боцман,  и
оставили там.  Зверолов,  жалея любимца, не стал перегонять  его в холодный,
тесный ящик до прихода машины. Тем более, что процедура эта не должна отнять
много  времени - Боцман  наверняка сам  забежит к подруге.  Главное, не дать
кошке первой выскочить из клетки в сарай. Для этого Михалыч приготовил и тут
же примерил, вставляя в щели между досок, несколько жердей.
     Когда  он занимался этим,  хлопнула  калитка,  и  подошли два соседских
мужика. Боцман слышал, как вывели из хлева быка, как он коротко  взревел,  и
вскоре по двору загулял запах горячей крови, парного мяса. Крючконос на бегу
заглянул к нему и бросил совсем еще теплую, сочную мякоть.
     Калитка захлопала чаще.  Раздавались все новые и  новые голоса,  теперь
большей частью женские.
     Боцман  прислушивался  к  оживлению с нарастающей тревогой, но  как  ни
силился, не мог связать воедино значение происходящих событий.
     Из   дома,   между  тем,  полились  приятные  переливчатые  звуки.  Это
деревенский музыкант заиграл на  гармошке. Рысь впервые  слышала музыку. Она
ласкала слух и завораживала крепче, чем говор Крючконоса.
     Потом  под  эти звуки  в  доме  затопали,  красиво многоголосо  завыли.
Кто-то- вышел на улицу и направился к клетке с Кисой.
     -- У, зверюга! - человек смачно  сплюнул,- не мне ты попалась! Где  тут
твой недобитый  кавалер? Дверь к Боцману приоткрылась.  С шипением  вспыхнул
огонек, и кот увидел рыжебородое лицо убийцы Кисточки. Пахнуло едким запахом
белых, с черной головкой "червей".
     Этот  запах-воспоминание  перекосил  морду  Боцмана  страшной  гримасой
ненависти. Кот ощерился,  издал громогласное "Ваа-у-уу".  Обнажившиеся клыки
блеснули, словно стальные ножи.
     При виде разъяренного  дьявола  мужество  мгновенно оставило  хмельного
Латала, или, как его  за глаза звали  деревенские, Жилу. Он пулей вылетел из
сарая, схватил подпиравший дверь клетки  кол и, вернувшись обратно,  жестоко
отходил им привязанного Боцмана.
     В полном упоении рыжебородый вышел во двор. Вдруг краем глаза он увидел
выходящую из клетки рысь.  Жила обмер. С воплем: "Оторвалась, спасайтесь!" -
он влетел в избу. Там  поднялся  невообразимый  гам. Перепуганный Жила, пуча
глаза, мычал что-то нечленораздельное. Его  переспрашивали, но в шуме ничего
нельзя было разобрать.
     Боцман, не  столько от боли и страха, сколько  от унизительных побоев и
чувства бессилия перед обидчиком, в ярости  рвал ремень. Прочная брезентовая
лента не  поддавалась. Снова и снова опрокидывала  она  взбешенного  кота на
спину. Ошейник врезался  в горло, перехватывал дыхание. Рванувшись с разгону
в очередной раз. Боцман услышал  треск и с лету ударился головой в стену.  В
следующее мгновенье кот вскочил и сиганул в  распахнутую дверь. На поленнице
дров он увидел Кису, отбивавшуюся от наседавших собак. Рассвирепевший Боцман
сшиб с ног ближнюю, на ходу сомкнул челюсти на загривке второй и, не обращая
внимания на остальных, бросился с  подругой через задворки к  высившемуся за
рекой спасительному лесу. Не  прошло и трех минут, как они скрылись в родной
стихии.
     Собаки  и их  пьяные  хозяева не  решились на ночную погоню. Высыпав во
двор,  они с  восхищением и  суеверным  страхом  ахали и грозили  кулаком  в
черноту ночи: "Ну погоди, чертова бестия!"
     Забравшись высоко в горы. Боцман с  Кисой, наконец, прилегли на снежную
перину под буреломным отвалом. Тесно прижавшись, они тихо уркали от  радости
встречи  и обретенной  свободы. Им  приветливо светила  огромная,  в  темных
вмятинах  луна.вылизали  друг  друга шершавыми  языками.  Потом  долго  и  с
наслаждением  купались  в  искристом,  чистом  снегу, избавляясь от запахов,
напоминавших о плене.  В  завершение этой памятной ночи они поймали прямо  в
снежной  спальне  тетерку  и  хорошо  подкрепились.   Какое  это  счастье  -
свобода!!!
     В разгар  промыслового  сезона  бригада  звероловов вновь наткнулась на
следы неразлучной пары. Заслышав брехню лаек, рыси тотчас стронулись с ложки
и  пошли самыми  непроходимыми кручами к  истоку ручья. Но опытный  Михалыч,
досконально изучивший рысьи  повадки,  все это предвидел. Он пустил по следу
лишь  трех  собак и  одного охотника, а сам  с напарником и  шестью собаками
поджидал  кошек на  узком переходе, которого, по  разумению зверолова, им не
миновать.  Расчеты бригадира оправдались. Рыси вышли чуть ниже места засады.
Охотники спустили зверовых псов. Те разразились  оглушительным лаем  и легко
окружили ошарашенных внезапным нападением беглецов.
     Кот  уже высматривал подходящее для спасения дерево,  но, услышав крики
людей, изменил свое намерение. Звероловы быстро приближались. В одном из них
глазастый Боцман  узнал Крючконоса. Тот бежал с толстым одеялом чуть  позади
напарника. В это время здоровенный  кобель бросился на Кису, целясь прямо  в
горло. Боцман рванулся  наперерез и едва успел  подставить плечо.  Опрокинув
пса на бок, он распорол ему когтями брюхо. Визжа от боли, кобель покатился с
кручи.
     Воспользовавшись заминкой.  Боцман  устрашающе  шипящим  комом пролетел
сквозь  свору  и помчался огромными махами навстречу охотникам. Лайки дружно
ринулись вслед,  а сметливая  Киса припустила во весь дух в  противоположную
сторону.
     Увидев  мчащуюся  прямо  на  них огромную  рысь,  звероловы  оторопели.
Напарник Михалыча вскинул ружье. Боцман слышал, как Крючконос что-то крикнул
товарищу. Громовая  палка  опустилась.  Кот пронесся  мимо побелевшего,  как
снег,  Михалыча  и скрылся в ельнике. Бригадир окликнул лаек,  но две  самые
азартные  и  отчаянные  не подчинились  и  продолжили погоню. По лаю  Боцман
определил  количество  собак  и затаился у следа.  Вымахнув  преследователям
наперерез, он  ударами сильных лап оторвал  ухо  одной и выдрал клок шкуры у
другой.  Этот  урок  надолго  отбил  у  горячих  псов желание  гонять такого
здоровенного кота без поддержки своры.
     К исходу ночи Боцман разыскал Кису. Они опять были вместе.
     Все чаще владения неразлучной пары разрезали длинные следы "зимних ног"
охотников,  вынужденных в поисках соболей осваивать новые угодья, забираться
в тайгу  все  глубже и  глубже.  Кошки  притерпелись к этим  двойным, твердо
накатанным  канавкам  и  иногда, особенно  после обильных  снегопадов,  даже
ходили по ним, хотя Боцман прекрасно знал, что они могут таить смерть.
     Однажды,  выйдя  на  место пересечения своей постоянной тропы  с лыжной
колеей,  кошки уловили  соблазнительный запах рябчика, а вскоре  увидели его
самого,  неподвижно сидящего на снегу недалеко от лыжни. Боцману показалось,
что  от  нее к  птице ведут аккуратно присыпанные лунки. Эти намеки на  след
наполнили  его  сердце смутным страхом, дурным предчувствием. Все говорило о
том, что рябчика лучше не трогать, обойти стороной.
     Кот  дал  понять  о своих опасениях  подруге, но ей нестерпимо хотелось
есть,  и она не устояла  перед соблазном  полакомиться  вкусным мясом лесной
курочки. Несколько минут спустя по ее  телу разлился и стал проникать во все
органы   жгучий  огонь.  Киса,   тяжело  дыша,  остановилась.  Эта  перемена
подтвердила предчувствия Боцмана. Он принялся нетерпеливо подталкивать Кису,
побуждая ее быстрее покинуть это подозрительное место. Вместо этого бедняжка
повалилась на снег и забилась в частых и резких судорогах. Напряженная спина
прогнулась дугой, а невидимая чудовищная сила все выгибала и выгибала голову
к спине  так,  что затрещал позвоночник,  и  голова в конце концов коснулась
хребта.  Из  пасти  Кисы  потянулись  тягучие  струйки слюны,  неестественно
расширились зрачки глаз и мелко задрожали лапы.
     Кот с беспокойством наблюдал за мучениями подруги, не  представляя, чем
ей  помочь.  В какой-то момент Боцман заметил, что ее  страдальческий  взор,
устремленный до этого на него, как  бы опрокинулся и стал погружаться вглубь
широко раскрытых глаз.
     Киса  давно  затихла,  но Боцман  все  сидел  возле  и тыкался  в плечо
подруги, тщетно пытаясь  заставить ее встать и уйти, отлежаться в безопасном
месте.
     Когда тело кошки  стало  таким же холодным, как снег,  Боцман, наконец,
понял, что его спутница никогда уже не поднимется. И он ушел... Один...
     На  снегу  осталась  лежать  очередная  жертва,   принесенная  "старшим
братьям" только для того,  чтобы со временем украсить женские плечи красивой
рысьей накидкой.
     Потеряв Кису, Боцман впал  в состояние тупого отчаяния. Он ничего не ел
- тоска убила в нем голод.
     Через несколько дней он  вернулся к Кисе, но на том  месте, где оставил
ее, обнаружил только ненавистных вонючих "червей".

 * ЧАСТЬ ВТОРАЯ * 

     Прошло три  года. Все  это время обладатель поседевших  бакенбардов жил
угрюмым  отшельником.  Впрочем,  если бы  теперь  он  и пожелал  обзавестись
подругой,  то  не смог бы сделать этого по той простой причине, что все  его
соплеменницы  за  это   время  были  либо  перебиты,  либо  отловлены,  либо
отравлены.   Более   того.   Боцман    остался   вообще   одним-единственным
представителем своего вида в этом некогда богатом рысями крае.
     От собак и  охотников  совсем не  стало проходу. Тайга, казалось,  была
пронизана  смертью.  Одинокий  кот  сделался  самой  желанной  добычей  всех
окрестных промысловиков.
     Их   профессиональное   честолюбие  подогревали  легенды   о   подвигах
знаменитого кота, его  дьявольской хитрости и изворотливости. Хотя, впрочем,
эта репутация была вполне заслуженной: частые стычки  с охотниками за долгую
жизнь многому научили Боцмана. Но более всего стремление добыть исполинского
кота подогревалось тем, что рысьи шкуры вошли в моду и цена и них невероятно
подскочила. А красивый окрас и огромные размеры шубы Боцмана  в любом случае
сулили немалые барыши. Тем более, что вездесущие скупщики забирались в самые
отдаленные деревушки и заранее назначали баснословные цены.
     К тому же  многие мечтали  заиметь и череп Боцмана.  Поскольку величина
следов лап кота на снегу внушала  уверенность в получении за череп не только
золотой  медали на выставке охотничьих  трофеев, но  и  побитой всех прежних
рекордов.
     Боцману,  конечно, было невдомек,  обладателем каких опасных достоинств
он являлся,  но то, что люди добиваются его  смерти, для него было очевидно.
Их жестокая воля неотступно преследовала его,  и кот повсюду ощущал недоброе
упрямство охотников. Постоянное напряжение развило в нем наблюдательность до
совершенства,  а великолепная  память  помогала  не  повторять  ошибок. Быть
может, поэтому ему удавалось оставлять с носом самых бывалых охотников.
     Временами на Боцмана накатывала  тоска  по обществу  себе подобных. Она
нарастала,  терзала  сердце. И  тогда  кот, дабы заглушить муки одиночества,
принимался  кричать  так,  что обитатели  окрестных  гнезд и нор цепенели от
ужаса. Очередной сезон близился к концу, но никто из зверобоев так и не смог
вынуть из котомки и потрясти перед скупщиком раскошной шубой Боцмана.
     С приходом весны вместе со снегом  таяли и надежды на знатную добычу. А
тут еще в марте  случилась невиданная,  затяжная  оттепель. Надулись  нежные
пуховички на прибрежных ивах. Вода в реке поднялась. Ледяная броня разошлась
в трещинах и стала белой, пористой, как сахар. Похоже было, что лед тронется
намного раньше срока.
     В  эти дни из самого центра приехал  лихой  скупщик и назначил за шкуру
рыси такую цену, что все присвистнули. Наиболее азартные и охочие до денег и
обещанной  выпивки зверобои решили  объединиться и провести облаву артельно.
Тому,  кто  добудет  кота,  половина  цены,  а  остальное  поровну  на  всех
участников.
     Обговорив,  кто  и  где в последний раз видел следы рыси, они вычислили
район поисков, а в тайге, на третий день, по свежим отпечаткам сузили его до
горы с плоской вершиной.
     Эта   обширная   столообразная   гора  с   крутыми   откосами  тянулась
перпендикулярно к реке и обрывалась в нее высокой неприступной стеной.
     Разбившись на  пять групп, зверобои  охватили гору вытянутым полукругом
и,  пересидев ночь  в  укромных  ложбинах  (благо  было  тепло),  поутру,  в
назначенный час, стали подниматься по заквашенному влагой снегу.
     Боцман  отдыхал  в  потаенном  месте  на  небольшом  возвышении,  когда
дремотную тишину глухолесья  нарушили сначала гортанные крики ворон, а затем
внезапно возникший сплошной треск.  Зародившись на краю плоской вершины,  он
быстро перемещался к месту ложки. Чуткое ухо  уловило сквозь него отдаленный
лай опостылевших  собак. Кот встрепенулся. Вскоре мимо него пронеслось стадо
лосей. Лай приближался. Боцман тяжко  вздохнул. За долгую зиму  в нем успела
накопиться усталость от этих  вечных бегов, от преследователей.  Эх, быстрее
бы сошел  снег! Тогда на  несколько месяцев  придет долгожданный  покой,  но
сейчас  надо  было подумать о  том, как дожить  до  этих  перемен. И он, без
лишней   суеты   и  паники,  размашисто   побежал   на   противоположный  от
доносившегося лая склон.
     Бежал кот спокойно, так  как был уверен,  что собакам по тяжелому снегу
не  настичь  его, но  приближаясь к  цели, он услышал  встречный лай. Боцман
развернулся и побежал по косой, с намерением найти открытый проход у дальней
оконечности горы. Однако, еще не  добравшись до нее, он заметил мельтешивших
в просветах леса собак и охотников.
     Кот в  смятении остановился.  Один  далеко вырвавшийся  вперед  охотник
находился на расстоянии чуть более ста метров. Его тренированный глаз  засек
притаившуюся в кустах рысь, и зверобой вскинул  громовую палку. Боцман сразу
признал стрелка - это был Рыжебородый. Быстрее прочь!
     К  отступлению оставался единственный путь -  река, но как спуститься к
ней по отвесной стене? В это время вокруг прожужжал целый  рой мелких  ос, и
две  из них  впились  в тело, а третья пробила левое ухо.  Стреляй  зверобой
пулей  - не  сдобровать бы  нашему  коту, но Жила,  не  отличаясь меткостью,
предпочитал бить  снопом картечи. Однако  в этот раз расстояние было слишком
велико для убойного выстрела. Хотя две картечины и вошли в зад, они застряли
в мякоти,  не причинив большого вреда. Боцман отпрыгнул за ствол дерева. Что
делать?  Набатный лай и выстрелы приближались.  Сейчас  кольцо  сомкнется  и
тогда...
     Кот рванул, напрягая последние силы, к реке - последней надежде.
     Большинство  собак преследовало  изрядно  осточертевшего  им  кота  уже
по-зрячему. Они  жаждали в  конце концов загнать его, как драную деревенскую
кошку,  на дерево и отпаять от  души, пока не подойдет хозяин  с ружьем и не
продырявит усатую морду.
     До отвесного берега Боцману  оставалось всего  метров двести,  когда не
только сзади,  но и  слева,  и  справа стали  выкатываться пестрыми  комьями
собаки с крутыми серпами хвостов.  Увидев уходящую к реке рысь, они ринулись
на перехват. Боцман  растерянно остановился - его лишали последнего шанса на
спасение.  Тайгу  заливал  лай  сомкнувших\  кольцо  собак.  За  их  спинами
громыхали  выстрелы  и  слышались  возгласы  людей.  Все, не уйти!  Обложили
намертво.  Кот увидел  свой конец так близко и ясно, что шерсть  на загривке
поднялась дыбом, но сдаваться он не собирался.
     Выбирая удобную  для боя позицию, он вскочил на  макушку протаявшего из
под снега  выворотня, лежащего у  края глубокого  провала, дно которого было
завалено черными угловатыми  глыбами. Боцман, не очень понимая смысла своего
безрассудства,  неожиданно скатился  по  снегу  к  устью  огромной  воронки,
обдираясь о сучья стволов, нагроможденных на крутых скатах. Лайки, порывисто
дыша, обступили  край  провала и злорадно облаивали запертую в ловушке рысь.
Подбежавшие зверобои открыли стрельбу по светлым пятнам на дне провала, пока
кто-то не образумил:\line
     -- Всю шкуру так продырявим. Если и жив еще, никуда не денется.
     Эти слова  прозвучали сигналом. Все расслабились. Азарт  спал. Охотники
вдруг почувствовали, как они устали, проголодались за эти бессонные дни.
     --  Чаю  бы попить  -  во  рту пересохло, мочи нет,  предложил заросший
щетиной Глеб.
     -- Да что чай?! Кота надо брать!
     -- Вот уж не скажи. Чай вещь стоящая. Чай он  живость  дает. Подойдешь,
бывало, с поклажей к  горе.  Посмотришь  - ни в жисть  не  одолеть. Костерок
наладишь, крепкого запашистого заваришь,  выпьешь  кружку  и  взберешься  на
одном  дыхании до  самой  верхотуры,  убедительно возразил один  из  пожилых
охотников.
     -- Верно говоришь. Кот никуда теперь не денется.  Надо чайку попить, со
вчерашнего на сухомятке.
     Промысловики  быстро   развели   костер  и,   подвесив  котелок  снега,
обменивались впечатлениями. Больше всех разливался Потаи:
     --  Удачно  зацепил я  его.  След сразу закровил. Знать, сильно ослаб -
вишь куда свалился, окаянный.
     -- Сколько промышляю, а такого хитрющего беса не встречал. Ведь столько
лет нас дурачил.
     -- Ну, теперь ему крышка.
     -- Все же жалко, мужики. Как-то без рыси в тайге не то... Понимаете? Ну
все равно, что щи без соли или водка без закуски.
     --  Да  наплодятся еще или  понавезут откуда,  расселят,  ежели  нужный
зверь.  Почаевничав,  возбужденные  предвкушением  знатной добычи,  охотники
осторожно спустили  на  веревках по более чистому от валежин северному  боку
провала Латала  и Глеба.  Достигнув дна,  они  долго и осторожно  лазили  по
шатающимся  глыбам,  заглядывали  под  валежины   и,  наконец,   чертыхаясь,
поднялись с помощью нетерпеливо поджидавших товарищей наверх.
     --  Ушла, гадина. Под  камнями лаз.  Из него дует, как из трубы. Где-то
другой выход есть,- будто оправдываясь, рассказывал Глеб. Потаи же, ни слова
не говоря,  молча  направился  к береговой  круче.  Боцман  в это время  уже
выбрался по узкому проходу в слабо освещенный каменный грот и, подойдя к его
выходу,  увидел  реку и подтопленный вешней  водой противоположный берег.  В
метре   от   кромки   грота   плыли,   скрежеща   по   изодранному  прижиму,
разнокалиберные льдины.
     Все правильно. Рысь  не  обмануло осенившее ее воспоминание  о том, что
это та самая воронка, через  которую ей удалось спастись во время наводнения
несколько лет назад.
     Не  теряя  времени,   рысь  наметила  подходящую  льдину  и,  когда  та
проносилась  под  черным  зевом  грота,  спрыгнула  на  нее.  Льдина  упруго
покачнулась и понесла на отбойную стремнину. Но что это  за резкий,  дробный
стук  вокруг? Острый  осколок  льда  больно  ударил по  нижней  губе. Сверху
прогремел  гром.  Боцман оглянулся и увидел  у края отвесной береговой стены
человека с  громовой палкой.  Рыжебородый!  Нигде  нет от него  спасения! Не
дожидаясь очередного выстрела, кот нырнул в студеный  поток.  Вода разошлась
над  ним  двумя  искрящимися  крыльями  брызг.  Боцман  на несколько  секунд
погрузился в изумрудную толщу, и вынырнув, поплыл рядом со льдиной. Рысь еще
несколько  раз  слышала резкие  хлопки, булькающий посев  по воде, щелчки по
льду, но и они вскоре  прекратились. Коченея, Боцман вскарабкался обратно на
льдину и обернулся на столообразную гору. Еле различимый охотник мелькнул  и
исчез за надвинувшимся отрогом.
     Река,  делая  крутой  поворот,  быстро  затягивала  Боцмана  в  теснину
длинного ущелья, где нечаянных гостей караулили бешеные пороги.
     Долгих полчаса они  глумились над несчастной жертвой:  швыряли, вертели
среди рева тысячи  медведей. Оглохший кот распластался на льдине и, раскинув
лапы в стороны,  намертво вцепился  в  нее  когтями.  Несколько  раз  льдину
окатывали такие  мощные  валы воды,  что просто  непонятно было, как  Боцман
удерживался на ее поверхности.
     Наконец, ревучий поток прорезал гранитный кряж, преграждавший ему путь,
и  понес  льдину  более  спокойно.  Отполированная  водой,  она  то  и  дело
проносилась  вблизи  берега,   и  Боцман  не   раз  уже  порывался  покинуть
потрепанное пристанище, но все не решался прыгнуть. Его нерешительность чуть
не завершилась трагедией.  На  одном кривуне вырос массивный  ледовый затор.
Река с глухим рокотом уходила под него, громоздя поверх все покинуть льдину,
несло  прямо в центр затора. Льдина от резкого удара дрогнула и, подпираемая
сзади  другими, раскололась пополам. Еще мгновение,  и Боцман сорвался бы  в
бурный поток и навсегда исчез в пучине, но он успел перелететь на  угловатую
ледовую громаду и, не  задерживаясь,  проскакал по  ней в лес. Выбравшись на
таежное  приволье, он  зябко отряхнулся.  Шатаясь от усталости, поднялся  на
мысок  и плюхнулся  на протаявший пятачок  земли.  "Неужели  несчастья этого
сумасшедшего дня позади, и можно спокойно полежать?!"
     Боцману  завопить  бы  что  есть мочи,  дабы  известить тайгу  о  своем
невероятном спасении,  но  бедный  кот  не то  что вопля, даже  стона  не  в
состоянии был издать. Долгий, трудный день совершенно лишил его сил.
     Ноющая   боль  в  задней   части  тела  напомнила   о  метком  выстреле
Рыжебородого.  Вылизав  зад,  Боцман обнаружил две  ранки.  "Ничего,  бегать
можно, а к боли притерплюсь". римерно так оценил свое положение несокрушимый
кот. пасаясь преследований. Боцман отступил в каменные ебри высоких гольцов.
Здесь еще властвовали  морозы и чахлые деревья к утру  наряжались  в  густые
шубы искристого куржака.
     Ни зайцы, ни косули не обитали в  этих суровых местах.  Боцман  питался
одними  белыми куропатками. Но и они,  непуганые и доверчивые, с каждым днем
становились все осторожней,  и кот вскоре  был вынужден откочевать в средний
пояс гор.
     Раны  не  заживали и воспалились  до такой  степени,  что  задние  ноги
отказывались служить.  Боцман  с  каждым  днем  хирел.  Все  свои  несчастья
искалеченный    кот    связывал    с    человеком    и     его    паскудными
прислужниками-собаками. И когда он вспоминал о них, в нем разгоралась  жажда
мести.  Это  по их  милости он сейчас голодал и не мог промышлять добычу как
прежде.  То и дело  у него из-под носа выпархивала  боровая птица, уходили с
ложки зайцы, косули. Получалось,  что повсюду  бегает, летает  желанная,  но
недоступная теперь  для Боцмана дичь. Он забыл радости  настоящей охоты.  От
плохой и  скудной пищи он стал жалок, как  самая  паршивая  кошка.  Ребра от
худобы выпирали словно  согнутые весенним паводком ивовые  прутья. Угловатый
таз  и острые  лопатки  горбами торчали  из-под  вытершейся шкуры. Молодецки
топорщившиеся бакенбарды совсем  обвисли и имели  вид пожухлой травы. Пустой
желудок разрывали болезненные спазмы.
     Чувство  голода временами было столь  острым и нестерпимым, что  Боцман
принимался глодать кору и откусывать, словно  заяц, верхушки  веточек. Но не
такая пища нужна была ему. Организм жаждал сочного кровяного мяса.
     Иссохший,  похожий на  мумию. Боцман тем  не менее и тут приспособился.
Смирив  гордыню,  он стал  неотступно следовать на безопасном расстоянии  за
добычливой стаей волков и перебивался ее редкими объедками.
     Непредсказуемая  погода преподнесла  в разгар  весны очередной сюрприз.
Нежданно-негаданно воротилась зима. Сутки, не переставая,  валил снег, задул
северный ветер. Потом ударили такие морозы, что затрещали деревья.
     Продрогший  Боцман лежал  у  дочиста обглоданных  остатков  сохатого и,
по-стариковски  вздыхая, выискивал, откуда бы  выковырнуть еще ниточку мяса,
как вдруг услышал километрах в двух короткий охотничий клич волчьей братии.
     Переждав  несколько часов, кот поковылял  к  тому месту, уверенный, что
охота  стаи увенчалась  успехом. Так оно  и  было, но  кот  ошибся  в выборе
маршрута:  мечтавший набить желудок  свежениной, он  вместо этого столкнулся
нос к носу с самой стаей.
     Волки давно обратили внимание на то, что следом за ними  ходит  рысь, и
если  при  неудачной охоте они  возвращались к недоеденной прежде добыче, то
вокруг всегда находили круглые  отпечатки рысьих лап. Серых,  испытывавших к
кошачьему  племени  особую  неприязнь,  озлобляла  еще  и назойливость  этой
побирушки. И вот представился удобный момент проучить воришку.
     Пригнув головы,  они молча  взяли Боцмана  в  живой капкан  и, медленно
подступая, стягивали обруч смерти. Неожиданно вожак  остановил стаю и впился
немигающим взглядом  в  зрачки рыси. Боцман не отвернулся, выдержал чугунный
взгляд-натиск, чем еще сильнее озлобил матерого, и тот решительно двинулся в
атаку.
     Боцман  попытался прорвать  сомкнувшееся кольцо, но вожак  достал его и
цапнул клыками прямо по ранам. У кота от адской  боли потемнело в глазах. Он
опрокинулся на спину и  приготовился потрошить острыми, как  бритвы, когтями
тугие животы объевшихся волков, но те, держа  дистанцию, остановились. Страх
смерти вернул  коту  силы. Неожиданно для стаи он  перемахнул через  разящие
смрадным запахом пасти  и пустился  наутек. Но  слабость тут  же дала о себе
знать: серые быстро настигли его  и сбили  с ног. Переплетясь  в разлапистый
ком, они скатились в ложбину.
     Высоко набившийся  свежий  снег  лежал  там пухлой, воздушной  периной.
Волки погрузились в ее толщу по самое брюхо и стали совершенно беспомощными.
Боцман же на своих широких, мохнатых  лапах-снегоступах не проваливался и по
колено. Воспользовавшись этим  преимуществом, он без особого  труда выбрался
из ложбины и покинул территорию стаи.
     Рано начавшаяся, но  затянувшаяся  весна  наконец-то  вступила  в  свои
права. Снег повторно за эту весну сползал с  южных склонов  прямо на глазах.
Вновь  вспенились,  загремели притихшие  было  речки. В  каждом,  даже самом
крохотном распадке, залопотали ручейки,  проклюнулась и  резко пошла в  рост
трава.
     Больной  кот безошибочно находил на склонах  сопок и  берегах ручьев те
жизнетворные   растения,  которые   изгоняли  хворь.   Поедая  их,  он  стал
поправляться и набираться сил. Зарубцевавшиеся раны, правда, еще беспокоили,
но уже не острой болью, а непродолжительно - ноющими приступами.
     Боцман опять охотился, не  зная промаха. Точные прыжки и  сила челюстей
не  оставляли намеченной жертве надежд на спасение. Озлобленность угасала, и
если  еще совсем недавно каждая  его клетка требовала мщения за перенесенные
страдания и  несчастья,  то теперь это чувство  вытеснялось  наслаждением от
возвращающихся  сил и сопричастности  ко всеобщему ликованию расцветавшего в
щедром солнечном тепле таежного мира. Тем более, что настала  та благодатная
пора, когда  людской запах  надолго  выветривается  из  леса. Зная это,  кот
спустился с гор и поселился в долине Главной реки, где  еще водились косули.
Да и зайцев здесь было заметно больше.
     Конец  весны  и  лето  выдались   засушливые.  За  две  полные  луны  с
раскаленных  добела небес  не  упало  ни единой  капельки  влаги.  Опаленные
жгучими  лучами  листья безжизненно сворачивались и, сухо шелестя, облетали.
Хлябистые болотины превратились в крошащиеся пустоши. Илистые речные  заводи
обнажились до дна и покрылись обжигающей коркой,  изрезанной сеткой глубоких
трещин. Горные ручьи иссякли. Их  русла теперь напоминали неровно вымощенные
желто- коричневыми валунами дороги с вялой  струйкой,  сиротливо соединяющей
блюдца теплой воды.
     От зноя  Боцман  находил  спасение в  узком каменном  развале,  на  дно
которого  солнце не  заглядывало  даже  в  полдень.  Как-то,  он отдыхал  на
полюбившейся шершавой  глыбе. Вдруг в  отдалении  возник шум. Кто-то, грузно
перепрыгивая через преграды, бежал от реки в его сторону. Кот насторожился.
     Вот мелькнул  смутный  силуэт,  в  струях  ветра  кот явственно  почуял
дурманящий запах крови.
     Это  был  лось, раненный на  берегу залива геологами, добравшимися и до
этой глуши.  Пуля "турбинка" разорвала ему легкие. Кровь хлестала из раны на
мокрые от пота пока, клокотала в пробитой трахее.
     Возбужденный  Боцман затрусил  по  буро-красному следу  в  предвкушении
поживы.  Однако  сохатый и  не думал  испускать  дух.  Он зашел в обмелевшую
старицу и,  попив  воды, выбрался  на  другой  берег. Здесь бык лег  в  тени
деревьев,  но увидев рысь, переплывавшую  старицу,  встал  и тяжело  ступая,
скрылся в хвойной чаще.
     Боцман  с  досады   отрывисто  вякнул  вдогонку  и  настырно  продолжил
преследование. След вывел к скату высокой лесистой  гряды. Лось попытался  с
ходу  перевалить  ее,  но, добравшись до середины  склона, выдохся.  Голова,
увенчанная еще неокостеневшими  лопатами рогов, опускалась  все ниже и ниже.
Дышал  лось с болезненной натугой и прерывистым свистом. Быстро густеющая  в
сухом воздухе кровь забивала темными сгустками последние проходы для воздуха
в  легких.  Розовая пена  клочьями срывалась с  губы. Бык  с  усилием поднял
голову,  поглядел  помутневшим  взором на Боцмана, словно умоляя  прекратить
жестокие  мучения,  и теряя последние силы, уронил ее на  грудь  и так стоял
неподвижно  в ожидании смерти. Наконец,  ноги  подломились,  таежный исполин
повалился и скатился по круче вниз...
     От  обильной  еды  утроба  поджарого Боцмана  вскоре туго  растянулась.
Обжора медленно  заполз  под  навес из мохнатых  еловых лап и,  изнемогая от
сытости, лежал там до тех пор, пока жажда не погнала его к старице.
     Здесь,  у самого берега, между  подводных  валунов чуть  шевелилась еще
одна обжора - щука. Из ее пасти торчал хвост крупного  налима: налим был так
велик, что щука сумела заглотить его лишь наполовину.
     Когда  Боцман  приблизился к щуке на  расстояние вытянутой  лапы,  она,
скованная непомерной добычей, не смогла  даже  сдвинуться с места.  Кот есть
кот  и, несмотря на сытость, он  не  устоял перед соблазном отведать  такого
деликатеса. Потом, напившись, лениво побултыхался в старице. Вода, благодаря
родниковой подпитке, была достаточно холодной и хорошо освежила.
     В сытом блаженстве он не придал значения тому, что запах дыма, витавший
в тайге  уже несколько дней,  к  вечеру заметно погустел. Из-за гор медленно
вылезала сизая туча. Она зловеще ширилась и приближалась.
     Не  один Боцман был так  беспечен. Ведь для многих зверей сушь принесла
облегчение и удобство уже тем, что избавила от кровососов. Теперь можно было
в любое время суток спокойно  пастись, либо  принимать  водные ванны.  Благо
река широкая, глубокая, и ей не страшен даже  такой длительный зной.  А  то,
что высохли до трещин илистые заводи и болотины, только на пользу - они были
главными рассадниками кровососов.
     Беда пришла ночью, когда объевшийся  Боцман,  изменив  кошачьей повадке
бродяжничать под луной, крепко спал.
     Отблески пока  еще  скрытого за  гребнями  гор пожарища  заполыхали  на
черно-багровом небосводе. Сквозь  отдаленный рокот пламени послышался  топот
множества   копыт.  Дым   расползался   по   долине  и  быстро  заполнял  ее
пространство,  ограниченное справа  и  слева  горными  отрогами. В  зловещих
отсветах  зарева  летели  птицы, катились  к  реке потоком разномастные,  но
одинаково взъерошенные звери. Вот пронесся черной молнией обгоревший заяц.
     В это время  стена слепящего огня одолела  последний  увод и, как  туго
наполненный парус, понеслась по долине наискосок от пристанища Боцмана.
     Кот, спавший  под  плотным  навесом  ветвей ели, наконец,  почувствовал
что-то  неладное. Высунувшись из-под зеленой кровли,  он вмиг сообразил, что
надо бежать со всех ног, но куда? Где спасение?
     Огонь, освещая  дорогу искристыми  факелами смолистых крон,  с  треском
двигался вдоль левого берега старицы, к реке, оставив  еловый массив  на  ее
противоположной  стороне нетронутым. Горячий ветер обжигающей  волной спешил
впереди  огня,  прокаливая   для   верности  деревья  и   покусывая   хвосты
замешкавшимся зверям. Те, достигнув реки, без промедления бросались в воду и
плыли, сносимые сильным течением, на  другой берег. Часть животных  металась
по гальке  или  стояла  в мелководье, не  умея преодолеть  водную  преграду.
Хищники не  обращали  внимания  на  свою  постоянную  добычу  -  общая  беда
примирила всех.
     Ветер  тем  временем  сменил  направление.  Колеблющийся край огненного
вала, взметая на устрашающую высоту горящие головешки, куски  коры, завернул
и  покатился  вдоль  гряды  прямо  на  Боцмана.  Нашпигованная  раскаленными
угольками  метель  запустила  в  ельник  жадные  щупальца  и  охватила  рысь
всепожирающими языками, бесследно слизнув кисточки на ушах и подпалив спину.
Обезумевший  Боцман забрался под  обрыв,  где наткнулся на барсучью нору и в
ужасе забился в дальнюю камеру.
     Пожар, охватив всю правую сторону долины, рвался теперь через реку. Но,
на счастье, ни одна искра не пережила  полета до зеленой стены левобережного
леса.
     Пламя, споткнувшись о широкую ленту воды, злобно затрещало в худосочном
ивняке.  Быстро таяла,  пожирая  саму  себя, языкастая стена. Вот уже  синие
сполохи забегали по россыпям углей. Жар, медленно уходя вглубь, накидывал на
землю серое покрывало. Речная рябь, усыпаяная пеплом,  подхватила  удушливый
запах гари и понесла вниз к пенистым шиверам*.
     Не  скоро  Боцман  высунул морду из горячей  норы. Вместо  непролазной,
спелой  тайги  перед  ним  простиралась   безжизненная  дымящаяся   пустошь,
утыканная уродливыми  скелетами деревьев. Ни на земле, ни в  небе не было ни
единого живого создания. Ветер  тоскливо завывал в выеденных огнем  стволах.
От угольных громад суставчато потрескавшихся тополей все еще дышало жаром.
     Прокопченный прибрежный  ивняк,  словно ажурный  забор, делил округу на
две части: выгоревший до черноты пустынный погост и  полную жизни изумрудную
чащу  за  рекой.  Кот  медленно  направился  к   берегу,   но,  несмотря  на
осторожность, иногда все же наступал на  тлеющие изнутри головешки и обжигал
лапы. Путь к реке стал настоящей пыткой.
     Зато переплыв на  не  тронутый пожаром берег, он забрался  в скалы, где
наконец остудился от жара "взбесившегося солнца".
     Дождавшись темноты, кот спустился в распадок и побрел по нему в поисках
пропитания. Пройдя вниз  шагов двести, он уперся в едва заметную даже вблизи
преграду - туго натянутую капроновую сетку. Она перегораживала весь распадок
высокой стеной, оставляя узкий проход лишь возле склона.
     Боцман постоял с минуту,  прислушиваясь и принюхиваясь,  а когда решил,
что опасности  нет, осторожно шмыгнул в открытый проход. Не успел он сделать
и двух шагов, как сбоку громыхнул выстрел, и его оглушил удар по голове. Кот
упал и  лежал неподвижно до тех пор, пока не пришел в себя. В  воздухе витал
запах пороховой гари. Боцман, словно ошпаренный, вскочил и сиганул обратно -
и летом не стало спасения от людей!
     Рысь  угодила  под  самострел,  поставленный  теми  же  геологами,  что
смертельно ранили лося. Ее спасло то, что самострел настораживался в расчете
на часто проходивших здесь  оленей. Поэтому пуля лишь скользнула по затылку,
срезав полоску шкуры.
     Шивера - каменистый перекат.
     Медленно   накапливающаяся   усталость   от   постоянного,  назойливого
преследования человеком должна была в конце концов вылиться либо в отчаянное
сопротивление, либо  в поиск недоступной для людей  глухомани.  Покладистый,
уравновешенный Боцман выбрал второй путь.
     Инстинкт,  впитавший  опыт   бесчисленных  поколений,  погнал  кота  на
северо-восток, в леченые дебри, не тронутые опустошительным пожаром.
     Пройдя  через  морщинистое нагорье  и  перевалив  безжизненную  громаду
главного хребта. Боцман начал спускаться по  серым  сланцевым уступам горных
гряд в неведомый доселе  край. Кота давно  мучила  жажда. Наконец он услышал
шум падающей воды.
     Мощный ключ бугристым фонтаном бил прямо из щели между двумя  скальными
плитами. Пробежав совсем немного, он растекался по уступу  и,  срываясь вниз
плавленой серебристой  лентой, летел к основанию следующего уступа  в сиянии
радужной  пыли,  медленно  разделяясь  в  воздухе  на   сверкающие  гроздья.
Накавшись прозрачной, как  слеза, воды. Боцман спустился в обширную впадину,
обрамленную зубцами далеких  гор, и сразу очутился  в буйных зарослях травы,
таких густых и высоких, что они скрыли длинноногого кота целиком. Выбравшись
из них.  Боцман  углубился в  тесную,  перестойную чащу. Процеженные густыми
ветвями узкие пучки  солнечных лучей едва освещали проходы  между  сучкастых
стволов елей и пихт, обвешанных седыми, косматыми бородами лишайника.
     В этом непроницаемом, насыщенном влагой, несмотря на двухмесячную сушь,
лесу  царила  мертвая  тишина.  Застоявшийся воздух  был  насквозь  пропитан
гнилостными  испарениями. На земле повсюду  валялись в  беспорядке обомшелые
стволы, обломки ветвей. Меж ними поблескивали черные оконца затхлой воды.
     Чащоба, то и дело расступаясь, открывала непролазные болотины  с густой
сетью  озерков,  разделенных  мшистыми  перемычками.   По  ним-то  Боцман  и
добирался  до  очередной  лесистой  гривы.  Подсушенный  сверху  мох  хрупко
проминался, и лапы утопали в нем, будто в  молодом промороженном снегу.  Кот
много часов все  шел  и шел к неведомой цели, обходя вязкие трясины.  Редкий
зверь ходил здесь - неверно  сделанный шаг сулил стать последним: топь цепко
хватала  и  засасывала  неосторожных  в бездонную вязкую  жижу.  Если кто  и
забредал в эти гиблые, бесприютные места, то старался побыстрее выбраться на
лесистые гривки и уйти по ним прочь в горы.
     Боцман, же, упорно придерживаясь выбранного курса, пересекал очередную,
несчетную  гриву,  как  вдруг  сумрак  расступился  и  за  широкой  марью  с
тонкоствольным редколесьем  предстала  группа  высоких  и  непривычно  белых
скалистых  останцев.  Под  их  усеченными  вершинами,  цепляясь за  террасы,
зеленели вкрапления леса.
     В центре торжественно возвышалась главная и когда-то должно быть весьма
массивная  гора, распавшаяся со временем на несколько близко стоящих столбов
причудливой формы.
     Боцман пересек марь и обследовал иссеченные временем останцы.
     На  покатом   приступке   одного  из  них  он  обнаружил   покосившееся
бревенчатое логово людей, укрытое  от посторонних  взоров тихо дремавшими на
солнцепеке  кудрявыми   соснами.  Плоская  земляная  крыша  уже  топорщилась
опрятными  елочками,  запустившими  корни  в  толстые,  полуистлевшие  плахи
перекрытия.  В углу над тем местом, где когда-то была печь  или очаг,  крыша
вообще провалилась. Стены обросли мшистым ковром, особенно  густым  - внизу.
Из оконного проема настороженно выглядывала чахлая березка.
     Меж бронзовых стволов  сосен перед  логовом были перекинуты почерневшие
от времени жерди. С одной из них свисали на ржавых цепях  железки. При ветре
они раскачивались и тягуче вызванивали. Возле  двери  белели остатки скелета
собаки с полусгнившим ремнем, обвитым вокруг шейных позвонков.
     Ветер выносил из логова странный, незнакомый запах. Он смущал, тревожил
Боцмана,  и хотя его разбирало любопытство, что-то подсказывало о таящейся в
этом запахе  опасности.  Постояв немного. Боцман оставил странное  становище
людей и стал подниматься по лесистому проему между  известковых  столбов. Он
разделял  их  как  бы  на две  группы. Откуда-то  сверху, петляя меж камней,
вызванивал  ручеек. На деревьях виднелись заплывшие задиры. Кот принял их за
медвежьи метки, но это были старые затесы, сделанные топором.
     Отвесные столбы,  изъеденные ветрами  и  дождями,  имели многочисленные
уступы, карнизы, тесные проходы, которые Боцман обожал и всегда лазил по ним
с особым удовольствием. И сейчас, запрыгнув  на огромный угловатый  обломок.
Боцман перебрался на узкий  карниз,  змеей опоясывающий  самый  внушительный
столб-башню. Поднимаясь  по  нему,  он  достиг небольшой площадки,  покрытой
белыми  валунами и  пучками жесткой  травы. Тут  же,  за скальным  выступом,
похожим на загнутое крыло, чернела  дыра. Войдя в нее, кот оказался  в сухой
пещере.  Ее дно устилали  невесть  как  попавшие  сюда  листья,  мох. Справа
возвышался настил из грубо обтесанных стволов с грудой шкур поверх. Слева  в
нишестояли какие-то черные доски, тускло мерцавшие в полумраке золотистыми и
красными мазками. В глубине пещеры, за настилом, ощущался запах железа.
     Удовлетворив любопытство. Боцман вышел на свет и,  прыгая  с уступа  на
уступ, взобрался на вершину горной цитадели, чтобы оглядеться.
     Он  находился  посреди  обширной  впадины.  Во   все  стороны  от  него
простирались поля топких  марей, непролазные буреломные  крепи,  разделенные
зеркалами озер. Все это окантовывала цепь синих гор. Далеко на юго-западе за
их  вершинами осталось  поселение  ненавистных  ему  охотников. Битый жизнью
Боцман вздохнул свободно, всей грудью - необозримая глушь вселяла покой.
     Новое пристанище, надежно  защищенное самой природой от людей, было тем
самым,  к чему так упорно шел он  как бы по подсказке из  глубины поколений.
Кот удовлетворенно  почесал себя когтистой лапой и задремал. Упрямая складка
на лбу расправилась, на морде блуждало подобие улыбки.
     Несколько дней  Боцман потратил на обследование новых владений  и скоро
убедился, что от голода здесь не пропадешь, дичь была в изобилии.
     Кот перестал бродяжничать  и все время  держался Белых скал.  Утолив за
время ночной  охоты  голод,  он забирался  на неприступные столбы  и  часами
лежал, сладко жмурясь на солнце.
     Неумолимое  время  незаметно  отсчитывало: день-ночь, день-ночь...  Вот
ударили  первые  заморозки.  Трава покрылась  осенней  желтизной.  Полетели,
закружились    листья-парашютики.    Нежно-зеленые    облака,    окутывавшие
немногочисленные здесь лиственницы, порыжели и быстро редели на ветру.
     Осень  породила у Боцмана  беспокойство:  приближалась та снежная пора,
когда тайга заполняется  охотниками,  и  с утра до  вечера гремят  выстрелы,
надрываются собаки.
     Кот  опасался,  что  и  бревенчатое  логово  под  скалой недолго  будет
пустовать. Он  не  знал,  да и  не мог знать  о  том, что  покой  Белых скал
охраняют не столько топкие  и непролазные дебри  -  они  зимой  не преграда,
сколько дурная  слава, прочно  закрепившаяся за  этим местом с  незапамятных
времен.
     По рассказам старых людей, в этих скалах обитают  злые духи, охраняемые
кровожадной  стаей  волков-оборотней.  В  награду  за   верную  службу  духи
заманивают в  скалы путников и зверей  и отдают их на растерзание оборотням.
Поэтому даже бывалые охотники остерегались сюда забредать.
     Как-то,  уже  после  первого  снега,  Боцмана,  отдыхавшего  на  скале,
потревожил громовой рев. Терзаемый тревожными предчувствиями, кот подполз  к
краю площадки.  Внизу,  у ручейка, выбегавшего из родниковой чаши, он увидел
дерущихся медведей,  не поделивших, по всей видимости, место под берлогу. На
арену боя,  черным пятном выделявшуюся на сияющей белизне  снежного покрова,
даже сейчас, в самом начале баталии,  страшно было  взглянуть: земля изрыта,
камни выворочены, деревца переломаны и втоптаны в грязное месиво.
     Битва  была  упорной. Исполины сошлись  в непримиримой схватке:  грозно
рявкали, не размыкая  могучих объятий, рвали друг друга клыками и когтищами,
но  ни один  не уступал, стояли крепко. Наконец, более  крупный оттолкнул от
себя соперника, и тот распростерся на снегу с разорванным горлом.
     Взъерошенный победитель устало сел и, озабоченно склонив  окровавленную
голову  вниз, стал прижимать передними лапами что-то переливчато-блестящее к
животу. Боцман не сразу  понял смысл  этих движений, но, наконец, разглядел,
что медведь заправляет в разорванное брюхо вывалившиеся кишки.
     Огромный зверь  жалобно охал и, пересиливая боль, мужественно  повторял
страшную  процедуру.  Потом лег на бок  и долго  лежал так. Зверь чувствовал
близкий конец...
     Девятнадцатая для Боцмана зима пересекла  границу самой длинной ночи, и
настала пора сильных морозов.
     За месяцы,  проведенные в Белых скалах, кот стал забывать свои  прежние
страхи  и беды  и медленно  выходил  из  постоянно  напряженного  состояния.
Ограниченные  пределы  гряды теперь  уже  не  устраивали  его,  и  кот  стал
спускаться на  впадину,  забираясь  с каждой вылазкой  все дальше и  дальше.
Благо, топи промерзли, а буреломы давно занесло плотным снегом.
     Наконец  настал день, когда след ночного бродяги  пересек всю впадину и
достиг  складчатых  отрогов, за  которыми дыбились изрезанные ущельями горы,
такие громадные после Белых скал, что у Боцмана просто дух захватило.
     Однако, поднявшись на первый предгорный увал, он был неприятно поражен:
перед ним протянулась бесконечная двойная колея - след зимних ног охотника.
     Настороженно прислушиваясь, кот окинул опытным взглядом тайгу: спокойно
кормится на  березе стайка  рябчиков; весело шныряет по ветвям рябины сойка:
ничто не говорит о близости человека.
     Боцман  знал, как легко  и  приятно ходить по плотно  накатанной колее:
снег на  ней  не  проминается  и  не  рассыпается,  но  он  не  забыл, какую
смертельную опасность может  она  таить  и, несмотря  на  утомление  дальним
переходом, перепрыгнул  через  лыжню  и  пошел  дальше, не  меняя избранного
направления.
     Не  обнаружив в горах  ничего примечательного, он  повернул обратно, но
когда приблизился  к парному следу уже в новом месте, то чуть не наступил на
белого "червя"  с вонючей  черной головкой. Так же пахло от "червяка"  возле
ободранной  охотниками  Кисточки!  От  этого  воспоминания  приглушенная  и,
казалось, забытая  ненависть  к людям вновь  ожила  и  зашевелилась в сердце
Боцмана.
     Он пошел вдоль следа на достаточном  расстоянии и вскоре увидел большую
снежную кочку с куском  мяса в углублении. Кот знал, что это привлекательное
сооружение - обыкновенная  западня,  поэтому, все более удаляясь  от  колеи,
поднялся на гребень увала.
     Здесь  его внимание  привлекли  резкие  удары.  Они  неслись со стороны
ключа. Подойдя поближе, кот увидел на высоком берегу логово охотника. Боцман
затаился и стал наблюдать. Вот дверь распахнулась, и вышел человек с ведром.
Спускаясь к ключу, он быстро скрылся из виду. Когда же вновь появился из-под
берегового  обрыва,  то  изумлению Боцмана  не  было  предела  - он  узнал в
охотнике  своего  заклятого  врага  -  Рыжебородого.  Того самого, что  убил
Кисточку, жестоко  истязал  его  самого.  Волна  ярости,  нарастая  с каждой
минутой, обуяла Боцмана.
     Рыжебородый еще несколько раз выходил и заходил братно в логово.  Потом
из  трубы  повалили  клубы дыма охотник  больше  не  появлялся.  Боцман  тем
временем  углядел  свернувшегося  под  большим  навесом  черного,  с  белыми
пятнами, пса и вознамерился прикончить его, но опыт  подсказывал, что сейчас
не лучший  момент для  этой затеи, что месть лучше вершить в метель, которая
скроет  все следы. Кот вернулся  путанно-петляющим следом  в Белые  скалы и,
дожидаясь снегопада,  не покидал их пять дней.  Наконец, внутренний барометр
дал сигнал, что время исполнения задуманного пришло.
     Боцман  подобрался  к  охотничьему  стану, когда  стемнело, а на  тайгу
обрушились  первые  снежные  заряды.  Над  логовом  метались в дыму и  ветре
недолговечные "красные мухи". Охотник укрылся от непогоды в теплом убежище.
     Лохматый враг лежал  на  своем месте  и, казалось, спал. Но,  когда кот
подкрался  на  расстояние   прыжка,   тот  приподнял  морду,  и  их  взгляды
скрестились. Пес оглушительно залаял, хлопнула дверь, загремели выстрелы.
     Перепуганный стрельбой. Боцман поспешил раствориться в  белой кутерьме.
Происшедшее не обескуражило его, а напомнило,  что успех  сопутствует только
терпеливым, но никак не торопливым.
     В  следующий  визит  кот  был  осмотрительней и выжидал подходящий  для
нападения момент до глубокой ночи. Неслышно ступая лапами, опушенными густой
шерстью,  он  как тень приблизился к собаке вплотную. Лишь  за  мгновение до
смерти пес едва успел испустить короткий вопль.
     Утром  рассерженный  хозяин  долго  звал, искал пса, пока  не обнаружил
застывшего  бедолагу  под  толщей  обильно  выпавшего  снега.  Тридцать  лет
охотился Жила, но вот так прямо у зимовья собака погибла у него впервые. "Ну
что ж, в жизни всякое  случается,- рассудил он.- Но почему пса-то не съели?"
- шевельнулась в голове беспокойная мысль.
     Прошло  дней десять, и у Боцмана  опять  появилось желание  напакостить
Рыжебородому. Теперь он положил  глаз  на строение, возвышавшееся поодаль от
стоянки на четырех гладких столбах.  Оно напоминало логово  охотника, только
было раза в три  меньше. Боцман попытался взобраться на  лабаз по столбу, но
сделать это помешала широкая жестяная  "юбка" в верхней части. Остальные три
столба тоже были увенчаны такими  же  "юбками".  Тогда  кот залез на стоящее
поблизости  дерево, прошел по ветке и спрыгнул прямо на крышу лабаза. Затем,
через прогал между крышей и стенкой, протиснулся в склад охотника.
     Все это время его дразнил и будоражил запах, заставлявший забыть всякую
осмотрительность: из  лабаза нестерпимо пахло лисами. Боцман с остервенением
набросился и разодрал в клочья  связку рыжих  шуб с пышными хвостами.  Затем
досталось стянутым в пачки шкуркам зайцев и белок. Вонючих норок, колонков и
соболей брезгливый кот  не тронул. Зато на совесть поработал над коробками с
тонкими длинными палочками и гладкими, мелкими камешками. Надолго задержался
он и  у мешка  со  сладкими  кристаллами,  похожими на зернистый снег. Потом
переключился на мешки  с  белым, похожим на пыль, порошком.  Куски мороженой
лосятины не  тронул -  был  сыт. Раскидав  и  перемесив  содержимое  лабаза,
удовлетворенный   Боцман  соскочил  вниз  и  умчался  в  свою  цитадель  под
прикрытием разгулявшейся на голом пространстве мари пурги.
     Жила проснулся  поздно. Уже светало. Пурга  утихла,  но снега надуло до
середины окошка, и он решил сделать передых: прежние следы  замело, а  новых
еще  все  равно  нет  -  зверьки  отлеживаются,  ждут,  пока  снег осядет  и
уплотнится.
     Растянувшись  на шкурах  под  двумя  ватными  одеялами,  охотник  курил
махорку и в который раз радовался столь доброму участку. Уже одиннадцать лет
он промышляет здесь, и всегда у него есть  пушнина для плана и для скупщиков
еще столько же, а иной сезон и два плана припасено.
     Прежде  этот участок пустовал.  Все отказывались от него. Говорили, что
куда  удобней  рядом с рекой,  чтобы продукты и снаряжение  до  ледостава на
лодке завозить, по горам  на  себе не  таскать.  На  самом  же  деле  мужики
страшились близости поганого места. Как-то, еще до войны, пытался промышлять
здесь  один  отчаянный,  да  так  и  сгинул  бесследно.  Сойдясь  с  крупным
скупщиком.  Потаи быстро сообразил,  что сулит сверхплановая  пушнина, но на
участке взять ее было  трудно да и опасно - то и  дело заходят  соседи, да и
охотовед за сезон  раза  два нагрянет  с  проверкой. Пораскинув мозгами,  он
сказал сам себе: "Или пан, или пропал",- и  добавил: "Бог не выдаст - свинья
не съест". Новые охотничьи угодья  в первый же сезон превзошли все ожидания.
Через пять лет пройдоха-скупщик устроил ему в городе кооперативную квартиру.
Правда, и ободрал он Жилу тогда до последнего хвостика и все за бесценок, но
квартира стоила того.  Потом организовал  самую богатую модель  "Жигулей". А
вот  с  подземным  гаражом сперва  осечка  вышла,  но  и  это  дело  недавно
поправилось.  И  теперь Жила, вот уже второй  год, собирался рассчитаться  с
госпромхозом,  пожить  в свое  удовольствие, но всякий  раз надвигались  все
новые и новые  расходы, и надо  было  оставаться  и  опять  идти в  тайгу на
промысел.  Да  и жалко  было бросать хорошо обустроенные  путики.  К главной
охотничьей магистрали - реке - Жила давно прорубил, расчистил тропу и по ней
с осени завозил все  необходимое для промысла. В деревне  про его  городские
дела  кое-что прослышали  и догадывались, откуда  такие  деньги.  Некоторые,
такие же деляги,  стали метить на доходный  участок, убеждая начальство, что
участки  между  охотниками надо  чередовать - мол,  план всем одинаковый,  а
угодья разные.  Но начальство  не хотело  нарываться  на скандал с  Жилой...
Время близилось  к  обеду. Охотник,  поеживаясь, встал.  Настрогал  щепы  от
смоляка. Затопил печь, продавил в  ведре корочку льда, налил в кастрюлю воды
и  поставил  ее на плиту рядом с чайником.  Потом расчистил площадку у двери
зимовья  и  прокопал  тропинку  к  лабазу.  Приставил к  нему  лестницу,  а,
забравшись наверх, окаменел: пушнина - труды многих дней, была  превращена в
разноцветные лохмотья, пересыпанные мукой, сухим молоком и сахаром. - Как же
так? Что  за напасть на  мою  голову? - убито прошептал он. Разбирая остатки
пушнины. Жила  немного успокоился.  Самое ценное - соболя, норки, а главное,
личный заказ скупщика  - три выдры, были целы. Кто мог  так  напакостить?  -
ломал голову промысловик.- Ни один зверь сюда по столбам не  залезет.  Разве
медведь, но тот спит, да  и  лабаз не разрушен. Неужели?..- вспотев  от этой
мысли,  он посмотрел в  сторону  Белых скал.  С  этого дня  в Жилу  вселился
суеверный, панический страх. Из зимовья не то что  на охоту, даже за дровами
или водой он  выходил  неохотно, с трудом  преодолевая гнет кошмарных  сцен,
разыгрываемых воспаленным воображением. Ходил  по лыжне, постоянно озираясь.
Всюду,  и в  древесных наростах,  и  в  причудливых  изгибах  стволов,  и  в
разросшихся кустах, ему чудились затаившиеся оборотни. Он изводил патроны на
любое  неясное очертание, едва  заметное  движение, любой сомнительный звук.
Издерганные нервы  были на грани срыва. Охотник давно  подумывал о  том, что
надо бы сматываться,  но  упрямое желание  восстановить убытки  пересиливало
страх.  Скрепя сердце, он все откладывал выход и  не напрасно пушная копилка
быстро  пополнялась. Страх  же все усиливался, не отпускал ни  на минуту.  В
конце  концов доведенный до отчаяния Жила наметил завершающие  обходы, чтобы
снять  ловушки, рассторожить пасти. Начал он  с Нижнего путика. Шел  тяжело,
скованный  ожиданием беды. Ружье не выпускал  ни на секунду.  Даже добычу из
ловушки ухитрялся вынимать одной рукой  и, как привороженный, все поглядывал
на Белые скалы, уверенный, что беда нагрянет именно оттуда. А когда  налетел
и  завыл  в   старых   дуплах  ураганный  ветер,  он  уже  не  сомневался  в
неотвратимости несчастья.  Темные деревья,  казалось, задвигались, угрожающе
скрипя, замахали ветвями лапагЛи. Наэлектризованный Жила совершенно  потерял
самообладание.  В этот момент одна улежавшаяся снежная глыба,  сорвавшись  с
толстого сука, пронеслась  прямо перед  его  лицом и  чуть не  выбила из рук
ружье. Охотник сжался от  ужаса, попятился, прилип спиной к стволу и, широко
раскрыв глаза,  оцепенело уставился  на... разлохмаченный  шлейф  дыма.  Вид
быстро  несущихся со стороны  ключа черных  клубов медленно  выводил Жилу из
парализованного состояния. А когда до  него,  наконец,  дошло, что могло так
дымить, он, позабыв  обо всем, помчался к  стану. На бегу пытался вспомнить,
хорошо ли закрыл поддувало, убрал ли от печки смолистые щепки. Наконец, весь
мокрый взлетел  на увал, откуда  хорошо  было видно  зимушку  -  на ее месте
бесновался красный венец  пламени. Жила, с  разрывающим нутро воем, бросился
на  снег  и  забился в истерике. Он был сражен не столько видом  полыхавшего
зимовья (Бог с ним - все равно больше не охотиться), сколько сознанием того,
что  вот так глупо сгорели  все  его труды -  опасаясь повторного  налета на
лабаз,  Жила  перенес  пухлые связки  пушнины в  зимовье...  Рысь,  во время
очередного визита  к Рыжебородому,  обнаружила на  месте  логова черный круг
земли  с  железной  покореженной  печкой посередине, да обледенелую топанину
следов.  Одинокая  колея  уходила  к поселению  людей.  Боцман, конечно,  не
понимал, какая именно трагедия постигла его врага, но ему было ясно, что тот
лишился логова и покинул это место. Боцман  был удовлетворен,  но теперь ему
не давал покоя вопрос: "Куда ушел Рыжебородый? Может, он где-то поблизости?"
Озабоченный  кот направился  по следу  охотника.  Парная  колея  тянулась по
широко прорубленной тропе  вдоль подножья отрогов почти прямо, не углубляясь
в  распадки.  На  второй  день пути  кот перевалил  по  затяжному  тягуну на
противоположный  от   Белых  скал   склон  Главного   хребта.  Здесь   тропа
Рыжебородого  сливалась  с  тропами  других  промысловиков и  вилась  хорошо
накатанной  дорогой  по берегу  торосистой,  изъеденной  промоинами реки, то
приближаясь, то удаляясь от ее русла. Эти места Боцману были хорошо знакомы:
если  сделать вверх по  течению  еще  один  переход, то  можно выйти прямо к
поселению людей, в котором его лечил добрый Крючконос.  Дальше кот не пошел.
Теперь  он  не сомневался,  что  его  враг  покинул окрестности  Белых скал.
Действительно,  ни  весной,  ни  летом  никто  не  нарушалпокоя  и  красоты,
окружавшей  кота.  Он  вольно  жил  в царстве  Белых скал, ощущая себя самой
важной частицейэтого  светлого, прекрасного мира.Неугомонный  Боцман  иногда
проходил по  главной тропе Рыжебородого и с  удовольствием  отмечал, что она
потихоньку зарастает и освежается лишь оленьими и медвежьими следами. Как-то
в один  из душных июльских  дней кот тихо  посапывал  на обдуваемой ветерком
вершине  останца и  не заметил, что разбросанные по горизонту тучи сошлись в
обнимку   и,  разрастаясь,   незаметно  пожирают  небесную  синь.   По  мере
приближения к  Белым скалам они проседали от зреющей в них грозной силы  все
ниже и ниже. Проснувшись, кот увидел перемену в погоде и, поскольку не хотел
мокнуть,  припустил  к своему сухому логову, но опоздал... Налетевший  тугим
порывом шквалистый ливень догнал и накрыл его густой завесой воды.  Слепящая
стрела  молнии  с  оглушительным треском вонзилась  в излом  каменной  плиты
совсем рядом.  Перепуганный кот сиганул  вниз.  Прямо перед ним  ударил  еще
более мощный разряд и вскоре молнии, скрещиваясь, били со всех  сторон почти
беспрестанно. Казалось, скалы заходили ходуном.  Кот,  вздрагивая от каждого
удара и почти  оглохнув  от невообразимого  грохота,  судорожно заметался по
залитым потоками воды глыбам.  Поскользнувшись, он угодил в узкий  разлом, а
когда  выкарабкался  из него наверх, вспышка нестерпимо белого света обожгла
глаза,  и он провалился  в черноту. Когда Боцман очнулся и открыл  глаза, он
ничего не увидел. Его окружал  непроницаемый мрак,  хотя он явственно ощущал
ласковые лучи солнца. "Как же так? Солнце светит, а вокруг такая тьма, какой
и  ночью не бывает?  - Кот поднялся  и  попытался  идти, но тут же  уткнулся
мордой  во  что-то  твердое. Недоуменно  пошарив лапой, он обнаружил впереди
себя камень. Попробовал обойти его, но куда бы он ни пошел, всюду упирался в
камни. Бедняга  остановился в растерянности. Такого с ним  еще не бывало. Он
понял, что во время грозы что-то произошло с глазами, и теперь ему предстоит
жить  во мраке вечной ночи.  Сидя на шершавой плите, он никак не мог взять в
толк, в каком месте  Белых скал находится. Вслушиваясь в звуки,  кот  уловил
внизу  гул  ожившего после ливня ручья, а правее  глухо шумели  густые гривы
сосен. Таких  ориентиров  в Белых скалах было немало, но тут  до  его  слуха
донесся  металлический  перезвон.  Это  раскачивались   ветром   железки   у
покинутого людьми логова. Только теперь Боцман сориентировался и,  осторожно
проверяя лапой путь, выбрался на тропу, по которой ходил сотни раз. Здесь он
отчетливо  помнил  каждый кустик, каждый поворот,  каждую валежину.  А когда
убедился, что память не  подводит и вовремя предупреждает о преградах,  даже
несколько приободрился и  пошел  быстрее. Напившись  из ключа. Боцман лег  в
траву. Он  долго лежал и все что-то выслушивал, улавливая малейшие шорохи  и
звуки; отрывистые картины  жизни всплывали  в памяти. Безжалостная судьба не
щадила его с первых дней появления на свет. Зубами  и когтями выкарабкивался
он из  любых переделок и  наперекор всему крепко  стоял  на  ногах. Жизнь, а
точнее,  люди  редко  давали  ему передышку. Вновь  и вновь они  безжалостно
прогоняли  его  сквозь  испытания,  но кот, все более  закаляясь,  неизменно
выходил  победителем.  И  вот  сейчас,  когда  в  его  нелегкой  судьбе  все
образовалось наилучшим  образом,- такой жестокий удар! Как жить слепому? Как
охотиться?  Даже мыши, и те -  недоступная для него  добыча. Внизу  устроили
разноголосую перекличку железки:  "Тринь-тринь-дзинь". Этот мелодичный  звон
неожиданно породил дикую надежду: Крючконос! Добрый Крючконос! Это он вернул
ему жизнь. Это он  не  поднял  на него  громом разящую палку в  тайге! И  он
наверняка сумеет выручить его  и сейчас.  Эта невероятная, отчаянная надежда
захватила  кота,  и  через несколько минут сомнений он  решительно встал  и,
разыскав  на ощупь тропку, тянувшуюся к  заброшенным владениям Рыжебородого,
пустился  в  путь.  По  зеленому покрову топкой мари Боцман брел медленно, с
особой  осторожностью -  так  как  помнил, что  по бокам  тропы  встречаются
коварные  зыбуны.  Несмотря  на четкий  шаг  кот  все  же  часто спотыкался,
поскальзывался,  но  к счастью,  все обошлось благополучно.  К вечеру Боцман
выбрался к подножь гор и перешел на главную  тропу промысловика. Пасшиеся  в
устье распадка  олени, увидев рысь, встрепенулись,  но  та почему-то  прошла
мимо, не задерживаясь.  Недоверчивая олениха еще долго поглядывала вслед, но
Боцману было  не до  них. Он был  целиком подчинен стремлению  добраться  до
Крючконоса и вернуться  с его  помощью из мира тьмы  в мир  света.  Шел  кот
долго. Путь,  который он  прежде  преодолевал за  двое суток, для  незрячего
затянулся. Тем более,  что не  имея возможности подкрепиться.  Боцман быстро
утомлялся и часто  останавливался.  То и  дело  устремляя  невидящий взор  в
сторону  селения и  постоянно принюхиваясь, кот наконец добрел до места, где
дорога  спускалась  к  мелкому речному  перекату.  Похрустывая  галькой,  он
преодолел его и взобрался на береговой взлобок. Теперь надо пройти по выпасу
с  обкусанными кустами до широко разросшейся на приволье  белоногой  березы.
Все  верно,  вот  она - шелестит  пышной листвой.  Боцман даже  вздохнул  от
облегчения. Отсюда уже совсем близко до  логова Крючконоса. Боцман, конечно,
слышал,  как  к  нему  из дворов  выбегают собаки,  но он, собрав  всю  свою
выдержку,  неустра  продвигался  вперед, гордо вскинув  голову,  обрамленную
седыми бакенбардами.  Громадный  кот шествовал  в  окружении собак  с  таким
видом,  словно  он совершал  рядовой  обход  своих угодий.  Справа, страшась
собственной   смелости,   с  тявканьем   вынеслась   кривоногая   дворняжка.
Большинство же  собак трусило сзади молча, словно понимая, что тут что-то не
так, и не время сотрясать воздух пустой брехней. Послышались возгласы, крики
людей. Боцман вслушивался в них  в  надежде выделить голос Крючконоса. Вот и
знакомый  бухающий лай  соседского  кобеля,  сидящего  на цепи.  Кот не  мог
видеть,  как распахнулось окно  в доме его  давнего недруга, как Рыжебородый
вскинул ружье и поймал  в узкую  прорезь  прицела убойное  место,  как палец
плавно нажал на спусковой крючок и выпустил свинцовую смерть...
Last-modified: Mon, 27 Mar 2000 15:50:30 GMT










Проект Либмонстра, партнеры БЦБ - Украинская цифровая библиотека и Либмонстр Россия

https://database.library.by