На главную | Поиск
Вы находитесь в Хранилище файлов Белорусской цифровой библиотеки

Сан-Антонио. Стандинг или правила хорошего тона


Сан-Антонио (Фредерик Дар)

СТАНДИНГ или правила хорошего тона в изложении главного инспектора полиции Александра-Бенуа Берюрье (курс лекций)

Введение (без боли)

Папа встречает Маму. Скоро начнутся ваши мучения! И правда: однажды поздним вечером Маман настойчиво просит Папулю провести с ней совещание на высшем уровне по делу, имеющему к вам непосредственное отношение. Маман волнуется. В руке она держит почтовый календарь с разными цветными картинками: крепостная стена Каркасоннского замка, котята в корзине, рыбалка на берегу Уазы; но она тычет им в нос папулечки не для того, чтобы он любовался этими диковинками. Кроме времени восхода солнца и сроков лунного затмения в этом замечательном календаре указаны две существенные вещи: памятные даты и имена. Последние несколько смягчают коварство первых! На какое-то мгновенье Папа смутился, а потом спросил: -- Как мы его назовем? Вот с этого момента и начинаются ваши мучения. Ведь с вами только что случилось невиданное: вам дали жизнь! Существуют две разновидности жизни: ваша собственная и жизнь других. И самое трудное не в том, чтобы прожить жизнь в ладу с собой (проявляя к себе снисходительность, это не так сложно сделать), а в том, чтобы прожить ее в ладу с другими. Этому учит специальная, причем очень сложная наука, которая так и называется -- правила хорошего тона. И в самом деле: самое простое в ней -- ее название. Что же такое правила хорошего тона? Может, это больше искусство, чем наука? Искусство человеческой комедии? Комедии, которую человек старается более или менее искусно играть на протяжении, всей жизни, чтобы увеличить крошечный ровчик, отделяющий его от животного. Познание правил хорошего тона начинается до рождения и продолжается после смерти, ибо есть люди в утробе матери, которые не знают никаких правил хорошего тона, и есть покойники, которые пропитаны ими (извините за выражение). И наоборот. Когда-то человеку стало стыдно, что он ест мамонта руками, и он решил составить пособие поправилам приличия. Проходили века, пособие становилось более упорядоченным, а правила более педантичными и строгими, так что в наше время они как жесткий корсет сжимают личность и превращают ее в некое подобие хорошо воспитанного робота, который знает, как поцеловать руку даме, очистить персик и засвидетельствовать свое глубочайшее уважение королеве Великобритании, но все больше и больше отрывается от настоящей жизни. Короче говоря, чтобы знать правила хорошего тона (или чтобы знать правила тона хорошо), следует прежде всего не доверять знанию правил хорошего тона. Это мое твердое убеждение, и потому мне показалось интересным описать злоключения и рассуждения моего друга Берюрье, который взялся читать Курс "Правила хорошего тона" и при этом вносил в него коррективы, которые подсказывала ему его простая и щедрая натура, и дополнял его интимными подробностями из своей жизни. . Эту книгу можно было также назвать "Берюрье снизу доверху". Откровенно говоря, я не надеюсь, что после ее публикации либо мне, либо ему предложат ответственную должность заведующего протокольным отделом в Елисейском дворце. И очень жаль, потому что мы внесли бы немного выдумки и оживления в дом, куда не так часто заглядывает веселье. Тем не менее я остаюсь при убеждении, что страницы этой книги будут полезны для молодежи, поскольку они учат молодых, как ке превратиться в любезные мумии, спеленутыс правилами приличия. Рассудительный и грубоватый Берюрье совершенствует правила хорошего тона, раздвигает границы приличия, отбрасывает условности, одним словом, помогает современному человеку освободиться от буржуазных предрассудков и светских нравов и дает ему возможность заложить основы своего "Стандинга" (либо наложить на них). Итак, не возмущайтесь, а строго выполняйте рекомендации, изложенные в пособии. Для начала вылейте воду из своей мисочки для обмывания пальцев в декольте вашей соседки по столу и наполните ее красным крепленым вином, а потом выпейте с нами за хиреющее здоровье надутых индюков, гурманов, монокляриков и всех этих протирателей паркета светских гостиных, которые так сильно хотели отдалиться от своих четвероногих собратьев, что сами стали походить на обезьян, происшедших от человека.

Глава первая

В которой Берюрье раскрывает причины, пробудившие в нем интерес к правилам хорошего тона Поскольку главное правило хорошего тона состоит в том, чтобы нравиться себе подобным, я всегда обращаю внимание на свой внешний вид. -- Вам на таком расстоянии оставить височки? -- спрашивает любезным и вместе с тем озабоченным тоном мой брадобрей, вопрошающе глядя на меня в зеркало. Я прошу его поднять их на сантиметр повыше и хочу продолжить увлекательное чтение программы радио на неделю "Говорит Париж" (меня заинтересовал заголовок "Все лопнуло между Тони и Маргарет"), как вдруг салон, котодый обдувался ветерком светского воркованья, наполнился раскатами хорошо знакомого голоса: -- Девочки, кто мне может привести в порядок рульки?! Тут я оставляю бедняжку Маргарет со своими семейными неурядицами и, как через перископ, в зеркало оглядываю салон. В мое поле зрения попадает Берюрье, развалившийся в кресле, как пойманный кашалот в лодке. Из бледно-голубого с сиреневым оттенком пеньюара, в который обрядили Толстяка, торчит его красная физиономия. -- Месье нужна маникюрша? -- переводит на нормальный язык его мастер. -- Иес, приятель, -- поясняет Боров. " Я желаю, чтобы мне сделали мои лапы на манер баронов: хочу посмотреть, как я буду выглядеть. -- Маникюрша! -- визгливо кричит брадобрей голосом евнухасидящегонараскаленнойплите. Откуда-то резво семенит брюнетка небольшого росточка. -- Обслужи этого ассподина! -- дотронувшись рукой до плеча Толстяка, говорит цирюльник, едва сдерживая высоконепочтительную гримасу. Без лишних вопросов малышка садится на стульчик на уровне колен Берюрье. Тогда Чудовище жестом, не лишенным некоторого благородства, протягивает ей свою десницу: вылитый Людовик XIV, отмахивающийся от попрошайки. -- Вот предмет, дочка! -- заявляет он. Взглянув на этот "предмет", бедняжка подскакивает на своем стульчике, а ее лоб покрывается бисеринками пота. Надо признать, что "лапку" Берюрье нельзя отнести к разряду предметов ширпотреба. Представьте себе темную массу размером с тарелку и толщиной с дюжину отбивных, обросшую волосами и изборожденную шрамами, с короткими толстыми пальцами, покрытыми ссадинами, оставшимися после последней драки. Но самое ужасное -- ногти. Твердые как кремень, зазубренные и обломанные больше, чем ресторанные пепельницы, они наводят невыносимую тоску. Маникюрша смотрит на руку, потом на ее обладателя и кидает взгляд SOS парикмахеру, взывая его о помощи. Но гнусный тип притворяется, что ничего не замечает. Бросить человека в беде! Это ему даром не пройдет! -- Значит, это... вы сможете привести это в порядок, душечка?-- вопрошает Берюрье совершенно бесстрастным тоном. Француженка -- есть француженка: немного легкомысленная, воспламеняющаяся как спичка и все остальное прочее, но по части геройства ей нет равных, возьмите, например, Ивонну де Галлар. Другая бы упала в обморок, убежала, но мамзель Пятерня хватает антрекот Толстяка и окунает его в миску с водой. -- Что вы делаете? -- с надрывом в голосе кричит Толстяк, который был ярым противником водных процедур. Она объясняет, что это нужно для размягчения ногтей. Берю хмурится. Если бы он знал, что его ждет, то ни за что бы не согласился с этой затеей. Вода в миске быстро мутнеет и становится грязной. Маникюрша, которая не привыкла выбирать выражения, возмущается: -- Что, нельзя было вымыть руки перед парикмахерской? -- А еще чего, милочка! -- ржет Опухший. -- Может, мне и ванну надо было принять по причине того, что вы будете мне стричь когти? Набравшись мужества, она принимается за работу. Но для ногтей Берюрье нужна не пилка, а напильник. Они как из рога, друзья мои, из рога зубра. -- Вы не избавились от кальция, -- тяжело дыша, произносит девица. -- Я избавляюсь от него в строго определенное время, -- шутит Его Величество, который выращивает свой юмор на подоконнике и только в первые солнечные весенние деньки. Адская работа! Пилка стонет как ржавая пила в сердцевине бревна. Брадобрей прекращает мыть жиденькие кустики растительности на голове своего клиента, чтобы ничто не отвлекало его от этого уникального, в своем роде, зрелища. Подходят его коллеги, у которых сейчас нет работы. Надо заметить, что зрелище производит впечатление. Есть что-то величественное в этой операции по обрезанию деревьев. Поражает сама картина борьбы крошечной маникюрши с этой могучей дланью, созданной для того, чтобы крушить, отрывать, вышибать, плющить, вырывать с корнями, месить, ставить фингалы, обдирать кору, укладывать на месте с одного удара, уничтожать, выбивать зубы, рубить, перерубать пополам и побеждать. Крошкаманикюрша, сжав зубы и ноздри, раскрыв рот в оскале легкоатлета, поднимающего громадный вес, добросовестно, старательно и мужественно опиливает конечности этого копытообразного. Возвышенная, величественная, отважная! Сила Франции во всем ее величии! Браво, Жанна д'Арк! Она ломает свою пилку номер 0001 (такой пилкой Бальзак заострял гусиные перья) .Это пустяки: ей дают другую! По ее сиреневому халату бегут серые ручейки. Скоро на полу вырастает солидная кучка опилок. Но как преображается лапища Толстяка! Из сукровичной оболочки один за другим проклевываются его отчищенные, опиленные, отполированные, покрытые лаком ногти, как яркие плоды, с которых в первый раз в жизни сняли кожицу! Берю взволнован, смущен и вместе с тем обеспокоен. Он разглядывает эту новую руку. Это инородное тело. Он сомневается, что она принадлежит ему и примеряет ее как перчатку, то сжимая, то разжимая кулак, чтобы растянуть кожу на сгибах. Когда с правой рукой все было закончено, он приставляет ее к левой руке и качает головой. -- Никакой ошибки, витрина изменилась, -- шепчет он про себя. Лапа трубочиста и рука нотариуса. Рука ассенизатора и массажиста. Правая -- рука хирурга, левая -- шахтера! Присутствующие испускают крик восхищения. Кто-то даже аплодирует! Крошка-маникюрша пользуется передышкой и выпивает чашку чая. Парикмахер обмахивает ее полотенцем. Хозяин парикмахерской по телефону заказывает фиалки (он уже давно хотел предложить ей "развлечься"). -- Не очень устала? -- спрашивают у бедняжки. -- Нет, нет, -- отвечает она, тряхнув головой. И, посыпав руки тальком, понюхав нашатыря, она, как храбрая коза господина Сегэна из сказки, снова идет на приступ. Ах! Бесстрашная малышка! Парень, который на ней женится, получит храбрую спутницу жизни, это я вам говорю! Сколько благородства в ее напряжении! Сколько невозмутимого спокойствия в ее геройстве! Такая профессиональная добросовестность при выполнении отвратительной миссии, которую на нее возложили, такой детерминизм в работе! Это бесподобно, это прекрасно, это грандиозно. Это выходит за пределы и идет еще дальше, это смущает, это потрясает! Чтобы продемонстрировать такую самоотверженность, нужно быть йогой либо безоговорочным голлистом. Сидящий в соседнем кресле какой-то старый сердцеед, которого при помощи кремов и массажа превращали в старого денди, не выдерживает напряжения и начинает рыдать под своей косметической маской, что приводит в панику косметолога, колдующего над его лицом, и тот голосит, что если под маской появится водяной пузырь, то у мосье останутся мешки под его гляделками. Вторая рука рождается медленнее. Физические силы маникюрши-акушерки иссякают. Несмотря на всю ее волю и мужество. на нее неотвратимо наваливается внезапная усталость. Создается впечатление, что ее пилка пробуксовывает. Наша героиня в двух пальцах (я не боюсь этого слова) от поражения. Она вот-вот упадет в обморок. Патрон предлагает подменить ее: но не тут то было, она яростно продолжает работать. Она заканчивает мизинец, самый маленький, но в то же время самый трудный палец по причине его ушековырятельных функций. Затем переходит к безымянному. Он прекрасен, этот безымянный палец левой руки, облагороженный обручальным кольцом. Шелковистые волосы, кожа на суставах содрана меньше, чем на других щупальцах; он явно отдает ему предпочтение, это его любимчик. Он извещает народ о том, что Берю окольцован, поэтому пользуется у него особым вниманием и заботой. Толстяк щадит его. Он не ковыряет им ни в слуховых раковинах, ни в носовых карманах, ни в пупке. Не обмакивает его в суп, чтобы убедиться, что он не горячий. Не сует его в прочие посторонние отверстия. Не пользуется им для удаления перхоти из головы, для выдавливания чирьев или вылавливания насекомых в своей растительности. Левый безымянный палец -- его протеже. Не случайно в периоды стрессов он грызет ноготь только этого славного пальца и только на этом ногте делает шариковой ручкой расчеты при заполнении декларации о налогах. Поэтому навести на него лоск, довести его до совершенства, придать ему блеск -- задача относительно несложная. И девица получает возможность передохнуть. Восстановив силы, она идет на штурм среднего пальца. А этот -- настоящий покоритель целины! Исследователь, несущий на себе следы своих исследований. Такое впечатление, что ему пришлось гораздо больше потрудиться, чем своим товарищам по несчастью. Это типично берюрьевский палец! Дерзкий! Идущий вперед! В постоянной готовности сжаться и врезать! Выносливый в труде и весь в руде! Изрезанный, с содранной кожей, обмороженный, но бравый! Его сломали, и он сросся по спирали! Он устоял против всевозможных ногтеедов! Выдержал какие только можно удары! Вынес пламя всех существующих зажигалок! Одним сложэм, вечно живой! Из породы тех, кого прищемляет дверью или затягивают в ремни трансмиссии, и которые несмотря ни на что остаются в живых! Воин и шалопай -- все вместе. Это надо видеть (Берю одинаково владеет обеими руками). Пилка грызет и грызет, заходясь в хриплом вое. Она визжит брюзжит, срезает и закругляет! Ноготь приобретает овальную форму и становится -- о, чудо! -- похожим на... ноготь. Мисс Бархатные Лапки заканчивает этот палец и вытирает пот, струящийся по ее побледневшей мордашке. -- Ну, давай, дочка, -- подбадривает Мастодонт, -- еще один и все будет как в картотеке! -- Нет, нет, осталось еще два пальца, -- поправляет она умирающим голосом. --Большой не трогать, я его оставлю как есть. В качестве свидетеля,чтобы показать, какими были мои держалки раньше. Обрадовавшись такому подарку, маникюрша принимается за нежеланный указательвыя палец. За тот указательный, на который можно указывать пальцем! Операция по раскорчевке заканчивается как нельзя лучше в лучшем из миров (и на его ближайших спутниках). Я считаю, что наступил именно тот момент, когда можно обнаружить свое присутствие и, избавившись от нескольких миллиметров волос на голове, направляюсь к Его Высочеству. -- В следующий раз, когда тебе вздумается сделать маникюр, иди сразу в кузницу, --советую я ему. -- Сан-А! -- орет мой приятель. -- Ты, и здесь? -- Уж кого-кого я не ожидал увидеть здесь, так это тебя. Что это ты вдруг решил расфуфыриться? Он заговорщицки подмигивает. -- Мы через пару минут обо всем потолкуем, подожди, пока мастер наведет марафет, а то он засмущается и все испортит в самом конце, Брадобрей с возмущением заверяет, что такого мастера, как он, запороть прическу клиенту может заставить лишь что-то из ряда вон выходящее ичто даже при землетрясении он запросто делает прическу бритвой. Продолжая возмущаться, он заталкивает тыкву Толстяка под колпак сушилки. Берю возмущается. -- Ты что, хочешь мне мозги сварить этим сушильным пистолетом? -- вопит мой товарищ по безоружию. Он ерзает, проклинает, чихает и порицает. Он говорит, что этот салон -- филиал Синг-Синг, -- подземная тюрьма гестапо. Он багровеет, он весь в поту и выделяет мокроту. Наконец сеанс закончен, его извлекают из кресла, избавляют от пеньюара и нагрудного слюнявчика. Он свободен и бесподобен. Помыт, наталькован как попка младенца, наодеколонен, подрезан, принаряжен. В общем, красавец да и только. -- Потрясно! -- раскрываю я от изумления рот, глядя на него как на статую, с которой только что спало покрывало. Он одет в безупречно сидящий на нем голубой двубортный костюм. На нем белая сорочка, серый галстук, купленный в дешевой галантерейной лавке. Его черные и новые туфли скрипят так, будто он давит ими сухари. -- Как от Брюммеля! -- говорю я, обалдев от его вида. В элегантности Толстяка есть что-то благородное и вместе с тем вызывающее: ходит вразвалку, расставляет ноги колесом и часто-часто моргает своими наштукатуренными веками. Никогда, никогда в жизни я не видел его одетым так простенько, но со вкусом. До сего дня он был атавистом по гардеробной частя и при этом помешан на материи в крупную клетку (преимущественно зеленого и красного цвета). И чем больше была клетка, тем больше радости это доставляло Берю. У него даже были туалеты в клетку в квадрате. -- Ты приглашен на прием к президенту Франции? -- спрашиваю я его, когда мы, раздав щедрые чаевые, выходим из салона. -- Бери выше -- загадочно отвечает он. -- О, хо-хо! К королеве Великобритании? --Почти! Не проронив больше ни слова, мой дружок, вполне естественно, заворачивает в первый же ресторанчик и плюхается на молескиновую банкетку. -- Отказываюсь понимать, -- заявляю я, следуя его примеру. Плут от природы, он ждет, когда ему принесут стакан его любимого пойла, и лишь опорожнив его, открывает мне секрет. -- Это целая история, Сан-А. Представь себе, я нахожусь в блуде с одной аристократкой. От этого известия у меня по спинному мозгу пробегают мурашки. --Ты?! --Я! Он вытягивает перед собой наманикюренную руку и откровенно любуется переливами лакированных ногтей в свете неоновых ламп забегаловки. -- А главное, что я хочу тебе сказать -- вот уже несколько дней я живу один. -- Тебя бросила Берта? -- Она уехала на курорт в Брид-ле-Бэн, хочет снова вернуть себе осиную талию. -- Да это же разрушение семьи! -- восклицаю я. -- Придется все начинать сначала! -- Так было нужно, -- оправдывается Берю. -- Подумай только: Берти стала такой крупной, что мне, чтобы оказывать ей знаки внимания, приходилось обозначать путь вехами! Как-то утром она взбирается на наши весы и начинает голосить, что вроде бы у весов нет стрелки! А ты говоришь! А эта несчастная стрелка, в страхе от ее массы, просто прилипла к другой стороне шкалы, зашкалила, бедняжка. Наши весы показывают до 120 кило, а дальше -- неизвестность! Когда ты не можешь узнать, сколько ты весишь, Сан-А, надо объявлять чрезвычайное положение, разве нет? Либо ты теряешь контакт с самим собой! После этой значительной тирады мой товарищ-философ подзывает официанта и просит его повторить. -- Все это не объясняет причин твоей копуляции с аристократией, малыш. -- Сейчас объясню. Так вот, несколько дней назад я загружаю свою Берту в вагон и собираюсь взять машину. Я открываю дверь такси, и в это время какая-то особа открывает дверь с другой стороны, и вот мы хором кричим: "Рю де ля Помп!" Мы смотрим друг на друга и хохочем. Взглядом знатока я сразу же вычислил светскую даму. Ну, тогда я, ты же меня знаешь: я сама галантность, вместо того, чтобы выкинуть ее из машины, как я был вправе это сделать, потому как мужчина, а тем более как полицейский, я ей говорю своим бархатным голосом на пневматической подвеске: "Дорогая мадам, поскольку нам ехать в одно место, давайте путешествовать вместе". Она колеблется, потом поняв, что имеет дело с настоящим джентельменом, соглашается. От Лионского вокзала до Рю де ля Помп надо ехать почти через весь Париж. А в час пик движение достигает своего пика, поэтому у меня было навалом времени, чтобы навешать ей лапши на уши, ты меня знаешь. Что я ей там плел, я сейчас не помню, короче, мы добираемся до Рю де ля Помп, и тут она приглашает меня к себе пропустить глоток-другой. Я сразу же оплатил половину проезда! А ее дом, это надо видеть! Из тесаного камня, с такими высокими окнами, что если бы они были на первом этаже, то из них можно было сделать двери! Ковер на лестнице, а в лифте стоит скамейка из бархата для тех, кто боится головокружений. Ты представляешь? Он осушает второй стакан и ставит красное пятно на свой серый галстук. -- Мы поднимаемся и подходим к двери: одна единственная на весь фасад, заметь, и с шикарным половиком с инициалами этой дамы. Вместо того, чтобы достать ключи, она звонит. И кто же нам отворяет? Лакей в полосатом жилете. "Добрый день, госпожа графиня", -- произносит раб. Я таращусь на дамочку как малахольный. Она улыбается мне и представляется: "Графиня Труссаль де Труссо" и приглашает в гостиную, где вся мебель как будто сошла с старинной картины. Ты можешь быть республиканцем с головы до пят, но дворянство и стиль Людовика XV всегда потрясают, надо это признать. Закрученная фамилия оказывает свое действие даже в эпоху ракет и штиблет. Я так растерялся, что забыл выложить ей свою генекалогию, и от этого она была явно не в себе, моя графиня. "С кем имею честь беседовать?" -- в нетерпении она шепчет мне. Я чуть было не поперхнулся, тем более, что на стенах висела тьма каких-то субъектов, нарисованных маслом (это видно невооруженным глазом), которые смотрели на меня с такой злобой, как консьержка, уставившаяся на дворняжку, которая облегчается на парадный коврик в подъезде. И не какие-то там простые мужики, а благородные -- с острыми шнобелями и глазами. Для джентри, парень, то бишь для аглицкого дворянства, характерна именно заостренность. Я совсем растерялся и говорю себе: "Ты дал маху, дорогой. Отконвоировать графиню в ее камеру и не назваться -- это все равно, что быть разночинцем". Поэтому я складываюсь вдвое в смысле длины и выпаливаю, перейдя на охмуряющую тональность нумбер ван: "Александр-Бенуа Берюрье, мэдам". Только в таких случаях, старик, ты начинаешь поминать добрым словом своего папашу за то, что он наградил тебя составным именем. Это чуть-чуть компенсирует сухость твоей фамилии. Дефис -- это ерунда, но это уже двоюродный брат дворянской частицы, согласись! Я охотно соглашаюсь и даю ему высказаться, так как он в полном ударе. "Берюрье, Берюрье, -- щебечет она, -- а не приходитесь ли вы родственником Монгорло дю Берюрье-Ваньдокса по младшей ветви?" Ну, я, конечно, схватился за этот случай двумя руками. "Совершенно справедливо, моя графиня", -- услужливо поддакиваю я. "Я вроде бы младший племянник, происходящий от сторожа охотничьих угодий замка..." Ты понимаеншь, Сан-А, я старался сохранить дистанцию. Не скрою, что я насвистел насчет голубых кровей. Но я же не наглел и не прилепил себе всю дворянскую частицу. А идея со сторожем возникла у меня после аглицкого кино под названием "Любовник леди Шателэ" (она принимала его в своем фамильном замке). От этих слов графиня чуть было не лишилась своих тонких аристократических чувств прямо на диване. "О боже, как это романтично, " прокудахтала она. -- У меня так бьется сердце". И ты знаешь, что она сделала? Она схватила мою ладонь и прилепила ее к своей груди как пластырь, чтобы подтвердить, как он стучит, ее мотор. Я воспользовался моментом и ощупал упаковку, чтобы удостовериться, что ее шары сделаны не на фабрике "Данлоп" которая производит теннисные мячики. Мои опасения были напрасны. Они были настоящими и с хорошей посадкой. "И правда, моя графиня, он так трепыхается, ваш чебурашка, -- сочувствую я ей. -- Не нужно доводить себя до такого состояния, а то можно заработать какую-нибудь чертовщину, наподобие инфраструктуры миокарпа". И продолжая беседовать, я разыгрываю сцену "Гулящая рука". Графиня была как на именинах. До настоящего момента ей встречались только такие мужчины, которые занимались с ней любовью в третьем лице единственного числа, да еще в сослагательном наклонении. Эти всякие фигли-мигли проходят, когда ты рубаешь на обеде у суппрефекта, но когда ты тет-на-тет, здесь все фатально определено. Бывают деликатные моменты, когда ты должен пробудить в себе зверя или хотя бы зверушку, иначе будут страдать твои чувства. Как только ты высокомерно заявляешь даме: "Не разрешили бы Вы мне Вас обнять?", вместо того, чтобы поцеловать ее взасос, как бы намекая на то, что ее ждет дальше, считай -- все пропало. Ты можешь оттягивать пальчик, когда держишь чашку чая, но не тогда, когда ты проверяешь содержимое грузового лифтчика какой-нибудь бабенки. Крутить амуры надо всей пятерней, иначе -- это ничего больше, как светская беседа. После этого Берюрье заказывает третью порцию. -- Толстый, а она красивая, твоя графиня? Он смеется брюшным смешком. -- Если я ее тебе опишу, ты не поверишь, Сан-А. Послушай, давай сделаем так: ты идешь со мной к ней на обед и там проконстантируешь все своими собственными подручными средствами! -- Мне неудобно, -- говорю я. -- Вваливаться внезапно к персоне такого ранга просто неприлично. -- Минуточку, -- прошептал Берю, вытаскивая из своего кармана замызганный томик в сафьяновом переплете. И стал лихорадочно листать страницы. Я наклоняю голову набок, чтобы снизу прочесть название книги. "Энциклопедия светских правил", -- разбираю я по косточкам. -- Ты где ее откопал, Толстый? -- Мне ее всучила графиня. Он в темпе что-то читает в своей новой Библии и резко захлопывает ее. -- Действительно, -- говорит он, -- лучше предупредить, я ей сейчас звякну и спрошу разрешения взять тебя со мной. Он встает, требовательно просит жетон и идет вести переговоры со своей породистой бабой. Воспользовавшись его кратким отсутствием, я листаю его справочник правил приличия: год издания -- 1913, автор -- некто Кислен де Ноблебуф. Сразу же натыкаюсь на раздел "Расценки на приданое для новорожденных", где дается описание всех видов приданого, начиная со стоимости в 25 франков (1913 г.) для бедных младенцев и кончая приданым в 2000 франков для богатых. Затем я попадаю на главу под названием "Искусство говорить монологом , а через несколько страниц мне предлагается список подарков, которые можно дарить священнику. Мне сдается, друзья мои дорогие, что если наш Берю все это ассимилирует, быть ему на Кэ д'Орсе*! Эта графиня чем-то напоминает небезызвестного Пигмалиона, только в своем роде. Во всяком случае она взялась за титанический труд! Легче организовать Крестовый поход, чем воспитать Толстяка! -- Хо'ккей! -- голосом жвачного животного извещает мой подчиненный, вернувшись из кабины так-сифона. -- Она нас ждет. Он окидывает меня критическим оком и качает головой. -- У тебя, правда, пиджак в клетку, но для обеда это вполне сойдет, -- изрекает он с умным видом. * Для тех. кто плохо знает карту Парижа и его окрестностей, сообщаем, что на набережной д'0рсе располагается министерство иностранных дел Франции. -- Примеч. пер.

Глава вторая

В которой Берюрье приводит меня в храм светских манер и как он себя в нем ведет В то время, как мы рулим в консервной банке в направлении улицы де ля Помп, Берю продолжает свой панегирик о покорении аристократии. -- Ты понимаешь, Сан-А, -- говорит он, погрызывая спичку, -- это, если можно так выразиться, само Провидение скрестило мой путь с этой бабенкой. С тех пор, как она меня взяла в лапы, я стал вроде гусеницы, которая превращается в бабочку. Он ввинчивает своим большим пальцем в уголок глаза слезу, в нерешительности повисшую на реснице. -- Ты знаешь, она посадила меня на диету! Я думаю о трех стаканчиках божоле, которые он пропустил при мне, и с неподдельным недоверием в голосе восклицаю: "Не может быть!", чем снова подзаряжаю его. -- Слово мужчины! Когда я хаваю у нее, то рубон всеща один и тот же: жареное мясо, лимон и гренки, сейчас сам увидишь. Он поглаживает свое дынеобразное брюхо, вываливающееся из его штанов. -- Надо признать, что я вовремя спохватился. С таким пасхальным яичком, которое все растет и хорошеет, мне через несколько лет пришлось бы пользоваться зеркалом нижнего вида, чтобы следить за поведением моего шалопая. -- Твоя графиня замужем? -- Вдова! Ее старикан подцепил миксоматоз* в Индокитае, где он был полковником. Большим и указательным пальцем правой руки Берюрье старательно разглаживает поля своей шляпы. -- Интересно констатировать, что персона из высшего света может быть такой похотливой в интиме. Дама, которая родилась с геральдикой на пеленках, так тебе ставит на болт контрагайку, что лучше чем какая-нибудь профессионалка. Чем больше я его слушаю, тем больше растет мое любопытство, оно распускается подобно упавшему в воду японскому цветку из бумаги. И мне не терпится засвидетельствовать ей * В простонародье -- кроличья болезнь вирусного происхождения. Симптомы: опухание передней части головы, глаз, наружных половых органов. -- Примеч. пер. свое почтение, его похотливой графине. Раз она втюрилась в такого "красавчика", как мой Боров, то, наверняка, у нее есть какие-нибудь серьезные отклонения. Скорее всего, Берю жалеет меня и ничего мне об этом не говорит: иначе я вообще отказываюсь что-либо понимать! Я вполне допускаю, что она хромает на обе ноги, что у нее сходящееся косоглазие, горб и в дополнение к программе -- неаполитанская болезнь. Либо она долгожительница, перевалившая за сто лет, и он забыл об этом сказать. А может, она искательница приключений? Отчаянная женщина, которой уже мало эмоций от дорогостоящей охоты на львов, и она ищет острых ощущений в дрессировке крупномасштабного Берю? Почему бы и нет? О невкусах не спорят, они валяются у нас под ногами, достаточно наклониться и поднять, что тебе нужно. -- Как ее имя? -- задаю я еще один вопрос. Опухший пожимает плечами и признается: -- Она мне не сказала. Я чуть было не подавился адамовым яблоком. -- Ты забавляешься экс-тазом этой замшелой кубышки и не знаешь, как ее зовут? -- Именно так, старик. Ну, а в минуты блаженства, как ты ее называешь? Он смотрит на меня удивленным глазом. -- В общем... мадам графиня. А чего ты ко мне причепился! Я, что, зря сношаюсь с высшим светом? По-твоему, я должен называть графиню краснозадой макакой, как жену первого попавшего приятеля? Действительно, нам открывает дверь лакей в полосатом жилете. Старый, очень худой, очень угловатый, высохший, как мумия, с бакенбардами, желтушным цветом лица и криво поставленной вставной челюстью (как будто во рту у него был назубник, как у боксера). Будь полоски на его жилете нарисованы поперек -- вылитый скелет. -- Спасение и братство, Фелиций! -- небрежно роняет Толстяк, чтобы продемонстрировать мне, что он здесь на короткой ноге, как коротко знакомый. Полосатик обозначает курбет. При этом на его пергаментном лице не шевелится ни один мускул -- это физически уже невозможно. Когда он загнется, то сделает при жизни самое главное дело. Мир кишит такими людьми, как он, которые, едва став взрослыми, уже начинают сознательно умирать. Они * Курбет -- положение лошади, вставшей на дыбы с согнутыми передними ногами. -- Примеч. пер. учтиво и молчаливо скручиваются, скрючиваются, обезвоживаются, бальзамируются. От них остается только голова покойника. В день "Д" от них не остается никаких отходов. Упомянутый Фелиций явно осуждает фамильярность Толстяка. Он не привык к таким развязным манерам. Он прислуживает аристократии со времен Филиппа Красивого, и со временем в его венах неизбежно должна была появиться голубая кровь! Не считая того, что его предки: кучера, прачки, поварихи или садовники совокуплялись с титулованными особами, разве не так? Во время длительной прогулки Рыцаря Иерусалимского, например, его челядь, наверняка, неоднократно темпераментно штурмовала Бастилию в альковах его замка. Нужно быть объективным и не отрицать очевидное под тем предлогом, что оно шокирует. Кто больше всего похож на члена Жокей-Клуба (не считая другого члена этого клуба), если не его камердинер? Махните жилет одного на монокуляр другого и вы увидите! Мужики! Их разделяет только половая щетка. Я пишу это, зная,что теряю своих монокулярных читателей, но это не суть важно: жизнь коротка, и у меня не будет больше времени не сказать того, что я думаю! Походкой хроника-ревматика Фелиций подруливает нас к двойной двери, украшенной сыроподобным ноздреватым орнаментом. Он тихо стучит своим когда-то согнувшимся, да так и не разогнувшимся, указательным пальцем. -- Кто? спрашивает сильный и звучный голос. Фелиций открывает дверь и объявляет: --Господин Берюрье и кто-то еще с ним! Толстяк взволнован, он даже сбледнул с лица, то есть, я хочу сказать, что его фиолетовый оттенок стал на один тон светлее. Он толкает меня локтем в живот. Мы как два гладиатора перед выходом на арену... Ave, Caesar, morituri te salutant!* Мы входим. Толстяк хочет пропустить меня, потом передумывает и одновременно со мной устремляется вперед: классическая сценка, поставленная Мелиесом** задолго до меня. Он сцепляется карманом за дверную ручку. Раздается зловещий треск, и карман повисает, что означает, что он сложил с себя полномочия кармана. Сейчас он не что иное как лоскут, болтающийся под дырой. Берю в ярости выдает такую витиеватую тираду, которой * Что в переводе с латыни означает: "Здравствуй, Цезарь, идущие на смерть тебя приветствуют". -- Примеч. пер. ** Мелисс Жорж, французский деятель кино и известный иллюзионист. -- Примеч. пер. позавидовал бы сам Карл VII (Святая Жанна д'Арк, помолитесь же за него!) -- Мон шер, вы забываетесь! -- журит голос из залы. -- Есть от чего, моя графиня, -- обороняется Толстяк, -- совершенно новый сюртук! Я за него отдал целое состояние! Я приближаюсь к глубокому креслу из гарнитура "Пастушка" (эпохи Людовика XV), в котором восседает пастушка нашего Мастодонта* . И слово чести, я вижу перед собой особу скорее приятную, чем нелицеприятную. Графиня Труссаль де Труссо -- полувековая женщина пятидесяти лет, как выразился бы производитель плеонастических оборотов. Она упитана в пределах нормы. Чистый взгляд, бело-голубые волосы. На губах тоненький слой помады, щеки напудрены обычной рисовой пудрой. Она рассматривает меня, улыбается и протягивает мне руку, к которой я прикладываюсь губами, не заставляя себя ждать. Мое недоумение достигает своей кульминационной точки. Как такая женщина могла увлечься моим другом Берюрье? Вот загадка, к которой нужно было найти разгадку. -- Я представляю тебе мадам мою графиню! -- горланит Жиртрест, который, позабыв о своем больном костюме, вновь обрел свою сияющую улыбку. -- Друг мой;-заявляет дама, " кажется, что вы еще не выучили в вашем учебнике главу "Представления". В противном случае вы бы знали, что даму представляют господину только в том случае, если дама очень молода, а господин -- очень старый. Его Высочество заливается краской. -- Заметано! -- осознав свой промах, говорит мой приятель. -- Соответственно, имею честь представить Вам комиссара СанАнтонио, облаченного в свою плоть и кровь, со всеми своими зубами и своим персиковым цветом лица. Затем, повернувшись ко мне: -- Как я только что имел честь и преимущество сделать это импульсивно, так вот, парень, я снова представляю графиню Трусаль де Труссо. Как ты сам можешь оценить, это не выигрышный билет, но первоклассная женщина и образованная со всех сторон. Ты уловил реакцию мадам? Да! Этикет -- это тебе не этикетка, она не приклеивает его на свои банки с вареньем, могу побожиться! Я улыбаюсь даме. За ее строгим выражением лица прячется * Уважаемый Сан-А не случайно называет нашего героя метафорическим словом мастодонт -- предшественник слонов (от гр. mastos -- грудь, сосок + dentos зуб). Он не столько намекает на его габариты, сколько обращает внимание читателя на сосцевидную форму его зубов, что весьма важно для понимания поступков Берюрье. -- Примеч. пер. снисходительная улыбка. -- Мой нежный друг Берюрье, -- тоном наставницы говорит она, -- ваши языковые излишества просто ужасны. Настоящий дворянин должен выражаться просто, тактично и рассудительно. -- Да будет так! -- громогласно заключает Толстый. -- Я с вами полностью согласен, моя графиня. Хотя, если дворянин выражается только для того, чтобы пополоскать мозги, он не должен часто открывать свое поддувало. Я не знаю, заметили вы или нет, но в существовании есть лишь две стоящие фразы: "Я тебя люблю" и "Я хочу пить". За их исключением все остальное -- это кружева в слюнях! Она снисходит до улыбки и, грозя пальчиком, шепчет: -- Вы особый случай, милый друг! Вы знаете, что вы должны сделать, чтобы мне понравиться? Берю вне себя и даже больше. -- А откуда же мне знать, моя цыпочка! Усатый монолог, да? А потом чокнутая молочница и пацан в лифте, как вчера вечером? Я же заметил, что вам это страшно ндравилось! Бедная женщина чуть было не упала в обморок. Она испускает негодующие "Ох!" и "Ах!" -- Месье! -- возмущенно голосит она. -- Месье, это уж слишком! Он по-дружески шлепает ее по бедру. -- Без паники, моя графиня, перед Сан-А у меня нет тайн; он знает своего Берю и, конечно, догадывается, что я хожу сюда не для того, чтобы переливать из пустого в порожнее! И пока она не пришла в себя, продолжает. -- Не считая наслаждения, которое я вам доставляю, что еще я могу сделать для вашего удовольствия, моя распрекрасная? Она делает глубокий вздох, чтобы овладеть собой. -- Не могли бы вы разжечь камин в столовой? Мой Фелиций настолько постарел, что уже не может сгибаться. -- С радостью и удовольствием, -- с поспешностью говорит Толстяк. Перед тем, как выйти из комнаты, он заявляет, качая головой: -- Я не имею права давать вам советы, но вам следовало бы подыскать другого прислужника. Ваш Фелиций -- инвалид от половой щетки, и, как таковой, имеет право отныне на войлочные комнатные тапочки и на настой из цветов липы и мяты. На днях вы его обнаружите на коврике у входной двери, покрытого плесенью. Он произносит эту блестящую тираду и удаляется. Я остался один с дамой его туманных мыслей. -- Какой феномен! -- улыбается она. -- Мадам, -- заверяю я, -- вы взяли на себя благородную и великую миссию, пытаясь воспитать этакого людоеда. Уважаемая графиня разочарованно надувает губки. -- Только смогу ли я это сделать? -- вздыхает она. -- Мальчик не лишен некоторого здравого смысла, но по всему видно, что он провел свою жизнь в свинарнике. -- Он провел большую часть жизни в полиции, -- вступаюсь я за него. -- Извините за откровенность, мадам, но судя по его некоторым обмолвкам, я сделал вывод, что вы проявляете к нему определенный интерес? Она порозовела, ее ясный взгляд какое-то мгновение кажется смущенным. -- Он меня развлекает. Это добродушный большой пес, которого интересно было бы выдрессировать. Поймите меня, господин комиссар, я так одинока. Она испускает вздох и кидает на меня многозначительный взгляд, который так пространно говорит о ее огорчениях и ее желаниях, что на память сразу приходит Транссибирская магистраль. Если бы я не был таким надежным другом, и, особенно, если бы я испытывал к даме определенные чувства, то стоило мне только протянуть руку, и я бы обслужил себя без всякого труда. -- Он хороший полицейский? -- спрашивает она. -- Самый толковый во всей французской полиции, после вашего покорного слуги, мадам. Конечно, Берюрье -- это не Шерлок Холмс, не Мегрэ, но он, как вы только что сказали, добрый пес, наделенный хорошим нюхом и храбростью. Исходя из сказанного выше, я сомневаюсь, что вы сделаете из него джентльмена, и я спрашиваю себя, а не будет ли это трагедией для него, если вам вдруг удастся добиться этого! Мысль о жеманном и манерном Берю веселит меня. Какая метаморфоза! Графиня вполне заслужила бы чистокровную награду за услуги, оказанные правилами приличия! Может быть, даже Орден Почетного легиона? Правда, в наше время она, кажется, впала в немилость, эта муаровая лента через плечо. Сейчас на смену ему пришел орден За заслуги перед нацией. Но и здесь, поверьте мне, надо иметь очень мохнатую лапу, чтобы... не получить его! Вы можете рассчитывать, если у вас есть знакомый, какая-нибудь шишка, на худой конец, какой-нибудь депутат парламента. Иногда вы получаете отсрочку. Угроза на время отодвигается. Вас стараются отдалить от кучки избранных. Но это остается латентным. Эндемическим! Если вы будете сохранять спокойствие, -- бах! И вы уже с голубой лентой, похожей по цвету на ленту Нормандского креста. Но часто вас награждают совершенно неожиданно. Возьмите, например, Жака Анкетиля. Его сделали кавалером Ордена на одном из этапов "Тур де Франс". Он крутил себе педали, ни о чем яе думая, как вдруг его нагоняет мотоциклист и сообщает ему новость: "Ты награжден орденом "За заслуги", Жак". Что он мог сделать в свое оправдание, наш несчастный чемпион, сидя верхом на своем велике, а? Заметьте, что это не помешало ему выиграть гонку. Только после этого у него стал не тот моральный дух, и он был вынужден бросить велоспорт! Но ведь при этом находятся любители, особенно коллекционеры медалей, которые просто лопаются от счастья, когда цепляют себе на живот очередную медальку. Вы знаете? Я имею в виду тех, кто одевается в бронзу и ленты во время парадов. Когда они проходят чеканным шагом, то раздается "дзинь-дзинь" (колокольчики русской тройки на зимней дороге) . А когда они преклоняют негнущиеся колени перед овеянным славой знаменем, можно подумать, что опускают поломанную металлическую штору магазина. Когда же наконец прекратятся эти церемонии, посвященные памяти того или сего? Веники на мраморных плитах! Набившие оскомину речи! И огонь, называемый священным! Священный, как бы не так! Самый обыкновенный газ (да еще к тому же из продуктов углерода). Газ, который свистит, воняет, горит ясным пламенем, который течет по трубочкам и кранам. Вы только задумайтесь над этим, мои юные друзья: у священного ошя имеются краны! Но этот факт ничуть не мешает этим тупоумный господам совершать свои ритуальные танцы вокруг огненных язычков. И после этого находятся типы, которые всячески поносят черных! Мне стыдно! Я не побоюсь этого слова: стыдно под самую завязку, от подвала до самого чердака, сыны мои! Среди тех, кто меня читает, есть люди, которые в один прекрасный день станут во главе страны -- это же арифметика. Так вот, нужно сделать так, чтобы те, о ком идет речь, не забывали о восстановлении достоинства человека путем упразднения культа резни и тех, кого режут. А чтобы они не забыли, пусть завяжут на своих носовых платках узелки на память. И когда наступит этот прекрасный день, они вспомнят о словах их друга Сан-А, который в это время будет больше походить на персонажей картин Ж.Буфета*, чем на Луче Тукру. И если у них будет то, что, я надеюсь, будет там, где я думаю, а то, что я думаю, там, где я надеюсь, то они во всеуслышание объявят, * А поскольку художник входил в славиую когорту кубистов, то Сан-А вполне можно представить в виде рассыхающегося от старости буфета кубической формы. -- Примеч. пер. что с танцем скальпа покончено раз и навсегда. По отношению к героям не нужно скупиться на забвение, они его заслуживают сверх меры! Время от времени минута молчания -- это мелочно и смехотворно. Они имеют право на полное молчание, это утверждаю я, Сан-А. И пока бомбочка еще не задула пламя огня, нужно сделать от него ответвление в какую-нибудь экономически слабую страну. Обещаете? Может быть, я шокирую, но мне необходимо высказаться. Имею я право или нет? Если да, то я им воспользуюсь. Если нет, то я найду на озере Нешатель в Швейцарии необитаемый остров Нью-Фаундленд* и буду жить на нем Робинзоном. Найдутся люди со слегка сдвинутой психикой, которые скажут: "Сан-А -- анархист". Но это неправда. Я просто объективный человек. Очень выдержанный. Очень трезвомыслящий. Может быть, даже излишне, нет? Во всяком случае я не виноват, что у меня нормально крутятся шарики? Когда кровь красная, я говорю, что она красная. А когда она розовая с продресью, я говорю, что она розовая с продресью, только и всего. Это что -- криминал? Может быть, мне следовало поступить так, как делают другие: надеть очки с голубыми стеклами и во все горло орать, что все вокруг окрашено в лазурный цвет и еще в голубой, как небо в ясную погоду? Да, мне следовало бы поступить именно так. Философия домашнего халата -- это хорошо, это выгодно: только от такой философии пропадает желание смотреть на себя в зеркало. А мужчина, который избегает смотреть на себя, это -- уже не мужчина, поверьте мне! В течение некоторого времени мадам Труссаль де Труссо и я слышим, как в соседней комнате, кто-то с треском разламывает доски. Поскольку мы знаем, что наш Малыш растапливает огонь в камине, то, вполне естественно, не придаем этому особого значения. Как вдруг, на всех парах вбегает лакей с видом человека, которого опередили события. На пергаменте его лица видны свежие трещины. Он что-то бормочет, а его выпирающий кадык ходит вверх-вниз, как живот старого священника, работающего капелланом в родильном доме. -- Госпожа графиня, я думаю, что требуется вмешательство мадам графини. Он указывает своим щучьим подбородком на соседнюю комнату, где свирепствует Толстяк. Мы устремляемся туда. Я бегу * Автор в эмоциональном порыве несколько сместил акценты и размеры. Он, скорее всего, хотел укрыться на необитаемом плавучем домике на озере Нешатель, находящемся на. о-ве Нью-Фаундленд, т.к. площадь первого составляет 216 кв км а второго-всего лишь 402346 кв км .--Примеч. пер. позади дамы, что дает мне неповторимый случай лицезреть вальсирующие полусферы ее седалища. И мне сдается, что, говоря между нами и между прочим, Его Высочеству Берю Первому скучать с ней не приходится. Трапезная Труссаль де Труссо имеет внушительные размеры. Одну из стен занимает монументальный камин. И кого же мы видим перед этим очагом? Иес, конечно же, Берю. Но это не тот Берю, которого я знаю. Этот Берю -- вандал, этот Берю -- святотатец, доламывающий ударами своей ножищи кабинет эпохи Ренессанса. Изящные выдвижные ящички кабинета, инкрустированные перламутром, уже весело потрескивают в камине. Толстяк весь в поту и в рубашке с закатанными рукавами, что не противоречит одно другому. -- Ах ты, развалюха! -- ревет он. -- Вся изъедена жучками, а туда же, сопротивляется! -- Несчастный, что вы делаете! -- восклицает графиня. -- Костер, моя графиня, -- отвечает Громадина, доламывая кабинет последним ударом каблука. Потом плавным округлым движением руки он вытирает пот со лба и заявляет: -- У Фелиция закончились дрова, и я откопал эту рухлядь в коридоре. -- Кабинет эпохи! -- кричит криком насилуемой девочки благородная дама. -- Кабинет? -- изумленно восклицает Мастодонт. И пожимает своими могучими плечами. -- А я и не понял. Я, конечно, видел в своей жизни маленькие туалетные кабинеты, но чтобы такой маленький -- никогда. -- Этот человек лишился разума! -- с рыданьем исторгает из себя дама Труссаль де Труссо, упав мне на грудь.-- Мебель Ренессанса! Она обошлась мне в два миллиона! На какое-то мгновение Бизон теряет дар речи. -- Два миллиона! За этот сундук с клопами, который держался только на честном слове! Не хочу подрывать ваш моральный дух, моя графиня, но все же скажу: продавец наколол вас как девочку. Я за сотенную тебе, то есть, вам, притащу с городской барахолки мебель и практичнее и прочнее, чем эта. Он бросает в костер ножки от кабинета. -- Поверьте мне, душа моя, ничто не стоит нового! Ну, это уж слишком. Графиня делает прыжок в направлении этого Атиллы с маникюром. -- Мон шер, -- цедит она сквозь зубки, -- вы законченный придурок и хам. Я запрещаю вам доступ в мой дом, пока вы не станете настоящим джентльменом. Толстяк подавлен. Его прекрасная, цвета любимого им божоле, физиономия становится несчастной. -- Да что с вами, моя графиня? Будем мы цапаться из-за этого сортира Ренессанса! Если вам так нравятся обноски, то я пошарюсь на блошином рынке на предмет подыскать что-нибудь заместо этой конуры для недоносков. Там у меня есть дружок, который как раз торгует всякой рухлядью. Но она остается иепреклонной. -- Уходите, месье! Бедный Берю натягавает пиджак. Он такой несчастный! Он в таком отчаянии! И мне стало его жалко. -- Госпожа графиня, -- перехожу я в наступление, -- может быть, вы его простите... Она отрицательно качает головой. -- Я просила его заняться самовоспитанием, самообразованием, короче, стать человеком, с которым не стыдно появляться на людях. Однако он остается на прежнем уровне! Тут Берюрье не выдерживает и бурно и страстно извергает из себя всю злость, которую он обычно оставляет для торжественных случаев. -- Не надо посягать на мою честь мужчины, дочка! -- взрывается он. -- Я? На прежнем уровне! В этом смокинге, сшитом у Бодиграфа, в этой белой рубашке! На том же уровне! С такими граблями, за которые, чтобы они были такими, Филипп Английский стал бы платить жалованье своей благоверной! На том же уровне! И это после того,как я уже пропахал несколько глав из вашего пособия! Не обижайтесь, но вы ко всему прочему еще в сектантка! В постели со мной, да будет вам известно, вы что-то мало думаете о хороших манерах, когда зовете благим матом, мадам, вашу мать! -- Я сейчас умру! -- с пафосом восклицает графиня. -- Именно это вы всегда утверждаете в том случае, на счет которого я намекнул, -- скалится Берю. Он идет к двери и говорит, размахивая своей энциклопедией: -- Я поднимаю вызов, моя графиня, хоккей, идет. Я стану светским человеком и в одни прекрасннй день вернусь сюда с такими манерами, что рядом со мной сам граф Парижский будет выглядеть продавцом ракушек. Он кладет свою левую руку на энциклопедию правил хорошего тона будто на библию и изрекает голосом актера из Комеди-франсэз: -- Клянусь на ней! -- Госпожа графиня попросила вас выйти! -- скрипит, как старая осина,лакей. Берю в упор рассматривает его и говорит: -- Ну, ты, мумия, исчезни! Потому что до того, как я стану джентельменом, я так тебе могу врезать приемом "Кабинет Ренессанса", что, принимая во внимание твою архитектуру, из тебя как раз и получится кучка дровишек! Затем, повернувшись ко мне, он добавляет: -- Сан-А, у меня сейчас нет времени штудировать этот Кодекс, поэтому я не знаю, нарушаю я или нет правила хорошего тона, заявляя тебе об этом, только я не хочу, чтобы ты оставался рубать один на один с мадам. Хоть она меня и отругала, я все равно питаю к ней слабость, и если ты с ней останешься тет-атет, я буду ревновать. Все это было сказано в такой категоричной форме, что я немедля откланиваюсь: -- Мадам, после такого ультиматума я могу лишь просить у вас разрешения удалиться. Она сухо протягивает мне руку, и я, не менее сухо, прикладываюсь к ней губами. -- Конечно, -- брюзжит Толстяк, когда мы спускаемся в лифте, -- тебе легко, ты во всем этом разбираешься. Что до лобзания рук и прочих нежностей, то это у тебя в крови. У тебя и язык прилизанный, и слова ты выбираешь ученые, и глаголы ты спрягаешь правильно. А я... Его покрасневшие глаза наполняются большими крупными слезами. -- Без роду, без племени, предок -- алкан. Разве с таким багажом перед тобой откроют ворота Букинджемского дворца? Я по-дружески хлопаю его по плечу. -- Не стони, голова садовая, ты -- сама простота, и это-то и подкупает в тебе. Доказать? Пожалуйста: все тебя любят. Потому быстренько запихай эту идиотскую книженцию в первую попавшуюся водосточную трубу и стань самим собой. Но он отрицательно качает головой. -- Можно подумать, что ты совсем не знаешь твоего Берю, парень. Клятва -- это клятва. Я поклялся стать парнем что надо и с манерами на "три звездочки"*, и я им стану. И пусть в тот день она, моя графиня, лучше не просит меня разжечь огонь в камине, например! -- Да будет тебе, зайдем лучше пообедаем ко мне, -- предлагаю я. * Берю, вероятно, имеет в виду гостиницу третьего разряда. Во Франции имеются гостиницы 3-го, 4-го и 5-го разрядов, которые обозначаются соответствующим количеством звездочек. -- Примеч. пер. Он отказывается. -- Нет, я иду домой и буду тренироваться в расшаркивании; имея в виду мои пробелы, мне нельзя терять ни одной минуты. Мы выходим из дома, и он уходит с высоко поднятой головой навстречу своему геральдическому будущему.

Глава третья

В которой визит дружбы имеет самые серьезные последствия Обеспокоенный этими событиями, которые могут отрицательно сказаться на индивидуальности Берюрье, я иду домой, чтобы быстренько пообедать. Моя мама, Фелиция, будет приятно удивлена. Фелиция у меня как птичка божья. Живет моими приходами и не переставая бормочет молитвы в адрес более или менее официально признанных святых, чтобы я почаще являлся пред ее очи. Любимица Фелиции -- сестра Тереза от Дитя Христова. Вместе с тем больше всего ей помогает маленькая Мартина. Как тут не поверишь в то, что причисленные к лику святых -- это те же самые горничные: чем они моложе, тем больше у них КПД. По моему мнению, Фелицию больше всего впечатляют розы, розовый дождь. Когда я был пацаном, матушка рассказывала мне о том, как в честь юной кармелитки все хрустальные вазы утопали в розах. Это же знамение -- розовый дождь, правда? А ведь для многих дождь льет обычным дождем! Я хмурю брови, заметив перед решеткой нашего особняка на Сен-Клу машину, "Рено-8" с лионским номером. Гости из Лиона? Что бы это значило? Я направляюсь к своему дому по аллее, посыпанной гравием (хотя на аллее гораздо меньше неприличного гравия, чем в моих сочинениях). Осень, как трубочист, прочистила сад. И теперь, как говорится, деревья стоят деревянные, а земля лежит в печали. Однако это не подорвало дух нашего обиталища, наш дом выглядит даже нарядно со своим стыдливым от своей наготы виноградником, своими зелеными ставнями и цветастыми шторами на окнах. По радио надрывает голосовые связки Беко. Я толкаю дверь и оказываюсь в кокетливой прихожей, стены которой обиты матерчатыми обоями фабрики Жуй, на которых изображены пастухи и пастушки, предающиеся любовным утехам под кронами деревьев, в стиле Людовика XV. Трюмо отражает сияние моей улыбки в тридцать два зуба, как на рекламном плакате, рекламирующем зубную пасту "Колгат". Все говорит о покое, будничном благополучии, которое пахнет горячим хлебом. А в общем, Фелицией! Дверь гостиной открывается и появляется моя славная сияющая матушка. -- Да, это он! -- кричит она кому-то я гостиной. Гость пришел, когда она занималась стряпней. И хотя она уже успела снять свой сиреневый передник, руки у нее еще в муке. За ее спиной я замечаю Матиаса, рыжего малого, работавшего раньше в лаборатории нашей конторы. Конопатый уехал от нас несколько месяцев тому назад. Он поехал в Лион жениться ва какой-то дурочке, с которой познакомился на лыжяой базе в горах, а после свадьбы попросил перевода в Лион, поскольку его дама в Париж переезжать отказалась. Молодая мадам Матиас не захотела трогаться с насиженного места, потому что, как совершенно справедливо утверждает поговорка, характерная для района между Роной и Соной, "Кто из Лиона уезжает, тот разум теряет". -- Какой приятный сюрприз, старый изменник! -- восклицаю я. Он никогда не был более рыжим, чем сейчас, этот Матиас. Либо забвение стало его осветлять в моей памяти. Не шевелюра, а растрепанная пачка рыженьких десятифранковых ассигнаций. С тех пор, как он получил лионское гражданство, он стал очень строго одеваться. Темно-серая тройка, белая рубашка, галстук цвета бутылочного стекла (для Лиона это совершенно естественно). Зеленый цвет хорошо гармонирует с его паяльником. На одном колене он держит шляпу, на другом -- перчатки с запахом прогорклого масла. Сразу чувствуется: парень на пути к совершенству. Раз и навсегда выведен на свою орбиту. -- Как я рад вас видеть, господин комиссар, -- с чувством изрекает он. -- Ну, как семейная жизнь, все нормально? Как он еще умудряется краснеть, это -- тайна или, скорее всего,-- чудо. -- Привыкаем, -- улыбается он. Маман,-- которая уже угостила его портвейном, насильно наливает мне стакан и бесшумно исчезает, радуясь тому, что может репатриироваться на свою кухню. У меня такое впечатление, что у нее там томится луковый суп с тертым сыром. -- Думаете заводить детишек? На этот раз он становится кирпичного цвета. -- Да, в январе месяце. -- В рыжий горошек, -- шучу я, а сам себя спрашиваю, на кого же он будет походить, маленький царь в горошек папаши Матиаса. -- А как тебя приняли ребята в Лионе? -- Очень славные. Отчего же тень омрачила лило Матиаса, этого живого Ван Гога? Его рыжеватый взгляд покрывается дымкой. Он нервно просовывает палец под воротник рубашки. -- Ты там работаешь в лаборатории? -- Нет, я уже два месяца преподаю в школе полиции Сен-Сир на Золотой Горе. Я поздравляю его, восхищенно присвистнув. --Теперь прямая дорога в институт, дружище. А что ты там преподаешь для слушателей? -- Опознавание по пулевым отверстиям. -- Преподаватель пулевых отверстий, это что-то оригинальное, -- с умным видом изрекаю я. -- На визитной карточке это выглядит солидно. Да, ты с нами перекусишь, надеюсь? -- Я не хотел бы вас беспокоить. -- Брось ломаться! Ты приехал с женой? -- Нет. В ее положении, сами понимаете... -- У тебя дела? Он прокашливается и заявляет: -- Я приехал к вам. Я престо ошарашен. Я сразу предчувствую что-то нехорошее. Я опорожняю свой стакан, потому что я почти такой же, как Берю: налитый стакан меня раздражает. -- У тебя неприятности? Он смотрит на меня натужным взглядом. Прядь волос цвета опавших листьев свисает на его веснушчатый лоб. Он пахнет рыжим; такой сильный и терпкий запах может разбудить любую аудиторию. Многие лекторы только бы выиграли от того, что они конопатые. -- Я боюсь, господин комиссар. Это самое неприличное из всего, что может произнести его рот. Матиас сколько угодно может быть лабораторным работником, сражаться со своими лупами, пробирками и фотоувеличителями, но это совсем не говорит о том, что он хлюпик. -- Рассказывай! -- Все начались через неделю после моего прибытия в школу полиции. Как-то вечером я задержался в своей лаборатории. И как раз тогда, когда я выходил из нее, я услышал крик с верхнего этажа. Мимо меня пролетело что-то темное и с грохотом ударилось об пол. Это был один из слушателей школы. Почему-то у меня возникло впечатление, даже -- уверенность, что кто-то его сбросил через перила. Поэтому я не побежал вниз, а одним махом взбежал наверх. -- Рефлекс ищейки, это точно! -- одобрительно говорю я. -- А потом, дитя мое? Говорите мне все! -- Я не заметил ничего странного. На последнем этаже находится кафедра средств связи. Там никого не было, некоторые двери были заперты на замок! Тогда я спустился. -- А что с этим классным прыгуном? -- Умер. Пролом черепной коробки. -- Что показало расследование? -- Заключение: самоубийство в состоянии депрессии. -- Я пока не усекаю причины твоего страха. -- Меня чуть было дважды не убили, господин комиссар. У Матиаса легкий тик, одна щека подергивается. -- Ты уверев? -- А как же! В первый раз это было на следующий день после того самоубийства. Я собирался сесть в свою машину, как какой-то автомобиль как смерч тронулся с места и помчался прямо на меня. Я чудом успел перемахнуть через капот машины, на кузове моей "восьмерки" до сих пор осталась вмятина. Вторая попытка была предпринята в лаборатории школы. Вместо порошкообразного реактива мне во флакон насыпали бугназильную селитру. И когда я стал делать анализ, раздался ужасный взрыв. Он показывает совершенно черную ладонь левой руки. -- Это чудо, что я там не остался! Наступает тишина. От всего этого действительно можно прийти в смущение. -- Что ты думаешь по существу, Матиас? Он похож на большого умного мальчика. Из категории всегдапервыйвклассе. Хорошие отметки, доски почета и дипломы была придуманы для парней его породы. Без особого ума, но с большой поглощающей способностью мозга. Без инициативы, но с громадным прилежанием. Он ждет от жизни только то, что она может ему дать: устойчивое положение, плодовитую супругу, загородный дом и орден "Академические пальмы". Он уже сам по себе академиченв. Доволен тем, что он живет, что он рыжий и приносит пользу. -- По существу, господин комиссар, я думаю следующее. Некто убил слушателя. Этот некто посчитал, что я либо его увидел, либо догадался, что речь идет об убийстве. Теперь он меня опасается и хочет меня убрать. Вы думаете, что я неправ? -- Стоящая гипотеза, Ваша честь! Ты рассказывал об этом коллегам из Лиона? Он качает своей огненной макушкой. --Нет. --Почему? Он медлит с ответом, но я уже все уловил. Он из породы осторожных. Он знает, что человеку, ставшему посмешищем, практически невозможно сделать карьеру, поэтому он не хочет подвергать себя риску вляпаться в идиотскую историю, разыгрывая роль героя из детектива "черной серии". А вдруг он ошибся? А вдруг он оказался жертвой своего воображения? А? Он предпочитает рисковать своей шкурой потихоньку, не высовываясь, как тот обыватель, который идет покупать лотерейный билет за три франка в соседний квартал, -- Я предпочел сначала поговорить об этом с вами, -- лепечет он. -- Ты правильно сделал, -- одобряю я,-- после обеда расскажем обо всем шефу. Факел мучается. Он боится последствий. Надо сказать, что в нашей фирме, т.е. префектуре полиции, с неохотой проводят внутреннее расследование. Можно встретить немало каменщиков, которые строят дома для себя, но найдется мало полицейских, которые ведут следствие в личных целях. Полицейский -- это прежде всего чиновник, нужно, чтобы он был послушным и тихим, чтобы его рожа сливалась с серым цветом стен. Это же государственное имущество, в конце концов! Премии в конце года, награды в конце карьеры, посмертные слова для поощрения самых хамелеонистых. -- Вы полагаете, что господин директор?.. -- Неофициальным образом, малыш. Он будет польщен, что ты пришел поплакаться в жилетку Альма Матер. Она всегда давала от своего щедрого вымени тем, кого вскормила своей грудью. Входит Фелиция и говорит, что рубон готов. Отблески плиты до сих пор пляшут в ее добрых глазах. Маман знает цену простым человеческим радостям и умеет сотворить их. С ней забываешь об этих любителях закусочныхавтоматов, которые вынуждены насаживать себя на алебарды или нюхать наркотик, чтобы испытать острые ощущения. Да что такое кокаин по сравнению с антрекотом а ля Берси? А содомизация по сравнению с приправой к буйябесовой ухе, а? Разница только в отверстиях! В сущности, жизнь -- это лужайка для гольфа, утыканная лунками. К тому же она и заканчивается лункой: громадной черной прожорливой пастью земли, которая все пожирает. Маман приготовила царский рубон! Жареные почки с корочкой. Курица с кэрри. Как же я раньше не догадался? Ведь запах кэрри витал в воздухе. Это запах, который очаровывает и приводит в смятение ваши внутренности. Одним словом, нутряной запах! Мы с Матиасом садимся за стол и меняем тему разговора. Нужно быть горожанами (как отборная команда напыщенных пожарных). Рыжий расспрашивает меня о Пино, Берюрье, об остальных, а также о фирме -- вашей префектуре полиции. Он немножко жалеет о том, что уехал, хотя взамен получил беременную половину и "Рено-8" с лионским номером 69. Преподаватель пулевых отверстий -- это увлекательно и почетно, и все такое прочее, но все же у Парижа свои прелести. Воспоминания роятся в его голове, щекочут его сердце. Глаза запотевают, как окна зимой. Я отвлекаю его от грустных мыслей и начинаю рассказ о злоключениях Толстяка со своей графиней. Кое-что, естественно, прибавляю. Матиас складывается циркулем от смеха. Маман задыхается. Берюрье, вступающий в схватку с правилами хорошего тона в лице графини -- это зрелище first quality*, согласитесь! Когда в этой схватке непасхальные яички Берю прихватит радикулит, его поникший письменный прибор будет в состоянии подписывать лишь стерильные контракты. Так вот, сидим мы такой веселой компанией, и тут приходит наша домработница. Ее фамилия Согреню, буквально Нескладуха, кажется, я вам о ней уже рассказывал в своем последнем шедевре. Она похожа на обезвоженный гриб-сморчок. За всю свою разнесчастную жизнь она пролила столько слез, что нет ничего удивительного в том, что она такая иссохшая. Она пережила столько огорчений, неприятностей, унижений, что из них можно составить целую коллекцию! Поскольку моя матушка всегда ей сочувствует, это поддерживает ее в странствиях по долине слез. Они плачут вдвоем, поровну принимая на себя бремя очередной неприятности тетушки Согреню. А их у нее хватает. То ее муж сломал руку, то ее сын-черноблузник измывается над ней, то ее дочка понесла от одного джентльмена, напичканного гонококками, то ее кота раздавило машиной, то ее певчая канарейка почила в бозе на просе, на которое так трудно заработать. Совсем недавно ей нанес визит судебный исполнитель по поводу непогашения долга за купленный в рассрочку телевизор, а потом пришел парень из магазина электробытовых товаров и забрал криминальный телевизор, потому что ему надоело возиться с возвращаемыми ему неоплаченными векселями. Для дамы Согреню это был страшный удар, прямо под ложечку -- ведь она лишилась возможности видеть своего любимого телекомментатора Леона Зитрона. И теперь вечерами, возвращаясь домой, она вынуждена подпирать витрину магазина "Фея света", где одновременно работает дюжина телевизоров. Разве это плохо, видеть сразу дюжину Зитронов? Это как-то успокаивает. К тому * Первого сорта- -- англ. же Леон вполне заслуживает того, что его круглая физиономия тиражируется на многих экранах. Поэтому, когда она приходит к вам подтирать заднее место наших кастрюль, она тут же врубает телек. Стоило Фелиции разрешить ей это один раз, как это стало автоматическим. "Голос ее повелителя -- наша любимая передача, поэтому мы ничем не рискуем, правда? Сегодня она тоже не упускает своего. Едва скинув черный платок, она врубает телек на всю мощь. Телевизор стоит в столовой, и старуха оставляет двери открытыми, чтобы было видно с кухни. Она не гордая, может и постоять. И встает в дверях. С нашего стола нам видно только ее обвисший, как паштет Маркони, зад. Фелиция на ушко извиняется за нее перед Матиасом, которого этот поступок мог, мягко говоря, удивить. Но тот все прекрасно понимает. Он тоже фанатик малого экрана. "Мы ведем прямую передачу из..." -- его страсть. Мой друг Матиас всегда любил болезни, особенно скрытые, которые трудно обнаружить. Такие, которые начинаются с пустяковины вроде мигрени или безобидных прыщей. Вначале они поднимают лапки перед аспирином, эти негодницы, но потом восстанавливают силы, и в один прекрасный день человек в белом халате показывает вам клочок мяса по телеку, сопровождая показ комментариями, в которых, похоже, прекрасно разбирается и ведущий передачи "Здоровье" г-н Лалу. Будет жалко, если Рыжего пришлепнет его таинственный убийца. В глубине души он мечтает о том, хотя наверняка побоится признаться в этом, чтобы окочуриться от какой-нибудь совершенно новой болезни, которую назовут "болезнь Матиаса". Он представляет, как его печень, его селезенку, его детородный аппарат или меха его легких снимают на цветную фотографию и выпускают в виде буклета. Каждый орган имеет какой-нибудь неизвестный нарост или причудливой формы каверну. Стрелками обозначены очаги, поражения, а сопроводительные надписи поясняют, что с ним произошло, как он отбросил копыта, причины и следствия, симптомы и риск заражения. Сколько бы ни говорили о том, что человечество за всю историю своего существования уже примерило на себе саван всех, каких только возможно смертельных болезней, Матиас тем не менее надеется откопать новую. И тогда все медицинские светила будут брошены на ее изучение. Да, он с превеликим удовольствием отдал бы свою бренную плоть на растерзание неопознанному вирусу, дьявольскому микробу, занесенному с планеты Марс. Он страстно хотел бы, чтобы его клетки поразили всех своей экстравагантностью, а его органы изумили своей патологией. И уж подавно он был бы на вершине блаженства, если бы его селезенка стала вырабатывать ртуть, например, а печень -- амбру, как кишечник кашалотов. Короче говоря, он страстно желал стать Случаем, случаем настоящим, к которому не пропадет интерес до самой смерти, и который будет разобран по косточкам во имя спасения обеспокоенного человечества. Да, надо признать, что телевидение действительно открывает все двери. А также дает возможность нести всякий бред относительно своего довольства и своего недовольства. Благодаря 819 строкам развертки экрана сейчас можно умирать в соответствии со своими наклонностями и способностями. Никто не сможет переоценить ту пользу, которую принес Лалу, перенеся операционные в ваши квартиры и сделав вашими приятелями профессоров медицины с пальцами гитаристов, которые прогуливаются ими в вашем мозжечке или в вашей требухе, как в городском саду. В данный момент ТВ передает не программу "Здоровье". В эфире информационная программа, в которой рассказывается о железнодорожной катастрофе. Покойный машинист, естественно, -- отец шести детей: можно подумать, что для управления желдора этот пункт является основополагающим при наборе на работу людей этой тяжелой профессии. Тем не менее этот факт выжимает из мамаши Согреню последние оставшиеся слезинки. Она не эгоистка и не оставляет влагу про запас на случай своих будущих передряг, она изливает ее остатки на алтарь сообщества. Великая гражданка в своем женском роде! Крушение на железной дороге придает ей смелости. Она покидает проем двери и устремляется по коридору прямо к телеящику, чтобы быть ближе к месту событий, и без всякого стеснения взирает на катастрофическую сцену. Она жалуется, что ей плохо видно без очков. Вчера вечером ее благоверный приперся в дупель пьяный и, когда они сели за стол полакомиться рыбой фиш, взял да и выкинул очки в окно. Гестаповские манеры, вы не находите? Маман признает, что да. Тогда Согреню начинает вещать синхронно с ящиком. От крушения она перекидывает мосточек к своим невзгодам. Ее законтропунктило. Согреню выливает на нас, брызгая беловатой слюной, ведро своих драм за неделю: соседка сверху вывалила помойное ведро на ее половичок, затем Жюльен (ее муженек) полаялся с консьержкой по поводу ватерклозета, лохань которого треснула так давно, что запах г... стал уже родным в их квартире. И еще всякую всячину, и все это жалобным голосом, и с пеной в уголках рта. На днях она собирается пойти в полицейский участок пожаловаться на сына. Для матери это тяжело, но раз он оказался таким подлецом, то нужно переступить через материнские чувства, правда? А иначе, что же это за мораль, видите ли? Все соглашаются. Раз он не уважает свою мать, пусть посидит в тюряге, ему это пойдет только на пользу, ее Морису. Не говоря уж о том, что он везде шмонается с велосипедной цепью в кармане, которая ух никак не может служить ему носовым платком. "Спикер" меняет пластинку. Он говорит, что какой-то мюлокосос, только что достигший половой зрелости, выбросился со второго этажа Эйфелевой башни. Мамаша Согреню моментально переключается и тут же приходит к выводу, что эта башня представляет опасность для общества, что. необходимо принять меры и что на "их" месте она бы разрушила ее без всяких проволочек. Диктор прерывает ее и сообщает такое, от чего затрещала шевелюра Рыжего: он даже перестал пережевывать пишу. В высшей шкале Сен-Сир -- на Золотой Горе произошел новый случай самоубийства. Это что, эпидемия? Вчера вечером, один из слушателей, офицер полиции Бардан, отравился стрихнином в своей комнате. И не оставил никакой записки. -- Вы слышали? -- лепечет Матиас. -- Рыжий становится мертвенно-бледным. Зрелище производит впечатление: на его лице живыми кажутся только веснушки, а само лицо напоминает подмаргивающий своими звездами млечный путь в миниатюре. -- Ты знаешь этого Бардана? -- задаю я вопрос. Матиас пожимает плечами. -- У меня более двухсот слушателей, а я приступил к исполнению обязанностей только полмесяца назад, господин комиссар. В присутствии Фелиции мы воздерживаемся от комментариев, но, проглотив перевернутые вверх низом сливки, мы, не теряя ни минуты, отправляется в Контору. Мамав расстроена нашим поспешным уходом из-за того, что мы не выпили мокко, которое остается на ее балансе. Я объясняю ей, что нам нужно решить важные дела. Она все понимает, но продолжает оплакивать наш внезапный уход. Кофе -- не кислые щи, его не разогреешь!

Глава четвертая

В которой Берюрье, выполняя особое задание, перенацеливается на педагогику На лацкане пиджака Шефа красуется розетка ордена Почетного легиона. Сидя за своим министерским столом, он слушает нас с отрешенным видом, подобно психоаналитику, выслушивающему рассказ своего пациента. Его холеные руки, лежащие на бюваре из кожи, кажутся выкроенными из этой кожи. Когда мы заканчиваем наш рассказ, он вытягивает пальцами манжеты рубашки из рукавов, поправляет медную линейку, которая лежит не совсем параллельно с бюваром, и, судя по всему, возвращается на землю. -- Матиас, малыш мой, -- шелестит он, -- я тоже думаю, что это темная история, но что я могу? От расстройства Рыжий увядает как поздний цветок цикория от заморозка. Матиас -- простак, он плохо знает Патрона. Он не знает, что Хозяин любит напускать искусственный туман в деликатных случаях. И обвораживающим тоном директор продолжает, упорно избегая встречи с нашими умоляющими глазами: -- Об этом, дорогой Матиас, следовало рассказать нашим друзьям из лионского сыска. Ну, началось. Невинные мелкие укусы в стиле "Ты нас покинул, поэтому расхлебывай сам" Ржавый бросает на меня полный отчаяния взгляд, взывающий о спасении души. Он поднимает на мачте флаг бедствия. Надо спешить на помощь, иначе он пойдет ко дну от замешательства. -- Господин директор, -- вклиниваюсь я, -- Матиас совершил это путешествие, чтобы просить у нас помощи и защиты, у нас, его бывших начальников, у нас, его старых друзей, у нас, людей, которые сформировали его. Обстоятельства вынудили его временно покинуть нас (я делаю упор на слове временно, чтобы умаслить старика), но сердцем он всегда с нами, и он это доказал. Не плохо, правда? Если мне когда-нибудь придется отшвартоваться от нашей Шарашкиной Конторы, я попытаюсь поймать свой шанс в политике. Я думаю, что смогу выращивать салат. Людям всегда необходимо что-нибудь душещипательное и берущее за душу. Поговорите с человеком по душам, и он тут же оттаивает, Особенно если вы пустите в ход весь свой набор наклонений, преклонений и коленопреклонений. Убедите его в том, что он великий, благородный и великодушный, и он сделает все, чтобы стать таким. Это какое-то колдовство. В своей жизни я встречал порядочно мерзавцев. И всем я старался говорить, что они исключительные ребята, ангелы доброты и великодушия, рыцари добродетели, образчики и примеры для подражания, люди, которые вызывают у вас дрожь восхищения, которые вас гальванизируют, приводят в оцепенение, которые очищают и наставляют на путь истинный, которые обновляют и видоизменяют. Некоторые из них мне не поверили, и мне пришлось начистить им рожу. Но большинство клюнуло на мою флюоресцирующую наживку. И, клянусь вам, они стали лучше! Дайте человеку нимб, и только в одном случае из десяти он будет использовать его в качестве стульчака в туалете, в остальных случаях он будет носить его вместо шляпы. А мужик, который носит нимб вместо шляпы, непременно станет святым. По моему разумению, ошибка нашей Матери-церкви заключается в том, что она очень мало людей причисляет к лику свягых. Она слишком скупа на неоновые ореолы. Чересчур дорогие места, чрезмерно долгое ожидание, излишнее самоотречение -- все это обескураживает. В наше время производство в чин в мирской жизни происходит настолько стремительно, что церкви тоже следует не мешкать с выдвижением на вакантные должности святых. Братцы мои, если бы Ватикан каждый месяц публиковал бюллетень о наличии вакантных мест в святцах, вы бы тогда увидели, что бы это было за соревнование! А самое главное в этом деле -- возвести заинтересованное лицо в ранг святого при его жизни, в противном случае прикоснуться рукой к этому праву на Вознесение сможет только его семья. Римский папа должен руководствоваться нашими методами. Возьмем, к примеру, нашего Генерала: еще при жизни у него будут свои улицы, свои медали, свой культ на комоде и свой личный Мориак! Это не та слава, которую можно купить как пожизненную ренту! Это не пустые обещания! Не возражаю: табличку с названием улицы можно отвинтить, тогда, тем более, вы должны отдавать себе отчет в том, какая головастая Эта Святая Церковь Божьей Матери, у которой есть святое семейство Сен-Сюльпис, чтобы увековечивать и гипсовать своих святых в любых количествах. На переплавку отправляют только бронзовые статуи, а гипсовые отливают в формах. Если они разобьются -- не страшно: сделают другие, ведь это дешево! Как вас однажды сделали святым, так вы святым и останетесь -- на веки вечные, да еще с золотой каемочкой. Если папа Павел VI сумеет отстоять свою кандидатуру, тогда все захотят стать членами большого святого семейства. Все станут играть в добрых апостолов, строчить, как из пулемета, "Отче наш", боготворить свою мазер, учить Аз, Буки и Буки, Аз. Для человека мысль о том, что его преосвященные трусики могут быть, после использования, помещены как реликвия в церковную раку, равносильна допингу. Итак, все дружно, плотно сбившимся стадом, спешат качественнее улучшить породу, бегут наперегонки в рай, курят фимиам, падают ниц, короче, начинают жить на коленях в обоюдном экстазе, в высочайшем уважении к другому. На улице Фобур-Сент-Антуан строят только скамеечки для молитвы и исповедальни первого класса! Подружек водят только на алтарь! Душатся смолой из Аравии, а слово "Господи!" произносят только во время молитвы. Тьфу, черт! Я слишком увлекся, извиняюсь, давайте вернемся к нашим сыскным ищейкам. Мой панегирик явно тронул Босса. Он качает своей полированной головой, напоминающей ощипанную ягодицу. -- Что вы предлагаете, Сан-Антоиио? -- Чтобы мы занялись этим делом, патрон. -- На каком основании? -- Неофициальным порядком. -- То есть? Я хорошо вижу блеск в его глазах. Он скажет да. Он просто умирает от желания сделать это. -- Если позволите, я поеду в школу полиции вместе с Берюрье: я -- в качестве преподавателя, а он -- в качестве слушателя. Я полагаю, что вы сможете быстро уладить вопрос о нашем зачислении? Он сохраняет мужество, осторожно выжидая, чем же я закончу. -- Прибыв туда, -- продолжаю я, -- мы все досконально изучим, потому что нам никто не будет мешать, а самое главное -- никто не будет знать, что мы ведем расследование. А поскольку мы будем приписаны к штату школы, у нас будет прекрасная возможность все держать в поле зрения, понимаете, господин директор? Матиас не выдерживает и умоляюще вздыхает, издав звук, похожий на скрип флюгера, с которым играется ветерок. Что касается меня, я больше не настаиваю. Я жду, чтобы мое предложение осело на самое дно котелка Босса. Он вытягивает перед собой руку, рассматривая свои полированные пальцы и покусывая свою утонченную нижнюю губу. -- Щекотливый вопрос, -- говорит, -- преподаватель чего? -- Неважно чего, -- отвечаю я, -- стрельбы из лука, прыжков с шестом или правил хорошего тона... Я расхохотался. Это выше моих сил. Мне в голову пришла идея. Идея века, друзья мои. Консьержка Толстяка подметает пол у входа, когда я, взбежав по лестнице, как молодой олень, вхожу в подъезд. -- Вы не знаете, господин Берюрье дома? -- обращаюсь я к хозяйке метлы. Она пощипывает свои усы, потом пальцем поглаживает свою симпатичную бородавку на подбородке и лишь затем хрюкает голосом, напоминающим звук прочищаемой раковины: -- А что, разве не слышно? Я напрягаю мочку своего уха и действительно слышу беспорядочный гвалт. Наверху играет музыка, раздаются крики и топот ног. -- Он дает коктэль, -- поясняет мадам привратница с кислой миной. -- Этот боров даже меня не пригласил. Они, эти фараоны, -- все хамье и вообще. Я оставляю свое мнение при себе и бегом поднимаюсь по лестнице. Дверь в квартиру Берюрье широко открыта, на лестничной площадке толпятся приглашенные: глухой на ухо сосед сверху; парикмахер г-н Альфред, который долгое время был любовником Берты Берюрье, с супругой; маленькая прислуга из галантерейной лавки и ее жених, какой-то военный; плюс ко всем, торговец углем и вином с нижнего этажа. Я присоединяюсь к группе и становлюсь очевидцем совершенно потрясающего зрелища. Берю, в своем черном свадебном костюме (который уже не застегивается), в белых перчатках выпускника полицейской школы Сен-Сир -- на Золотой Горе, стоит в вестибюле навытяжку, как по стойке "смирно", а его домработница объявляет шепелявым голосом о прибытии приглашенных. -- Гашпадин Дюрандаль, шашед шверху! Кто-то катапультирует вперед глухого соседа. "Это вас", -- орут ему в слуховую трубку, чтобы он понял, почему с ним так невежливо обошлись Тот входит в квартиру Берю, придерживая рукой свою слуховую подстанцию. Толстяк устремляется ему навстречу, протягивая для приветствия обе руки одновременно. Растянутый в улыбке рот напоминает ломоть арбуза. -- Старина Дюрандаль, -- журчит он осенним ручейком, вытянув губы трубочкой, как будто лакомясь рахат-лукумом, -- я вам много раз признателен за то, что вы соблаговолили оказать мне честь за удовольствие прийти ко мне в гости, чтобы пропустить пару стаканчиков. Он стягивает перчатку с правой руки и пылко сдавливает ему руку -- настоящее рукопожатие для теленовостей "ГомонАктюалите". -- Уже гораздо лучше, спасибо, -- отвечает невпопад Дюрандаль. -- Рулите в столовую, там вас ждет буфет с закусками, -- вопят Берюрье. -- Я тоже не спешу, -- одобрительно говорит глухарь. -- Первая дверь налево, -- ревет вне себя Светский человек. -- Откровенность за откровенность, я тоже ношу на правой стороне, -- подтверждает Дюрандаль. Берю вот-вот хватит апоплексический удар. -- Надо освободить путь другим, старина, -- говорит он. И показывает рукой в сторону столовой. Затем с большой выразительностью щелкает по кадыку указательным пальцем. На этот раз до глухого соседа доходит, и он удаляется в столовую. Белесая, слегка завитая, бледная и страшненькая одновременно домработница торжественно объявляет: -- Гшпдин Альфред ш шупругой! Все идет по второму кругу. Энергичные жесты, изгиб спины, бархатный взгляд Берю делают его похожим на президента III-й Республики. Поэтому он протягивает руку на уровне не выше своей ширинки. -- Дорогие друзья, -- взволнованно произносит он. -- Чем я смогу вознаградить вас за то, что вы ответили на мое приглашение! Он берет в свою лапу ручку супруга парикмахера. -- О! Нет, нет, я вам раздроблю ваши пальчики, Зизет. Когда мужчине представляется случай облобызать такую очаровательную особу, как вы, он не должен его упускать. Ты разрешаешь, Альфред? Его спаренный поцелуй кошачьим мяуканьем нарушает тишину примолкнувшей лестничной площадки. -- По какому случаю эта фиеста? -- спрашивает парикмахерских дел мастер. -- Я тебе все объясню потом. Супружеская пара исчезает в квартире. Наступает черед торговца углем и вином. Этот лавочник даже не счел нужным переодеться. Единственное, что он сделал -- подобрал подол своего фартука. У него трехдневнаят щетина, отвратного серо-свинцового цвета ворот рубашки в засаленный до зеркального блеска обломанный козырек фуражки. -- Дорогой Помпидош! -- восклицает хозяин квартиры. -- взять и бросить свою стойку, это так любезно с вашей стороны, и так тронут. -- У кипятильника для кофе осталась моя баба, -- успокаивает его трактирщик. -- В это время мы как раз варим кофе для, так сказать, кофейного пива, не лимонадом же его разбавлять. Я не смогу посидеть с вами -- мне с минуты на минуту должны подвести продукты. Он роется в бездонном наживотном кармане фартука и извлекает бутылку. -- Если вы позволите, месье Берюрье, это -- нового урожая. Я сказал себе, что это лучше, чем цветы! Нос Толстяка зашевелился. -- Какая прекрасная мысль, дорогой мой! Лавочник распечатывает флакон. -- Понюхайте, как пахнет, -- месье Берюрье. Толстый закрывает глаза. Полный экстаз, причем натуральный. Нектар в женском роде множественного числа! Он не может удержаться и делает глоток -- уровень жидкости в сосуде катастрофически падает. Он прищелкивает языком, чмокает, упивается, проникается и целиком маринуется в этом глотке портвейна. -- Я не знаю, где вы его откопали, мсье Помпидош, -- заявляет он, -- но это натуральное. Какой букет! Сразу видно, что боженька не такой сволочной мужик, как думают некоторые. От такой похвалы у Помпидоша из-под кустистых бровей закапала влага. Передо мной остаются двое: пышная и чернявая прислуга из галантерейной лавки, такая же незамысловатая, как и округлая со всех сторон, и ее гусар, веселый солдат здоровенного роста. -- Рад, что у вас сегодня увольнение, милок. Я бы пригубил вашу ручку, милочка, но, согласно моему пособию, в отношении девушек это запрещено. И тут он замечает меня. От изумления его физиономия вытягивается. -- Сан-А! Если бы я знал... Ах, ты, черт возьми! -- Итак, мы устраиваем прием без своего непосредственного начальника? -- говорю я, стараясь придать своему липу обиженное выражение. Берю поворачивается к домработнице. -- Угостите гостей дринком. Марта. Затем, подхватив меня под руку и захлопнув ударом каблука дверь в вестибюль, он шепотом произносит: -- Это пробный парадный обед, Сан-А, ты не обижайся. Я сказал себе, что теория без практики ничего не стоит, ну и организовал прием, пока нет моей Берты! Он отступает на шаг, чтобы я лучше разглядел его фрак. -- Что ты скажешь о моем платье? -- Потрясно, малыш! -- Признайся, что если бы я сейчас стоял на крыльце замка Людовика Такого-то, меня могли бы принять за графа? -- Да-с! -- отвечаю я. Он качает своей красивой, в зеленых пятнышках головой. -- Что бы там ни говорили, но по наружности все-таки судят. Внутри своего черного сюртука я чувствую, как мне идет непринужденность. Заруливай ко мне, не пожалеешь. Я вхожу в столовую и действительно ни о чем не жалею! Он раздвинул свой обеденный стал, придвинул его вплотную к стене и накрыл старыми газетами. И уставил его закусками собственного сочинения. Портвейн для мужчин, игристый сидр для дам! Колбаса с чесноком! Филе селедки! Бутерброды с камамбером, с ломтями хлеба толще телефонного справочника (Парижа и его пригородов )! -- Я все продумал, -- комментирует Берюрье. -- Так как у меня не было скатерти, я постелил газеты и, заметь, только "Фигаро", чтобы все было как в лучших домах Парижа! Он испускает вздох. -- Чего только не сделаешь, когда любишь! Если бы моя Графиня была сейчас здесь, у нее бы гляделки на лоб полезли, ты согласен? -- Она бы наверняка свалилась в обморок, Толстый. Твой прием -- это же Версаль времен расцвета. То есть, пышность, подстрекающая к революции! Если ты часто будешь устраивать такие банкеты, это вызовет в стране волнения, от этого никуда не денешься! Он подозрительно смотрит на меня. -- Ты что, смеешься надо мной? -- спрашивает он. Я моментально делаю самое невинное выражение лица. -- Разве не видно, что я потрясен до самого основания? Честно говоря, я не ожидал такого размаха, такого великолепия, такого, класса, Берю! У меня просто опускаются руки! -- Кстати, -- спрашивает он, -- ты зачем приходил? -- Чтобы сообщить тебе потрясную новость, Малыш. Я выбил для тебя кафедру в Высшей национальной школе полиции. Для него это удар под дых, и он не может удержаться от болезненной гримасы. -- Зачем же ты издеваешься надо мной, да еще в моем собственном доме! -- возмущается он. -- На полном серьезе. Ты назначен преподавателем-стажером в ВНШП. Скажу больше, ты должен приступать к исполнению не позднее, чем через двое суток! Зайди к Старику, он подтвердит. Ты все еще думаешь, что я морочу тебе голову, однако бывают обстоятельства, когда темнить ни к чему, согласись? Как я хотел бы, чтобы вы стали свидетелями этой метаморфозы, товарищи мои! Его будто бы осветили изнутри дуговой лампой! Складки на лбу расправляются, зрачки увеличиваются, грудь выпячивается колесом. Он хлопает в ладони, требуя тишины. -- Друзья мои, -- с пафосом восклицает Его Величество, -- я очень хочу освободить вас от вопроса, почему я устроил этот прием. Вы не представляете, меня сегодня назначили преподавателем Высшей национальной школы полиции! Всех охватывает исступленный восторг. Все рукоплещут. Все не медля кидаются к нему с поздравлениями. Дамы целуют. Мужчины хлопают по плечу. -- Преподавателем чего? -- спрашивает Альфред-цирюльник. Берю оборачивается ко мне. -- И правда, преподавателем чего? -- спрашивает ои с беспокойством в голосе. -- Правил хорошего тона, -- отвечаю я. -- Комиссары полиции с каждым днем становятся все более и более воспитаннее. Государство хочет сделать из них чистокровных джентльменов. Я вспомнил о твоей энциклопедии и сказал себе, что тебе будет полезно поучить других правилам хорошего тона, потому что, видишь ли, преподавание -- это лучший способ выучить их самому. Он соглашается. -- А ты соображаешь, парень, -- воздает он мне должное. -- На самом деле, это мудрое решение. Он сдавливает меня своими камнедробильными клешнями. -- Я этого никогда не забуду. Глуховатый сосед, до которого не доходит суть происходящего, подходит к хозяину дома. -- Я поскользнулся на тухлой селедке, -- с недовольным видом заявляет носитель поникшей барабанной перепонки. Берю пожимает плечами: -- Каждому выпадает свой жребий, которого он заслуживает, старина, -- подытоживает новоиспеченный преподаватель хороших манер. -- Ты не обессудь, но если эта несчастная селедка еще способна издавать запах, значит она все же свежее, чем ты.

Глава пятая

В которой Берюрье и я начинаем каждый в отдельности новую жизнь В нашей трудной профессии нужно уметь превращаться даже в самого черта. Именно поэтому, взвесив все за и против, без справочника мер и весов Роберваля (Жиль Персонье де), я решаю ехать в школу инкогнито. Я прошу одну из своих подружек облучить меня инфракрасными лучами, чтобы моя эпидерма приобрела красивый-темно-коричневый цвет, отпускаю висячие усы а ля Тарас Бульба и украшаю свой интеллигентный нос большими роговыми очками с дымчатыми стеклами. Ваш Сан-Антонио, милые девочки, стал неузнаваем. Он превратился я полицейского офицера Нио-Санато, уроженца острова Тринидад и Мартиники. Если бы вы встретились с ним в постели, то смогли бы его узнать, вероятно, лишь в последний момент (и то только по одному месту). За два дня мои усы настолько подросли, что остается лишь подвести их карандашом, чтобы они приобрели вид настоящих усов. Я беру напрокат в одном гараже машину марки МЖ кроваво-красного цвета, и вот я уже мчусь по дороге в Сен-Сир -- на Золотой Горе, куда и прибываю после полудня. Сен-Сир -- на Золотой Горе -- прелестное местечко в пригороде Лиона, прилепившееся, как ласточкино гнездо, на вершине холма. Школа размещается в бывшем монастыре, но, несмотря на первоначальное предназначение своей оболочки, выглядит совсем не сурово. Напротив, вновь прибывшего прежде всего поражает ее какой-то нарядный и даже игривый вид. Ничего, что напоминало бы полицейский участок, а тем более школу полиции. Узкая асфальтированная дорога взбирается на холм, петляя между домами персонала школы, и выходит на площадь, обсаженную деревьями. По левую сторону простирается большое поле, откуда открывается мирная и ласкающая взор панорама. Цвета охры фермы с крышами, покрытыми черепицей времен Римской империи, уютно гнездятся на равнине, чем-то напоминая пейзажи Италии; далеко на горизонте виднеются две колокольни, которые в этот момент начинают звонить своими колоколами, как будто отдавая честь в мою честь. Махины зданий молчаливо стоят под августовским солнцем. Лучи уходящего лета золотят серые камни и вспыхивают зайчиками на оконных стеклах. На ветвях поблекших деревьев еще щебечут птички. Все дышит покоем. После парижской суматохи возникает внезапное ощущение того, что ты находишься в каком-нибудь курортном местечке. Все в школе поражает внушительностью размеров, чистотой, опрятностью, благополучием. Стены украшают современные звезды, откуда-то по радио раздаются звуки "Адажио" Альбиони. Как здорово, что этот питомник для ищеек перевели в монастырь! Здесь совсем не пахнет сапогами! Комиссары, которые закончат эту школу, могут выходить в свет с высоко поднятой головой: по всему видно, что они смогут вести себя в нем в соответствии с правилами хорошего тона. Меня принимает какой-то чиновник. Из столичного города Парижа уже сообщили о моем приезде, и меня ждали. На меня уже заполнили личную карточку, выделили комнату, определили место в столовой. Мне вручают розовую книжечку, содержащую программу обучения, расписание занятий, перечень изучаемых предметов, фамилии преподавателей. Затем меня знакомят с школой. В спортивном зале, в классе связи, в классе стрельбы, в лабораториях и спальных помещениях с комнатами на одного человека, в общем, везде, царит порядок. Бар украшен фреской, выполненной великим лионским художником. В школе есть телек, библиотека и даже музей полиции, где можно полюбоваться на школьный портфель Неуча, который д-р Локкард по счастливой случайности обнаружил на блошином рынке, на котором, к счастью, его продавали в комплекте с кухонной плитой "Ландрю". Вот уж действительно, везет так везет! Мое внимание привлекает объявление, вывешенное рядом с дверью в столовую. Я читаю: "Начиная с 26 ноября, ежедневно в 20 час. 15 мин., в большом конференц-зале главный инспектор А.--Б. Берюрье из Парижа будет читать курс лекций по правилам хорошего тона. Хотя курс является факультативным, дирекция настоятельно приглашает всех г-д стажеров на эти лекции". Итак, дети мои, началось! Довольно забавно учиться в закрытом военном учебном заведении, будучи взрослым человеком, когда господа-слушатели имеют возраст от 22 до 30 годков. По существу это означает заново прожить школьную жизнь в зрелом возрасте. Все мужчины, когда они уже стали мужчинами, с умилением вспоминают о школе. Все, кроме меня, потому что я в ней издыхал от скуки. Иногда я встречаю своих бывших школьных товарищей. И каждый раз при встрече у них запотевают глаза. И каждый раз они начинают разговоре одного и того же: "Ты помнишь, Антуан"... Ах! Черт возьми! Как они цепляются за черную доску! Преданы забвению придирки, заковыристые вопросы на экзаменах, сочинения, домашние задания, гнусные письменные контрольные врасплох, которые ушлые учителя устраивали в конце урока, когда мы в мыслях уже были за воротами нашей тюрьмы. Преданы забвению школьная сирена, злобным воем извещающая о начале учебного гада, гнусная математика, подлые докладные записки учителей директору школы о прилежании и поведении учеников, некоторые из которых -- и на меня в том числе -- по содержанию напоминали надписи на стенах общественных клозетов. И после всего этого мои приятели испытывают ностальгию по этим временам, с благоговением вспоминают школьные годы. Естественно, в то время они не были женаты, не носили на голове рога, не подвергались проверкам, не облагались налогами, не платили взносы, не служили в армии, не были инвалидами, не боролись за минимальную гарантированную зарплату, за свой средний полезный вес, за Демократический союз труда, за социальное обеспечение, не выступали против нового франка и против своей тещи. И все-таки вспомните хорошенько, ребята: все это уже было и тогда. Мы были по рукам и ногам опутаны паутиной распорядка дня, мы находились под постоянным надзором, мы подвергались унижениям! С нами грубо обращались, над нами издевались, нам присуждали премии, нас аттестовывали, нас классифицировали, нам объявляли выговоры! А диплом бакалавра в то время свободно не продавался в универсаме "Призюник", как теперь. Уже тогда мы отбивали друг у друга девчонок. Мы, как звери, наставляли рога друг другу и делали это не хуже, чем, взрослые, а может быть, даже с большей жестокостью! "Ты помнишь, Антуан?" Как же мне не помнить эти ненавистные утренние часы, когда я тащился в школу, как на эшафот, жалея о своей теплой постели, о мамуле, о своих игрушках, о своем загубленном детстве -- о всем том, что наши добрые наставники с ворчанием сдирали с нас, как ощипывают пушок с желторотых цыплят! -- Да! Они здорово ощипали мою юность! По волосинке выщипали мою беспечность и нашпиговали меня своими размноженными на ксероксе разносторонними глубокими знаниями. Есть от чего невзлюбить Монтеня, возненавидеть Цицерона, поносить Пифагора. "Ты помнишь, Антуан..." Эти придурки жалеют о своем прошедшем детстве! Я, конечно, тоже. Но я особенно жалею о том, что не насладился им сполна, без остатка, без всяких ограничений. А детство у меня было одно, и я волей-неволей принес его в дар Обществу! Я задушил его своими руками на уроках. Оно скрючилось от сиденья над книжками. От ругани и наказаний мое детство иссохло и зачахло. Вот, что случилось с моим детством, и все это потому, что так требует установленный Порядок. Я назначал свидания с природой и (я не боюсь этого слова) подкладывал ей свинью, не являясь на свиданье с лесами и полями, цветами и бабочками, с весной и девчонками. Совершенно верно, Нил -- самая длинная река в мире, формула этиловой кислоты -- СНЗСООН, а Гренландия принадлежит Дании. Ну и что из этого? Разве то, что я знаю это, вернет мне безвозвратно потерянные золотые денечки моего детства! Заметьте, я не сержусь на своих наставников. Они делали свое дело. Но не только они делают свое дело хорошо, прекрасно работают, между прочим, служащие почты или жеребцы-производители конных заводов. Да, не только они! Но они заслуживают уважения, работая в классах по пятьдесят чертенят: это же настоящий ад! Они сгорают в этом аду! Браво! А в знак благодарности в них стреляют из рогаток! Героические люди, скажу я вам! Между тем род человеческий продолжает размножаться делением. Мы сбиваемся в кучу, нагромождаемся друг на друга, прижимаемся вплотную друг к другу и, подобно сардинам, пропитываемся натуральным оливковым маслом образования. В связи с тем, что школы растут горазда медленнее, чем пацаны, сейчас пытаются найти какие-то паллиативы: обучение по радио и телевидению, заочное обучение, обучение по Азбуке Морзе и Брайля. А классы все растут и растут. И может наступить день, когаа на школы во время перемен придется кидать бомбочку, чтобы сократить численныйсостав учеников, либо принимать декрет о ненужности образования, а несчастных детишек, производство которых весьма поощряется в наше время, посылать в поля собирать маргаритки. В общем, я вылупился из яйца слишком рано! Я вам рассказываю обо всем этом для того, чтобы снова вернуться к теме об этой замечательной уютной чистенькой веселой школе полиции, в которой слушатели по второму разу играют в шкоду. Интересно ходить в школу, когда ты начинаешь бриться еще до того, когда начинаешь ходить в школу, а не тогда, когда ты в нее уже ходишь! Под этим углом зрения учеба в полицейской школе парадоксально походит на школьные каникулы. Ко всему прочему здесь есть школьные товарищи, и это хорошо. Их в Сен-Сире около двухсот. Решительно, этот святой был специально создан для патронажа над высшими школами. Этот Сир -- не просто какой-то бедный сир. А теперь я больше не отвлекаюсь и перехожу к истории о друзьях-приятелях-самоубийцах. Здесь все ясно, как дважды два: все в школе говорят только об этих двух трагических случаях. Первого покойного звали Кастеллини, и он прибыл сюда с острова Красоты. В начале учебного года он был веселым и жизнерадостным парнем и вдруг стал до такой степени странным, что даже его товарищи заметили у него сдвиг по фазе и стали волноваться. "Что с тобой? -- спрашивали они, -- что тебя мучает?" Но он молчал, как сурок: скрытный и непроницаемый! Он держал свои переживания при себе. Поначалу он каждую среду, ездил вместе со всеми в Лион, чтобы поразвлечься с девочками. Потом внезапно прекратил поездки и, как крот, не высовывал носа из своей монастырской норы. Его смерть никого не удивила. Напротив, смерть второго слушателя -- Бардана, в большей степени возбуждает любопытство и вызывает интерес. Судя по рассказам, это был настоящий зяблик. В тот злополучный день он собирался после обеда поехать в город, но произошло что-то такое, что заставило его переменить свое решение. Он уже сидел в автобусе на конечной остановке СенСир -- на Золотой Горе, как вдруг, ни с того, ни с сего, перед самым отправлением вышел из автобуса. На.вопросы товарищей, не заболел ли он, он отрицательно покачал головой и вернулся в общежитие. Ои поднялся к себе в комнату, а час спустя один нз слушателей обнаружил его одеревенелое и ледяное тело в кровати. Рядом с кроватью валялся пузырек со стрихнином. Согласитесь, что это ни в какие ворота не лезет, правда? Бардан прибыл сюда из Либурна. Как и Кастеллини, он был холостяком. Сейчас полиция ведет расследование в его родной деревушке, чтобы выяснить, не было ли у него каких-нибудь душевных потрясений. Одна лионская знаменитость -- психиатр д-р Блондплер, утверждает, что это типичный случай депрессии. На человека просто так, ни с того, ни с сего, находит затмение. Голубое небо, птички чирикают Травиату, вы надеваете ваши выходные трусики и едете покутить. И вдруг -- хлоп! Мне осточертела жизнь! В вашем черепке что-то замыкает, и вас охватывает невыносимое желание умереть. Такое же невыносимое, как почечные колики. И вы в темпе начинаете перебирать способы: веревка, аркебуз, заболоченный пруд, кухонный газ или пузырек с отравой! Призывный голос из потустороннего мира, так сказать! Святой Петр настраивает вас на волну Его Высочества, как говорят барышни с телефонного узла. Преимущественное право проезда для машины на подъеме! Вы подвешиваете себя вместо люстры, либо переносите ноги через перила первого попавшегося моста. Самоубийство -- это единственный философский поступок, не забывайте об этом. Он всему дал объяснение, этот д-р Блондплер. Только у него почему-то ни разу не возникло желание вознестись в мир иной, чтобы убедиться, существует ли он на самом деле. Он -- оптимист. После первого поверхностного ознакомления с Делом, становится очевидным, что версия самоубийства ни у кого не называет сомнений. Все мучаются над вопросом, почему Кастеллини и Бардан отправились куда подальше к Божьей матери, но никто ни на йоту не сомневается, что они отправились туда по своей воле. На следующий день у нас были лекции по ожогам, по сейфам и практические занятия по опросу общественного мнения. Очень интересно! У меня даже возникло желание обратиться к Старику с просьбой направить меня сюда на переподготовку по полному курсу обучения. Все преподаватели -- бывшие комиссары полиции, люди очень симпатичные и компетентные. Не какие-нибудь пустышки. А больше всего мне импонирует, что на занятиях они разговаривают с нами на равных. Это случилось, естественно, во время обеда. Во дворе раздается грохот. Все бросаются к окнам, чтобы узнать, в чем там дело. Мы видим старую прогнившую колымагу Толстяка, наехавшую на ни в чем неповинный платан. Или, точнее, платан наехал на машину и сейчас растет на том месте, которое некогда занимал радиатор. Мы гурьбой высыпаем во двор. Директор школы, седовласый мужчина с учтивыми манерами, уже находится на месте происшествия и наводит справки. Слегка раздосадованный Берю представляется и дает объяснения. -- Главный инспектор Берюрье, новый преподаватель хороших манер, о чем вы должны быть в курсе! Он показывает на свой драндулет. Вместо переднего стекла вставлены листы картона, состарившиеся за несколько лет верной службы. -- Вы думаете, что через эту траурную витрину мне открынается вид на море? Я хотел выполнить поворот -- дугу по кругу, чтобы так и таким образом поставить машину, чтобы она стала строго боком к входу и не дула ему в ус, но этот чертов платан нс услышал, как я подъехал. Он наклоняется над разбитым автомобилем. -- Ладно, хватит об этом! -- произносит он. -- Моя старушка и не такое видывала. Я отведу ее к кузовному мастеру, он и займется всеми ее болячками. Берю расфуфырен, как милорд: штаны из серого габардина, пиджак в полосатую шашечку и серая футболка. А сверх всего этого -- зеленоватого оттенка плащ с почти военными погонами и медными пуговицами из натуральной пластмассы. Он всхрапывает, прочищает слизистую и заявляет: -- К тому же я должен вам сказать, что на дороге прихватывает, монсиньор! Он во все горло смеется над своим каламбуром и затем выдает целую тираду: -- Все точно, настоящая зима! Пора на Головастого надевать теплый капюшон, а то он может подцепить насморк! Приехал преподаватель правил хорошего тона!

Глава шестая

Первый урок Берюрье: объявление о рождении ребенка, выбор имени, уведомительные письма, выбор крестного отца и. крестной матери, крестины Новому преподавателю выделили квартиру в школе, но молва доносит до меня, что он остановился в кафе "Петух в вине". Это очаровательная деревенская харчевня, одновременно выполняющая функций палаццо, постоялого двора, бистро, бакалейной лавки и табачного киоска. Само собой разумеется, что Толстяк не знает о моем присутствии в школе. Это сделано с той целью, чтобы он всерьез поверил, что его назначили на эту высокую должность преподавателя. Его приезд произвел сенсацию. Каждый хочет посмотреть на этого придурка с таким витиеватым слогом, поэтому ровно в 20 час. 15 мин., когда Его Величество торжественно переступает порог конференц-зала, именуемою "залой королевских указов", в этой зале некуда упасть яблоку. Но до этого я хочу описать это помещение. Стены зала обиты панелями готического стиля, а ряды скамеек, установленные посредине, придают ему подобие храма. Но церемония поклонения культу, которая вскоре торжественно начнется здесь, ничего общего с религией иметь не будет, поверьте мне! На просторном возвышении установлена кафедра преподавателя. По обеим сторонам от нее стоят черные доски (сейчас они зеленые), а в глубине, на стене, висит экран для показа фильмов. Представили обстановку? Хорошо. Итак, ровно в назначенное время, так как точность -- скрипичный ключ правил хорошего тона, главный инспектор полиции Александр-Бенуа Берюрье (из Парижа) входят в большой конференц-зал. На нем все свежее: его голубой костюм, его белая рубашка, черная бабочка, папка из крокодиловой кожи, сшитая из полиэстера. Его сопровождает директор. Он слегка сбледнул с лица, Александр-Бенуа. Может быть, холод? Мы все встаем при их появлении. Директор хитровато поглядывает из-под своих очков в золотой оправе. Я не знаю, что ему наплел Старик, во всяком случае, он мог ему просто сказать, что эти лекции по правилам хорошего тона на самом деле проводятся для того, чтобы внести какое-то разнообразие в жизнь слушателей. Короче, с умыслом или без хозяин конторы играет в эту игру. -- Господа! -- энергично начинает он. -- Принимая во внимание все возрастающую роль полицейского в обществе, администрация приняла решение довести ваше образование до совершенства и предлагает, вам пройти курс хороших манер, который будет читать высоко компетентный преподаватель. Я с большим удовольствием представляю вам главного инспектора Берюрье. Я хлопаю в ладони, и, как по сигналу, мои товарищи устраивают бурную овацию, от чего лицо бравого Берю приобретает свой нормальный красный цвет. Он отвешивает куцый поклон, вытаскивает из кармана носовой платок и вытирает вспотевший нос, забыв при этом, что в дороге он пользовался им для протирания свечей. На кончике носа появляется симпатичное черное пятно отработанной смазки. Затем Толстый запихивает. платок-в нагрудный карман пиджака, как он видел это в фильмах с покойным Жюлем Бери. -- Спасибо, спасибо, -- смущенно бормочет он, -- хватит, это уж слишком. ; -- Я надеюсь, что эти лекции принесут вам неоценимую пользу, -- добавляет директор, -- и что, благодаря главному инспектору Берюрье, вы все станете законченными джентльменами и еще больше поднимите престиж французской полиции. После этого он скромно удаляется. Итак, Берю остается в одиночестве у подножия стены. Из своего угла я стараюсь не пропустить ни одной детали. Это -- лакомая минута, мои милые. Такие минуты надо дегустировать не спеша. Толстый бросает на нас тяжелый подозрительный взгляд. Затем он поднимается на возвышение и бросает свою папку на стол. Прежде чем сесть, он ковыряет в ухе спичкой, кладет в коробок оставшуюся часть и произносит речь. -- Ребята, -- обращается он к аудитории, -- я предпочитаю сразу предупредить, что я хоть и не очень умный, но очень требовательный по поводу того, что касается дисциплины. Дисциплина, которую мне доверили преподавать, очень сложная, и я не могу позволить себе терпеть. Ясно? Ладно, можете приземлиться. Мы садимся. Мои коллеги обмениваются удивленными взглядами. Берю замечает это и язвительно заявляет: -- Я знаю, некоторые из вас по званию выше меня, но тут ничего не поделаешь. То, что есть, то есть, и я в качестве преподающего требую к себе безоговорочного уважения. Один из наших, красномордый детина с бородой, не выдерживает и начинает смеяться. Резким жестом своего не знающего жалости указательного пальца Берю обрывает его смех. -- Вы, там, с бородой, -- обращается он к нему, -- как ваше фамилие? -- Жан Кикин, спадин преподаватель, я по происхождению русский, -- лыбится хохмач. -- А сколько вам лет? -- Тридцать один год! -- Поздравляю! В угол! Немедленно! -- приказывает он. От негодования Толстяка трясет как при землетрясении. Он рывком поднимает бородатого со своего места и выталкивает его к черной доске. -- Руки за спину! -- уточняет он. -- А если это еще повторится, я буду вынужден применить санкции, ясно? Восстановив порядок, Его Высочество пытается открыть папку. Увы! Не соразмерив усилие со своей силищей, бедняга заклинивает молнию папки. И как он ни бьется, язычок не подвигается ни на миллиметр. Чувствуя, что весь зал вот-вот разразится хохотом, он, спасая свое лицо, вытаскивает из кармана нож и вспарывает папку как заячий живот. -- Кожгалантерея сейчас совсем не то, что в наше время, -- прокомментировал он, -- вот совсем новенькая папка, которую я купил в лавке "Все за один франк" в своем квартале, и она уже никуда не годится. Он извлекает из вспоротой папки потрепанный учебник графини. -- Здесь все написано! -- заверяет Триумфатор своих слушателей, показывая им томик. -- Когда вы выучите двести страниц, которые в нем есть, вы сможете выходить в люди без вашей горничной! Он слюнявит палец, быстро перелистывает предисловие книги и разламывает ее на нужной странице. -- Кикин, сядьте на свое место и записывайте, -- обращается он к наказанному, -- иначе я буду переживать, что лишил вас хороших манер, тем более, что при их раздаче вы, по-видимому, занимались подводным плаванием! И пока обалдевший бородач возвращается на свое место, потрясенный великодушием нового препода, Толстяк поправляет сползшую на бок бабочку, вытирает в глазу и продолжает: -- В жизни, ребята, надо уметь вести себя, чтобы о вас не могли сказать, что вы дерьмо, вахлаки, грубияны или зануды. Короче, нужно, чтобы вы приобрели стандинг. Конечно, стандинг желательно приобретать с детства, тогда легче жить. Но мы все в той или иной степени являемся детьми уличных девок или сыновьями путанок, и мы обязаны наверстать потерянные поколения. Поверьте человеку, который находится на короткой ноге с джентри, это не так просто, как кажется на первый взгляд. Приходится все начинать с самого основания, чтобы вашу штанину не намотало на цепь велосипеда! Сопя носом, он быстро пробегает какой-то параграф в своей книге. Потом кладет ее на стол. -- Итак, начнем с самого начала, то есть, с объявления о рождении ребенка. Как только у жены появились сомнения полишинеля, она должна поделиться ими с мужем, даже если у нее нет полной уверенности, что он настоящий папаша ее ребенка. Она должна сообщать новость радостно, не с удрученным видом, в стиле "Эрнест, ты знаешь, что со мной случилось!", а наоборот, жизнерадостным голосом... Берю складывает губы в трубочку, наподобие выходного отверстия для яйца у курицы, и воркующим голоском дрожащего от холода евнуха произносит: -- "Душечка, у меня для тебя приятный сюрприз, угадай, что..." Парень сразу же теряется в догадках. Это его подготавливает, вы понимаете? Он начинает перебирать, высказывать. предположения: "Ты купила мне новую трубку?" Или: "Заболела твоя старуха?" В общем, короче говоря, у него на языке то, что у него на уме. Если он угадывает, дама должна подсуетиться и ошарашить его сногсшибательно-нежной фразой. "Браво, лапочка, ты попал прямо в яблочко! Я тебе обещаю, что он будет похож на тебя. А как же иначе? Ведь ты же обращался со мной как с настоящей принцессой!" Если он не может угадать, надо, чтобы баба немножко по могла ему шевелить мозгами, чтобы как-то навела его на след: "Ты помнишь. Лапочка, тот вечер, когда мы ходили на "Софью" в "Фамилия-Палас" и когда в тебе взыграло ретивое после возвращения?.. Так вот, представь себе, мой дорогой, все произошло как в многосерийном фильме..." Но в конце концов, внешне вы не похожи на дам, поэтому мы не будем больше распространяться по этому поводу. Давайте лучше рассмотрим, как должен реагировать на это ее муж. Берю роется в своей папке и извлекает из нее бутылку божоле. -- Я сейчас смочу губы и мы продолжим! -- предупреждает достопочтимый педагог. Он отпивает из горла большой глоток, причмокивает языком и, не скрывая своего удовлетворения, изрекает: -- Как хорошо преподавать в гостеприимном районе, в котором природные богатства облегчают жизнь человека. Итак, я сказал, что следует рассмотреть, как должен реагировать на это молодой папаша. Прежде всего -- не скандалить. Следует воздерживаться от употребления даже такого слова как "Б...", потому что это может огорчить бедняжку-жену и испортить мордочку отпрыска. Часто задают вопрос, почему дети рождаются такими уродинами. В большинстве случаев это происходит потому, что мадам, их мать, испортила себе всю кровь, ожидая их появления на белый свет. Поэтому, мой совет: ласка и нежность. "Дорогая, а ты уверена, что радуешь меня не преждевременно!" Вот таким тоном надо разговаривать. Не принимайте удрученный вид, даже если вы живете в маленькой (самой большой) комнате коммунальной квартиры, даже если горит ваш отпуск! И я особенно рекомендую вам не делать намеков на Швейцарию. Бабы знают, что именно в Гельвеции находятся самые искусные мастера накалывающего оружия, и от оскорбительного намека они могут освободиться от груза с пикирования, а это может ухудшить ваше потомство. Генеалогическое дерево подобно ореховому: его нельзя трясти, пока с ореха не слетит скорлупа. Он промакивает платком физиономию, украшая ее новыми полосами отработанной смазки. -- Все это, господа, касается, так сказать, начальной стадии. Но между радостной новостью и радостным событием (я подозреваю, что он откопал эту цитату в своей Библии) лежит период, во время течения которого муж должен вести себя предупредительно по отношению к своей благоверной. Как переложил на стихи поэт: "Жена -- это скрипка, на которой мужики играют своими смычками". Попутно скажу, что моя жена и я больше похожи на контрабас, чем на скрипку. Его Высочество невозмутимо воспринимает раскаты смеха, сотрясающие аудиторию. Он не против смеха, когда смеются не над ним, а над его остротами. -- Итак, на будущую мамашу надо неровно дышать, -- продолжает он. -- Не скупиться на деликатные знаки внимания, такие, как букет опьяняющих роз на ее праздник, эскимо в антракте или даже уступить ей сидячее место в автобусе, даже если оно одно единственное! Во время семейных ссор -- что случается, как правило, в наиболее зажиточных семьях -- воздерживаться от ударов в ухо и, самое главное, от ударов ногой в живот. И еще одно: когда она начнет приобретать форму башни "Тур-де-Нель", не следует задавать ей саркастических вопросов типа: "Мэдам случайно не проглотила вишневую косточку?" Либо: "Похоже, что мэдам стала питаться светильным газом?" Или еще: "Положи в карманы гири от ходиков, а то взлетишь на воздух, мамуля". Я прекрасно понимаю, что все это говорится в шутку, но среда мамаш есть обидчивые, на которых это действует деморализующе, поэтому, будьте благоразумны! Толстый покачивает указательным пальцем, больше напоминающим тулузскую сардельку, чем нормальный палец. -- Счастье рожать, ребята, хотите вы того или нет, это в большей степени счастье для мужчины, чем для женщины. Постоянно повторяйте для себя эти слова, когда ваша баба умывается горючими словами по своим, не налезающим на нее, юбкам. Муж, вместо того, чтобы выходить из себя, должен найти подходящие слова утешения, например: "Лапочка, да стоит ли убиваться из-за того, что ты похожа на человека, приютившего дирижабль. Да будет у тебя снова твоя талия манекенщицы!" Еще пример: "Неужели ты дуешься из-за того, что у тебя талия стала как писсуар на шесть персон? Глупышка, и тебе не стыдно?" Все, скажу я вам, парни, зависит от темперамента. Есть лимфатические натуры, которые требуют очень осторожного обращения. Жентельмен должен всетаа проявлять жалость. Поэтому, коща бедняжку тошнит, не надо ее разыгрывать и оскорблять, я взываю к вашему благородству. И не ворчать. Я вспоминаю одного своего приятеля, которого просто бесило, когда его женушка отбивала поклоны перед туалетным толчком, и который -- грубая личность -- выдавал ей кучу всяких гадостей наподобие: "Скорее бы ты уже внесла нам задаток". Малый, которого я вам привожу в качестве примера, был отъявленный хам и негодяй. И наоборот, я могу вам привести в качестве примера другого господина, хорошего во всех отношениях, с которым я познакомился в деревне. Надо было видеть, какой климат он создал вокруг мадам! Он мыл посуду, заводил пластинки с Тино Росси и подавал кофий в постельку. А для него это было вдвойне нелегко, потому что ребенок мог быть и не от него, если учесть, что его кенгуренок не выскакивал из своей сумки с тех пор, как он получил в это место удар заводной рукояткой. Ладно, я думаю, что я доходчиво объясняю, а? Чем больше вы лелеете мать, тем прекраснее будет ребенок, и тем больше это делает вам честь. Потому что, в конце концов, ребята, нет ничего более деморализующего, чем быть папашей сморщенного заморыша, который, еще не выпив первую рюмку портвейна, уже похож на циррозника! Он замолкает и смотрит на нас высокомерным взглядом. -- Вопросы? -- спрашивает он властным тоном председателя суда присяжных, обращающегося к судьям. Я щелкаю пальцами, как школьник, спрашивающий разрешения выйти, чтобы написать теплой струйкой на стене туалета имя своей подружки. -- Вы что-то хотите сказать, сынок? -- благосклонно спрашивает воспитатель. -- Господин преподаватель, -- начинаю я, изменив голос, -- вы сейчас говорили о поведении мужчины со своей беременной супругой, но если предположить, что будущая мамаша является матерью-одиночкой, то как в таком случае следует вести себя? Он внимательно рассматривает меня и качает головой. -- Мне кажется, что я вас где-то видел, -- хитрит он. -- Вы, случайно, не служили в парижской префектуре полиции? -- Никак нет, господин преподаватель, я прибыл из Пуэнта-Пятр! -- Ну, если вы работали в цирке, то это другое дело, я, наверное, видел вас в цирке братьев Буглионе. Ладно, что касается вашего мерзкого вопроса, следует сказать, что он заслуживает внимания, и, откровенно говоря, -- нагло врет он, -- я ожидал этого. Новый глоток. Уровено в бутылке уменьшается. Берю вытирает губы. Понимаете, мои дорогие, я думаю, что я сейчас только понял, что облагораживает этого толстяка Берю. Так как, несмотря на его колоритный язык и его своеобразные манеры, в этом человеке есть что-то такое, что помимо вашей воли вызывает уважение и внушает симпатию. Так вот! Его обаяние объясняется тем, что он живой, настоящий, реальный живой человек. От самой зари жизни до ее заката мы вращаемся среди учеников живых трупов. Они почти холодные! Во всяком случае, не горячие. Покорные и застывшие, они инстинктивно принимают еще при жизни то положение, которое они примут в гробу. Они смогли бы завербовать столько служащих похоронного бюро, сколько захотели, если бы тем случайно стало не хватать клиентов. Для их отлова не нужны сети. Достаточно поставить гробы в вертикальное положение и открыть двери. Они бы вошли туда не силком, как крысы в крысоловку, -- крыс влечет туда кусочек сыра, -- а по доброй воле, как пьянчужки, которых никто не принуждает прикладываться к бутылке. Наступило время отправиться баиньки. Нос нацелен на голубую полоску неба, ноги протянуты: все готово к старту в иной мир! Пять, четыре, три, два, один -- старт! Да, наконец, старт! Спасибо гробовщику господину Сегало: вот это мебель! Из прекрасного дуба, который долго служит, из почтенной сосны, да к тому же отделанная сверху, снизу и по бокам побрякушками из скобяной лавки Борниоля. Что касается меня, то я скажу вам одну вещь: когда меня запакуют в доски, то не нужно превращать мой ящик в крестоносца. Лучше наклейте сверху фото Джони Холлидея или Албаладехо, портрет Брижит Бардо, вид Неаполя, проспект фирмы Мозерати, короче, все, что угодно, лишь бы оно было цветным, живым, наполненным, динамичным и согревающим. Хотя больше всего я хотел бы все-таки иметь портрет моего Берю, в полный рост и на цветной бумаге "Кодаколор". С оторванным карманом и с пятнами отработанной смазки на его фиолетовом лице, протягивающим руки миру (но мир проходит мимо, не замечая его!). -- Итак, -- говорит Берю, -- сейчас мы рассмотрим вопрос относительно матери-одиночки. Он дует на ногти, с которых еще не совсем сошел лак. -- В моей книге об этом не говорится, -- продолжает Храбрец, -- дело в том, что лицемер, который ее родил, посчитал, что матери-одиночке не место в энциклопедии хороших манер. В глубине души я считаю такую умышленную забывчивость отвратительной. Забеременела замужняя дама, ну и что, в чем ее заслуга? Это в природе вещей, которые маешь, когда берешь. Но девчонка, которая прижила себе постояльца, потому что перетанцевала на бале или перепила виски на групповой вечеринке, -- это совсем другое дело: она достойна похвалы. Я так и не уловил до сих пор, почему в современном Обществе понятия мать и незамужняя женщина противоречат друг другу. Нас это шокирует, видите ли! Я протестую! Толстый поднялся. Он подходит к краю сцены и потрясает кулаком. -- Что же получается? Выходит, можно перепихиваться с подружкой совершенно не думая о женитьбе, даже если это чревато последствиями, о которых я говорю. Но тогда нужно не препятствовать тому, чтобы девчонка сбросила свой груз в открытом море. Граждане! Вместо этого ее заставляют вынашивать мальца до победного конца! Да еще и по всякому поносят. Я знаю больницы, в которых богобоязненные акушерки подвергают самым последним унижениям матерей-одиночек. Они испытывают радость, когда видят, как те мучаются при родовых схватках. Очи упиваются этим зрелищем. У этих каракатиц даже щеки розовеют от удовольствия. Если бы боженька не присматривал за ними, они вводили бы им внутривенно молотый перец, чтобы наказать их, этих бесстыдниц, чтобы научить их не жить, этих паршивых овечек, неспособных откопать себе какого-нибудь мужа! Толстяк сморкается в рукав, вытирает рукав обрюки, чтобы потом, когда будет садиться, вытереть брюки об сиденье стула. Он прекрасен в социальном гневе. -- Если бы мы все не были такими равнодушными, может быть, все было бы по-другому, а? -- с пафосом вопрошает он. -- Если бы мы постановили, что быть матерью-одиночкой это особая привилегия? Если бы это давало право на льготы, на хорошие места, на талоны на бензин, на бесплатный проезд, на награды, на воинские почести, а? Если бы от этого вернулось беспрекословное уважение к девственницам и бабушкам, черт возьми! Если бы о матери-одиночке говорили в порядке вещей, как говорят об обыкновенной матери, которая сорвала крупный куш на бегах! Если бы старые сплетницы шепотом говорили друг другу: "Вы знаете, что дочка таких-то -- мать-одиночка! Как же им повезло. Им всегда везет. У них просто полоса везения. Это началось, коща они выиграли дом на конкурсе газеты "Паризьен Либере"... Да, если бы все мы подходили к этому инцинденту с таких позиций, то, наверняка, девицы смело пользовались бы своей молодостью. Они бы ничем не рисковали. Они были бы ко всему готовы. Потому что, в общем, половой акт -- то же самое, что жратва: когда подходит время, тело начинает требовать! Ведь никому в голову не придет обозвать девчонку шлюхой из-за того, что она лопает бутерброд! Почему же тогда она не имеет права переспать с мужиком, когда ее распирает желание? Я категорически против утверждения, что удовольствие ищут ради своего удовольствия! Это -- нужда. Какой же болван считает постыдным ходить по нужде? Я хотел бы с ним встретиться и поставить ему запор на молнию кальсон, чтобы показать ему, что задний проход ни на что не годится, если им нельзя пользоваться. И он высмаркивает эмоции, скопившиеся во второй ноздре. -- Немедленно, сейчас же, мы должны поддержать матерейодиночек нашим уважительным отношением к ним. И для начала надо называть их мамашами-одиночками: это гораздо нежнее. Что, в конце концов, важнее, что они одинокие девы или одинокие матери? Надо дать им почувствовать, что мы их уважаем, парни! Вы улавливаете мою мысль? И даже сделать вид, что мы им завидуем. "Как вам везет, что у вас нет мужа!" "Какое счастье быть матерью и быть свободной!" Вот каким языком следует вести с ними разговор. Нет других вопросов? Мои товарищи с серьезным видом качают головой. Берюрье садится. -- Прекрасно. Он что-то читает в своей книге. -- А теперь я хотел бы поболтать с вами о выборе имени. Кажется, все просто. Но по моему мнению, в этом деле, как и и других делах, следует проявлять такт. Слишком многие родители пользуются своей фамилией, чтобы покаламбурить. Им наплевать на то, что потом их чадо будет выглядеть идиотом и иметь полный короб неприятностей. Так вот, если ваша фамилия Фильмазер, ни в коем случае не называйте своего мальца именем Жан, а тем более, если у вас фамилия Петард, Кюласек, Барасс или Нэвюдотр. Я знавал некоего г-на Терьера, у которого родились двойняшки. Он назвал их Алекс и Ален. Но это же несерьезно. Это то же самое, если бы господин по прозвищу Корзинкин назвал своего сына Гансом. Или возьмите моего приятеля Дондекурса, которого его папаша окрестил именем Ги. И еще один вам совет, ребята: если у вас короткая фамилия, выбирайте подлиннее имена. Это компенсирует краткость, вы понимаете? И то же самое, но наоборот: подбирайте к фамилии длинной имя короткое. Для парня по фамилии Трудюдекуаплентю вполне подойдут имена Поль, Луи, Люк. Он ничего не выиграет, если возьмет составное имя типа Люсьен-Морис или Максимилиан-Шелл. И еще одно: если вы носите фамилию ближе к заурядной, например, Дюран, Дюпон, Мартэн, надо вдохнуть в нее мужество посредством звучного имени -- Гаетан, Гораций, Гонтран, Гислен, Магдалена, Леоне, Альдебер, Ригобер, Ромуальд, Лезндр, Арнольд, Пульхерия, Сабина или Годфруа. И наоборот, если у вас слишком претенциозная вывеска, положим, если вас зовут Ля Брутий-ан-Бранш или Пальсамбль-Аляюн, выберите имя попроще, например: скромное Рене, славное Жорж или незамысловатое Эмиль. Это мой вам совет. Ну, а те, кому достались от родителей неприличные фамилии, как этому разгильдяю Жану Кикину, должны смириться и носить их с хорошим настроением. Салями с орехами, как говорят арабы! Г-н преподаватель хороших манер расстегивает жилетку, затем рубашку и начинает с ожесточением скрести свою каракулевую грудь. Закончив чесаться, он разглядывает кончики ногтей и, видимо что-то обнаружив под ними, чистит их в своих волосах на голове. -- Раньше, -- развивает он свою мысль, -- на новорожденного навешивали кучу имен. Господин, который хотел тряхнуть всем своим генеалогическим деревом, должен был таскать за собой вагон и маленькую тележку имен. Теперь -- баста, дают самый голодный минимум: два или три имени, не больше. Но хохма в том, что аристократы продолжают нанизывать их как бусы! Между прочим, их, этих аристократов, осталось не так уж много, правда? И перепутать их невозможно. Но я не хочу соваться в их дела. За этими людьми бдительным оком присматривает Армия Спасения. И если бы мы отняли у них последнюю радость поиграть в имена, то стали бы самыми настоящими крохоборами! Ребята, потомство благородных деградирует. И хохмить над ними не надо. С тех пор, как Людовику XVI снесли черепок, голубая кровь все больше приобретает красный оттенок. Принцессы ложатся в постель с работниками физического труда, а короли женятся на парикмахершах. Да я и сам могу подтвердить: сейчас я упражняюсь в кровати с одной дамочкой с дворянским вензелем, и представьте только себе -- у ее папаши в поместье нет даже водопровода! Он энергичным глотком допивает бутылку и от внутреннего наслаждения закрывает веки. -- Ничего не осталось, -- подытоживает он. -- От этого нектара начинает петь все внутри! Он два или три раза причмокивает губами и вновь обращается к заинтригованной аудитории. -- Итак, малец появляется на свет. Из двух одно: либо это мальчик, либо это девочка. Может случиться и так, что сразу не определишь, потому что первый этаж у малютки еще окончательно не достроен. Надо дать ему шанс завершить строительство к своему совершеннолетию. Чтобы не пришлось однажды писать на конверте: "Господин Жюль Дюран и его муж". Отсюда вывод: не рискуйте, и назовите его двухполым именем Клод или Доминик, чтобы не оказывать на него давление и дать ему полную свободу выбора пола! Давайте посмотрим вещам в глаза. Вы в родильном доме. Вы искурили две пачки "Житан" с фильтром, умоляя бородатого, чтобы он послал вам парня, а акушерка объявляет вам, что у вас дочка. Немедленно сгоните с вашего лица огорчение, а то ваша дама, которая с тревогой следит за малейшими оттенками выражения на вашей физиономии, может объявить дочке бессрочную молочную забастовку. Забота о здоровье малышки -- прежде всего. Утешьтесь тем, что ребенка не призовут на военную службу. Если вам скажут, что у вас двойня, не возмущайтесь: вы не первый, кто занимался любовью под копирку, ну, и потом это может оказать им хорошую услугу в жизни, особенно если позднее они будут выступать в мюзик-холле. А если вдруг вы сделали пять близнецов, не падайте в обморок: ваше будущее обеспечено. Вы в темпе причесываетесь и ждете телевизионщиков и журналистов. С ума не сходите. Хорошо продумайте ваши ответы, потому что они засыпят вопросами вас, а не маман и не мальца: те пока не в форме и не в состоянии выступать перед микрофоном. Дайте понять, что у вас уже есть двойняшки (между прочим, после такого события никому и в голову не придет усомниться, что у вас не менее двух детей!), и ради бога не несите околесицу вроде: "Я не знаю, как это могло получиться". Они этого не любят, журналисты. Хотя они все могут сочинить сами, сделайте для них приятное и придумайте что-нибудь для них. Это избавит их от лишней работенки, и они за это вам будут очень признательны. Вы, например, говорите: "Я много времени изучал трактат д-ра Годмуса о стимуляции гормонов в современной черной металлургии" или что-нибудь эдакое в этом роде. Позаумнее и позаковыристее. И развиваете свою мысль дальше: "Согласно расчетам, которыми я занимался весьма продолжительное время, я пришел к неоспоримому выводу, что, войдя в совокупление с моей половиной на следующий день после полнолуния между двумя часами ночи и Вандомской колонной, у меня появляются некоторые шансы зачать одним ударом пятерых". Вы соображаете? Надо все продумать заранее, чтобы вас не застали врасплох. Настоящий мужик должен вертеть своей судьбой, как баранкой своего "Ситроена". Публика всегда лелеет надежду, что отыщется какой-нибудь прохиндей, который может послать к черту будущее и вертеть им по своему усмотрению. Может случиться, ребята, и такая штуковина: мадам ваша супруга произвела на свет черного малыша, а вы сами белый, как стиральный порошок "Персиль". Друзья мои, я ненадолго прерву лекцию Толстяка, чтобы раскрыть кавычки. По поводу "Персиль". Некоторые типы воображают, что если я назвал этот продукт, то, следовательно, я хлебаю из одного котла с дядюшкой Жан-Жаком*. Я протестую. Я никогда и ни от кого не получал ни одного сантима за рекламу его продовольственных товаров. Я не продаюсь. А когда наступит такой день, я дам об этом объявления в газетах. Хотя, не скрою, у меня есть люди, правда очень мало, которые в знак благодарности присылают изредка какой-нибудь небольшой скромный образец. Однажды, причем очень давно, это сделал г-н Банания. Вы догадываетесь, что он прислал. В последний раз я получил ножи от г-на Опинеля. Потом "Чинзано" от г-жи Чинзано. Естественно, к Новому году. Затем брелок, я уж не помню от кого, и автоматический карандаш "Ватерман". И это все. С восьмидесяти с лишним книжек -- навар негустой, согласитесь? Если я в своих книгах упоминаю названия фирм, то только потому, что мы живем в мире рекламы, который просто глупо игнорировать, который стал неотъемлемой частью нашего существования и который на каждом шагу бросается в глаза! Почему человек считается на хорошем счету, если * Этот Сан-Антониевский каламбур понятен только тем, кто знает, что г-н Марсель-Блештейн-Бланш, всемирно известный директор рекламного агентства "Пюблисис", приходится дядей не менее известного Жан-Жака Виталя. -- Примеч. авт. он поет дифирамбы г-ну Помпиду, и на плохом, если треплется о Люстюкрю? Почему, я спрашиваю? Оба они накладывают отпечаток на нашу жизнь, и Люстюкрю, между прочим, не меньше. Если разговоры о фирмах "Гиббс", "Левитан", "Персиль", "Чинзано", "Скандал" (женские пояса) или "Астра" делают им рекламу -- тем лучше для них. Я им преподношу подарок! Лично от меня. Бесплатно. Остается только взять совок и веник и подбирать за мной. Как катыхи из-под хвоста мерина. Ясно? Ну, а теперь можешь продолжать, мой Берю, свое дело Армии спасения. Толстяк с пониманием подмаргивает. -- Согласен, цветной бэби может привести вас в шоковое состояние, но постарайтесь как можно быстрее преодолеть свое отвращение. Продублировав вас с черным, ваша дама внесла, в общем и целом, лепту в дело соединения рас. Я так думаю: когда-нибудь наступит день, когда не будет ни белых, ни черных, ни желтых, а только люди одного сероватого цвета. Все обесцветят современные средства передвижения. Можно сказать, что до последней всемирной драчки каждый сидел у себя дома и медленно томился в своем цвете. Но скоро благодаря транспорту люди будут все больше сближаться и смешиваться. Расисты пытаются затормозить мировое развитие, совокупляясь только с особями своего колера, как подбирают цвет штор к цвету обоев. И что характерно: особенно усердствуют те, кто при посещении подпольных борделей, лезут исключительно на негритянок. Им не удастся ничего затормозить. Когда вы взбиваете яйца с растительным маслом, получается майонез. Мир идет в майонез, как картофель в ботву. Берюрье над чем-то задумывается и качает своей благородной кроной. -- Продолжим. И вот -- ты отец. Теперь надо сообщить об этом деле родне и знакомым. Если у вас тройня, то этого не стоит делать: в лучшем случае о вас тиснут в газете крохотную заметку. Другое дело -- четверня: вы уже имеете законное право на свою фотографию. А если у вас пятерня, я вам об этом уже говорил, ваше объявление напечатают на первой полосе все газеты мира! А поскольку это встречается не так часто, давайте посмотрим, как составить текст обычного объявления. Дойдя до этого сложного раздела энциклопедии хороших манер, он снова берет в руки свою библию и начинает лихорадочно бегать глазами по строчкам. -- У вас есть тетради? -- спрашивает он, не отрываясь от книги. -- Да, мсье! -- отвечаем мы хором. -- Хоккей! Тогда пишите... Он начинает читать, запинаясь на словах (он к этому предрасположен): -- "Господин и госпожа Рене де ля Дессант рады сообщить о рождении своей дочери Мари-Мишлен. "1 октября 1910 г. Ул. Риволи, дом N 105". Он кладет книгу на стол. -- Вы, естественно, заменяете фамилию ля Десант на свою, но называть вашу малышку Мари-Мишлен вовсе не обязательно, -- предупреждает Толстяк. -- Что касается даты, то она, как и адрес, условна. Я думаю, что вы поняли? Но, между нами, я считаю, что текст образца немножко суховат, правда? Можно составить его поизящнее. Замрите! Он закрывает глаза рукой и погружается в светскую медитацию. -- Я видел уведомительную открытку, в которой о своем рождении извещает пацан, -- продолжает Информированный. -- Он выдал примерно следующее: "Ку-ку, вот и я. Меня зовут Рири, и я сын господина и гаспажи Трикар-Детэн". Как образец, текст заслуживает внимания. Но я все же хочу высказать вам свое личное мнение. Рождение ребенка -- событие радостное, следовательно, и сообщать об этом надо радостно. Без всяких сюсюканий и прочих фигли-мигли! Он отодвигает энциклопедию в сторону. -- В качестве самого себя, если бы у меня родился мальчишка, я бы составил такую открытку. Он сильно, как пустой тюбик зубной пасты, когда выдавливают последнюю каплю, сдавливает двумя пальцами нос. Потом гипнотическим голосом произносит: -- "Чета Берюрье в результате того, что их ВанькаВстанька регулярно посещал ложе в цирке и разучил там сложные трюки под названием "Укол авторучкой без колпачка" и "Загон кенаря в клетку", наконец заимела карапуза и счастлива вам сказать, что вышеупомянутого карапуза зовут Жюль-Феликс". Он широко вздыхает и прогуливает по аудитории взгляд, облагороженный напряженной работой серого вещества. -- Вы можете это взять за образец, ребята. С такой открыткой вас никогда не обвинят в том, что вы корчите из себя пижона. Это просто, душевно и в хорошем вкусе, короче, модерново! Он опять берет свою книгу -- позвоночный столб своего курса хороших манер. -- Сстесьтьнно, есть не только те открытки, которые посылают, но также и те, которые получают. По этому случаю в книге дается такой образец ответа: "Шлем пожелания процветания младенцу и поздравления счастливым родителям". -- Я еще раз с сожалением должен заметить, что в нем не хватает теплоты. Неотразимый ухмыляется: -- Шлем пожелания процветания младенцу! Как бы не так, Жак! На какое процветание он может надеяться, этот несчастный козленок, когда существует водородная бомба ручной работы! Его люлька на атомном арсенале! Чтобы сбылось это пожелание, надо в срочном порядке звать на помощь добрую фею Маржолену, чтобы она окропила его святой туалетной водой из цветков четырехлепесткового клевера. Он аристократически покашливает в кулак. -- Я не понимаю, как в таком учебнике, утвержденном дворянством, духовенством и охотничьим обществом небесного свода, могут приводить такие вычурные образцы поздравлений. "Шлем поздравления счастливым родителям!" -- хмыкает Толстый. Он тычет в нас своим повелевающим перстом: -- Записывайте! Мы ложимся на тетрадм, высунув от старания языки. -- Пример открытки-ответа, -- энергично произносит он. "Мои шалунишки! Итак, насколько я понимаю, ваша дудка сыграла с вами шутку? В конце концов, лучше это, чем сломанная нога! Надеюсь, что ваш малый будет таким же писаным красавцем, как его мамон, и не таким зачюханным, как его папон! Если у вас возникнет идея повторить и сделать ему сестренку, дайте мне знать, подготовительные работы беру на себя!" Ол потирает свою трудовую мозоль. -- Вы чувствуете, что это гораздо мягче? Мы отвечаем в один голос: "О! Да, мсье!" Его понесло. -- В жизни, друзья мои, -- философствует он, -- нужно использовать любую возможность, чтобы показать свое расположение к людям. Пусть это будет просто маленькая шутка над одним или над другим. Неприятности в жизни происходят оттого, что люди мало смеются. Они сами делают для себя плохую погоду. Присмотритесь к ним! На улице, в ресторане, в киношке: везде видны одни постные рожи, как на поминках. Почему они, бедолаги, так зажаты и всем недовольны? Почему они таскают свое тело, как будто оно уже стало тухлятиной, изъеденной червями, а? Почему они не радуются солнцу, вину, пока они еще держатся на своих двоих? Временами, когда я всматриваюсь в эти угрюмые, как при запорах, рожи, я спрашиваю себя: "На какой доход живут ассенизаторы?" А может, все от нервов? Может, они мало потребляют артишоков? Но наверняка во всем этом кроется какой-то порок! А сейчас давайте завершим этот первый урок разговором о крещении. Он открывает двойные скобки. -- Если среди вас есть мужчины-некатолики, я им разрешаю смотать удочки, так как это особый раздел правил хорошего тона. Примите к сведению, что мне было бы интересно иметь конфиденциальную информацию относительно рамадана у арабов и обрезания у евреев. Он не скрывает своего удовлетворения от того, что все остались на своих местах. -- Прекрасно. Я продолжаю. Крестные отцы и крестные матери -- это люди, которых выбирают родители для того, чтобы те в случае необходимости могли их заменить при своих детях. Так говорится в моей книге. Следовательно, они имеют полное право давать им оплеухи или коленом под зад. Но у них также есть перед ними определенные обязанности, и среди них -- я опять цитирую из книги -- обязанность идти навстречу их потребностям! Но! люди забывают об одной вещи: крестный и крестница или крестник и крестная не имеют права жениться друг на друге без особого разрешения церкви. Толстяк облокачивается на стол, подпирает подбородок руками и озабоченно хмурит лоб. -- Вывод: не нужно выбирать слишком молодых крестных отца и мать! Мужики, я сошлюсь на собственный пример. Свою крестную я помню, как будто это было вчера. Мамашина племянница. У нее зад был, как чердачная дверь, а груди, как два буя, так что она могла спокойно бросаться в воду, не боясь утонуть. А я, хоть и был в ту пору совсем пацаном, уже питал слабость к толстым бабам. Так вот, когда крестная приходила к нам в гости, я всегда забирался к ней на колени. Оттуда декольте было видно, как на ладони. Эх! Скажу я вам, старики, если бы вы только видели эту пару буев! Однажды я не утерпел и запустил между грудей свою ручонку и завопил, что туда забралась муха и что я хочу поймать эту нахалку. Вранье, конечно! Про меня говорили, что для своего возраста я был мальчиком очень услужливым и все такое прочее! Еще бы! Крестная кудахтала, что ей щекотно, но мне все же думается, что прогулка моей ручонки в ее лифчике доставляла ей определенное удовольствие! В какой-то момент я закричал: "Поймал! Поймал!" Это я ухватил ее за сосок. Такой мягкий, скажу я вам! Несмотря на свои шесть или семь годков, во мне было что-то такое, что сулило моей крестной, когда я стану повзрослее, весьма приятные мгновения. Хотя я уже тогда мог бы сделать ей маленький подарочек. Только жизнь, вы знаете, -- есть жизнь! Мои предки поссорились с ней из-за наследства. Вся каша заварилась из-за настенных часов моего деда, после того как он отбросил копыта. Такие симпатичные ходики, разукрашенные от руки и с маятником, инкрустированным более или менее драгоценными камнями. В конечном итоге эти антикварные часы заграбастала себе крестная. А может, у нее дома не было часов! Я не хочу ее оправдывать, но ведь так могло быть, разве нет? Вот так накрылись мои мальчишеские планы. Когда я снова встретился с крестной, она стала морщинистой вдовой с миллионным состоянием. Она так исхудала, что груди свисали ей на живот. Как ни старался я оживить воспоминания, сердце мое к ней не лежало. Чтобы возникло желание залезть на подруг, парни, одной ностальгии мало. Я это к тому говорю, что нет никакого смысла выбирать молоденьких крестных. Но, с другой стороны, не надо брать и слишком старых. Если вы выберете старого крестного, то он сможет сойти с дистанции еще до того, как его крестник станет на ноги, и тогда наверняка уже пацану придется носить цветы на его могилу в день праздника всех святых. Таким образом, в идеале надо брать крестных среднего возраста. Да, я чуть не упустил. Никогда не выбирайте крестных среди тех, с кем сношаетесь. У меня есть двоюродный брат. Когда у него родился малец, он, не раздумывая, взял в крестные подружку, с которой крутил шуры-муры и амуры. И вот результат: в один прекрасный день его женушка накрыла их за постельными делами, и малый больше никогда не увидел свою крестную. Не нужно путать божий дар с семейным церемониалом. Не путайте биде с купелью -- от этого, рано или поздно, пострадает ребенок! На мгновенье Берюрье умолкает. Он что-то переваривает про себя, а потом спрашивает: -- Случайно ни у кого не завалялся пузырь красного для служебных целей? Я просчитался и на первую лекцию запас мало боеприпасов, у меня так горит язык, что я боюсь расплавится челюсть. И поскольку в зале не заметно никакого шевеленья, он тяжело вздыхает. -- Я не хочу вас обижать, парни, но у вас нет никакой организованности. Когда мне было двенадцать лет, я зимой всегда брал в школу фляжку самогонки: в результате чего я никогда не болел. Он осуждающе поводит плечами. -- Еще несколько замечаний по поводу крещения, и я заканчиваю. По моему мнению, не следует тянуть с крещением ребенка. Предположим, что он слаб на легкие и может загнуться, так и не став христианином, каково? Из-за этого Святой Петр притворится глухим и не откроет ворота наверх. Католическая религия в этом отношении очень строгая. Некрещеным не дают входных билетов в рай. Я хочу сказать, что у входа в рай будет настоящая давка, а ведь католики в общей массе составляют лишь небольшую часть. Так зачем же тянуть с этим делом, хотел бы я знать? Целую вечность торчать у ворот и звонить в колокольчик: это многовато. Но не только по этой причине я выступаю за быстрое крещение. А еще из-за того, чтобы папаша успел организовать грандиозную попойку, пока маман находится в роддоме. Он же избавит себя от ругани со стороны своей благоверной! Срок пребывания дамы в родильном доме зависит от ее социального положения. Чем богаче молодая мама, тем больше времени ей нужно на восстановление сил. Моя мать, например, поднялась с постели прямо в день моего рождения и тут же стала заниматься по хозяйству, а вот хозяйка замка в нашей округе пролежала в клинике целых две недели. Голубая кровь не такая сильная. И приходится изрядно помучиться, прежде чем передать ее ребенку! В общем, это продукт особой пробы, надо понимать! И что любопытно -- у мужчин все наоборот. Мой врач рассказывал, что сломанная рука у работяги заживает три месяца, потому как за него платит служба социального страхования, а у хозяина сломанная рука срастается за две недели. Следовательно, у хозяина больше кальция. Толстяк явно доволен, что мы дружно киваем головами в знак одобрения. -- В церкви, -- продолжает он, -- когда священник посыпает солью и напомаживает младенца, крестная держит его на руках. А крестный стоит рядом и держит в одной руке большую свечку. Я так мыслю, что он мог бы воспользоваться случаем и пощекотать ее кое-где мизинцем с головкой самонаведения. В жизни надо пользоваться обстоятельствами! После церемонии я рекомендую крестному окропить священника. Не водой, разумеется, а монетами. Я прекрасно знаю, что процедура крещения сама по себе не обременительна, но он же работает на сдельщине. Да за то время, пока этот попик выжимает слезы из пацана (а во время крещения пацаны всегда плачут, поэтому их и держат над купелью), он мог бы ходить с протянутой рукой и собирать пожертвования. Значит ему нужно возместить то, что он мог бы заработать. Встречаются скупердяи, которые считают, что с них довольно баночки драже от кашля. Это уж слишком. Особенно в тех случаях, когда в баночку подкладывают несколько драже-сюрпризов. Однажды я и мой друг Альфред, парикмахер, проделали такую шутку на одних крестинах. Как человек в общем не зловредный я подложил в кулек его преподобия несколько драже с перцем. А Альфреду с его экстремисскими наклонностями этого показалось мало. Он сыпанул в пакет целую горсть драже для поднятия половой потенции. Не смейтесь -- это хулиганская шутка. Особенно в отношении священника, совсем юноши, у которого под сутаной курчавился еще пушок семинариста. После этой мальчишеской выходки его, кажется, лишили права читать катехизис девочкам. Так можно сокрушить всех апостолов, должен вам заметить. Берю страшно хрипит. Сама щедрость, он для первого раза говорил слишком много. -- И последнее, -- с хрипом выдавливает он. -- Можно ли петь полковые песни во время крещения? Одни говорят "нет", другие -- "да", при условии, что они будут пристойными. Я вам, ребятки, так скажу: можно! Можно, ведь бамбино еще слишком мал и ничего не соображает. Тогда чего же стесняться? Взрослым редко выпадает возможность собраться вместе и от души погорланить. И потом, я думаю, что для церемонии крещения как раз и показаны песни с крепкими выражениями. И тут он замолчал. Изнеможденный, величественный! Это выше наших сил. Мы встаем и начинаем ему аплодировать. Он приветствует нас, подняв над головой руки в виде римской "V". Он выражает благодарность за горячий прием. И еле слышно бормочет: "Довольно, довольно". Аплодисменты нарастают, гремят, сотрясают громадину зала. Тогда, от переполнявших его чувств, Берюрье восклицает: -- Я, Берюрье, я говорю большое спасибо этой толпе молодых людей, которые собрались передо мной. Да здравствует Высшая школа полиции! Да здравствует просто полиция! И да здравствуют студенты! Неописуемый исступленный восторг охватывает всех собравшихся, все слушатели запевают знаменитый гимн: "Да здравствуют студенты, мать моя, Да здравствуют студенты! У них есть жены, но нет детей, Да здравствуют студенты!" Подрагивая, как в ознобе, от распирающей его гордости, Толстый забирает распоротую папку, пустую бутылку и учебник. И задом пятится к выходу: бабочка на боку, горящие в экстазе глаза, распахнутая настежь ширинка. Растроганно отвешивая поклоны налево, направо, прямо перед собой! Великоленный, торжествующий, тающий от доброты. Поразивший всех своими учеными познаниями светских премудростей, которыми он щедро делился в течение дня, но до конца не исчерпал себя.

Глава седьмая

В которой происходит нечто темное Я проживаю в спальном помещении старого корпуса. Мой личный бокс находится в глубине комнаты, возле окна. Вход в бокс закрывается портьерой, стенные перегородки сделаны из фанеры, так что шокирующая близость людей постоянно дает о себе знать. Из-за моей антрацитной рожи дружки сразу дали мне кличку Белоснежка. Все те же старые шуточки. Все те же эпитеты. У людей не хватает воображения. Шуточки переходят от одного поколения к другому. Если ты цветной, то обязательно Белоснежка. После выхода шедевра Диснея уже изобрели пеницилин, сверхзвуковой самолет и атомную бомбу, но новой клички, чтобы поржать над загорелым человеком, так и не придумали. Белоснежка! При всем скудоумии надо все-таки иметь на самом деле атрофированные гланды смеха, чтобы не сочинить ничего более умного. Но при всем при этом мои коллеги все-таки симпатяги. Они очень любят полицию. Это призвание. Это все равно, что игра в Тарзана. Нам не хватает мифов. У американцев есть миф о краснокожих, миф о преступниках, плюс фольклор. У нас, у французов, кроме мифа о Генерале, -- ни хрена. Две звездочки в ночи скучищи -- это не бэзэф, как говорят арабы, т.е. недостаточно (черт подери, надо прекратить изъясняться по-арабски, иначе обо мне будут плохо думать!). И как бы их ни надраивали, как бы ни высвечивали юпитерами в телестудиях, они, эти мифы, остаются малопривлекательными, признавайтесь! Согласен, мы были героями Пантеона, но все это уже в прошлом. Связь с ним была прервана самым гнусным образом в 1940 г. А наши руководители никак не хотят понять, что для наших ребятишек настоящая эпопея -- это эпопея не Наполеона, а эпопея Аль Капоне. Поэтому все, в ком сильно желание вести неспокойную жизнь, становятся фараонами. И это логично. Мой сосед за перегородкой -- некто Ракре. Его отличительная особенность -- неприличное поведение нижней части тела. Как только он принимает горизонтальное положение, то сразу начинает трубить "Нападение на "Пасифик Экспресс" с естественным шумовым оформлением. Но это не его вина: у него поджелудочная железа давит на толстую кишку. Лекарь даже выписал ему справку, что он имеет право играть на своем духовом инструменте во время официальных церемоний. -- Эй, Белоснежка! -- зовет он меня. -- Я слышу, что ты не спишь... -- Я тебя тоже слышу, -- отвечаю я. -- Ты не хочешь переброситься в белот? Я не любитель картежных игр и очень редко беру карты в руки, но белот не требует умственного напряжения. -- Почему бы и нет? -- отвечаю я. Он приходит ко мне с колодой дешевеньких карт, засаленных почище подовой тряпки. -- Тебе сдавать, Белоснежка! -- услужливо заявляет этот простачок. Он снимает колоду, подкрепляя свой жест звуковым оформлением. -- Играем как в лучших игорных домах Макао, -- в шутку говорю я, сдавая карты. -- Сдавай, сдавай, не теряй времени, дружок, -- восклицает Ракре. -- Сколько партий мы не сыграли с этим беднягой Барданом из-за того, что он так много трепался о своих сердечных делах. Тут он начинает явно интересовать меня, мой сослуживец. Это добрый малый высокого роста, брюнет, в очках и с прыщами на физиономии. -- Ты его хорошо знал? -- Отличный парень, -- вздыхает он. Он веером разворачивает перед собой карты и недвусмысленно улыбается. -- У меня каре бородатых, -- с видом победителя объявляет он. От радости он издает приветственный залп. В одном из боксов кто-то возмущенно ворчит и советует ему поставить на это место глушитель. Ракре пожимает плечами. С его задатками этого не следовало делать. Он дает новый залп. Впечатление такое, что ты попал на массовый отстрел волков в лесах Солони. -- Этому Ракре, -- ворчат в другом боксе, -- лучше бы заряжать сифоны, а не служить в полиции. Невозмутимый Ракре раскладывает передо мной четырех королей: помятых, засаленных, затасканных, но безмятежно посапывающих в свои бороды. -- Полюбуйся-ка на это совещание на высшем уровне, -- говорит он. Я даю ему время насладиться своим триумфом, а потом спрашиваю с простодушным видом: -- И что это Бардану взбрело в башку ехать малой скоростью в колумбарий? Вместо предисловия Ракре несколько раз гулко взрывается. Ничего похожего на взрыв атомной бомбы: самые элементарные гаммы, чтобы обрести вдохновение. -- Я бы ничего не пожалел, чтобы это узнать, -- наконец шепотом произносит он. -- Я никогда не встречал такого веселого пария. -- Наверняка, какая-нибудь история с бабой? -- вслух размышляю я. Он возражает: -- Видно, что ты плохо знал Бардана. У него девиц было хоть пруд пруди, целый табун. Больше, чем листьев в артишоке. У него их было, как пушинок в одуванчике. Дунешь, и они разлетаются в разные стороны. -- Что, здоровье? -- Как у быка! Он помогал тренеру на занятиях по гимнастике и всегда первым выполнял упражнения на снарядах. Он тебе так взбирался по канату, как ты бегом по ступенькам лестницы Гранд-Опера. Врач говорит, что на него напал внезапный приступ депрессии. Это бывает редко, но бывает, сам видишь! Он бьет мою десятку пикей маленькой, но коварной козырной крестушкой. От резкого движения руки его снова разрывает снизу доверху, как кусок материи. -- У него была семья? -- У Бардана? -- переспрашивает Ракре рассеянно и бьет меня бубновым тузом. --Да. Коллега в раздумье поглядывает на меня из-за трех червей, которые он собирается разложить передо мной. -- А что это тебя так волнует? Я пожимаю плечами. -- Ты чудной какой-то, старик. Мы же ищейки, и если среди нас, в нашем коллективе, происходит что-то загадочное, то разве это ненормально, что я интересуюсь, скажи? Распирающие его эмории козлиным криком рвутся наружу через выхлопную трубу*. " Да здесь, в принципе, нет ничего загадочного, -- протестующе заявляет он. -- Да, ты так считаешь? Молодой парень, веселый, здоровый, бабник и жизнелюб, выскакивает из автобуса, в который только что сел, и сломя голову несется в свою клетушку, чтобы * Если вы считаете, что я излишне подражаю Рабле, подождите до следующей главы -- Примеч. авт. тихонько дать дуба, и ты после этого считаешь, что не произошло ничего странного? -- Послушай, умник, как ты это все быстро разузнал, уж не по телеграфу ли тебе обо всем доложили до отъезда сюда? Его глаза подозрительно хмурятся. -- Полегче на поворотах Белоснежка, полегче! -- угрюмо произносит он. -- Не хватало еще, чтобы меня учил какой-то черномазый. И тут я ощущаю себя негром. В душу заползает черная тоска. Морально я становлюсь похожим на поддельный чек. На меня нападает приступ гнева, он подобен гриппу, от него у меня перехватывает дыхание, немножко подскакивает температура, и я начинаю понимать жизнь и как в ней живется некрасивому человеку, нашедшему временное пристанище в этой школе. -- А черномазый, -- спрашиваю я, -- это, собственно, что такое в твоем понимании, а Ракре? Он с обреченным видом тасует карты. -- Да ты не обижайся! -- Я не обижаюсь, я только хочу, чтобы ты в конце концов мне объяснил, что это за чувство превосходства, которое придает тебе бледный цвет твоей кожи. Ты что на самом деле считаешь себя какой-то высшей личностью внутри этой бледненькой упаковки? -- Да брось, я тебе говорю! На, лучше сними! Я снимаю. Размышляю. И теряю иллюзии. -- Ракре, ты хоть раз задавал себе вопрос, что представляет собой нащ шарик в космическом пространстве? Он как булавочная головка! Даже меньше... Мы все, вцепившись в эту булавочную головку, несемся, я не знаю в какое небытие, и тут объявляется месье, как его там, Ракре и насмехается над своими цветными собратьями, потому что он страшно гордится своим белым цветом покойника! Скажи, парень, у тебя в котелке вместо мозгов труха млечного пути или что? Долговязая газопроводная труба сразу свирепеет. Не переставая стрелять выхлопными газами, он засовывает карты в карман. -- Ты, негра, если бы ты сейчас нс был в горизонтальном положении, то давно схлопотал бы по роже, -- заявляет он. Но вы же меня знаете? Я прямо в пижаме спрыгиваю с лежанки. -- По вашему приказанию прибыл, господин Вонючка! Гражданин Ракре принимает боевую стойку. Только она у него какая-то кособокая, как у всех духомузоманов. Он бьет правой -- я уклоняюсь. Он пускает в ход левую -- но только слегка задевает мое плечо, потому что моя голова уже у него в желудке. Он делает полусальто-мортале и с грохотом врезается в перегородку. Его внутренности гневно возмущаются! Очки отлетают в сторону. А поскольку они не из автомобильного стекла, разбивающегося при ударе на мельчайшие кусочки, один осколок впивается ему в нос. Из рубильника ручьем льется кровь. Злость моя моментально проходит. Я помогаю ему подняться на ноги. -- Ну что, схлопотал? -- говорю я ему. Но он больше не корчит из себя героя. Гнев у него тоже прошел. Вообще-то он славный малый, несмотря на то, что его южный полюс говорит более разумные вещи по сравнению с тем, что изрекает его северный полюс. Он прикладывает к носопыре носовой платок, но кровь не останавливается. -- Надо сходить в санчасть и все продизенфицировать, -- советую я. -- Пойдем, я тебя обработаю. Санчасть размещается как раз на нашем этаже. К моему великому удивлению я вижу, что из-под двери пробивается узкая полоска света. -- Надо же, -- удивленно говорю я, -- фельдшер занимается сверхурочной работой! -- Не может быть, -- возражает Ракре, -- просто забыли выключить свет. Он толкает дверь и входит, я -- за ним. Едва мы вошли в помещение с застоявшимся запахом эфира, как там послышалось какое-то шевеление. Как, что и почему, я не успеваю проверить, потому что что-то тяжелое со страшной силой обрушивается мне на голову. Комната складывается пополам, и все погружается в темноту. -- Интересно, -- бормочет Ракре плывущим голосом. Мы сидим на кафельном полу санчасти, я и он. У него хлещет кровища не только из носа, но и со лба. На лбу страшная резаная рана, как будто специально вырезанная для носа. Можно подумать, что кто-то пытался разрубить лоб моего двухтактного горемычного товарища пополам, как полено. -- Что, интересно? -- со стоном произношу я, потирая шишку на голове. -- У тебя же ноги белые! -- отвечает он. От этих слов у меня на лице появляется кислая мина. На время операции в школе следовало бы покрасить и мои костыли. -- Все дело в пигментации, -- успокаиваю я его. -- Дерматолог заверил меня, что, если я буду делать примочки лосьоном "Черный лев", это пройдет. Он качает своим треснутым черепком. -- Что с нами случилось? -- спрашивает он меня. -- Принимая во внимание* что сейчас время позднее, -- отвечаю я, -- я сомневаюсь, что это был солнечный удар. Он поднимается и в нем просыпается опытный потенциальный сыщик. -- В санчасть, я думаю, залез вор, и когда мы вошли, он нас оглушил. --Десятка, Ракре. Тм настоящий Шерлок Скудоумный. Мне сдается, что полиция в твоем лице приобрела отличного новобранца. Он хмурит брови и снова готов начать мордобой. -- Ну, ладно, кончай. А у тебя есть другие объяснения? -- Нет, нет, сынок, никакого другого. Я подхожу к застекленному шкафу с лекарствами и беру пузырек йода. -- Иди сюда, я перевяжу твои раны, богатырь! Он с нежеланием садится на металлический табурет, и я прочищаю его раны. В моей башке все гудит. Как будто туда залетел большущий шмель и в отчаянии бьется о стенки, стремясь вырваться на свободу. -- Объявляем тревогу? -- спрашивает Ракре. -- Не стоит, завтра доложим обо всем директору. Зачем поднимать шум на всю контору, наш обидчик уже далеко! Я останавливаюсь на полуслове, рука с тампоном замирает в воздухе, глаза широко открываются, и я становлюсь похож на сову, которая, потоптав прошлогоднюю траву и посмотрев в темноту, чтобы прогнать дремоту, замечает сквозь опавшую листву необычную плотву, которую принимает за халву*. -- Что с тобой? -- озабоченно спрашивает Ракре. Я показываю на раковину. -- Смотри! Под раковиной, на кафеле, вместе с новыми прокладками, лежат отвинченная труба и отстойник. -- Ну и что? -- спрашивает он. -- Я, кажется, догадываюсь, чем нас оглушили, мой дорогой сыщик, -- уверенно говорю я. --Чем? -- Огромным разводным хромированным ключом. Этот тип возился с раковиной, когда мы вошли. Самозарядный ночной горшок смотрит на меня и презри * Эта рифма ровно ничего не означает, она просто развлекает. -- Примеч. авт. тельно крутит указательным пальцем у виска. -- Кончай заливать, Белоснежка! Чинить раковину ночью! Он что, лунатик! -- Скорее всего, дух, бьющий по голове! -- поправляю я. Он переваривает рагу, образовавшееся у него в голове, и возражает: -- А что подтверждает, что он чинил раковину? Может быть, это слесари оставили? Вместо ответа я указываю ему на кран. Из него капает. Медленно, но капает. Через отверстие в раковине на пол натекла уже небольшая лужица воды. -- И что? -- спрашивает Ракре. -- Если бы чинить перестали вчера вечером, то под раковиной на полу уже была бы целая лужа. Водопроводчик уж во всяком случае подставил бы под раковину тазик, учитывая, что кран кровоточит. Так или иначе завтра мы узнаем, планировались или нет здесь слесарные работы. Будущий комиссар заводится. -- Послушай, Белоснежка, я люблю во всем ясность, именно поэтому, кстати, я стал сыщиком. Объясни мне, для чего злоумышленник стал отсоединять трубу от раковины? И поскольку я не отвечаю, будучи не в состоянии привести ему веские доказательства, он пожимает плечами: -- Ты слишком много читаешь, Белоснежка. Ты лучше больше пиши. -- Спасибо за совет, -- говорю я. -- Я над этим подумаю. Когда мы проснулись, Ракре и я, единственный и любимый сын Фелиции, вид у нас, прямо скажем, был не очень презентабельный. Ребята нам сказали, что если мы будем играть каждую ночь в эти ковбойские игры, то они будут просить, чтобы их перевели в другое спальное помещение. Газовая колонка и я строим из себя испанских грандов, а после спасительного душа бежим к директору и вводим его в курс дела. Директор уже в трансе, ему уже доложили о поломке санитарного оборудования в санчасти, и он уже ломает голову по этому поводу. Поэтому наши жалобы только усиливают его озабоченность. Он нас любезно выслушивает и с невозмутимой миной протирает свои запотевшие очки. Его самообладание следовало бы описать красными буквами на большом листе, а лист вставить в рамку под стеклом, в назидание другим. Когда мы ему объяснили ситуацию и происхождение наших шишек, он вызвал ночного дежурного. Им оказался старикан по прозвищу Дюпанар, что значит Плоскостопий. Ступня ноги у него была похожа по форме на яичницу из пяти яиц. -- Вы дежурили сегодня ночью? -- спрашивает патрон. Старикашка утвердительно трясет своим котелком. -- Вы ничего не слышали необычного на третьем этаже? Повторный утвердительный кивок черепка уважаемого Дюпанара. И такому человеку доверяют ночное дежурство. У него уши закупорены восковыми пробками, а он играет в часового! С его пижамы можно спокойно срезать вышитые буквы с его инициалами: он даже и ухом не поведет! Дюпанар -- это целая эпоха. Эпоха минувшая, разумеется. -- Во время последнего обхода дверь на первом этаже была закрыта? -- с беспокойством в голосе спрашивает директор. -- Да, на два оборота ключа и на засов. Жестом руки босс отпускает этого перевоплощенного в сторожа упряжного мерина. -- Отсюда напрашивается вывод, что в здание школы снаружи не проникал никто, а это значит, что напал на вас кто-то из своих! -- сказал он. -- Господа, я проведу небольшое расследова- . ние этого случая, а вас попрошу хранить полную тайну. Только мы собрались откланяться, как раздается стук в дверь, и в кабинет с шумом вваливается Александр-Бенуа Берюрье. В пижаме, без носков, ботинки не зашнурованы. На плечах плащ, на голове замызганная помятая шляпа, поля которой напоминают замшелые края водопойного желоба. Небритый, воняющий хлевом и дешевым вином, он приближается к нам, яростно почесывая всей беспокойной пятерней низ живота. -- Господин директор -- гремит преподаватель хороших манер, приподняв свою шляпу на три сантиметра, -- я пришел, чтобы в надлежащей форме подать жалобу. Он без приглашения садится, закидывает ногу на ногу. От резкого движения с ноги у него сваливается ботинок. Нашим глазам открывается нечто непотребное, вызывающее брезгливое чувство. Серая плоская масса, по краям которой расположены пять, разной длины, черных клавишей -- пальцы. И все это живет, шевелится, пахнет. А поскольку беда не ходит одна, Берю начинает на наших глазах с ожесточением скрести свою мерзкую конечность. Потрясенный Ракре исполняет нам праздничную фантазию. -- Будьте здоровы, виконт! -- говорит ему Толстяк. Потом, повернувшись к директору. -- Представляете, господин директор, кто-то ночью рылся в моих вещах! -- Что? -- испуганно спрашивает директор. -- Что слышите! Я собирался хорошенько соснуть, как вдруг мне показалось, что кто-то бродит по моей комнатенке. Я отдергиваю портьеру и в этот момент слышу стук закрывающейся двери. Я в темпе вскакиваю, бегу к двери и со всего разгона ударяюсь коленом о стол. Он пытается поднять левую штанину пижамных брюк, но его икра не проходит в нее. Тоща Берю, сообразив, что не сможет освободить снизу свое поврежденное колено, решает сделать это сверху. Без всякого стеснения он спускает свои штаны и показывает колено. -- У меня наверняка произошло внутреннее орошение сибовиса, --ставит себе диагноз Распухший. Он осторожно поглаживает лапой мясника огромное распухшее, ставшее пунцовым колено. -- Там не меньше канистры жидкости, внутри, -- утвердительно изрекает он. -- И больно дотрагиваться! От таких "манер" директор теряет дар речи. Он очумело смотрит на волосатое пузо Толстяка и его мощные слоновьи ляжки. -- Прошу вас, -- выдавливает босс. Берюрье, охая, натягивает штаны. -- После этого удара, когда я выскочил в коридор, -- там, конечно, уже никого не было! Поскольку я не заметил ничего странного в своей клетухе, я опять завалился на боковую. И вот, сегодня утром я просыпаюсь и вижу, что в моем чемодане рылись. Выглаженные рубахи скомканы, как тряпки, гспдин директор. Костюмы свалены в кучу на полу. Коробки с камамбером раскрыты! А сам сыр валяется в нательном белье, но это же противопоказано! Короче, я считаю такие повадки недопустимыми. Я позволю нам заметить, что кроме преподавателя я еще и главный инспектор. Я и мой босс, комиссар Сан-Антонио, мы за последние годы распутали самые запутанные полицейские загадки. Поэтому, если вы захотите, я могу сам заняться расследованием этого дела, я покажу этому шутнику, где раки зимуют! Он потрясает кулаком, который кажется вырезанным из сердцевины ствола орехового дерева. -- Этим прибором для лечения мигрени я отобью у него охоту заниматься такими делами! Он ждет, как прореагирует на его слова директор. Но к патрону уже вернулось обычное самообладание. -- Я лично займусь этой историей, друг мой, -- обещает он. -- Лечите свое колено, и пусть остальное вас не волнует! Берю удовлетворен лишь на половину. Он громко шмыгает носом, надевает слетевший башмак и начинает возиться с ширинкой пижамных брюк. -- Как вам будет угодно, гспдин директор, но если вам понадобится подкрепление, не трудитесь вызывать дежурный полицейский наряд, я всегда в вашем распоряжении со всеми принадлежностями. Мы выходим из кабинета директора. Как и днем, в аудитории, он внимательно, вздернув брови дугой, разглядывает меня. -- Я почти уверен, что мы где-то встречались, -- утвердительно говорит он.

Глава восьмая

Второй урок Берюрье: как воспитывать детей, принятие причастия Конец дня проходит без происшествий. Мы с интересом слушаем лекции об итальянской забастовке, о регулировании движения на перекрестках, о неисправностях свечи зажигания, об усиленных полицейских нарядах, о поддельных чеках, о правилах стрельбы из пистолета. Я слежу за поведением каждого, но не замечаю ничего необычного. Я и так, и эдак пережевываю странные события прошедшей ночи, но не могу прийти ни к чему определенному. В школе царит полнейшее спокойствие. После ужина народ изменяет своим привычкам. Никто, как обычно, не идет в телевизионную комнату, хотя сегодня по телеку показывают вымаранный (касторовым маслом) вариант фильма "Рука Насера чувствуется в ударе смельчака', все устремляются в конференц-зал, чтобы послушать вторую лекцию Берюрье. Молва о выразительности стиля лектора разнеслась по всей школе, поэтому сегодня на нее явились и те несколько человек, которые отсутствовали вчера. Все скамейки заняты. Пришлось принести стулья. Когда мы заявились. Толстяк был уже около своего рабочего места. Я это говорю к тому, что он сидит на стуле и дрыхнет, как сурок, уткнув лицо в согнутый локоть. Шляпа съехала на затылок, и он так громко храпит, что от зависти могут позеленеть все домны фирмы Крезо. Все чинно сидят на местах, а его Высочество продолжает храпеть. Кто-то громко спрашивает, не наглотался ли он наркотиков или, может быть, его укусила муха це-це. Я советую своим товарищам сымитировать лай собаки, и скоро вся аудитория начинает во весь голос оправдывать свою кличку "легавых". От этого собачьего гама Доктор наконец выходит из обалделого состояния. Он открывает свои гляделки и некоторое время отупело пялится на нас, пытаясь уяснить, где он находится. Он улыбается нам, сдвигает с затылка на лоб свой картуз и так широко зевает дважды, что у нас при виде его воспаленных миндалин начинает кружиться голова. -- Привет, ребята, -- бодрым голосом обращается он к нам. -- Я тут вздремнул немного в ожидании вас. Человек дела должен уметь моментально отключаться. Как только зад касается табурета, мои глазенки уже закрываются. Я прекрасно знаю Берюрье, и по такому началу речи я могу , вам совершенно точно сказать, 'по он прилично принял на грудь. По-моему, он целых день шатался во кабакам Сен-Сира. У Толстого портвейн всегда увеличивает напряжение в цепи. От него исходят тлеющие разряды. Сегодня оя принял меры предосторожности: под столом стоят три бутылки любимого божоле. Вечер обещает быть интересным. -- Я надеюсь, -- говорит он, отпивая свой первый глоток, -- что вы повторили вчерашний урок, а? Мы ему говорим, что да, но он, как Фома Неверующий, продолжает -- Я должен в этом убедиться. Поэтому я сейчас кого-нибудь спрошу. Взглядом орла с циррозной печенью он оглядывает присутствующих. Сейчас начнется операция "сдержите неудержимый смех". Он показывает на маленького юркого корсиканца. -- Ваша кличка, товарищ? -- Тоначчини, господин преподаватель! -- Прекрасно. Зачитайте мне ваш вариант уведомления о рождении ребенка! Тот встает, смотрит на нас, еле удерживаясь от распирающего его смеха. -- "Господин и госпожа Генрих Четвертый с радостью сообщают вам о рождении их сына Людовика Тринадцатого, внезапно родившегося в Фонтэнбло", -- наизусть зачитывает он. -- Кое-что в этом есть, -- наставительно заявляет он, -- но я предпочитаю что-нибудь подушевнее. Кто может мне выдать вариант поприличнее? Я поднимаю палец. -- Я, мсье! Он с благосклонной улыбкой дает мне разрешение. -- Я весь внимание, друг мой! Я весь внимание! И я декламирую прилежным голосом: -- "Мадам, которая выполнила заказ папы, выдала меня Обществу со всеми моими причиндалами. Подпись: Селестэн Дюбуа". -- Этот правильно понял, -- одобрительно говорит Чудовище., -- Как ваша фамилия, парень? -- Нио-Санато, мсье. Берю достает из своей распоротой папки прекрасный новенький блокнот, на обложке которого изображена цветная фотография скромно одетой девицы, вся одежда которой состоит из ее скрещенных рук. -- Я вам поставлю хорошую оценку, -- решает он. Он раздумывает, высовывая язык и, глядя на меня, принимает окончательное решение. -- За такой ответ я ставлю "четыре с плюсом", чтобы у дилетанта не пропал стимул к дальнейшему совершенствованию. Ну, а теперь давайте продолжим! Он закрывает блокнот и открывает свою доблестную энциклопедию. -- Мы остановились в прошлый раз на крещении. Молокосос скоро вступит в жизнь. И то, что из него получится позднее, поверьте мне, уж опыт у меня есть, будет зависеть от того, как он будет воспитан. Чтобы направить пацана в нужное русло, я знаю только одну систему. Используйте ее без всяких раздумий, она запатентована под грифом БПГ, т.е. без правительственной гарантии, я имею в виду подзатыльники. Что есть пацан в начале своей жизни? Маленький противный зверек, который размазывает ложкой манную кашу по обоям, кидает на пол тарелки, ломает мебель, свои игрушки и путается у всех под ногами. Родители со слабым характером находят это забавным, но я категорически против! Надо проявлять строгость еще тогда, когда малец совсем крохотный. Если по ночам он хнычет в своей люльке, никакой жалости: заткните уши гигиеническим тампоном, и пусть он себе орет на здоровье. Или сделайте, как моя маман: налейте полную бутылочку кальвадоса и пусть себе сосет, пока его не свалит сон! А отдельные недалекие родители, которые разыгрывают из себя святую Веронику, месяцами качая по ночам люльку и распевая своему горлопану колыбельные песни, так они просто преступники. И если потом от этого у них бицепсы качания скрутит ревматизм, так им и надо. Выдав эту тираду, Берюрье отпивает со стакан красного и указывает на свою книжку. -- Начиная с этого раздела, все, что касается младенца, надо рассматривать пункт за пунктом, иначе все перепутается. Возьмем, например, туалет ребенка. В книжке рекомендуется купать ребятишек каждое утро. Его лицо искажает страшная гримаса. -- Я не согласен. Мы рискуем сделать из них неженок и превратить в маменьких сыночков. Туалет, я имею в виду полный туалет, можно делать раз в месяц, я думаю, этого вполне достаточно. Перед Новым годом, во всяком случае, обязательно. В остальное время -- ополаскивать по утрам мордочку, чтобы, тысэзэть, согнать с сорванца сон, и, естественно, ручонки, котоа он приходит из уборной с пальцами, испачканными при устранении технических неисправностей. С другой стороны, их надо чаще причесывать и раз в неделю менять рубашку. Опрятная внешность -- залог успеха. Не позволяйте ребенку ходить с расстегнутыми штанами. Хотя у бамбино сливной крантик маленький, не больше брелка, все равно ни к чему выставлять его на обозрение окружающего населения. Он листает свою библию, слюнявя время от времени указательный палец. -- В разделе о форме одежды надо было поговорить также о том, как следует высмаркивать нос. Я считаю, что нет ничего более безобразного, чем торчащая из носа коза. В учебнике говорится, что ребенок должен постоянно носить в кармане носовой платок и что его нужно учить им пользоваться. Я с этим совершенно согласен. Но если мы хотим сделать для него доброе дело, мы должны его тем не менее научить высмаркиваться пальцами. Жизнь длинная и полна обстоятельств, парни. С вами случалось и еще не раз случится оказаться без платка и с насморком! Мужик, который не умеет чистить свои конюшни без носового платка в такого рода непредвиденных случаях, оказывается в затруднительном положении. Толстяк снимает свой котелок с головы, кладет его на стол и поднимается во весь рост. -- Для тех, кто, может быть, не знает, я объясню, как это делается. Вы выбираете самую забитую ноздрю. Большим пальцем нажимаете на другую ноздрю и блокируете ее. Затем делаете глубокий вдох, закрываете рот и дуете из всех сил, чтоб затрещало в затылке. Свои объяснения он сопровождает соответствующими жестами, а в конце, для большей доходчивости, высмаркивается. -- Толковый препод, -- шепчет кто-то из моих коллег, -- правильно показывает. Берю небрежно машет рукой. -- Благодаря этому нехитрому приему ваш пацан никогда не будет застигнут врасплох! Он снова, довольный сам собой, усаживается на стул и заявляет, пошевеливая пальцами правой пятерни: -- Вот ваша главная носовыбивалка! Само собой разумеется, ей нельзя пользоваться на светских раутах по причине того, что козявка как-то неприлично смотрится на тегеранских коврах. Ну а для тех случаев> когда вам будет нужно прочистить ноздри на людях при отсутствии в наличии носового платка, у меня для вас есть особый рецепт, о котором я вам расскажу на другом уроке. Идем дальше! Он в очередной раз ковыряет в пупке ногтем, который уже позабыл о своем визите к маникюрше, и продолжает: -- Пацан должен рано ложиться спать. Во-первых, лучше, если он будет давать храпака, пока папа-мама на пусковом столе играют известную сцену из лирической драмы в трех актах или с одним павшим в бою "Не уезжай без меня". А, во-вторых, если он не будет спать, значит будет смотреть телек, а если будет смотреть телек, то быстро станет таким же подкованным, как вы, а это чревато. Больше всего подрывают моральный дух те ребятишки, которые уже все знают и принимают вас за недоразвитых! Поэтому, как ни крути, в обоих случаях их надо укладывать в постель как можно раньше. Он делает очередной глоток, смакует его и продолжает. -- Остановимся на их поведении за столом. Некоторые родители кичатся тем, что заставляют своих детей есть ножом и вилкой. Это просто смешно. Как можно сделать из них гастрономов, если жратва становится для них цирковым номером, а? Не говоря уж о том, что они могут пораниться! Нет, поверьте моему слову, но нижнюю часть куриной ноги, баранье ребрышко или даже пирожное с кремом лучше смаковать пальцами. Постарайтесь, насколько это возможно, не делать из них ученых мартышек. Мне стыдно за этих бледных доходяг, которые с возраста восьми лет лобызают ручки дамам и отставляют мизинец, когда намазывают на хлеб икру. Ребенок должен жить раскрепощенным, граждане! Он еще успеет поносить нарядную одежду, научиться хорошим манерам, стать снобом, повыпендриваться, выучить согласование времен и спряжение глаголов. Он должен все взять от молодости, иначе всегда будет заторможенным. Но, разумеется, есть такие случаи, когда ребятишки вынуждены рубать за столом в компании взрослых персон, например, во время семейных праздников. И вот тут я рекомендую вам хорошенько готовить их к этой штуке, иначе не избежать крупного скандала. Всегда помните, что дети -- это хуже бабок-повитух и все такое прочее! Они только кажутся безобидными, а на самом деле эти бестии могут устроить вам такой кавардак, что хоть стой, хоть падай. И с самым невинным видом. Послушайте, в прошлом году я был на свадьбе своей племянницы Жермен. Девица еще та, скажу я вам: глаза у нее были такие, что даже столетнего старика могло в краску бросить, и такой балкончик, что этот старик, будь он даже одноруким, тут же стал бы дирижировать обеими руками. Она выходила замуж за одного хорошего парня. Он был чиновник и совсем не дурак. Родители -- люди, как люди: отец -- банковский служащий и при всем при этом, честный человек, а мать -- ханжа, и совсем этого не скрывала. Прекрасная церемония! В церкви священник произнес глубоко прочувствованную речь, вроде того, что он считает Жермен милой, серьезной, верной и т.д. и т.п.! Потом была гулянка по высшему классу в ресторане "Постоялый двор Великого кондора при демократии". Все шло, доложу я вам, как по маслу! И тут, вдруг, когда все умолкли и занялись едой, Мими, братишка Жермен, прохиндей шести годков от роду, громко спрашивает на весь зал: "Скажи, Жермен, а как звали того высокого блондина, который был в твоей комнате в прошлый вечер?" Это же портативная катастрофа! Все позеленели, а Жермен с испуга стала смеяться жиденьким смешком. "Ты что это, миленький, несешь?" -- говорит она этому поганцу Мими, а бабка под столом стала лупить нахала полотенцем по ногам. Но негодник Мими не успокаивается. "Да что ты притворяешься, -- говорит он. -- Вы лежали оба голые, и он мне даже сделал задом знак, чтобы я ушел!" Все присутствующие от этих слов пришли в полное замешательство. Берю хлопает себя по ляжкам. -- Представляете, какая паника началась на борту! Я сразу усек, что сейчас будут спускать шлюпки на воду. Дядя Мишю, который приготовился было забаритонить арию из "Севильского брадобрея" и хорошо закрепил во рту по этому случаю свои обе вставные челюсти, не смог выдавить ни одной ноты! Папа Мими стал лупцевать своего паршивца, несмотря на крики бабки, которая обзывала его убийцей. Жених рыдал на свою манишку и на свои утраченные иллюзии, а тесть со свекровью истошно вопили, выкрикивая страшные проклятия. Хорошо, что я там оказался и спас положение. Я подошел к молодому супругу и сказал ему: "Люлю (его Люсьеном звали), тебе же страшно подфартило, сынок! Из-за того, что такая симпатичная девушка, как Жермен, предпочла тебе какого-то красавчика блондина, ты совершишь свадебное путешествие в мягком вагоне, со всем комфортом! Никаких сверхусилий: тебе не нужно будет протаптывать лыжню, парень! Ты только вдумайся! В итоге не этот тип тебе наставил рога, а ты ему, ведь он же для тебя каштаны таскал из огня, и теперь, благодаря ему, мосье будет ими объедаться!" Молодожен моментально перестал рыдать. Драма мужчин в том, что они сразу не могут оценить хорошую сторону плохих вещей. А когда им все объяснишь, до них все доходит, но сами они на ото не способны. Кто-то быстренько сообразил и врубил маг. Начались танцы. А трухнули все прилично, скажу я вам. Толстый улыбается своей находчивости. -- Если я рассказал вам этот анекдот, друзья мои, то только для того, чтобы обратить внимание на то, какую опасность малец представляет за столом. Чтобы держать карапуза в поле зрения, не сажайте его рядом с бабушкой, которая ему во всем потакает, посадите его рядом с энергичным мужиком и дайте ему все полномочия и булавку. Его задача будет состоять в том, чтобы, как только этот умник начнет нести чепуху, в самом начале фразы ткнуть его в самое мягкое место булавкой. Это радикальная мера. Пока он будет реветь и пока его будут успокаивать, глядишь -- гроза прошла стороной. Толстяк массирует пропитавшиеся вином щеки. -- С другой стороны, с детьми следует вести себя корректно. И никогда не насмехаться над ними. Я не раз слышал, как некоторые отцы из моих знакомых говорили своим супругам в присутствии своего чада: "Какой же он страшный, этот несчастный ребенок, просто до невозможности. Не иначе, как ты меня прокинула с шимпанзоидом!" Или такое: "Когда я смотрю на убогую рожу этого мальчика, то задаю себе вопрос, уж не читала ли ты, часом, "Фантомаса", когда его вынашивала?" Но самое последнее дело -- это смеяться над калеками. Некоторые родители не могут смириться с тем, что их наследник еле таскает ноги. Мы смеемся над шуткой "Возьми свой берет и сходи купи десять кило картошки", но при всем при этом, я клянусь, что именно так и говорят! В моем квартале есть один несчастный парнишка, который волочит при ходьбе ногу. Глядя на него, можно подумать, что мамаша не успела его доделать. У него, помню, болталась левая ходуля. Если бы вы только слышали, какие мерзости говорили ему его предки. Например: "Эй, Клеклек, забрось ногу на плечо, быстрее будешь идти!" Или такое: "А вот и четыреплюстрибудетпять, он приперся опять, со своим костылем, который не может его догнать!" А бывало: "Эй, Мишель Жази, ты что не можешь поднять свою золотую медаль?" Такие родители не достойны жить на свете, господа. После этих прочувствованных слов Берюрье вытирает вспотевший лоб. Затем он снова надевает свой картуз, поскольку он очень уважительно относится к своей иконографии. Он нутром понимает, что Берю без шляпы -- это незавершенный образ. Это все равно, что Карл Великий без бороды, Жанна д'Арк без зова небес, папа Павел VI без "Боинга"! Вернув себе шляпой полную значимость, он продолжает плыть по течению своей лекции. -- Но не следует при этом впадать и в обратную крайность, т.е. расхваливать их-по поводу и без повода. Они меня прямо против шерсти гладят, эти родители, которые поют дифирамбы своим чадам, чтобы убедить себя, что их дети вылупились из задницы Гулливера! Послушаешь их, так выходит, что их недоносок заслуживает право на двойную порцию серого вещества. Они пересказывают их остроты, рассказывают о четверке с плюсом по арифметике, о похвальных отзывах учителякоторыйвжизниневиделтакогоспособногоученика! Все это враки! Остроты они прочитали в "Бабьих сплетнях", хорошие оценки получили не их чада, а они сами за решение задачек для них, а школьный учитель имел в виду не себя, а доктора Швейцера, который в далекой Африке учил умственно отсталых детей! Я вам, парни, подкину совет: когда вы будете иметь дело с родителями какого-нибудь вундеркинда, которые начнут вам заливать насчет успехов в школе своего парнишки, попросите показать его табель, и вы увидите, как у этих производителей гениев сразу поубавится спеси! Они моментально станут сдержаннее, потому что я скажу вам по правде: хороших во всех отношениях табелей не существует в природе. Либо его обладатель -- просто больной пацан, у которого слабинка в гормонах, а щитовидная железа является питательной средой для посева бактерий. Безусловно, одни ученики сильны в математике, и для них нет секретов в извлечении корней; другие, еще безусловнее, пишут по-французски, не хуже, чем в программе радио на неделю "Говорит Париж"; третьи -- могут наизусть рассказать о столице Ниагары -- все это так. Но нормальный ребенок не может быть чокнутым по всем предметам, я это категорически утверждаю! Сложив руки на груди, я слушаю его, смеюсь вместе со всеми над его каламбурами и при этом восхищаюсь силой его здравого смысла. Какой неудавшийся мыслитель в своем роде! И как он прав, до самой глубины своих крайностей! А он продолжает вещать со своей эстрады. -- У меня разрывается сердце, когда я вижу, как бессердечно мамаши силком тащат в школу обливающихся слезами малышей. Те даже пятки вместе соединяют, как в мультфильмах, . лишь бы не идти в школу. Но безжалостные матери кричат: "А ну, иди!" И что удивительного в том, если в один прекрасный день они откажутся идти на войну? Ведь матери силой волокли их на нее, когда они еще были совсем пацанами? Не надо, -- с дрожью в голосе восклицает он, -- не заставляйте их! Хотя мы живем в развитую эпоху, к счастью, еще остались профессии, где не обязательно уметь читать: например, заправщик на бензоколонке. И такие, где совсем не обязательно уметь писать: депутаты и маникюрши. Он собирается развить свою мысль, --но тут открывается дверь и входит директор. Все встают. Все, кроме Берюрье, естественно. Босс извиняется перед господином преподавателем за то, что прервал его урок. Ноему нужно сделать важное сообщение. -- Господа, -- говорит он, -- президент Республики Рондурас, его Превосходительство Рамира Рамирес, находящийся в настоящее время с официальным визитом во Франции, изъявил желание посетить нашу школу, что является большой честью для нашего заведения. Все громко аплодируют. Но директор охлаждает энтузиазм слушателей: " Это посещение из-за плотной программы пребывания президента состоится в эту субботу. Следовательно, все выходы в город в этот день отменяются. Извольте принять все необходимые меры, -- говорит он. И выходит. -- Извольте принять все необходимые меры! -- скалится один южанин приятной внешности по фамилии Балошар. -- А какая необходимость приводить к нам этот племенной скот, если мы сами могли сходить посмотреть на него? Товарищи недовольны. На кой черт им сдался этот Рамирес. У некоторых жены живут в отеле "Нервная блоха", и они ломают головы над тем, хватит ли у его благоверной деньжат, чтобы оплатить гостиницу до следующего воскресенья. Женщины, которые не обладают достаточной финансовой дальностью плаванья, просто будут вынуждены зайти в промежуточный порт, либо дозаправиться в пути! -- Заткнитесь, мужики! -- вдруг взревел потерявший терпение Берю. -- Книга жалоб в соседней комнате, первая дверь налево. Завтра среда, поэтому, чтобы ваши легкомысленные жены могли совершить плавание без лоцмана, пошлите им НЗ, на случай стихийного бедствия! Остудив таким образом разгоряченные головы. Толстяк отпивает из бутылки стакан мудреца и продолжает. -- Я хочу перейти к сложному разделу детства: дружбе. Предки всегда стараются подыскать вам в качестве товарища по играм какого-нибудь типчика одного с вами пола, чтобы вы не скатились на тропу распутства. Но, по моему мнению, они попадают пальцем в небо по самый локоть. Если бы мальчику сразу объяснили, чего не хватает у девочки, а девочке -- что за багаж сверх установленной нормы носит при себе мальчик, все было бы гораздо проще, и в будущем у детей не развились бы достойные сожаления наклонности. Сколько женщин пристрастились к задним ножкам по-лесбийски и сколько мужчин превратилось в гомозадиенсов только потому, что, когда они были пацанами, свои первые контакты они имели с индивидами и индивидицами своей категории? Возьмем пример, который я хорошо знаю. Мои родители, я вам на это уже указывал, были людьми скромных экс-традиций, но у них хватало ума не знать, куда его девать, этот ум. Они мне позволяли шататься с местными девахами столько, сколько я хотел. Поэтому вы можете констатировать, что я остался нормальным мужиком. У меня девиз бойскаутов, ребята, -- всегда готов! Наряду с этим у меня были соседи Ланфутре, которые регулярно совершали омовение в церковной кропильнице. Цвет лица, как у не совсем свежей рыбы, взгляд, как шлейф подвенечного платья невесты, шмотки цвета замшелой стены, вы усекаете? Они запрещали своему отпрыску Франсису гулять с девочками. Я помню однажды отец Ланфутре застукал его за беседой с дочкой почтальона, и из-за этого в святозадой семейке произошла чудовищная коррида! Отец драл его, как жакову козу. Вопли Франсиса было слышно на другом конце деревни! Он, наверное, все четки перебрал, читая на коленях молитвы в погребе! Его окропили святой водой. Эти Ланфутре даже вызвали дежурного священника, как для соборования умершего. Из этого дряного мальчишки, из этого похотливого распутника нужно было изгнать дьявола! Иначе -- в ад без пересадки! Прямым рейсом кампании Эр-Сатана. Я ие знаю, удалось ли славному кюре вытащить из Франсиса дьявола за хвост. Аббат Мишю совсем не походил на охотника на демонов. Его больше всего интересовала обильная и изысканная жратва типа куропатки с тушеной капустой и рагу из телятины под белым соусом по-домашнему. Но поскольку Ланфутре имели связи в епархии, там были вынуждены выказать семье свою симпатию. И немножко пропесочили мальчишку. Что-то вроде маленького благословения накоротке! Так вот, после этого печального события франсис Ланфутре никогда больше на девок не глядел. Он стал похожим на старую восковую свечу из склепа. Когда он ходил делать пипи, то надевал боксерские перчатки и обращал взор к небу, глаза в глаза, пока опорожнялся его чудаковатый, на букву "м", мочевой пузырь. Короче, в прошлом году я встретил его у мадам Артура, где он исполнял номер травести. Шарахаясь от женщин, как черт от ладана, он сам стал как женщина. Пусть этот урок послужит вам примером. Нравоучитель долго всматривался в нас створоженным взглядом. -- Вы улавливаете мою мысль, ребята? -- обеспокоенным голосом справляется преподаватель хороших манер. -- Да, мсье! -- во все глотки вопим мы. Толстяк снимает свой левый ботинок, помогая себе правым ботинком. Он потирает ушибленное колено, скривив сверх всякой меры в гримасе лицо, -- Что-то у меня с ногой не ладится! -- ворчливо произносит он. -- Нет среди вас какого-нибудь головастого, который изучал медицину? Ни секунды не раздумывая, я поднимаюсь. -- Есть, мсье преподаватель. Он хлопает ресницами. -- Посмотрите, что с ней, -- с теплотой в голосе говорит он. Как и сегодня утром в кабинете директора, Немыслимый спускает штаны. Смех в зале. Видение Апокалипсиса! Вид Берю со спущенными штанами, в застегнутом на все пуговицы пиджаке, со смятой шляпой, в серо-белых (или бело-серых) длинных трусах с заплаткой из сатина в цветочек приводит всех в шоковое состояние! Сетчатка вашего глаза не может выдержать этого! Она застигнута врасплох, бедняжка! Она трепещет! Она восстает! Она хочет понять! Толстый показывает на огромное, распухшее, посиневшее, вздувшееся, глянцевое, водянистое, пористое, раздутое, круглое, как подушка, и увеличенное в десять раз колено: -- Вот предмет, -- говорит он мне. -- Что скажете? Я рассматриваю колено. Берю рассматривает меня. Мы оба задумываемся. -- Следовало бы сделать прокол! -- заявляю я. -- Там полно воды! Он нахмуривается. -- Я не туалетный бачок, -- мрачно произносит он. -- Я воду люблю в анисовом ликере, и точка! Затем он внезапно замолкает. Один глаз у него становится больше другого! Он медленно, не спуская с меня глаз, почесывает колено. -- Снимите-ка ваши окуляры, дружище, -- просит он. Я подчиняюсь. Толстый качает головой. -- Хорошо, благодарю вас, вы можете вернуться на место! Я было подумал, что он узнал меня, но нет. Цвет кожи и усы сбили его с толку. Берю медленно натягивает штаны. Под его взглядом императора Рэкса кудахтанье в зале прекращается; он гасит его, как струей из брандспойта. Большим и указательным пальцем он потирает мочку уха. Ураганный гнев Берюрье выходит из-под контроля. Усмирить его не сможет никакая система защиты. -- Что же это такое, стоит сделать паузу, -- взрывается он, -- и вы тут же начинаете бузить! В вашем-то возрасте! И вам не стыдно! Достаточно показать вам мое колено, и начинается черт знает что! Вы мне просто противны. Если бы у меня до такой степени не было развито чувство долга, я бы собрал манатки, и тогда вы бы стали изучать прекрасные манеры с моей ж...! Он успокаивается, обрадовавшись вдруг какой-то мысли. -- Вы, как дети, -- с нежностью произносит он. -- Самые настоящие. Покажи вам палец, и вы будете смеяться. Все еще дети! Им говорят о серьезных вещах.. А стоило мне показать им мое колено, как на них будто чума напала. Послушайте, парни, я, конечно, не из похоронного бюро, но мне же надо соблюдать свой стандинг преподавателя. А что сказал бы директор, если бы увидел такой бардак? А я, как бы я объяснил ему такую недисциплинированность? Умиленные и побежденные, мы хором скандируем: -- Простите, мсье. Берю подмигивает нам. -- 0'кей, я отпускаю грехи. А теперь давайте рассмотрим, как должен себя вести ребенок в классе. Он листает свою книгу и время от времени иронически произносит: "Не согласен! Не согласен!", что предвещает нам радость послушать его поправки к тексту. -- Послушайте это, -- говорит он, -- не отрывая своего здоровенного рубильника от книги. И зачитывает следующий приятный текст: "В ряде случаев преподаватель, называемый тогда воспитателем или учительницей, прикрепляется к дому. Его комната располагается рядом с комнатой ребенка, которым он руководит; он вместе с ним ест, прогуливает его и почти всегда не расстается с ним. За столом или на обеде его обслуживают после других, но перед ребенком. Правила приличия требуют, чтобы мать присутствовала на уроках своей дочки, если преподаватель мужчина; она также может присутствовать на некоторых уроках своего сына, чтобы повысить свое образование и в случае необходимости помочь сыну при приготовлении домашнего задания. Нет ничего более прекрасного, чем молодая мама, с трудом осваивающая систему склонения по падежам в латыни, чтобы оказаться полезной своему ребенку. Эти усилия не напрасны, так как сыновья сохраняют в душе уважение и почтение к своей матери, которые ничего не может замарать". * Текст строго аутентичен. -- Примеч. авт. Берю останавливается, чтобы перевести дыхание. -- Вы сами видите, что не нужно принимать за чистую монету все, что написано в книжках! Один воспитатель для одного единственного ученика, да это же скандал в нашу эпоху, когда система образования докатилась до того, что школьных учителей стали набирать из полковников! Хотя, с другой стороны, это прекрасно характеризует менталитет этих ушедших времен. Учитель, который на краю стола трескает объедки! А мадам, которая присутствует на уроках, чтобы защитить девственность так называемой мадемуазель! Вы представьте только, как, должно быть, блестели гляделки у этой дамы, когда она смотрела на этого красавчика лиценциата в то время, когда он вел урок. А какие сногсшибательные вещи творились в соседнем будуаре, когда у пацана была перемена. Малого виконта отправляли в сад пожевать бутерброды и проветрить легкие. А ловкий учитель, в то время как слуги скребли полы, а месье хозяин жарил в городе свою танцовщицу, заставлял хозяйку повторять на своей манер склонение падежей в латыни и в дополнение к программе глаголы первой группы: я тебя люблю, я тебя целую, я тебя ля-ля-ля! Неплохое местечко для смекалистых мужиков, у которых немножко жжет внизу живота, я думаю! Он пожимает своими мощными плечами кетчиста и со смаком еще раз читает последний абзац: "Эти усилия не напрасны, так как сыновья сохраняют в душе уважение и почтение к своей матери, которые ничего не может замарать". Он долго и мрачно смеется, от чего его физиономия теряет свою привлекательность. -- Моя старушка не только не знала, что такое склонение в латыни, но даже не умела читать по-французски. И при всем при этом я не перестал ее уважать, парни. И хотя она не помогала мне делать уроки, я ее по-прежнему почитаю. Да, по-прежнему. Он вытирает две крупные мужские слезинки честного человека, высмаркивается и продолжает с пафосом: -- Если верить этим Учебникам, то выходит, что только в свете умеют любить себя и вести себя. И если вы хотите быть культурным, надо нанять воспитателя. Чепуха! В деревне у меня была славная учителка. Ее муженек учил больших ребят, а она недомерков. Право принести ей цветы мы завоевывали кулаками. Раннюю клубнику приносил ей тот, кто первым набирал лукошко. Я даже кролика свистнул для нее из родительского крольчатника, когда однажды ее улыбка ударила мне по мозгам, как сенная лихорадка. Что доказывает, что в деревенской школе, как и в другом месте, тоже умеют играть в деликатность, и часто даже лучше! Он вздыхает, устремив взгляд в прошлое: -- Я до сих пор ее вижу, эту славную учительницу. Брюнетка, а взгляд такой, что у меня слезы на глаза наворачивались. Однажды она забеременела, и весь класс стал как бы рогатым. Наша печаль возрастала по мере того, как округлялся ее живот. Малыш, которого она вынашивала, был своего рода новеньким, которого она предпочла всем остальным. Своего мальчишку она родила в четверг, потому что была очень добросовестной училкой. На несколько дней два класса объединили вместе, и с нами занимался ее муж. Моя мать испекла торт для дамы. Когда я принес его учителю, он сказал мне: "Дорогой Александр-Бенуа, поднимись к ней и сам преподнеси торт". Я ног под собой не чувствовал от радости, пока поднимался на второй этаж. Тем более, что это было первое мое посещение их квартиры. Для меня это было таинство. Я постучал, она крикнула, чтобы я входил. "Сюда!" -- позвала она каким-то ватным голосом. Я толкнул другую дверь, в ее комнату. Если бы вы только видели, какая она была бледненькая в своей постели! Ее сосунок сосал ее грудь. Я чуть было в обморок не упал, когда увидел, с каким остервенением этот обжора впился в эту прекрасную с синеватым оттенком сиську. По позвоночнику прошел озноб. Ничего не соображая, я положил торт на кровать. Меня качало, как пьяного. Я запомнил только запах, запах только что родившихся крольчат. "Очень мило, Александр-Бенуа. Передай спасибо твоей маме". "Да, мдам". "Садись". Какой кошмар! Я сел прямо на торт. Шоколадный торт с кремом. А тогда мне показалось, что я сел на перину. "Ты хорошо выучил таблицу умножения?" -- спросила она меня, пока ее ненасытный сынок доил ее, как дикарь. "Да, мдам". "Расскажи ее мне!" В таблице умножения, за исключением цифры "5", я никогда не был суперменом. Ну, я и стал рассказывать на цифру "5". Она рассмеялась. Она догадалась, что я выбрал самое легкое, но со своим дитем у груди она была сама благожелательность. А я, еле ворочая языком, блеял, что пятью пять будет тридцать пять! Я хотел ей выдать что-нибудь по первому классу, самое трудное, например, таблицу на "9". Но это было бы слишком рисково! "Очень хорошо, Александр-Бенуа". Мне захотелось стать ее дитем и присосаться к другой труди. Не потому, что я развратный человек, нет, а потому, чтобы стать ближе к ней, стать ее вещью, иметь больше права любить ее. Я пробормотал "до свиданья". Ноги у меня дрожали, когда я спускался по лестнице. И тем не менее я гордился, что мне оказали такую честь. Я возвращался в класс гордый, как вша. Я говорил себе, что я их всех переплюнул, моих дружков-приятелей, что я навсегда обеспечил себе положение вожака. Я уже посматривал на них свысока. От гордости у меня мутилось в глазах. Но когда я вошел в класс, они стали тянуть вверх руки, щелкать пальцами и вопить во все горло: "Мсье, мсье! Берюрье нас... в штаны". Торт! Он улыбается, вспоминая те далекие дни, и прочищает горло. -- Я немного уклонился от темы, но я хотел вам сказать, что для формирования индивидума нет ничего лучше, чем деревенская школа. Это единственный момент в жизни, когда люди по-настоящему равны, за исключением небольшого умственного неравенства, которое их разделяет. У меня не было способностей. Однако я сохраняю самые теплые воспоминания об этом времени. Я очень любил свой класс с развешанными по стенам картами Франции и высушенными травами, наклеенными на черный картон. Я помню, что у нас было дежурство по чернильницам. Чернила в то время были фиолетовыми. Однажды подошла моя очередь доливать в чернильницы. Я не был таким ловким, как бармен, поэтому все время переливал, и при неосторожном движении чернильницы могли пролиться. Поэтому лишние чернила я отпивал. И рот у меня был весь фиолетовый. Когда я в тот день пришел из школы домой, моя мать подумала, что я подцепил какую-то ужасную болезнь. В то время как раз много болтали о голубой болезни. Чтобы привлечь к себе интерес, я сделал вид, что мне плохо. Отец быстро запряг лошадь и, повез меня к врачу. Мой папаша представлял себя Бен Гуром* и во всю мочь гнал лошадей, опасаясь, что я могу испустить дух в дороге. Доктор Сильвэн, со своей седой козлиной бородкой и окулярами, был малый не дурак, и нечего было надеяться на то, что он примет чечевицу за фасоль. Он сразу все усек с одного взгляда. * Главный герой одноименного американского фильма, прославившийся своей победой в состязании боевых колесниц -- Примеч. пер "Твой кретин напился чернил", -- сказал он моему папахену. В то время лекари еще не покупали себе спортивные автомобили, поэтому денег за прием он с нас не взял. И тем не менее, едва мы вышли из кабинета, отец мне устроил порку по-домашнему. Кнутом! Больше всего мйе доставалось от кончика кнута. Он при ударе обвивался вокруг ног и оставлял кровавые пунктиры на нежной коже икр. Берюрье мощно ударяет кулаком правой руки в ладонь левой. -- Я дам вам один хороший совет, еще раз. Никогда не злитесь на учителей и учительниц. Они знают свое дело. Если ваш малый приносит из школы единицы, значит он заслужил их. Не уподобляйтесь тем скандальным типам, которые после уроков спорят и лезут в драку с учителями из-за того, что те не признают в их чаде гения. Не нужно силком заставлять работать ребенка и даже ходить в школу, если у него нет желания. А уж если он ходит в школу, дайте учителю полную свободу действий и не мешайте ему. Прежде чем перейти к главе "Первое причастие", я хотел бы поговорить об уважительном отношении детей к старикам. Не позволяйте им дурачиться над ними, показывать им язык или таскать их за бороду, короче, изводить их. Если вы проявите в этом вопросе слабость, это вам аукнется в будущем, и не мудрено, если ваши дети будут прикладывать к вам руки. А между тем оплеуха -- это не лосось, здесь нельзя плыть против течения. Он срывает с головы шляпу и обмахивается ею, как веером. Потом откупоривает вторую бутылку. Пока он пьет, дверь приоткрывается, и в нее просовывается огненная физиономия Матиаса. Рыжий оглядывает аудиторию. Такое впечатление, что он ищет меня. Я привстаю, чтобы обратить на себя его внимание. Он замечает меня и энергичными жестами делает мне знаки выйти к нему. Ну-ка! Ну-ка! Уж не случилось ли что-то наподобие Трафальгарского сражения? Долго не думая, я поднимаюсь и иду к выходу. Но преподаватель Берюрье имеет на этот счет иное мнение и резко окликает меня. -- Эй, Подснежник, кто вам разрешил выйти из класса? -- Меня вызывает преподаватель пулевых отверстий, -- оправдываюсь я. Толстяк, который еще не знает, что Матиас работает в этой школе, взрывается: -- Да что вы говорите! Это надо же, оказывается, в этой школе коллеги позволяют себе вносить мастурбацию на моем уроке! Придется мне их тоже поучить хорошим манерам. Он, взбешенный, опережая меня, бросается к двери. При виде Матиаса у него от изумления широко раскрываются глаза. -- Почему, почему, -- заикаясь произносит Распухший. -- Ты здесь! Друг Матиас делает еще более удивленный вид, и оба господина делятся друг с другом новостями о своих новых назначениях. Я, как воспитанный слушатель, ожидаю окончания взаимных поздравлений, стоя в двух шагах позади Берюрье. Обнаружив меня за своей спиной, Берюрье качает головой. -- Так это он тебе нужен. Рыжий? -- обращается он с вопросом к своему достопочтенному коллеге. -- На два слова, если позволишь, -- отвечает Матиас. Толстый с недовольной миной утвердительно кивает головой. Он говорит "до завтра" своему рыжему товарищу, поворачивается и, прежде чем подняться на эстраду, говорит мне прямо в лицо: -- Послушай, Сан-А. Я пока не просекаю, что значит весь этот шахер-махер, но у меня такая мысль, что здесь попахивает дерьмом. Если ты не хочешь, чтобы я умер жестокой смертью от чрезмерного любопытства, приходи сегодня вечером в мою конуру и объясни, в чем здесь дело. Он с важным видом поднимается на эстраду, а я с идиотским видом остаюсь на месте. -- А я-то верил в силу своего преображения, -- вздыхаю я, чтобы скрыть свое огорчение. Но Матиасу не до смеха. -- Что новенького? -- интересуюсь я. Он морщится. --Мне домой названивал целый день какой-то тип. Он сказал жене, что позвонит еще, ровно в десять. Ей показалось, что у кего иностранный акцент и резкий голос. -- И от этого ты такой расстроенный! -- говорю я немного сбитый с толку его паническим видом. По-моему, вся эта история достала его до копчика, и он того и гляди совсем потеряет рассудок от страха! -- Меня больше всего беспокоит, -- шепчет Рыжий, -- что они принялись за мою жену. А в ее положении... Я его успокаиваю с раздражением в голосе. -- Да никто за нее не принимается, идиот! Ведь они просто попросили тебя к телефону, а это, насколько я знаю, нельзя назвать насильственными действиями! Кроме того, ничто не подтверждает, что лицо, которое желает с тобой поговорить, имеет дурные намерения. Напротив, его настойчивость успокаивает меня. Кто будет целый день названивать человеку, которого они уже дважды пытались отправить на тот свет! Он соглашается с этими доводами. -- Все же, -- вздыхает будущий папа, -- у меня, господин комиссар, есть задняя мысль. И достаточно хорошо зная вас, я думаю, что она у вас тоже есть, -- добавляет хитрец. Я смотрю на свои золотые. Они показывают 9 часов 10 минут. -- Сколько до тебя добираться, мэн? -- Минут пятнадцать. -- Хорошо. Я досижу до конца лекции, чтобы не вызывать подозрений, и поедем к тебе. Его сияющая физиономия расплывается в улыбке. -- Какой вы хороший, господин комиссар. Я прощаюсь с ним и возвращаюсь на свое место. Его Высочество с упоением рассказывает о первом причастии. И изредка в упор смотрит на меня. Своим презрением он хочет наказать меня. Он полон решимости проучить меня за мою скрытность. -- Господа! -- с пафосом взывает он, -- я снова ссылаюсь на мой учебник, и вот что я читаю по поводу праздничного обеда по случаю первого причастия. Он прочищает голосовые связки и зачитывает: "Скатерть и салфетки на столе должны быть белыми, посуда, хрусталь -- все белое. Цветовое убранство должно быть девственным и весенним: цветущие ветки яблонь, черешни, боярышника. Очень мило будет выглядеть на столе большой лебедь из белого фарфора, спина которого сделана о виде кашпо. Туда вставляют ветку белой азалии. Блюда тоже белые. Вот некоторые блюда, которые можно подавать к столу по такому случаю: суп из устриц, редиска, рыба в белом соусе, курица в белом соусе, творог и взбитые яйца".* Уязвленный до глубины души, он отбрасывает в сторону свою книгу. -- Вот здесь, ребятки, нельзя перегибать палку. Девственные тона годятся только для рассказа "Ночное бдение в хижине", Многие первопричастники еще до того, как забраться на алтарь, уже не раз забирались на свою горничную или обследовали шахты для размещения ракет у приятельниц маман. Если говорить обо мне, то я сводил своего Ваньку-Встаньку в цирк на премьеру мирового масштаба ровно за неделю до причастия. * Текст аутентичен. -- Примеч. авт. Он прищуривает свои милые детские глаза. В этот вечер он определенно настроен на волну воспоминании. -- Это произошло так, -- говорит он. -- После уроков я собирался прошвырнуться к сараю на берегу реки, где мясник пускал кровь своей скотине. Меня всегда тянуло к мясу. Я подавал этому живодеру инструменты, а он в знак благодарности давал мне выпить кружку теплой крови, что для детей является самым лучшим тонизирующим средством! Как-то он просит меня сходить к нему домой за фонарем "Летучая мышь", потому что стало уже темнеть. Я лечу в мясную лавку. За прилавком никого. Я прохожу за прилавок внутрь, стучу -- никто не отвечает. Тоща я одним мигом поднимаюсь на второй этаж, и что же я вижу? Мадам Мартинет, жена мясника, стоит голая перед зеркалом и принимает позы на манер Брижит Бардо. Прекрасная женщина, хотя и усатая. Задок как багажник у американского лимузина, волосатые ляжки, и цицки, как два холма, хоть палатку между ними разбивай! Она не слышала, как я вошел, и продолжала изображать из себя кинозвезд; вполне возможно, что она представляла себя Марлен Дитрих, выгибаясь перед трюмо, или видела себя между ног красавчика капитана полка спаги из фильма "Ворота в пустыню". У меня, Берю, язык отвис на метр двадцать! Я так тяжело задышал, что она в конце концов меня заметила. Сначала она прикинулась возмущенной и хотела хорошенько отодрать меня за уши за то, что, я, дескать, маленький развратник и только притворяюсь паинькой, и что я любитель подглядывать в замочную скважину и вообще. Но по выражению моих моргал она вычислила, до какой степени я был потрясен увиденным. Женщины, будь то жена мясника или сама Симона де Бовуар, на расстоянии улавливают дрожь, которая пробегает по нашей коже. "Ты что, в первый раз видишь обнаженную женщину, маленький разбойник?" -- заворковала она. "Да, мдам," -- бормочу я, еле ворочая языком, потому что говорить членораздельно я нс мог из-за нехватки слюны. "И что же ты ощущаешь, негодник ты эдакий?" А так как я не мог выдавить из себя ни одного слова, она захотела сама проверить, что я ощущаю. И сразу же стала называть меня мужчинкой. А я повел себя так, как будто я на самом деле был им. Разве это не похвально, в двенадцать-то лет, а? Когда я принес мяснику его "летучую мышь", он в знак благодарности подарил мне рог телки, с которой он перед этим содрал шкуру. С тех пор я храню его, как память. Так вот, несколько дней спустя меня причастили. Но я не исповедовался. Потому что вы должны сами догадаться, что я не мог все это рассказать священнику, который тоже был своим человеком в мясной лавке! Вы только на минутку вообразите, что могло произойти, если бы мадам моя мать всю эту церемонию обставила по-девственному и по-весеннему! О чем напоминали бы мне, удальцу-молодцу, цветущий боярышник, белый лебедь с веткой азалии в заду и непорочная жратва, хотел бы я у вас спросить? С другой стороны, белая жратва, по моему мнению, -- это не цимус. Меня просто ужас берет от бледноватой жратвы. Обед без красного мяса и без винного соуса, парни, -- это уже диета, а на обеде по случаю первого причастия диету нс соблюдают. Давайте вкратце рассмотрим конец застолья. Что касается сальных шуток, их можно рассказывать только после того, как ребенок отправится на вечерню. Вечерня, как я себе мыслю, и была придумана специально для того, чтобы после десерта гости могли почесать языки, не шокируя причастника. Берю вытирает пот со лба. -- Не забывайте, что это очень серьезная церемония. Например, в церкви не следует шутить над ребенком, когда он возвращается после причастия на свое место, протискиваясь мимо вашего стула. Нс говорите ему: "Ну что, винца испил, Теофил", даже если его зовут Теофил, что хорошо рифмуется с "испил". Теперь церковь не запрещает завтракать до причастия, но я рекомендую не выходить за рамки. Если только самую малость: пару яиц с ветчиной или холодную отбивную на скорую руку и стаканчик водки, для храбрости и прочистки внутренностей. Давайте нс будем забывать, что причастие -- это таинство, и если вы хотите заработать себе премиальные талоны в рай, на будущее, лучше все делать с чистой совестью. Помимо всего прочего, -- продолжает Неистощимый, -- какие подарки можно дарить первопричастнику? Он снова хватается за свою книгу. -- Вот, что они говорят об этом: "Набожные книги: Подражание Иисусу Христу, Подражание Пресвятой Деве Марии, Введение в набожную жизнь. Гимны великомученика и т.д.". Оторвав шнобель от книги, Берю недовольно и энергично кривятся: -- Слишком серьезно! Первопричастник -- это ребенок, не надо иссушать его молодые годы грустным чтивом. Я так мыслю, что ребенку будет гораздо интереснее возиться с игрушечным набором "Сделай сам", настольными играми "Зорро" или "Кто быстрее". Его Высочество спускается с эстрады, засунув руки в карманы и слегка припадая на одну ногу из-за своего травмированного колена. И начинает прохаживаться между рядами, как Наполеон по лагерю накануне сражения. -- Недалекие люди, -- заявляет он, -- так и норовят споить первопричастника за обедом. Это подло. У первопричастника очень напряженный день, и он должен воздерживаться от спиртного. Следовательно, ему можно выпить только вечером. Но даже и в этом случае не угощайте его коктейлями, которые не переносят его внутренности. Если это происходит в семье буржуазии, надо накачивать его шампанским. В простых семьях лучше подойдет столовое красное. Но только не белое: оно нервирует. А когда парнишка назюзюкается, не говорите ему с издевкой: "Послушай, дурачок, хорошо, что Иисус умел ходить по воде, иначе от той дозы, которую ты принял, его бы хватил водяной удар". Ведите себя достойно до самого конца! Толстяк замирает, как изваяние, напротив меня и долго смотрит на меня грозовым взглядом. Затем вскидывает вверх руки красноречивым жестом "яваспонял" -- Я подведу итог, ребята. По аудитории проносится ветерок разочарования. -- Уже, -- все разом вздыхают слушатели. Славный Берю смотрит на свой будильник. -- Я мог бы еще долго чесать языком по этому поводу, но надо уметь обрезать тему. Резюме: мужчину делает ребенок, -- возвещает он. -- Поэтому хорошо дрессируйте своих пацанов и будьте терпимы к чужим пацанам. Не бойтесь лишить их десерта, тем более, если его не очень много, и вы сами его любите! Постоянно вдалбливайте им в голову, что жизнь -- для всех, и для того, чтобы жить хорошо, надо быть свободным и иметь что пожрать. Лучше не иметь рыбный сервиз, а иметь рыбу, не иметь в буфете серебряных вилок для бараньей ножки, а иметь эту ножку на столе. Научите их, парни, ничего не бояться: ни холодной воды, ни девчонок, ни китайцев. Не давайте им слишком много бабок, не разодевайте их в пух и прах. Пусть они верят в бога: вдруг он есть на самом деле. А глазное -- и я на этом настаиваю -- помогайте им разв