Ант Скаландис. Супердопинг

   -----------------------------------------------------------------------
   Авт.сб. "Ненормальная планета". Цикл "Наемные самоубийцы".
   OCR & spellcheck by HarryFan, 1 September 2000
   -----------------------------------------------------------------------


   Фехтовальный зал, где я протираю подметки о медную проволоку дорожек  и
с кровожадным упорством пытаюсь ткнуть кончиком шпаги в тела моих  друзей,
находится на первом этаже. Здесь же, в соседних залах тренируются боксеры,
вольники  и  каратисты.  Каратисты  похожи  на  ораву   психов,   забывших
человеческую речь и изъясняющихся гортанными криками, а кимоно  на  них  -
как смирительные рубашки. Боксеры, даже с переломанными  носами,  выглядят
гораздо нормальнее. А наверху, надо всем этим простирается красавец-манеж,
обитель  "королевы  спорта".  Там  наша  Машка  поплевывает  на  ладони  и
перебрасывает из руки в руку  свой  чугунный  шарик,  выкрашенный  голубой
краской, и прижимает его к подбородку. Там длинноногий Клюквин со зверской
рожей рвет шипами тартан и, в тысячный раз  повторив  заветную  комбинацию
"скачок - шаг - прыжок",  зависает  над  ямой  с  разноцветными  обрезками
пористой резины. Иногда я прихожу посмотреть на них, иногда они  на  меня,
но обычно мы заканчиваем  тренировки  одновременно  и  встречаемся  уже  в
подвальном этаже, в  финской  бане,  всегда  в  одном  и  том  же  номере,
закрепленном за нами в эта часы. Туда же подходит и Панкратыч. Попарившись
строго по  науке  (Панкратыч  обучил  нас  хитрой  системе  со  сдвоенными
заходами, контрастным душем и отдыхом по минутам - он даже часы с собой  в
парилку таскает), мы поднимаемся в буфет и сидим там за нашим традиционным
столиком. В обычные дни недолго, а по субботам иногда больше часа.
   Сегодня суббота. Никто никуда не спешит. Машка и  Клюквин  пьют  фанту,
Панкратыч - пепси-колу, а я беру бутылку  пива.  Вообще  я  пива  не  пью,
понимаю, что не спортивный это напиток, но  по  субботам  иногда  позволяю
себе бутылочку или две.
   Панкратыч смотрит на мою бутылку и с важностью в голосе изрекает:
   - Пиво - это импотенция.
   - Иди ты! - деланно удивляюсь я. - Прямо  так  вот,  с  одной  бутылки?
По-моему, активные занятия  спортом  представляют  в  этом  плане  гораздо
большую опасность.
   - И то верно, - соглашается Панкратыч.
   - А Машка спрашивает:
   - А водка? Что бывает от водки?
   - Водка - это делириум тременс.
   - Чего-чего? - Машка как всегда не понимает умных речей Панкратыча.
   - Белая горячка, - поясняет Клюквин и тут же говорит:
   - Чего-то у нас дурацкий разговор пошел, вы не находите? А  я  вот  все
сижу и думаю: в судействе по тройному прыжку есть  один  крупный  изъян  -
неточность в определении третьего касания.
   - Ой, тоска! - вздыхает Машка.
   Клюквин не удостаивает ее вниманием и продолжает:
   - Вот, например, я. Мне в прошлом году на Союзе пришили третье  касание
в самой удачной попытке, а я-то чувствовал, что его не  было.  Но  мне  не
верят, и это естественно. Значит нужно делать вторую пластилиновую полосу.
   - Можно, - не возражает Панкратыч, -  но  эту  полосу  придется  делать
слишком широкой, шаг-то у всех разный, будут на твой пластилин попадать  и
во время толчка, истыкают весь... Нет, здесь нужно совсем другое  решение.
Например, сделать  дорожку  из  материала,  на  котором  видны  следы,  но
недолго, а только до замера результата. Пока такого нет, а если придумают,
может, перестанут в прыжках фиксировать заступы и  будут  вообще  замерять
чистое расстояние.
   - А ведь это и сейчас можно, - замечает Клюквин.
   - Можно, - соглашается Панкратыч, - да только волынки много и  традиции
менять не хочется.
   - Вот именно! - подхватываю я. - Традиции, из-за этих традиций в спорте
не достаточно используют технику и прочие новшества. Да  если  б  внедрить
все, что есть на  сегодняшний  день,  половину  рекордов  можно  бы  вдвое
улучшить!
   - Ты ошибаешься, Толик, - веско говорит Панкратыч. -  Знаешь  насколько
увеличился мировой рекорд в "шесте", когда в 62-м году  в  ИААФ  узаконили
фибергласс?
   - Сантиметров на тридцать, кажется, - неуверенно предполагаю я.
   - Всего на шесть. И притом учти: в "бамбуковую" эпоху рекорд  изменялся
даже резче, однажды - сразу на  двенадцать  сантиметров.  Я,  конечно,  не
утверждаю, что фибергласс нисколько не лучше бамбука и алюминия - то,  что
делает сегодня Бубка, можно делать только с фиберглассом - просто  я  хочу
сказать, что техника - это еще далеко не все.
   - Ну, а всякая фармацевтика? - спрашиваю я.
   - Фармацевтика - другое  дело.  Но  фармацевтика  -  это  прежде  всего
допинги, а допинги запрещены. Так что здесь особый случай.
   - Кстати, о фармацевтике, - говорит Панкратыч, - я вам  не  рассказывал
про дислимитер Вайнека?
   - Насколько я помню, - заявляет Клюквин, решивший блеснуть эрудицией, -
дислимитер - это такой допинг.
   -  Да,  -  подтверждает  Панкратыч,  -  но  это  не  просто  допинг,  а
супердопинг. И применяли его не часто. Я знаю только один (Мучай.
   - Со Страйтоном? - спрашивает Машка.
   - Э, ребятки, - обижается Панкратыч, - да вы все знаете.
   - Я - ничего не знаю, - честно признаюсь я.
   - Ну, расскажи, - плаксиво тянет Машка. - Я кроме имени тоже ничего  не
знаю.
   - Ладно, говорит Панкратыч, - слушайте.
   - Лет десять назад я проходил стажировку в группе  доктора  Вайнека,  а
параллельно знакомил их спортивную науку с нашим ЛОД-эффектом  [ЛОД-эффект
- повышение работоспособности мышц после  воздействия  на  них  локального
отрицательного давления (ЛОД)  в  специальных  барокамерах;  разработан  в
СССР; применяется в медицине и в спорте] с этими  фиговинами,  которые  мы
надевали ребятам  на  ноги  и  откачивали  насосом.  Его  и  у  нас  тогда
только-только  начали  применять,  а  там  наши  барокамеры  вообще   были
экзотикой. И что характерно, ник то не знал, чем  это  может  закончиться:
мировыми рекордами или массовой инвалидностью. Впрочем  Вайнека,  как  мне
казалось, это меньше всего заботило. А к ЛОД-эффекту он  относился  вообще
без энтузиазма. Наверное, потому, что не сам его  изобрел.  Чем  занимался
сам Вайнек, мы не знали. Знали, что он  ребятам  колет  что-то,  а  что  -
допинги или нет -  по-моему,  они  и  сами  не  понимали.  У  Вайнека  это
называлось совмещать научную работу с подготовкой  ребят  к  студенческому
чемпионату. Правду сказать, Вайнеку доверяли. И спортсмены, и тренеры. Пик
формы он рассчитывал безошибочно.
   И вот уже перед самым чемпионатом мы вдруг узнаем, что  Страйтон,  один
из лучших на сотке, будет бежать не сто и даже  не  двести,  а  четыреста.
Чемпионат был в общем не очень важный,  но  все-таки  он  считался  этапом
отборочных перед Кубком мира, и такой эксперимент показался нам  странным.
Мы, конечно, понимали, что это все вайнековские штучки, но вот как  тренер
Страйтона согласился, это было непонятно.
   Ну, настает день  старта.  Стадион  полный.  У  Страйтона  целая  орава
болельщиков, конечно. Транспаранты вывесили. В основном традиционные, мол,
верим в тебя, мол, Страйтон - лучший в мире. А какие-то шутники  написали:
"Так держать, Страйтон! Сегодня -  400,  завтра  -  800!"  Страйтон  вышел
спокойный, вроде как и не видит ничего вокруг себя, ну а когда  он  рванул
со старта, то поначалу все даже замерли, а потом  такое  началось:  крики,
свист, смех. Дело в том, что Страйтон рванул, как обычно рвал, то есть  во
всю силу, ну и, конечно, "накормил" всех на первом же  вираже.  И  вот  мы
сидим и ждем, на каком же метре он  "сдохнет"  или  просто  упадет.  А  он
молотит себе ногами, да и только. Так и пробежал весь круг.
   - Слушай, ты, алкоголик, - вдруг обращается ко мне Панкратыч, - взял бы
чего-нибудь поесть.
   - Там были бутерброды с ветчиной. Годится?
   - Вполне.
   - Ребята, давайте возьмем кофе, - предлагает Машка.
   - Я - за, - говорит Клюква.
   Мы с Машкой поднимаемся и идем к стойке. Ветчина на бутербродах нежная,
ярко-розовая и очень аппетитная.
   - Ну и что, Панкратыч? - спрашиваю я,  расставляя  на  столе  блюдца  с
чашками. - Этот Страйтон установил рекорд на четырехсотметровке?
   - Да, если считать рекордом результат 37,01. Это не рекорд -  это  бред
собачий. Да и не в рекорде дело. А дело в том, что после  финиша  Страйтон
не остановился. Он побежал дальше. На той же скорости.
   - То есть как?! - Клюквин расплескивает кофе, едва не уронив чашку.
   - А вот так, - говорит Панкратыч, -  он  продолжал  бежать,  накручивал
круг за кругом. Уже потом я узнал, что секундомер не выключали  и  засекли
время Страйтона на всех олимпийских дистанциях. Уже на двухсотке получился
мировой рекорд, а дальше пошла просто чертовщина. И круге на  десятом  все
уже,  по-моему,  поняли,  что  Страйтон  бежит  с  постоянной   скоростью.
Идиотские цифры все еще горели на табло, и скорость легко было  посчитать.
Выходило, что первую сотку он прошел за десять секунд, а потом  каждую  за
девять и  терял  за  круг  по  одной  сотой.  Прикинув  все  это  в  своем
блокнотике, я предсказал  Страйтону  результат  на  десяти  тысячах  и  не
ошибся.
   Ну а реакцию стадиона я вам, ребятки, описать  не  берусь.  Помню,  все
вокруг заключали пари, сколько он будет бегать.  Одни  говорили,  кружочка
два еще - и хана; другие говорили, сутки, не меньше. Парень рядом со  мной
рассчитал время Страйтона в марафоне и уверял всех,  что  ошибки  быть  не
может. А я искал глазами Вайнека. И я нашел его.  Он  стоял  у  входа  под
трибуны с двумя секундомерами в руках и следил  за  Страйтоном  совершенно
безумным взглядом. И что-то кричал. На дорожку его не  пускала  полиция  -
два здоровенных парня.
   И вдруг - это было как гром среди ясного неба - закончив ровно двадцать
пять кругов, Страйтон остановился и грохнулся на тартан. Господи, что  там
началось! Поднялся  такой  рев,  что  я  не  слышал  собственного  голоса.
Полицейские вышли из себя. Один стрелял в воздух, но даже выстрелов  почти
не было слышно. Другие били по  головам  всех  без  разбору:  спортсменов,
журналистов, киношников, техперсонал, просто любопытное дурачье  -  а  они
все равно перли. Я каким-то чудом проскочил эту кашу и увидел, как двое  в
белом положили на носилки безжизненное тело и потащили  его  со  стадиона.
Естественно, я кинулся за ними, протолкался к  самым  носилкам.  Тут-то  и
появился доктор Вайнек. Он  что-то  сказал  совсем  негромко,  будто  знал
магическое слово, и случилось невероятное: Страйтон,  который  лежал,  как
тюфяк, мгновенно соскочил с носилок, санитары даже не успели их уронить, и
коротким таким сильным ударом промеж глаз повалил Вайнека. Публика была  в
восторге, а журналист, стоявший  ближе  всех,  заорал,  перекрикивая  шум:
"Страйтон! Круг почета! Просим!" Страйтон  повернулся  в  его  сторону,  и
журналист едва-едва  успел  пригнуться.  Ну,  а  потом  налетела  полиция,
Страйтона скрутили и увели. Вот так, вот. Больше я в этот день  ничего  не
увидел, потому что меня  никуда  не  пустили,  а  от  пресс-конференции  и
Вайнек, и Страйтон с тренером отказались. Как все это случилось я  услышал
уже от самого Страйтона. Перед турниром он приходил ко мне на  ЛОД-эффект,
а после турнира - на массаж. Вот тогда он и рассказал мне всю эту историю.
   Оказывается, Вайнек изобрел супердопинг. Так  они  его  называли  между
собой. Но если строго, это был  уже  не  просто  стимулятор.  У  него  был
какой-то другой механизм действия. Поэтому Вайнек придумал ему название...
как бы это по-русски... разограничитель что ли... в общем  он  назвал  его
"дислимитер". Этот супердопинг позволял вопреки  инстинкту  самосохранения
использовать латентную энергию организма. Я понятно объясняю?
   - Не очень, - признается Матка.
   - Ты не выпендривайся, Панкратыч, - замечает ему Клюквин, -  ты  говори
по-русски. "Латентный" - это по-русски будет "скрытый".
   - Мне переводчики не нужны, - огрызается Панкратыч. - И вообще, Клюква,
"латентный" - это термин.
   - Да ты не  горячись,  -  встреваю  я,  -  ты  рассказывай,  а  мы  уже
как-нибудь, да поймем.
   - Ну в общем так, - продолжает Панкратыч, - с этим  своим  дислимитером
Вайнек  научился  использовать   не   тридцать-тридцать   пять   процентов
человеческих возможностей, как обычно, а практически все сто.  Вот  в  чем
была штука. И на Страйтоне решили попробовать. Зарядили парня  с  расчетом
на четыреста метров, потому что на сто и двести  было  неинтересно,  а  на
большие  дистанции  -  рискованно.  Да,  я  не  сказал:   время   действия
супердопинга строго зависело от введенной дозы и  легко  рассчитывалось  с
большой  точностью.  И  вышло  так,  что  лаборант  Вайнека  по   дурацкой
оплошности ввел Страйтону не препарат как таковой, а  концентрат,  который
был ровно в двадцать пять раз крепче. Вот Страйтон, бедняга, и  накручивал
свои километры. Помню, он говорил мне: "Знаешь, старик, это было  страшно.
Будто не я бежал, а меня бежали, точнее, не так - как будто  мной  бежали.
Как не крути, все неграмотно получается, но лучше не скажешь".
   Рассказывая за Страйтона, Панкратыч меняет голос и даже говорит сначала
по-английски для полного эффекта.
   - Первые метров двести он бежал, как  договорились,  изо  всех  сил,  а
потом понял, что больше не может, и сбавил темп.  Но  темп  не  сбавлялся.
"Понимаешь, старик, я расслабляюсь, а ноги не слушаются. Они бегут, как не
мои. Страшно  так  бегут,  жутко".  Вайнек  его  предупреждал,  что  будут
странные ощущения, и просил только ни в коем случае не  сворачивать  и  не
падать. И зная, что все это скоро кончится,  Страйтон  напрягся,  стараясь
свести к минимуму  разницу  между  собой  настоящим  и  собой  бегущим.  А
закончив круг, он финишировал. Но не тут-то было: ноги побежали дальше.  И
вот тогда он испугался уже по-настоящему. Напрягаться не было  сил,  мышцы
все болели, и он полностью расслабился. А ноги продолжали бежать с той  же
скоростью, и руки работали в том же ритме. "Это был кошмар,  старик.  Меня
стало два: один бежал, а другой не бежал. Я не боялся, что сойду с ума - я
был уверен, что уже сошел. Круги я не считал, времени не чувствовал. Может
быть, прошла минута, а может быть, час". А  когда  супердопинг  иссяк,  он
упал: ведь он же был полностью расслаблен. Конечно, он мог  подняться  тут
же, но ему не хотелось. "Это надо пережить, старик, это  такое  счастье  -
лежать и совсем не двигаться". И только когда он услышал голос Вайнека,  с
него как ветром сдуло всякую лень.
   Потом, когда все успокоились, Вайнек принес ему свои извинения, дотошно
расспросил  обо  всех  нюансах  и  даже  уговаривал  Страйтона  продолжать
эксперименты. Однако Страйтон не только  ушел  от  Вайнека,  но  и  вообще
бросил спорт. Он не мог больше бегать. Стоило ему только напрячься в беге,
и кошмар возвращался - начиналось раздвоение  личности.  Этот  особый  вид
шизофрении так и называют в медицине случаем Страйтона. Ну  что,  ребятки,
еще по кофию?
   - Можно, - лениво отзывается Клюквин.
   На моей тарелке сиротливо лежит половинка бутерброда. В  забытой  чашке
стынет недопитый кофе.
   - Погоди, Панкратыч, - говорю я. - А Вайнек-то  что?  Продолжает  людей
калечить?
   - Да нет. Он умер. А тогда исчез куда-то, и ни слуху, ни духу о нем  не
было. Потом, уже почти через год после этой истории  я  случайно  встретил
его в Париже. Посидели вместе в кафе. Вайнек выглядел каким-то замученным,
много пил, совсем ничего не ел и жаловался  мне  на  жизнь.  "Не  могу  не
работать, - говорил он, - подыхаю без работы, а работать тошно, потому что
все время получается, что работаешь на какую-нибудь сволочь". Он ведь  для
чего супердопинг сделал - он хотел довести до абсурда идею допинга, хотел,
как он говорил, устроить торжественные похороны  профессионального  сорта,
который без допингов ни шагу. А  что  вышло?  По  нелепой  случайности  он
загубил Страйтона. И устроил великолепную рекламу супердопингу. И никто ни
черта не понял. К нему пришли за  рецептом.  И  предлагали  миллионы.  Они
только просили сделать препарат чуточку слабее,  чтобы  рекорды  не  сразу
получались такими сумасшедшими. Они ему говорили, что  он  -  национальный
герой, что страна его не забудет. А он плевать хотел на их страну и на все
страны вместе взятые. Конечно, он уничтожил препарат и технологию  синтеза
и уехал в Париж. Но куда ему было деться от самого  себя?  Помню,  как  он
сказал мне: "Я вот хожу и  все  думаю,  думаю.  Неужели  нельзя  изобрести
что-нибудь такое, чтобы разом покончить со всей этой мерзостью? Неужели  я
не смогу?"
   А жить без работы Вайнек действительно не умел, и в Париже устроился  в
спортивный центр, занимался допинг-контролем. На стадионе этого центра его
и  нашли  пару  дней  спустя  после  нашего  разговора  мертвым  в  кресле
тренажера. Я еще был во Франции и видел  газеты.  В  них  сообщалось,  что
смерть  наступила  от  большой  дозы  некого  нового,  неизвестного  науке
биостимулятора. Газеты пели ему дифирамбы, называли героем, отдавшим жизнь
за науку, на боевом посту при испытании нового препарата. А неделей  позже
- это мне рассказывали уже в  Москве  -  в  нескольких  газетках  появился
сенсационный материал: "Кто убил доктора  Вайнека?"  По  этой  версии  все
выходило тоже очень складно, но кого только не обвиняли! Послушать их, так
чуть ли не сам президент собственноручно Вайнека и угробил. Смехота.
   - Ну а сам-то ты как думаешь, Панкратыч? - спрашивает Клюквин.
   - А чего тут думать? - Панкратыч смотрит на  нас  удивленно.  -  Да  вы
чего, ребятки, так ни черта и не поняли, что ли? Он же покончил с собой.
   Мы сидим за столиком в буфете и молчим.  Клюквин,  запрокинув  бутылку,
роняет на язык последние капли  фанты.  Машка  взбалтывает  на  дне  чашки
кофейную гущу. Все как обычно. Но у меня такое впечатление,  будто  Вайнек
умер только что. Здесь, в манеже, на нашем стареньком тренажере.
   - Так-то вот. Клюква, - заключает вдруг Панкратыч,  -  а  ты  говоришь,
судейство в тройном прыжке...
Last-modified: Thu, 14 Sep 2000 18:16:23 GMT










Проект Либмонстра, партнеры БЦБ - Украинская цифровая библиотека и Либмонстр Россия

https://database.library.by